Текст книги "Тайна синих озер"

– Лахудры эти как выглядели?

Старушка описала довольно подробно – настолько, что Ревякин заподозрил неладное. Ладно, в полпятого утра уже достаточно светло, но расстояние-то! Прав был Дорожкин: от дома Каштанкиной до бетонного павильона остановки – навскидку метров двести. Что тут разглядишь?

– А у меня, товарищ старший лейтенант, бинокль есть! – бабуля словно прочитала его мысли! – Хороший, цейсовский… От покойного мужа остался. Он ведь у меня красный командир был. Под Халхин-Голом погиб. А бинокль – вот он…

Ревякин с почтением вытащил оптику из футляра, глянул. Да уж! Цейс есть Цейс, он дерьма не делал. Остановка – как на ладони. Во всех подробностях. Даже рисунки видны и похабные надписи. Ну, собиралась молодежь, костер жгла, а углями – вот, остановку разрисовывали. Как неандертальцы – пещеры!

Задумавшийся опер невольно прочел вслух:

– «Вся жизнь – бардак, все бабы – б…ди», – сказал Бальзак слезая с Нади».

– Это Лешка Кошкин написал, я видела! – тут же сообщила бабуся.

Этого Кошкина тоже не худо бы опросить… Но лучше – позвонить в гараж, справиться, кто тогда был на утреннем рейсе водителем. Да и пассажиры…

– Спасибо, Ираида Степановна! Большое спасибо. К вам еще участковый обязательно зайдет.

– Надеюсь! Может, чайку?

– Извините, Ираида Степановна. Служба. Но… буду иметь вас в виду.

– Всегда пожалуйста. У меня муж покойный – красный командир!

С начальником колхозного гаража Ревякин связался сразу же, как только вернулся в отделение. Водитель утреннего рейса как раз оказался на месте. Начальник даже предложил его прислать.

– Спасибо, мы сами заедем, – с ходу отказался инспектор. – Как раз по пути. Игорь! Ты скоро там?

– Иду… Как там Каштанкина?

– Мировая бабуся!

– Ну, это кому как…

Водитель колхозного грузовика ГАЗ-51 – именно такой транспорт возил на смену скотников и доярок – ждал милиционеров в конторе. Высокий симпатичный мужик с открытой улыбкой. На выцветшей гимнастерке – нашивки за ранения. Фронтовик.

– Колесников Александр Федорович, шофер. Можно просто – Саша. Ребята на фронте «Керенским» дразнили. Ну, по имени-отчеству. Одинаковые они у нас.

«Лахудр» Александр Федорович подвозил как раз в то утро. После того как убили практикантку Лиду Кирпонос. Правда, столь категоричен, как Ираида Степановна, Колесников не был:

– Девчонки как девчонки. Веселые. Одеты модняво, да.

– А с чего вы взяли, что веселые? Они же в кузове ехали?

– Так как залезли, сразу песни начали петь. С доярками нашими. Городские девочки, из Тянска. Одна – Юля – в Моськино к тетке приехала, погостить. Ну а подружка – с ней.

– А вы откуда…

– Доярки потом рассказывали. Все песню пытались вспомнить, что девчонки те пели, модную. Из «Человека-амфибии». «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно» – знаете?

Ревякин хмыкнул:

– Да уж слыхали! Спасибо, Александр Федорович.

– Не за что. Постойте… – Колесников немного замялся, потупил глаза. – Товарищ… можно у вас кое-что спросить?

– Да, спрашивайте!

– Парень у нас в гараже есть… Костя Хренков. Немножко шебутной, но – золотые руки! И работу свою любит. Он у вас сейчас… не спрашиваю, по какому делу. Я вот о чем… Если надо там на поруки взять или еще что, так мы… всем гаражом.

– Что ж, Александр Федорович. Обязательно учтем ваше мнение.

К озеру свернули у Моськина – и сразу поехали прямо по лесной дорожке, не заезжая в деревню. Мощный рев двигателя тяжелого мотоцикла распугал местную фауну: белок, ящериц да многочисленных пичуг, что пели-чирикали по кусточкам.

Близ орешника на полянке виднелись следы двускатных колес.

Ревякин заглушил мотоцикл:

– Похоже, здесь вот автобус и был.

– Или грузовик. – Дорожкин выбрался из коляски, нагнулся, погладил пальцами траву – таволгу, пастушью сумку…

– Или грузовик, – согласно покивал опер и, завидев стайку ребятишек, усмехнулся. – А вот у местных аборигенов и спросим. Здорово, ребята! Что, водичка-то нынче теплая?

– Теплая! Здрасьте.

– Как парное молоко!

– Купаться можно!

Игнат потер руки:

– Ну и славно! А на мотоцикле проедем?

– На вашем – да!

Ребята с уважением взглянули на новую милицейскую технику.

– А вообще на машинах тут ездят?

– Да, на «газике».

– На «козле»! На нем хоть куда проедешь.

– Недавно вообще на автобусе приезжали! – вспомнил белоголовый парнишка в черных сатиновых трусах и тюбетейке. – Тут вон, на поляне, ставили.

– А что за автобус-то был? – сняв фуражку, участковый вытер со лба пот. – Рейсовый?

Мальчишка засмеялся – небольшой совсем, лет восьми:

– Не-а, дяденька милицанер. Рейсовый – он с тупым носом, а у того капот как у газика.

– А цвет какой, помнишь?

– Синий. С белым.

Такой же автобус видели и его приятели, с их слов оперативники уточнили и дату, и время. Все сходилось. Похоже, не врал Хренков.

Рассказали ребята и про девчонок. Про «лахудр». Правда, «лахудрами» пацаны их не звали, для них они были просто «городские», а для кого-то и вообще – «тетеньки».

– Одну Таней зовут, а другая – Юля!

– Они к бабе Шуре Вощенковой приехали. В конце мая еще.

– В Моськино, значит? – уточнил Игнат.

– Ну да!

– А сейчас они на озере, загорают.

– Ого! А покажете где?

Мальчишки вдруг замялись, зашушукались, потом самый старший – лет десяти – вышел вперед:

– Дяденьки милицанеры, а вы нас на мотоцикле прокатить можете?

Ревякин громко расхохотался:

– Конечно! Игорь, пешочком пройдешься? Ну, залезай, пацаны! Один – сзади, остальные в коляску…

– Ура-а-!

Так вот и подкатили к озеру: Ревякин за рулем, а с ним – толпа радостно орущей ребятни! Наверное, человек десять. И как только поместились-то?

– Дяденька милицанер! А вокруг озера можете?

– Э нет, пацаны! Хватит. Где, говорите, девчонки-то загорают?

– А вон, большой камень на мысу видите?

Девушки Таня и Юля подтвердили все. Да, действительно, их подвозил на автобусе симпатичный молодой парнишка.

– Мы в кино на «Бабетту» собрались. – Юля, шатенка, поправила на носу большие солнцезащитные очки. – А рейсовый как-то рано прошел. Так иногда бывает – смотря какой шофер. Ну, думаем, попутка только…

– Согласны уже были на грузовик! – со смехом подтвердила крашеная блондиночка Таня. – Да что там на грузовик! На трактор с телегой! Ведь «Бабетта» же! Хоть уже и смотрели, а все равно интересно.

Юля сняла очки и, щурясь от солнца, склонила голову набок:

– Ловили грузовик, а поймали автобус.

– Красивый такой. Синий, с белым капотом и верхом.

– Как королевны ехали. Одни!

Так что алиби Хренкова полностью подтвердилось.

– Откуда же тогда часы? – одеваясь, недоумевал Дорожкин.

– Да мало ли. – Прыгая на одной ноге, Ревякин выбивал попавшую в ухо воду. Милиционеры все-таки выкупались, правда, не с девчонками, а чуть подальше. Плавок-то не прихватили – одни синие форменные трусы! Не то что у девчонок…

– А купальники у них классные! – мечтательно прищурился участковый. – Сразу видно – импортные.

– Скорее сами шили. В «Работнице» недавно выкройка была.

– А ты откуда знаешь?

– Так. Знаю. – Натянув брюки, Игнат быстренько перевел разговор в деловое русло: – Говорю, часы-то и подбросить кто-нибудь мог.

– Или сам Хренков. Уже ночь. Забрел по пьяни в старую школу. Ну, пассию свою искал. Нашел. И прихватил часы на память.

– Ну, это, конечно, вряд ли! – усомнился опер. – Однако по пьяной-то лавочке чего только не случается! Но скорее подбросили… Кто его куртку принес? Завклубом?

– Да там рядом полно народу шаталось! И вообще… – Усевшись в траву, участковый натянул штиблеты. – Учительница вполне могла эти часы и до убийства потерять. У нее же велик! Поехала в лес, за ветку зацепилась – вот тебе и царапина! Дома спохватилась – ан поздно уже. Так ведь могло быть? Могло.

– Но могли и подбросить, – все же возразил Игнат. – Костя Хренков – парень молодой, конфликтный. С кем он там из-за той же Лиды подрался-то?

– С Копытиным Витькой из ПМК. Но тот с мая на северах, в Котласе. До конца лета завербовался.

– Хм… – опер пригладил мокрые волосы и задумчиво посмотрел на купающихся невдалеке ребятишек. – А ведь у Копытина друзья должны быть…

– Придется проверить. – Дорожкин сорвал травинку, сунул в рот, пожевал, выплюнул. – А пока выходит, у Хренкова – полное алиби! Только вот часы всю картину портят. Даже если подбросили… Кто-то же их взял! Пусть даже не убийца. Но мог убийцу видеть! Конечно, могла и сама потерять… Теперь уж не спросишь.

– Искать надо, кто у лавки с курткой стоял, – негромко протянул опер. – Да хоть того же Серегу, завклубом, опросить. Кстати, у него самого-то конфликтов с Хренковым не было?

– Серега не при делах, – подходя к мотоциклу, с сомнением покачал головой Дорожкин. – Одноклассник он мой. Хороший парень, совестливый. Комсоргом у нас в классе был.

– Ну, раз одноклассник – тебе и карты в руки. Поговори с ним. Может, кого вспомнит?

* * *

Сначала Женька хотела дождаться Максима с экзаменов, а потом уже вместе с ним пойти домой – жили-то они в одной стороне, считай, что рядом. Так вот и пошли бы вместе…

Она резко тряхнула головой: ага, размечталась! Кто она – и кто он! Максим – выпускник, взрослый парень, а она – пигалица, восьмиклассница. Даже экзамены теперь после седьмого класса не сдают – потому что восьмилетка!

И так видят, что они вместе. Но чтобы вот так, прямо от школы, никого не стыдясь… У Макса друзей-одноклассников много – засмеют! Да и девчонка у него была, Верка Енукова из одиннадцатого «Б». Они год встречались – или, как говорят, «ходили». Может, даже и целовались уже! Правда, весной поссорились. В апреле еще. Из-за чего – Катя, Максова сестра, не рассказывала, а Женька подробностей не выспрашивала – стыдно.

Ну, поссорятся – помирятся, мало ли… Девушка шмыгнула носом – и чего она себе тут нафантазировала? Они с Максом просто сейчас одним делом занимаются, ну, вот получилось так, вышло. И одно это – уже здорово! А чтобы «ходить»… Будущая восьмиклассница с выпускником… Да бабки на родной улице заклевали бы! А вообще, как тогда Макс на нее смотрел – на озере, в лодке… И как потом вступился! Мошникова, гада, так треснул – мама не горюй! И поделом. Нечего тут. Если бы не дело – так, верно, плакала бы до сих пор, еще бы!

Вспомнив обидчиков и гнусный недавний случай, Женька загрустила. На душе вновь сделалось мерзко, как тогда… Это ж надо было так глупо попасться! Вот уж точно – сама виновата! Именно так все и сказали бы.

Откровенно говоря, девушка со страхом ждала осуждающе-жалостливых взглядов, шушуканий за спиной, да что там – показывали бы пальцем! Даже школьная мелюзга. «А вон, видите, Колесникова идет! Так ее недавно облапали и чуть не раздели! Сама к пацанам пришла. А еще вожатая! Чему такая может октябрят научить? Ничему хорошему, уж точно! Недаром не нашу музыку слушает, всяких там монтанов и прочих».

Пока, правда, не шушукались и пальцами в спину не тыкали. Может, потому что лето? В школе почти никого нет. Ничего, вот настанет сентябрь, уж тогда… Или, наоборот, забудется все. И она, Женька, тоже забудет. Неужели забудет? Эту всю мерзость, пальцы эти липкие, беспомощность, страх…

В таких вот мыслях Колесникова вышла на школьный двор – и нос к носу столкнулась с толстяком Владиком! Из тех самых…

Правда, вел он себя не сказать чтобы нахально, даже наоборот.

– Ой! А я это… тебя по всей школе ищу. Нитки обещал… вот… Ну это, зашить платье. А хочешь, я скажу сестре, она сама зашьет – совсем незаметно будет. Она портниха, закройщица.

– Нитки? – Женька сначала не поняла, а потом вспомнила – действительно обещал.

Хорошие были нитки. Синие, мулине – целый моток. Как раз такие, как платье.

– Ты это мне, что ли?

– А кому же? – Влад захлопал глазами. – Но если хочешь, сестра может зашить…

– Да я сама зашью. А за нитки – спасибо.

Вязла, развернулась и пошла.

– Жень, – робко послышалось позади. – Мы ведь и впрямь думали, ты шпионка…

Думали они…

– Слышь… – он ее все же нагнал.

Девушка обернулась, бросила с презрительным прищуром:

– Чего еще?

– Ты это… И Макс… вы про тех, кто у старой школы крутился, спрашивали, – несмело моргнул Влад.

Женька насторожилась:

– Ну?

– Я тогда про мопедиста сказал…

– Да не тяни ты кота!

– Там еще один был. Не у школы – в кустах. Из Койволы. Морда такая красная, кепка в солярке. А в Койволе у меня деревня.

– Деревня у помещиков, а у тебя – бабушкина изба или дедушкин дом, – презрительно бросила Колесникова.

– Ну, так.

– Так что за мужик? – Женька переспросила нарочито равнодушным тоном, пытаясь скрыть нарастающий интерес. Не очень-то получилось – выдавали загоревшиеся глаза!

– Да я его так-то не знаю, – повел плечами Влад. – Но в Койволе часто видал. Он там на тракторе. Бордовый такой, «Беларусь».

Глава 6
Озерск,
середина июня 1963 г.

Утром Алтуфьев пришел в отделение рано, еще до «летучки». Вчера, хоть и приехал не поздно, да умаялся – после судебно-медицинской экспертизы Шалькина еще заезжал в прокуратуру, где присутствовал на совещании «Об укреплении социалистической законности в свете решений двадцать первого партсъезда», после снова имел не очень-то приятный разговор с начальством. По поводу все того же дела. Торопили! Еще бы – дело-то резонансное. Молодую учительницу убили, да еще с особой жестокостью!

– Из Москвы звонили, интересовались, – наставительно напомнил прокурор, кивая на висевший сзади портрет Никиты Сергеевича Хрущева. – Плохой знак! Так что поспешай, Владимир Андреевич, поспешай!

Поспешай…

И что же оставалось делать? Валить все на Шалькина? Коли уж все улики против него? Хотя какие там улики? Самая главная – «пальчики» на орудии убийства. Затем – нахождение тела… там же. Но тут как раз нестыковочка – что же это, он вот так убил, а потом здесь же, на месте преступления, и уснул сном младенца? Даже не попытался хоть как-то замести следы, уйти, скрыться. Пьяный-пьяный, а ведь изнасиловал! А потом добил. Уж сообразил бы и убежать, да и орудие убийства куда-нибудь выбросить. Почему же так не сделал? Что, совсем умом тронулся? Да нет. Экспертиза показала: вменяем, осознавал, что делал, – или мог осознавать.

Что же тогда получается? Подставили Шалькина? Кто? Котька Хренков? А что? Убил из ревности, в ходе ссоры, так сказать, на почве внезапно возникших неприязненных отношений… А может быть, и наоборот – хладнокровненько все обдумал, присмотрел, на кого вину свалить, и, дождавшись подходящего момента, – исполнил. Мотив имеется – убитая беременная была, вот, верно, ему и сказала, мол, женись… А Хренков не захотел, ну и…

Зачем только Шалькина в школу приволок? Достаточно было просто подбросить ему на конюшню улику – ту же статуэтку. Зачем еще и пьяного тащить? А просто переволновался преступник! Или сглупил. Умных-то преступлений не так уж и много, процентов девяносто именно что по-дурацки и совершаются, особенно когда вот так – спонтанно. Убийство – это, знаете ли, не фунт изюму скушать! От волнения в башке все переклинить может. И вот это вот пьяное тело на месте преступления – явная ошибка. Тем более следы волочения в протоколе отмечены. Но там много чего могли волочить – те же мешки со стекловатой. Здание-то в другую организацию передавалось – кое-что ремонтировали.

С другой стороны, и следов Шалькина – яловые сапоги с гвоздиками – на месте преступления полным-полно! И еще – парусиновые туфли неопределенного размера. Чьи? Кто там еще был? До преступления или после…

А с Хренковым все неплохо сложиться может. Только вот улики пока против него только косвенные – часы. Интересно, есть у него парусиновые туфли? Наверняка есть. У кого их нет.

Свидетелей надо искать, вот что! Не может такого быть, чтоб никто ничего – там же улица почти рядом, дома. На Малое озеро, опять же, прямая дорога. На Среднее, кстати, тоже, к дальним – Койвольским – мосткам. Старый стадион… Неужели ребятня местная здесь не гуляет? Участок школьный – рукой подать. Правда, ничего там еще не поспело, рановато еще. И все же надо поручить Дорожкину… Впрочем, поручил же уже! Поторопить!

И все же – если допустить, что Шалькина просто подставили, притащили, – тогда откуда его следы, да еще в таком количестве? Тем более сам он утверждает, что в старую школу с зимы не заглядывал, учителя даже помочь чего притащить не звали, сами справлялись.

Значит, в тот день и заглянул! Про который толком ни черта не помнит. Нет, с утра-то помнит, что пили, а дальше – все. Провал! Психиатры сказали – бывает. Какой-то там синдром. Собутыльников опросили, и что? Еще раз! Пожестче! Может, кто Хренкова поблизости видел?

И вот эти еще следы… Ну как так?

Переставив на подоконник портфель, Алтуфьев погремел ключами и вытащил из сейфа папку с материалами дела, возбужденного по факту убийства практикантки Лидии Борисовны Кирпонос. Раскрыл, нашел протокол осмотра, фототаблицу…

Ну, вот они, следы яловых сапог, идентичных тем, что имелись на подозреваемом! Техник-криминалист Африканыч их даже выделил фиолетовыми стрелками – химическим карандашом. Вот – вдоль стены, теперь – поперек, а вот – взад-вперед – и по диагонали. Это с чего там Шалькин так разгулялся-то? И впрямь – словно на праздничном шествии. Много следов, слишком много! Шпилек и парусиновых туфель по сравнению с сапогами – всего ничего. И зачем так выхаживать? К чему? Разве что…

Убрав дело в сейф (привычка!), Владимир сбегал в дежурку и, вытащив из камеры Шалькина, привел к себе в кабинет.

– Ну, Федор Иваныч, ничего больше не вспомнил?

– Да голову всю сломал… – конюх махнул рукой и тяжело вздохнул: – Хоть и против меня все, а все ж не мог я вот так… молодую девчонку… Пьяный-пьяный, а сообразил бы. Я как выпью, так сразу в сон. С войны еще! Пушкой не разбудишь.

– А ты, Федор Иваныч, на каком фронте был?

– Я-то? На Втором Белорусском! – Услыхав про фронт, Шалькин словно помолодел, улыбнулся даже, расправил плечи. – Все в «царице полей» – в пехоте. Данциг, правда, на танковой броне брали. Но на улицах пострелять пришлось. Как и в Берлине…

– Часы у тебя неплохие, – прищурился следователь. – Поди, наградные, а?

– Сам командующий, Константин Константинович Рокоссовский, лично вручил! За Восточно-Померанскую операцию! Старшиной войну закончил. В сорок третьем призвался, красноармейцем простым. А теперь вот – девчушку молодою убил…

По небритым щекам конюха покатились слезы. Алтуфьев налил из графина воды, протянул конюху. Шалькин жадно выпил, поблагодарил:

– Спасибо. И вообще спасибо, товарищ следователь, что со мной так долго возитесь. Я понимаю, отпечатки пальцев и все такое… Другой бы…

– Скажи-ка, Федор Иваныч, ты сапоги как носишь?

– С портянками. А как еще? – удивленно отозвался конюх. – Я их по-особому, по-фронтовому наматываю – и аккуратно, и быстро.

– А помнишь, ты их переобуть захотел… Ну, сапоги-то!

– А… – подозреваемый потряс головой. – Так портянки-то перемотал, да. А то неудобно – будто не я и обувался. Не как у нас, а по-немецки, «конвертом».

– Что значит – по-немецки? – насторожился следователь.

– Ну, говорю же, конвертиком, – Шалькин повел плечом. – Так немцы в войну мотали, ну, вермахт ихний, армия. Нога сначала на портянку ставится, а потом заматываешь, вроде как в конверт запечатываешь. У фрицев меньше портянки-то, у нас – длинней. А конверт потом, ежели промок, дак на сухую не перемотать. У нас-то еще сухое место сыщется, а у фрицев – нет.

– Немецкий способ, правильно я понимаю?

– Так я ж и говорю! Никогда так не мотал. Непривычно! Как так вышло – ума не приложу. По пьяни, наверно.

– Так, Федор Иваныч! Я сегодня же вызову защитника, положено тебе, и по-новому тебя допрошу. И эти твои слова в протокол добавлю.

– Ну, гражданин следователь, я разве против? Надо так надо. Добавляй. Только вот объяснить я это не могу. Ну никак! Разве черт попутал. Так и то – немецкий.

Адвокатом-«положняком» у Шалькина был старичок из Тянской коллегии, Крестовский Борис Арнольдович. Он вообще-то считался въедливым, но по этому делу особого рвения не проявлял, что и понятно. Правда, приехать согласился в любое время:

– Только автобусом, молодой человек, автобусом. Личного транспорта у меня нет. Как там у вас, батенька, автобусы-то? Три раза в день? Вот в обед и ждите. А на вечернем уеду. Что, задумались-таки? – голос защитника внезапно стал ехидным. – Выпил, убил, заснул? Что-то уж как-то простовато, батенька, будет.

– Спасибо большое, Борис Арнольдович! До скорой встречи. Жду.

Как раз в это время в кабинет заглянул Ревякин. Усмехнулся, невольно услышав последнюю фразу:

– Адвоката вызвал? Шалькина будешь терзать? Смотри, Арнольдыч – старичок душный. Еще при царе начинал, присяжным поверенным.

Следователь поднял глаза:

– Здорово, Игнат. Что там у нас с Хренковым?

– А плохо все. – Достав из папки толстую пачку допросных протоколов, оперативник протянул их Алтуфьеву. – То есть это для нас плохо, для него-то – хорошо. Алиби полное! Там, сверху, листок с моей схемой – кто когда чего видел. И результат.

– Вижу, поработали неплохо, – оценил Владимир Андреевич. – Что ж, алиби так алиби. Но Хренков пусть еще посидит. Так, по-мелкому… Вдруг еще понадобится? Да и наука будет впредь. А скажи-ка мне, Игнат, у вас тут спецучет предателей Родины есть? Ну, бывших полицаев и прочих.

– Кого? – удивленно переспросил Ревякин. – Это в Комитете, в бывшем МГБ… Хотя у Дорожкина спросить надо. Участковый – такая должность, что всем заниматься должен. И подростками, и судимыми, и вот, по уголовным делам. А предатели Родины, я так понимаю, кто не расстрелян, так те судимы. А раз судимы – у Дорожкина отмечаться должны.

– Ну, будем надеяться, – улыбнувшись, следователь достал из портфеля толстую книжку в сером переплете. – Держи вот! Раз обещал.

– Меньшагин и Вышинская! «Уголовное право»! – обрадованно завопил опер. – Ну, Володя, спасибо! С меня причитается. Кстати, сегодня вечерком можем и посидеть. Я загляну к тетушке…

– Посидим, – Алтуфьев пожал плечами. – Почему бы не посидеть? Охотно.

– Уж теперь-то я все экзамены сдам! – довольно потер руки Игнат. – Уж теперь-то… А то ведь, главное, в нашей-то библиотеке таких книжек нет!

– У тебя когда сессия-то?

– Через три дня! Я уж и рапорт написал. Начальник подписал.

– Завидую! – Владимир Андреевич рассмеялся. – Нет, в самом деле! Через три дня, значит, у тебя студенческая жизнь начнется. Вино, женщины, песни!

– Ну уж так-то сразу… – виновато потупился оперативник.

– Да знаю я! – Алтуфьев весело подмигнул. – От казенной-то службы – да на волю! Чего бы и не погулять?

* * *

На этот раз Максим встретился с Женькой у библиотеки, что располагалась в одном здании с архивом, только на втором этаже. Говорили, что, как только архив переедет, первый этаж тоже займет библиотека. Скоро уже.

Когда Макс подъехал, напарница уже дожидалась на лавочке, велосипед был прислонен к спинке. Темноволосая, худенькая, все в том же синем платье. Зашила уже.

– Привет, – юноша тормознул рядом. – Есть что новенькое? Да ты что грустная-то такая? Опять пристали? Так я им!

– Мошникова видела, – тихо проговорила Женька. – Все лицо в йоде.

– Да я его так и не бил! – Максим возмущенно всплеснул руками. – Просто поучил малость. – И поделом.

– Он меня заметил – на другую сторону перешел. И смотрел так испуганно, словно я на него вот-вот налечу!

– Так это же хорошо, что он так от тебя шарахнулся! – засмеялся Макс. – А ты еще боялась.

– Хорошо? Не знаю… – пожав плечами, девушка задумчиво покусала губу. – Я думаю, не меня он боится. И даже не тебя…

– Да ну, – прислонив велосипед к березе, молодой человек уселся на лавочку. – Выдумаешь… Ой, глянь-ко! Стиляга наш идет! Я бы даже сказал – шествует.

Из-за аптеки на улицу Советскую – местный «Бродвей» – вырулил знаменитый на весь городок Леха Кошкин, именуемый Алексом. Большие темные очки, кок на голове, узкие брючки, ботинки на «манной каше», белая нейлоновая рубашка и прямо-таки умопомрачительный галстук – синий в белый горошек. Точно такой же, как Женькино платье! Верно, из одного материала и шили.

– «Вот, собой любуясь, встал, на других глазея, – Максим процитировал на память ехидный стишок из «Крокодила». – Книг да-авно он не читал, не бывал в музеях!»

– И как он не боится так ходить-то? – наконец улыбнулась Женька. – Люди ведь смотрят. Могут и побить! Или бригадмильцы брюки разрежут. Представляешь? Это ж на весь город позор!

– Кому позор, а кому – слава, – Макс с философским видом развел руками.

Сказать по правде, чужой внешний вид его нисколечко не трогал. Ну, носит Кошкин узкие брючки и этот дурацкий кок – и на здоровье! Никому же не мешает – наоборот, всех только смешит.

– А вообще, кого ему бояться-то? – зевнув, продолжал Макс. – Бригадмильцы днем не ходят. Насчет побить – так у него своя кодла имеется. Митька Евсюков по кличке Дылда, Курицын да тот же Мошников. Так что кто кому еще наваляет! Что же касается людей – так ему, похоже, всеобщее внимание нравится. Посмотри, как идет! Ну, чистый петух в курятнике. Сейчас кукарекать начнет.

Женька прыснула. Идущие навстречу стиляге Кошкину бабули перешли на другую сторону улицы, плюнули и дружно перекрестились.

А Кошкин, между прочим, свернул к библиотеке!

– Ага-а! – засмеялась Женька. – Книг, говоришь, давно не читал? Не бывал в музеях?

– Это не я, это в «Крокодиле» так пишут.

– Да я читала.

– Наше вам с кисточкой! – подойдя, издевательски поклонился Алекс. – Какие люди в Голливуде! Вы-то мне и нужны. И ты, Макс… ну и вы, мадемуазель Колесникова.

– Джаз пойдем слушать? – хихикнула «мадемуазель».

– Ой, ой, – усевшись на край скамьи, Кошкин вытянул тощие ноги.

Максим едва не захохотал в голос: не, не петух – цыпленок!

– Вот только не надо этих ваших дурацких стишков про то, что сегодня слушает он джаз… – жеманничал Алекс. – Джаз я теперь почти не слушаю. Вчерашний день, знаете ли!

Колесникова хитро прищурилась:

– А что же ты слушаешь?

– О! Вам, мадемуазель, не понять. Вы и слов-то таких не знаете.

– Ну а все-таки?

– Все-таки – рок-н-ролл! Вот это музон настоящий! – Сняв очки, стиляга блаженно прищурился. – Элвис Пресли, Пэт Бун, Литл Ричард… О, тутти-рутти, ов рури…

– И мне Пресли нравится, – неожиданно призналась Женька. – Лав ми тендер…

Она мило напела «Люби меня нежно». Запомнила с самопальной пластиночки. С той, что прислала сестра из Риги.

От удивления Алекс выпал в осадок!

– Ты… Ты Пресли знаешь?!

– Так у нас тобой и портной один, – рассмеялась девушка. – Ага!

– Ого! – тут только Кошкин соизволил глянуть на Женькино платье. – Слушай, Колесникова, ну, правда, откуда знаешь-то?

– Чего к девчонке пристал? – грозно вступился Максим.

Стиляга, однако, не отставал:

– Может, у тебя и пластинки есть?

– Может, и есть! – А Женька и рада!

– Что, в натуре? – удивленно уточнил Алекс.

– Пресли есть. – Колесникова сидела сама скромность, лишь в уголках больших синих глаз прятались золотистые чертики. – А еще – Эллингтон и «Серенада солнечной долины».

– Отпад! Пресли у нее… Слушай, чувиха, а ты крута! В реале! Дашь Пресли послушать?

– Но у меня самодельные…

– На костях, что ли? Так и у меня на костях, – явно оживился Кошкин. – Давай так: ты мне – Пресли, а я тебе Литтл Ричарда и… и Билла Хейли. «Рок вокруг часов» – такая вещица! Уан, чу, файв о клок – рок! Ну так как?

– А давай! – искоса взглянув на слегка ошалевшего Макса, согласилась девчонка.

– Здесь же, у библиотеки, и встретимся…

– Нет. Давай лучше у колодца. Ну, вон, на углу Советской, знаешь…

– Ну о’кей! Во сколько?

– Вечером, в семь. Только ты с ведром приходи.

– С ведром? – Алекс хлопнул себя по коленкам. – Ну ты, чувиха, даешь! Никогда еще не носил пластинки ведрами.

Из дверей архива вышла пожилая женщина в темно-синем халате, как видно – уборщица. Глянув на Алекса, не стесняясь, плюнула:

– Тьфу! Куда только милиция смотрит? – и пошла дальше.

Кошкин захохотал – понравилось! Отсмеявшись, поправил очки:

– Я чего к вам подошел-то. Извиниться хочу.

– За что-о? – удивленно протянул Максим.

– Не за себя, за корешей беспокоюсь.

– За Мошникова?

– И за кодлу его. – Сняв очки, Алекс повернулся к Женьке: – Мы это… не знали, что дядя Саша из колхозного гаража – твой отец. Его же все «Керенским» зовут. Ну, за глаза… Мировой мужик! Главное, кореш наш, Котька Хренков, за него горло перегрызет любому. Ну, теперь, значит, и за тебя, коли ты дяди-Сашина дочка… Ладно, покеда… А у колодца мы с тобой встретимся! Не забудь.

– Который час? – проводив глазами стилягу, вдруг забеспокоилась Женька.

Макс глянул на часы на широком кожаном ремешке – от отца остались, на память:

– Полпятого. Точнее – шестнадцать двадцать девять.

– Ага, – удовлетворенно кивнула Женька. – Ну, что новенького? Так ведь и не спросила.

– Да пока ничего, – Максим усмехнулся. – Разве что вот, физику на четыре сдал!

– Поздравляю! – искренне обрадовалась Колесникова. – Нет – молодец, честное слово. Я вот вообще в физике не очень. Не знаю, как буду сдавать…

– Ты у нас лирик, – рассмеялся Максим.

– Ой… – Женька вдруг напряглась, показав на выбежавшего из-за книжного магазина толстяка Влада. Тот выглядел растерянным и каким-то взбалмошным: клетчатая рубаха топорщилась, белобрысая челка растрепалась. Кажется, он кого-то искал или высматривал.

Заметив ребят, толстяк быстро пересек улицу, прошмыгнув под самым носом у ехавшего на своем мопеде почтальона дяди Славы Столетова.

– Эй, едрит-твою! – притормозив, почтальон выругался, по привычке подкрутил усы и, погрозив сорванцу кулаком, поехал дальше. В фуражке, с толстой сумкой на ремне. Хороший человек был дядя Слава, невредный. Другой бы так сейчас раскричался…

– Это что еще? – недобро прищурился Макс. – Сейчас я ему…

– Это ко мне, наверное, – Женька покусала губу. – Иваньков Влад. Он мне рассказал кое-что в школе… Про то, кого видел. Почти узнал. Ты тихонько сиди, ладно? А то он тебя боится.

– И правильно делает! В другой раз будет знать.

– Он там, там… туда идет! – подбежав к скамейке, взволнованно сообщил толстяк. Махнув рукой, Иваньков показал куда-то вдоль Советской улицы. Там много народу шло – кто на автостанцию, кто в магазины.

– Да кто он-то? – деловито уточнила Колесникова.

– Ну, это, помнишь, я тебе рассказывал… который у старой школы… Ну, следил за кем-то… Из Койволы… Тракторист!

– А!

– Вон он! У аптеки!

– Айда! – девушка решительно схватила Максима за руку. – Идем. Проследим! А ты, Влад, показывай.

– Ага…

Всю компанию со скамейки как ветром сдуло. В единый миг! Двое – Женя и Макс – ехали на велосипедах, третий – толстяк Влад – едва за ними поспевал.

– В чем дело-то? – нагнав напарницу, на ходу осведомился Мезенцев.

Женька повернула голову:

– Ой, Макс! Не успела рассказать, извини. Этот помешал… Алекс. Короче, Влад нам сейчас покажет того мужика, который следил за кем-то у старой школы и у Дома пионеров. Вполне может быть, что он и к краже, и к убийству причастный! Ну, или видел кого… Я еще в тетрадку даже не записала. Вечером запишу! Ой, не слишком быстро мы едем?