Текст книги "Тайна синих озер"

– Могли – не могли, – отмахнулся Макс. – Гадание какое-то на кофейной гуще.

Напарница упрямо набычилась:

– И все же проверить надо!

– Ну что сказать? Проверяй. Кстати, Мошникова с компашкой, скорей, я сегодня найду. В клубе, на танцах.

Справку Дорожкин так еще и не написал! Впрочем, и некогда было – то по самогонщикам рейд, то вот в леспромхозе получка – надо пьяниц собирать. Придется подогнать, чего уж… В деле без такой справки никак, в суде обязательно придерутся, скажут: почему это вы, товарищ следователь, не допросили возможных свидетелей? Сами не смогли, так отдельное поручение бы выписали, чтобы ответ в деле имелся. Если уж там совсем никто ничего – так хотя бы в виде справки от участкового или опера.

Выйдя из выделенного ему кабинета, Алтуфьев сунулся было к участковому. Не тут-то было! Нету!

– Они со старшиной к «Бару» поехали, – проходя мимо, пояснил усатый капитан – дежурный. – Получка сегодня в леспромхозе. Но, к девятнадцати ноль-ноль должны быть.

Владимир удивленно моргнул:

– Откуда такая точность?

– Собрание нынче у нас. Комсомольское. Ну и партийное – кто партийный, – солидно пояснил капитан. – Вон ленкомната-то. Уж всяко Дорожкин мимо вас не проскочит.

Кстати, дверь с синей табличкой «Инспектор уголовного розыска старший лейтенант милиции Ревякин И. С.» тоже оказалось запертой.

– Этого-то где черти носят?

Задав сам себе этот риторический вопрос, Алтуфьев сам себе же и высказал предположение, что к собранию и оперативник обязательно объявится! Если не комсомолец Ревякин, то коммунист или хотя бы кандидат в члены, как и сам Владимир.

Правда, после Нарвы кандидатство приостановилось. Однако новое начальство намекнуло, что, ежели косяков да особых залетов не будет, то… в общем, работайте, Владимир Андреевич, пока что без отпуска и почти без выходных. Как говорится, флаг вам в руки, барабан через плечо и попутного ветра в широкую спину! Так, глядишь, снова из юриста первого класса в младшие советники юстиции попадете. Говоря понятным для гражданских языком: из капитанов – в майоры.

Ах, Нарва, Нарва… Да черт с ней, с Нарвой! Зато Марту не подставил! Правда, она что-то совсем разговаривать не хочет. Обиделась? За что – знать бы. Да еще гладко прошло все – в кандидатах оставили, а то ведь у нас беспартийному следователю одна дорога – в ОВД где-нибудь в Мухосранске. Озерск как раз подойдет, кстати.

А что, Владимир Андреевич, неплохая мысль! Будете тут за грибами да на рыбалку ездить – милое дело, красота. Ссылка! И не видать вам Марты Яновны, как своих ушей.

Снаружи, на улице, послышался рокот тяжелого мотоцикла, а затем – песня. Лихая такая, казацкая. Про Стеньку Разина и княжну. Исполнитель, правда, здорово фальшивил и путал слова, зато пел громко, от всей души!

– И з-за борт ее броса-а-ет! В набежавшую волну…

– Я сейчас тебя сам брошу! Никакой волны не надо будет, – донесся знакомый голос Дорожкина. – Давай шагай, гад ползучий, а то как дам сейчас!

Следователь улыбнулся: ой, зря ты так, Игорь Яковлевич, зря! Не надо граждан – даже сильно пьяненьких – этакими погаными словами ругать, обзывать «ползучими гадами». Протрезвеют – запросто могут жалобу в прокуратуру накатать о нарушении социалистической законности. Поди потом отписывайся. Еще и выговор на ровном месте схватишь – бывало и такое.

А между прочим, до объявленного дежурным собрания еще полчаса оставалось.

– Игорь! Я все про списки, про справку…

– Дак это… уже написал! – затолкав задержанного в решетчатый «аквариум», обернулся Дорожкин. – Артачился! Фуражку с меня сбил, гадина. Погоди, оформлю я его по мелкому. А потом и по хулиганке пойдет… белым лебедем! Слыхал, Глот?

– Ну, ты это… командир… Я же не нарочно!

Не такой и пьяный оказался задержанный! И на зону «белым лебедем» плыть не хотел.

– Глотов Илья Вадимович, – понизив голос, пояснил участковый. – Он же – Глот. Из той компании, что в справке. Сейчас я его оформлю, а после собрания и допросить можно будет!

– Так а чего ждать-то? – следователь радостно потер руки: и впрямь повезло. – Давай его ко мне прямо сейчас. Мне-то все ваши собрания до лампочки!

– Хоть кому-то хорошо! – пошутил объявившийся в дежурке Ревякин. – Володь, кое-что есть… Потом почирикаем.

– Та-ак! А ну-ка давайте все живо в ленкомнату! – из кабинета грозно выглянул начальник, майор Вострецов. – Ага… Дорожкин здесь – хорошо! Игнат… Дежурка… Постовые… Ха! Теркин где? Опять, поди, пьяный?

– Так пять минут еще, Иван Дормидонтович, – вступился Ревякин.

– И вовсе я не пьяный! – из приоткрытой двери кабинета техника-криминалиста просипел простуженный обиженный голос. – Фототаблицу вот к протоколу осмотра делаю. И вот тут следы еще дополнительно обнаружились – к идентификации, увы, непригодные.

Услыхав такое, Алтуфьев сразу же сделал стойку, как хороший охотничий пес:

– А почему непригодные-то, Африканыч?

– Туфли парусиновые ты как идентифицируешь? Даже размер – и тот примерно. Сорок второй – сорок третий.

– Постой-постой… – заволновался следователь. – Это ты про старую школу?

– Про нее… – в коридоре появилась тощая фигура криминалиста с фототаблицей в руках. – У Шалькина-то – сапоги яловые, с характерными такими гвоздиками подошва. Ну а у погибшей и у этой еще, Матвеевой, вообще «лодочки». Я тут карандашиком красным отметил – где туфли на парусинку накладываются, а где – наоборот.

– Выходит, был кто-то третий. В одно и то же время…

– Вот уж выводы не мне делать. Но похоже, что так.

– Ладно, потом договорите, – жестко промолвил начальник. – Африканыч, давай дуй на собрание. Ага… Это что еще за чудо?

Из дежурки притащили пьяного Глотова.

– Это ко мне, Иван Дормидонтович, – Алтуфьев быстро схватил задержанного за локоть. Крепко так схватил, будто опасался, что и Глотова майор ничтоже сумняшеся тоже загонит в ленкомнату.

– А! – добродушно улыбнулся начальник. – Работайте, Владимир Андреевич. Если что надо, мы тут.

– Спасибо.

Введя задержанного в кабинет, Алтуфьев прикрыл за собой дверь и указал на стул:

– Присаживайся. Следователь районной прокуратуры Алтуфьев Владимир Андреевич.

– Ой! А мы ничего такого…

– А ты у нас, значит, Глотов… э…

– Точно так! Стало быть, Глотов Илья Вадимович. Ранее привлекался… По сто сорок четвертой… часть два… мопед там это… случайно укатили… А потом, стало быть, – по УДО! Все честь по чести.

– Так, Илья Вадимович… – Алтуфьев строго взглянул на Глотова, так что тот – плечистый, хоть изрядно уже и потрепанный жизнью бугай с квадратной челюстью – вдруг вжался в стул, словно захотел спрятаться, укрыться от этого тяжелого взгляда, сделаться как-то незаметнее, меньше. – Скрывать не стану: времени у нас с тобой мало. Про убийство небось уже слышал?

– Это в старой школе-то? – ханыга изменился в лице. – Начальник! Это не мы. Вот, ей-богу, не мы, клянусь.

– На конюшне в тот день были? – следователь форсировал допрос. – В глаза смотреть! Не врать! Отвечать быстро, кратко. Были? Да или нет?

– Да… нет… То есть были. Но мы не…

– С кем?

– Ну, это… с кем всегда… – облизнув губы, Глотов жалобно посмотрел на стоявший на столе графин. – Попить можно, гражданин следователь?

– Попей. Ах, ты ж в наручниках…

Алтуфьев распахнул дверь:

– Дежурный! Ключи от наручников принесите!

Отомкнув наручники, следователь кивнул на графин:

– Пей. И рассказывай. Итак, с кем?

– Так говорю ж… Стало быть – Ванька Кущак и еще Дебелый… Дебелов Николай. Они щас оба в ауте. Со вчерашнего дня еще.

– Доберемся и до них, – зловеще заверил Владимир Андреевич. – Что пили?

– Так это… стало быть, «четверть» у Шалькина была. С самогоном. Ну, конечно, не полная…

– А что, и повод имелся?

– Да! – Глотов обрадовался. – Был! Был повод. Мы ж не так просто пришли – помогали кровати грузить… ну, на телегу. Кровати-то, ну, сетки панцирные, потом ребята, пацаны, в новой школе разгружали. А уж опосля мы, стало быть, на конюшню-то и пошли. Федор – мужик хороший.

– Ушли когда? – следователь поднял глаза. – Давай-ка со временем теперь определимся. Ну, день был или, может, уже вечер?

– Два с четвертью, – с неожиданной твердостью пояснил задержанный. – У Шалькина часы были. Ой, товарищ следователь…

– Значит, Шалькин упился, уснул. А часы его вы стащили…

– Это все Ванька Кущак!

– Пусть так. А почему самогон не допили? Немного оставили.

– Да что мы, звери, что ли? – Глотов обижено моргнул. – Уж не фашисты какие – точно. Похмеляться-то Шалькину потом чем? Часы – понятно. А тут, стало быть, совсем другое дело… А насчет часов не будет Федор заявлять.

– На, читай протокол.

Часы… часы… Черт побери! Часы же! А почему бы и нет? Вот откуда царапина на левом запястье убитой! Наверняка убийца часики и сорвал. Или – не убийца… Но сорвали же, определенно сорвали. Если так, то ведь должны же эти часики где-нибудь всплыть?

– Прочитал? Пиши: «Мной прочитано, с моих слов записано верно». Распишись. Здесь, здесь и здесь. Ну, все! Теперь – в камеру.

– А в камеру-то, начальник, за что? – испуганно взмолился Глот.

– За что и попался – за мелкое хулиганство.

– А, за мелкое… Это, стало быть, мы завсегда…

В дежурке оставался лишь один помощник – стриженный ежиком сержант из бывших постовых. Сидел себе за пультом да что-то писал.

Препроводив задержанного в камеру, сержант вдруг обернулся, вспомнил:

– Товарищ следователь! Тут вам из Старой Руссы звонили.

– Отку-уда? – неподдельно удивился Алтуфьев. В Старой Руссе у него никого из знакомых отродясь не было.

– Сказали, что еще перезвонят, и телефон оставили – я записал, вот.

Сержант протянул бумажку…

– Спасибо. «Санаторий «Надежда», дежурная по этажу. Для Матвеевой Т. П.», – задумчиво прочел Владимир. – Теперь хорошо бы узнать, кто такая эта Матвеева Т. П.? Матвеева… Матвеева? Так это же… Сержант, у вас по межгороду откуда можно?

– Да хоть с вашего кабинета. Через коммутатор – семерка.

Татьяна Петровна Матвеева. Учитель истории и заведующая школьным музеем. Скорее всего, именно она последней видела практикантку в живых. Кроме убийцы, разумеется. Если не предположить, что именно она и убила! Что тоже могло быть. Правда, как тогда объяснить изнасилование? Сообщник? Тот же Шалькин, к примеру…

– Алло, алло… Коммутатор? Девушка, мне пожалуйста…

Слава богу, с Матвеевой поговорить удалось! Правда, ничего интересного заведующая школьным музеем не рассказала, да и не могла бы: по складывающейся версии, все «самое интересное» как раз-таки произошло после ее ухода. А про то, что в конюшне пили (уходя, женщина слышала пьяные голоса), Алтуфьев и так знал. Тем не менее поблагодарил:

– Спасибо, Татьяна Петровна, что позвонили!

– Так я ж понимаю. Господи, горе-то какое… Если надо будет приехать на официальный допрос – я готова! В субботу.

– Вот и славненько! Буду вас ждать. М-м… – следователь глянул на висевший на стене календарь из журнала «Работница». – Скажем, в двенадцать дня устроит? Ну, вот и договорились. Еще раз спасибо. Да, Татьяна Петровна, случайно, не помните, часы у погибшей имелись? Какие-какие, говорите? «Заря»? С малиновым циферблатом, плоские, позолоченные… И такой же браслет…

Значит, точно – вот откуда царапина на запястье убитой! Ну, точно – часики сорвали. Как он и предполагал! Небось за золотые приняли. Впрочем, «Заря» – вещь качественная, дефицитная. Скорее всего, убийца и сорвал. Тот самый, в парусиновых туфлях? Или все-таки Шалькин?

При обыске в доме подозреваемого никаких женских часиков не нашли, но это еще ничего не значило! Мог спрятать где-нибудь на чердаке, закопать в огороде, продать, наконец, проиграть в карты тем же ханыгам! Искать надо, искать. Еще раз обыск назначить – теперь уж все перевернуть вверх дном: и в доме, и на чердаке, и на огороде. Ближайшее окружение конюха еще раз опросить: не видали ли, случайно, у Шалькина часики «золотые», не предлагал ли купить?

Засунув в печатную машинку лист бумаги, Алтуфьев принялся печатать постановление. Сквозь приоткрытую дверь – жарко! – слышен был весь ход комсомольского собрания – в ленкомнате дверь тоже не закрывали.

– Вот взять старшего лейтенанта Ревякина, – громким голосом распекал начальник Иван Дормидонтович. – Ты когда, Игнат, на газету «Правда» подпишешься? Забыл?! А мне уже из райкома звонили, напомнили. Еще и справились – не жмут ли погоны! А вот вчера как раз разнарядка пришла. О повышении культурного облика советского милиционера. Дорожкин, ты у нас культмассовый сектор! Зачитай!

– Есть, товарищ майор!

По разнарядке от Озерского отделения милиции требовали двух человек – в спортивную секцию, всех – в библиотеку, кто еще не записан, не менее трех каждый месяц – на лекции общества «Знания» и одного – в танцевальную студию.

– Вот ты, Дорожкин, в танцевальную студию и пойдешь! – сурово припечатал начальник.

– Товарищ майор! У меня же дела…

– У всех дела, Дорожкин! Но… Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть. Остальные… – майор сделал многозначительную паузу. – Остальные все – в библиотеку! Сегодня же!

– Так закрыта она уже, товарищ майор.

– Тогда – как откроют! Потом мне доложите, лично!

Сразу после собрания, как и обещал, к следователю заглянул Ревякин. Ухмыльнулся, вытащил из кармана блокнот:

– Значит, по этим всем чертям. Ну, которые с убитой шуры-муры крутили.

– Давай-давай! – обрадованно потерев руки, Алтуфьев угостил опера сигаретой. – Ну, что там у тебя?

Закурив, Ревякин выпустил дым в приоткрытое окно, забранное снаружи решеткой:

– Замятин Михаил – не при делах, как и жена его Валентина. В день убийства оба находились на работе, на полевом стане. Там же обедали. Он – тракторист, она – рабочая открытого грунта.

– Ясно…

– Виталий Федорович Катков, счетовод колхозный… – Игнат неожиданно хохотнул. – Я тебе скажу, тот еще тип! Тридцать восемь лет, до сих пор холостой, женат никогда не был, что для деревни, сам понимаешь, ненормально. Выглядит на все пятьдесят – сутулый, с лысиной, но каждую субботу – на танцах в клубе!

– Так танцевать любит?

– Девок молодых щупать он любит, вот чего! – стряхнул пепел опер. – Не раз уже Дорожкину жаловались. А по зиме так и сами морду набили. Ну, счетоводу – девки. Надоел, видать. Так вот, он и погибшую Лиду не пропускал. На первое мая всю облапал да еще ущипнул за попу… Так она ему пощечину влепила – при всех!

– Вот молодец! – Алтуфьев одобрительно присвистнул и хлопнул себя по коленкам. – Так это же – мотив. Оскорбился, затаил зло и…

– Не, Володь, не он это. Алиби. Катков весь тот день проторчал в конторе – готовил авансовый отчет. Это все видели.

– Жаль… Что ж, пусть Дорожкин профилактирует.

– Особо-то не попрофилактируешь: председатель за Каткова – горой! Специалист, говорят, отменный. Где еще такого счетовода найдешь?

Ревякин затушил окурок в фаянсовой пепельнице с отбитым краем и продолжил:

– Чудаков Иван, механик из гаража. Тоже немолод уже. Вдовец. Но у того интерес другой…

– В смысле?

– В прямом. Он французским языком увлекается, с довойны еще. Вот на этой почве с убитой и сошлись. Соседи говорят – общались вполне уважительно. Чаще даже в читальном зале встречались. Да и алиби у Чудакова имеется.

– Весь день на работе?

– Нет. Отгул брал. Ездили со сватом на рыбалку. В Койволу на мотоцикле ездили, на трофейном БМВ свата, Потапова Ефима Палыча, колхозного бригадира. В Койволе заезжали в чайную – по стакану водки выпили.

– Что ж без своей-то водки на рыбалку? – удивился Алтуфьев.

– Так свою-то, думаю, под ущицу берегли. А потом захотелось еще.

– Так ты в Койволу, что ли, смотался?

– Звонил, – опер потянулся. – Из твоего списка двое остались. Константин Хренков и Копытин Виктор. Те, что месяц назад на танцах подрались. Говорят, из-за убитой.

– Что, сильно подрались?

– У обоих – легкий вред здоровью. Дорожкин отказняк вынес – в связи с примирением сторон. Копытин уже две недели как на северах – в Котлас на все лето завербовался. А Хренков… этот третий день дома не ночует!

– О как!

– Мать говорит: горюет очень. Ну, из-за убитой… В «Заре» – это винно-водочный наш – водку вчера брал. Василиса, продавщица, сообщила: в шалаше отлеживается. На озере у него где-то шалаш, для рыбалки. А сегодня на танцы собрался.

– Это тебе тоже продавщица поведала?

– Она. Да и вообще, Хренков, как с армии в апреле пришел, ни одних танцев не пропустил. На «точке» где-то в Заполярье служил, видать, по девкам соскучился. А к убитой он чувства испытывал. Если Василисе верить. Да не только она так говорит – вон и завклубом тоже.

Алтуфьев покачал головой:

– Хороши чувства! Ну, напиться с горя – это я еще понимаю. Но чтоб на танцы…

– Так чтоб драку учинить! Именно с этой целью… – Опер вдруг улыбнулся. – Послушай, Володь. Так, может, мы его там и возьмем, а? На танцах-то…

– Уж лучше бы на подходе к клубу… Вообще я – за! – следователь подвинул поближе машинку. – Сейчас вот постановление закончу, и поедем.

– Не, лучше пешком. Если на машине – полклуба разбежится. Тем более мотоциклом трещать! Хотя Дорожкин со старшиной все равно собирались. Так что можем и с ними… Володь! – невольно заглянув в постановление, Ревякин вдруг хлопнул себя по лбу. – Это ты на судебно-психиатрическую экспертизу печатаешь?

– Ну да.

– Шалькина в Тянск повезешь?

– В Тянск, в психушку, – закрыв сейф, обернулся Алтуфьев. – Ты чего хотел-то?

– Да понимаешь, на заочном учусь в Ленинграде… – оперативник пригладил волосы рукой. – Через неделю на сессию. Мне б это… учебник хоть какой почитать. Ты бы не мог – в библиотеку? В нашей-то ничего на эту тему нет.

– И не надо ни в какую библиотеку, – со смехом заверил Владимир. – Юридическая литература, друг мой, чай, и у меня найдется. «Советское уголовное право» подойдет? Меньшагина и Вышинской.

– Спрашиваешь!

Радиола в клубе была солидная – «Дайна». Да еще к ней Максим присоединил по особой схеме большие динамики, списанные из кинобудки, потому звук стал что надо! Кроме радиолы и пластинок еще имелся и магнитофон. Старый, он все время капризничал, а магнитную головку приходилось постоянно протирать одеколоном. Тем не менее как-то выкручивались, когда не было духового оркестра.

А вот когда был, тогда – да! Но это по праздникам только – оркестр. Нынче же, как всегда, – радиола: «Бабушка, научи меня танцевать чарльстон»! Ну и подпольные буги-вуги…

Компанию приблатненных парней Макс заметил сразу же, как только пришел. Сидели на скамейке у танцплощадки, курили. Не очень-то взрослые – лет по четырнадцать-пятнадцать, – но уже много чего о себе думающие.

Длинный, с начесанным коком на голове, в синих зауженных брючках – Леха Кошкин из девятого «А», нынче перешел в десятый. Ботинки на «манной каше» – где только такие взял? – модная курточка на застежке-«молнии», с кокеткой и накладными карманами. Такие курточки в Москве называли «ленинградками», а в Ленинграде – «московками». Еще «хулиганками» звали. Не то чтоб стиляга, а так… около. Но любил, чтоб его звали Алексом.

Рядом – совершенная противоположность: коренастый, стриженный ежиком второгодник Курицын, одетый всегда одинаково – старые широкие штаны и серая бесформенная рубаха, больше напоминавшая тюремную робу. Круглое, ничего не выражающее лицо.

На самом краю скамеечки примостился Митька Евсюков, по кличке Дылда. Лет ему было где-то семнадцать, школу бросил, работал на каких-то складах – или, скорее, числился. Тельник, широкие штаны, блатная кепчонка-«лондонка» – предмет зависти всей малолетней шпаны. Узкое, вытянутое, как у лошади, лицо, тонкие злые губы, постоянно искривленные в недоброй ухмылке. Говорили, что Дылда всегда носит при себе финку. Правда, порезанных никто не видел, но… слухи ходили.

Компашка эта – или, лучше сказать, кодлочка – в ожидании танцев занималась своим обычным делом: курили, щелкали семечки и задирали проходивших мимо девчонок. Точнее, задирал Кошкин – Алекс и остальные тупо ржали, лишь иногда вставляя колкие, по их мнению, замечания.

– О, сма-арите-ка, какая фифа! – Кошкин всегда га-аварил «по-московски», старательно растягивая «а-а». – А ножки-то ничего, а?

– Фу ты, ну ты – ножки гнуты! – сквозь зубы процедил Дылда.

Вся компания дружно загоготала. Девушка тут же ускорила шаг.

– Вот это булки! Ой, сма-арите, паца-аны, хто ето? Ето ж Ленка Тяпкина! Одноклассница… Лена, что не здороваешься?

– Ну, привет…

Тяпкина была не одна – с высоким красивым парнем.

– Ой, Миха! Ты что, с Ленкой, что ли? Ой, отстань! Она знаешь какая фифа? Точно тебе не пара.

Парнишка, однако, оказался не из боязливых:

– Да уж как-нибудь сам разберусь!

– Ой, глядите-ка, он разберется! Ты слышал, Митя? А может, ему помочь? Миха! Давай вместе разберемся – что за фифа-то? Платье пусть снимет, а мы поглядим!

– Пойдем, Миш… – девушка поспешно увела своего ухажера к кассе. – Нам два билета, пожалуйста.

– Четыре рубля! Ой, извините – сорок копеек. Все никак к новым деньгам не привыкну.

– Ха, Макс! – заметив Максима, Кошкин приподнялся с лавки. – На-аше вам с кисточкой! Что, замутим рокенрол сегодня?

– Если бригадмильцев не будет – замутим, – пообещал Макс.

– А что ты так их боишься-то, а? – компания вновь загоготала.

– Мошникова Ваньку не видали?

– Мошку? А зачем он тебе? Может, он сегодня и будет, мы ж его не па-асем.

Сплюнув, Максим кивнул контролерам и быстро прошел к сцене.

– Сма-арите-ка – на халяву! – тотчас же прокомментировал Алекс.

– Нам так не жить!

Зазвучала музыка – медленный танец. Закружились пары. Девушки в крепдешиновых платьях и модных блузках, парни – в белых рубашках. Все – от шестнадцати и старше. Были даже совсем взрослые, и даже много. Этих компашка Дылды не задирала. Боялись. Механизаторы – парни крепкие: ежели что, могут и в морду – не заржавеет!

Поболтав с завклубом, молодым парнем лет двадцати пяти, звали его Сергеем, Максим направился к выходу. После гибели Лиды танцевать ему ни с кем не хотелось, да еще нужно было перекинуться парой слов с гопниками – узнать, где же все-таки Мошников?

Медленный танец кончился, начался быстрый:

 
Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно,
Там бы, там бы, там бы, там бы пить вино!
 

Кодлочка песенку оценила:

– О, стиль! Айда!

Дылда с Алексом тут же бросились на середину танцевальной площадки, где принялись выделываться «стилем». На скамейке остался один второгодник Курицын. Танцевать он не любил, не умел, да и вообще – стеснялся. А вот позадираться да зубы кому-нибудь выбить – это не худо! За тем ведь, собственно говоря, и пришел.

«Как же его зовут-то? – на ходу мучительно припоминал Макс. – Ваня? Валя? Игорь? Нет, не Игорь… Но как-то так, похоже… Гоша – во!»

Что ж, именно для такого случая Максим и припас пару сигарет. В чайной купил, там продавали поштучно.

Подошел, присел на скамеечку:

– Угощайся, Гош. Спички есть?

– Дак это… есть, во…

Оба закурили. Макс едва не закашлялся – не курил, спортсмен все-таки.

На дальней скамейке у трансформаторной будки, свесив голову, сидел, или скорее дремал, парень в грязной белой рубахе и расстегнутой модной куртке-«ленинградке», почти такой же, как у «стиляги» Кошкина, только не на «молнии», а на трех больших пуговицах.

Парня Максим знал. Да его тут все знали – Хренков Костя. Недавно из армии. На Севере где-то служил. Сейчас вот в колхоз устроился, техником или шофером. А еще говорили, будто Хренков был влюблен в Лиду… Лидию Борисовну. Прямо проходу ей не давал!

Молодой человек поморщился – и придет же такое в голову! Усмехнулся, искоса глянул на Курицына:

– Я, вишь, хотел у Ваньки Мошникова лампы для радиолы спросить. Не знаешь, есть у него?

– Не-а, не знаю. Ваще Ванька – парень злой!

– Да мне пофиг, злой он или добрый. Мне бы лампы.

– Приемник хочешь делать? – выказал некоторое понимание Курицын.

Макс кивнул:

– Да. Не знаю, выйдет ли.

– А Ванька сейчас на Школьной, поди. – Подумав, второгодник выпустил дым. – С мальками своими. Хаза там у них! За ямами. Ну, где картошка.

– Вот спасибо, Гош! Пойду гляну. Бывай!

Не то чтобы Максиму так уж сильно был нужен Мошников вот прямо сейчас. Просто что-то неспокойно стало на душе. Женька-то запросто могла эту малолетнюю компашку отыскать – вот прямо сейчас, еще ведь не поздно. Разыщет да вопросы начнет задавать – кому понравится? Тем более Мошников и впрямь парень злой, завистливый и злопамятный. Любитель тех, кто послабее, унизить. А Женька ведь слабей! И сам же рассказывал, что они там с девчонками делают.

Покинув клуб, Максим свернул на лесную дорогу. Так было быстрее до Школьной, напрямик, многие этим путем и ходили… вот хотя бы встретившийся на пути почтальон, дядя Слава Столетов. Он, кстати, где-то там же, на Школьной, жил, в двухэтажном деревянном доме.

– Еще раз вам здрасьте, дядя Слава! Что, решили тряхнуть стариной? Так фокстроты уже не танцуют!

– Ничего! Мы и стилем могем!

Да, почтальон на танцплощадку заглядывал часто. Как и многие в его возрасте. Польку под баян танцевали, вальсы, падеспань. А какой у него возраст-то? Да пес его знает. Лет пятьдесят, наверное, или сорок. В общем, старик, пожилой уже. А свободных женщин примерно такого же возраста – море. Мужей-то на фронте поубивало…

– Дядь Слав, вы по пути, случайно, Женьку Колесникову не встречали? Ну, девчонку, что у колодца была?

– Не, не встречал, – подкрутив усы, почтальон весело рассмеялся: – А что, должен был?

– Ну… не знаю.

– Ты мне вот что лучше скажи: Котьку Хренкова давно не видал? А то письмо ему заказное, срочное. Зашел домой – его нет.

– Так тут он, у трансформаторной будки. На лавке сидит.

– На лавке, говоришь? – обрадованно переспросил Столетов. – Вот я ему письмишко-то и вручу! Чтобы потом сто раз не бегать.

Между тем быстрый танец сменился медленным вальсом. Вальс заказал Хренков. Проспался на лавочке да, благополучно купив в будке билет, сразу подошел к сцене, где радиола, магнитофон, пластинки… и распоряжавшийся всем этим заведующий.

Обдав перегаром, попросил вежливо:

– Серый, медленную поставь. Ну, вальс там какой-нибудь или что там… Желательно – погрустнее.

– Вот, «Блак тромбоне». Французская! Из Ленинграда недавно привезли, еле достали! Какой-то Серж Гейнсбур. Кто такой – не знаю, но поет хорошо, не хуже Монтана. Ставить?

– Давай…

Снова закружились пары.

Сам Котька не танцевал. Уселся на траву, прислонился спиной к сцене, достал из кармана початого «малька», допил единым глотком. Посидел, помотал головой…

– Сергей Иваныч! – после окончания танца у сцены возник Алекс Кошкин. – А рок-н-ролл слабо? Бригадмильцев нету.

Комсомольцы из бригады содействия милиции (бригадмильцы) были люди серьезные и никаких музыкальных эксцессов не жаловали. Как и стиляг. К слову сказать, в больших городах стиляги к тому времени уже повывелись, а вот здесь, в провинции, еще остались, и даже только еще начинали входить в моду.

– Хм… рок-н-ролл…

– Че, нету?

– Да есть… Билл Хэйли. Сейчас…

Вытащив самопальную пластиночку на костях, заведующий поставил «Рок вокруг часов». Кошкин тут же принялся кривляться, нелепо дергаясь и размахивая ногами. Собственно, он один только и танцевал, все остальные не рисковали. Мало того, начали возмущаться!

Первым был Костя Хренков, уже в умат пьяный:

– Серый, ну просил же медленную…

– Так ставил уже…

– А че? Рок-н-ролл не танцуем? – вылупился Алекс. И сразу же нарвался на удар…

Котька Хренков еще до армии слыл парнем резким. Тем более боксом когда-то занимался, не все еще позабыл. Хотя на вид – этакий птенчик. Щуплый, как цыпленок. Еще и челочка блондинистая, и совершенно девичьи ресницы. Не парень, а… соплей перешибить!

– Ми-и-и-ть! Наших бью-ут! – схватившись за скулу, истошно завопил Кошкин.

К пьяному тотчас подскочил Дылда, а за ним и Курицын.

– Милиция-а! – заорала какая-то женщина.

Несколько дюжих мужиков соизволили обратить внимание на буянов.

– Нет, – обернувшись к Курицыну, цыкнул Дылда. – Тут нам не катит. Э, Котька! Пойдем, выйдем, что ли?

– Да пошли!

Хренкову явно хотелось подраться! Он с охотой зашагал следом за кодлочкой, по пути бросив на землю модную свою курточку. Хорошо, кто-то подхватил да повесил на спинку скамейки.

Между тем драчуны завернули за клуб, к уборной. Там и начали. Первым ударил Хренков – вырубил хуком слева подвернувшегося под руку Курицына. Тот так кувырком и полетел!

Кошкин опасливо держался подальше и лишь подначивал:

– Дай ему, Митя, дай! Покажи, где раки зимуют!

– Ну, давайте, давайте! – Котька уже, кажется, протрезвел и даже хлопнул в ладоши. – Хотите – по одному. А хотите – все разом. Подходи, отоварю!

Видя такое дело, Дылда выхватил финку. Махнул!

– Щас посмотрим, кто кого отоварит!

– Дылда, ата-ас! – благим матом вдруг заорал пришедший в себя Курицын. – Атас, пацаны! Милиция!