Текст книги "Год 1492-й: конец света или начало истории?"

Задумаемся о названии Десятинная церковь. Вот что пишут Киевский Синопсис и ПВЛ: Владимир «даде ей от имения своего Царскаго и от всех градов Государства своего повеле даяти десятину». А каким образом исчислялась эта десятина?

– То есть? – удивишься ты, читатель.

То есть для этого нужно развитое денежное обращение. Понятие «десятина» предполагает наличие развитой денежной системы с монетами различного достоинства. Как иначе можно объяснить земледельцу, что такое десятая часть от его дохода? Разложив выкопанную им репу на десять равных кучек? Или отобрав у него одну десятую часть коровы? А у купца – одну десятую часть судна? Может, в этом и состояла причина печального конфликта князя Игоря с древлянами – ему не удалось внятно растолковать им особенности применения десятеричной системы при сборе дани? И тут нас поджидает неожиданность: у мощной державы на Днепре не было собственной валюты. Хотя монеты, говорят, были: «златники» и «сребреники». Названия эти придумали нумизматы в XIX в. Слово «сребреники» они отыскали в ПВЛ под 1115 годом, где рассказывается о том, как Владимир Мономах при перенесении мощей Бориса и Глеба, чтобы пройти через толпу перед церковью «повеле… режючи паволокы, орници, бель розметати народу овъ же сребреникы метати людемъ, силно налегшимъ…» («И повелел Владимир, нарезав на куски паволоки и шерстяные ткани, разбрасывать народу а также беличьи шкурки, другим же <велел> бросать серебряные монеты напиравшим людям…) Из текста, правда, прямо не следует, что сребреники – это непременно серебряные монеты.

Слово «золотник», переделанное нумизматами в «златник», встречается в договорах Олега (912 г.) и Игоря (945 г.) с греками. Заметим, что договор Олега составлен от имени русской стороны, договор же Игоря скорее от имени стороны греческой. Например, «И елико християнъ от власти нашея пленена приведут русь ту, аще будеть уноша или девица добра, да въдадять золотникъ 10 и поимуть; и. Аще ли есть средовичь, да вдасть золотникъ 8 и поиметь и. Аще ли будеть старъ или детичь, да вдастъ золотникъ 5» («Сколько бы пленников христиан наших подданных ни привели русские, то за юношу или девицу добрую пусть наши дают 10 золотников и берут их, если же среднего возраста, то пусть дадут им 8 золотников и возьмут его; если же будет старик или ребенок, то пусть дадут за него 5 золотников»). Поэтому складывается впечатление, что золотник – это валюта местная, константинопольская или имеющая общее хождение. Иначе зачем грекам монеты далекого Киева? Вероятней всего, что золотник – это просто перевод названия византийского солида.

Попутно заметим, что нумизматы отчего-то оставили без внимания щеляг: «лето 6393 (885-го). Посла Олегъ к радимичем, ркя: «Кому дань даете?» Они же реша: «Козаром». И рече имъ Олегъ: «Не давайте козаромъ, но мне давайте». И вдаша Олгови по щелягу». Да и то сказать: радимичи, расплачивающиеся в 885 году шилингами (называя их по-польски «щелягами») – это уже чересчур. Сребряник явно более по «древлерусски».

Тем более, что первые щеляги или шеляги появились на Украине вследствие денежной реформы Стефана Батория после 1579 года.

До конца 18 века не было ни находок древнекиевских монета, ни упоминаний о них в каких-либо других письменных источниках. Но вотв 1791 году появился указ Екатерины II «О собирании из монастырских архивов и библиотек всех древних летописей и других до истории касающихся сочинений». Исполнение этого указа было возложено на обер-прокурора А. И. Мусина-Пушкина. Того самого, который счастливо нашел Лаврентьевскую летопись или же «Летописец российский преподобного Нестора древле-письменной на пергамине», а затем и знаменитое «Слово о полку Игореве». Именно он счастливо обнаружил в посылке, прибывшей к нему не откуда-нибудь, а из Киева, не известную никому дотоле монету. После анализа в Академии художеств (!) выносится решение о том, что это монета в «1 ногату», чеканенная в XI веке при Ярославе Мудром. Информация о находке монеты публикуется в европейских журналах. После этого (а мы полагаем, что вследствие этого) появляются и другие находки древнерусских монет.

А. И. Никитин так суммирует результаты всех этих находок:

«К настоящему времени корпус древнейших русских монет составляют около 240 экземпляров и их обломков, имеющихся в наличии и упоминаемых в литературе, которые несут на себе имена Владимира, Святополка, Ярослава и некоего «Петроса» (вар. – «Петор»). Монеты с именем Владимира представлены: 1) 11 «златниками» высококачественного металла, чеканенными 6 парами штемпелей по типу византийского солида X–XI вв., т. е. воспроизводящими на одной стороне портрет правителя, а на другой – оплечное изображение Иисуса Христа, и 2) 245 «сребрениками» 4 типов, отчеканенных 171 парой штемпелей…

С именем «Святополк» известна 51 монета, отчеканенные 28 парами штемпелей… 5 монет с именем «Петрос»… отчеканены 5 парами штемпелей 12 монет с именем «Петор»… изготовленные с помощью 8 пар штемпелей. Последний комплекс древнейших русских монет связан с именем Ярослава и представлен двумя типами – «больших» и «малых сребреников», каждый из которых известен в 6 экземплярах, изготовленных 3 парами штемпелей» (А. Л. Никитин Основания русской истории Аграф, М., 2001, с. 297–298).

Что следует из этих данных? То, что никакого контролируемого властью монетного двора не существовало. Упомянутые 348 монет 12 типов изготовлены при помощи 221 (!) различных штемпелей. В среднем почти двадцать штемпелей на один тип монеты. В среднем не более двух экземпляров монеты, отчеканенной одним и тем же штемпелем. Что это означает? После того, как монета определенного типа появлялась из небытия, и изображение ее было опубликовано, дальнейшими подделками этой монеты занимались разнообразные умельцы, изготовлявшие для этого собственные штемпеля. В ряде случаев число этих умельцев достигало сорока на один тип монеты. Если вы в этом сомневаетесь, представьте, что это такое – государство с сорока центрами денежной эмиссии. Умельцы сбывали свои творения нумизматам и в музеи, а тиражи ограничивали, опасаясь затоваривания рынка. И сейчас вы можете найти в интернете предложения для нумизматов по изготовлению того или иного вида старых монет. Ведь «старинная» монета – самый легкий для подделки артефакт.

Но даже если не обращать на эти обстоятельства внимания и принять (извините за каламбур) все находки за чистую монету, и тогда придется признать, что развитого денежного обращения с помощью златников и сребреников в Киевской Руси не было. Ведь реальное денежное обращение подтверждают многочисленные клады с сотнями однотипных монет в каждом. Поэтому, говоря о монетах Киевской Руси, историки добавляют, что чеканились они «не из торговых, а из политических соображений», как символ государственной власти. В качестве «сырья» для изготовления киевских сребреников использовались завозные арабские серебряные монеты.

Да, на помощь мифу о Киевской Руси на Днепре приходят так называемые арабские серебряные дирхемы. Киевское государство, делают предположение специалисты по древней нумизматике, могло использовать для своего денежного обращения чужие монеты. Действительно, судя по кладам, серебряные монеты с арабскими надписями имели широкое хождение вдоль Волжского торгового пути. (Не будем сейчас обсуждать, насколько эти монеты «арабские». Об этом см. 4.3.6). Посмотрим на ареал распространения этих кладов. Мы увидим, что число находок дирхемов резко падает при движении от Волжского бассейна к Киеву и бассейну Днепра. Но ведь Владимиро-Суздальская Русь была далекой окраиной Руси Киевской. Отчего же там было гораздо более интенсивное денежное обращение?

Правда, часто упоминается общее число в 11 000 серебряных дирхемов, найденных в Киеве. Не бог весть сколько – дирхем весил менее 4-х грамм – но присмотримся повнимательней, откуда взялась эта цифра. Обзор кладов, обнаруженных на Украине и в Киеве, содержит книга Н. В. Метелкина «Сокровища и ненайденные клады Украины». (М., Олма, 2006, гл. Византийские и древнерусские клады). Сообщается о следующих кладах, содержавших дирхемы: «В 1851 году в Киеве при строительстве крепостных сооружений недалеко от Пустынно-Никольского монастыря, в глиняном кувшине солдатами был найден клад с двумя золотыми браслетами из витых проволок и около трех тысяч монет, из которых хорошо сохранились лишь 529 штук. В основном это были серебряные дирхемы с арабской вязью. Один золотой браслет и несколько (!) серебряных дирхемов Фундуклей (киевский генерал-губернатор) передал в Мюнцкабинет, несколько – в Киевский университет, в Эрмитаж, Археологическому обществу в Петербурге и Дерпте… В октябре 1863 года на окраине Киева на кладбище Иорданской церкви нашли горшок со 192 серебряными дирхемами, один (!) из которых попал в Эрмитаж… В 1887 году крестьянин села Шпилевка Сумского уезда нашел глиняный сосуд с серебряным браслетом, золотым кольцом, множеством мелких золотых бляшек и 99 византийских монет и дирхемов… В 1912 году крестьянин села Денис Переяславского уезда нашел глиняный кувшин с 6400 монетами, 5325 дирхемами, несколько серебряных слитков, бусы, серьги и много других украшений. 168 монет и предметов были переданы в Эрмитаж, 73 монеты приобретены П. Зубовым, остальные возвращены нашедшему». (Сообщения о кладах, в основном, получены из киевских газет 19 века, которые тогда же писали о находках «многотысячных могил защитников древнего Киева». Возникает подозрение, что цифра в 11 тысяч дирхемов получена суммированием 6 тысяч монет с 5-ю тысячами дирхемов из клада, найденного в 1912 году).

Что же следует из этих сообщений? «3 тысячи монет» клада, найденного в 1851 году, растворились бесследно, осталось только «несколько серебряных дирхемов». Из 192, найденных в 1862 году, можно с некоторой уверенностью говорить об оставшемся одном. Из находок 1887 и 1912 годов – в общей сложности о 340 монетах, причем не ясно, сколько из них были дирхемами. В кладах, найденных после революции на территории Украины серебряные дирхемы перестают встречаться. (Сообщение Н. В. Метелкина о серебряных монетах в кладе, найденном в 1955 году в Киеве на Владимирской, ошибочно). Итого мы имеем более-менее подтвержденные данные о 350 дирхемах. Примерно столько же, сколько было злотников и сребреников. И вывод тот же – говорить о широком денежном обращении на территории Киевской Руси не приходится.

Но можно было обойтись и без этой скучной статистики кладов. Ведь, по мнению современных историков, с начала XII века по XIV век на Руси был и вовсе безмонетный период, когда в обращении не было ни собственных, ни иностранных монет. Вот что пишет В. ЛЯнин в книге «Денежно-весовые системы домонгольской Руси и очерки истории денежной системы средневекового Новгорода» (М., Языки славянских культур, 2009): «На протяжении всей последней трети X века не наблюдается поступления серебра на земли вятичей, северян и Киевщину. Самая поздняя восточная серебряная монета, обнаруженная в русском монетном кладе, датируется 1015 годом». Своего же серебра на территории Киевской Руси не было, и в качестве «сырья» для изготовления своих сребреников, объясняют историки, использовались завезенные дирхемы. (Так что Владимир Мономах в 1115 году метал в толпу сребреники из своих старых запасов). Объясняют монетный кризис исчерпанием серебряных месторождений в Иране. Причем этот катаклизм совершенно не замечает ПВЛ и другие летописи, а ведь его последствия могли быть вполне сравнимы с татаро-монгольским нашествием. Но Владимир Мономах, разбрасывавшийся серебром, видимо, ничего о исчерпании не знал. И это вполне объяснимо: на Дунае, где и происходили все события начального периода ПВЛ, с серебром все было в порядке – считается, что там как раз в конце 10 века началась его добыча. Поэтому В. Л. Янин напрасно называет «сказками» относящееся к X веку сообщение арабского автора ал-Масуди: «Русы имеют в своей земле серебряный рудник, подобный серебряному же руднику, находящемуся в горе Банджгира, в земле Хорасана». Сказки – это то, что нам рассказывают о Киевской Руси на Днепре. (О сравнении металлургии на Днепре и Дунае мы более подробно поговорим в 4 главе).

Но какже обходились в этот безмонетный период? Предлагается такой ответ: «на смену монетам пришли серебряные слитки». Позвольте, но отчего же из этих серебряных слитков нельзя было наделать монет? Что тому мешало? Неужели никому не пришло в голову? Ведь тот же В. Л. Янин считает, что в качестве средства для широкого денежного обращения серебряные слитки – гривны – не годятся, слишком уж большой у них «номинал»: «Слитки, ни в коей мере не вторгаясь в область мелкого товарно-денежного обращения, являются наиболее удобной формой для выполнения функции средства обращения и платежа при крупных торговых и платежных операциях». Как же выходить из этого положения? Ведь и «употребление пушнины в качестве средства обращения может быть только эпизодическим в силу ее непрочности». Приходится прибегать к совершенно уже курьезным предположениям: В. Л. Янин считает, что в качестве разменной «монеты» для денежных расчетов в Киевской Руси использовались… шиферные пряслица, то есть красноватые обточенные камушки с дырочкой посредине, насаживаемые на веретено, чтобы придать ему устойчивость. Эх, вот их-то, а не дефицитное серебро, и надо было метать в толпу транжиристому Владимиру Мономаху! Впрочем, вряд ли бы такое внедрение пряслиц даже самим Мономахом привело бы к позитивным результатам в экономике. Недаром Петру Могиле в наследство остались лишь руины Десятинной церкви. Видимо, сбор церковной десятины шиферными пряслицами и привел к столь печальному состоянию дел.

Мы говорили о монетном кризисе, продолжавшемся до 14 века. Но это только цветочки. Собственно, все, за что ни возьмись, на территории бывшей Киевской Руси в период с 14 по 17 века находилось в глубоком кризисе. Отсутствовали всякие следы былого великолепия якобы могучей державы. Курьезным отражением этого «парадокса» служит статья Михаила Лайкова «Дом последнего дня» (журнал «Москва», 2008, № 6). Проанализировав свидетельства резкого снижения плотности населения и полного упадка хозяйственной жизни на всей территории Древней Руси после 13 века и осознав, что никакое нашествие не могло привести к такому результату, М. Лайков приходит к единственно возможному, на его взгляд, выводу: это результат атомного взрыва и последующего вымирания древних русичей от лучевой болезни. Ну что ж, по крайней мере, автор честно взглянул в глаза существующей проблеме и не спрятался за фразы, типа «и действительно, обладая целостным и достаточно полным представлением о древнерусском периоде, мы, к сожалению, плохо ориентируемся в событиях позднего, более близкого к нам времени, особенно в событиях загадочного 14 века, которые иногда вообще не поддаются реконструкции» (Исторiя України в особах. Литовсько-польська доба Київ, «Україна», 1997, с. 4) (О причинах этой «загадочности» см. 4.1.3).

Подделка грамот проходит через все средневековье, она стала настоящей отраслью ремесла И. Г. Дройзен Историка

Но кто и зачем внедрил идеологический проект «Киевская Русь на Днепре», используя для этого истории, повествующие совсем о других местах?

Современная российская историография начинается с Василия Татищева (1688–1750). С. М. Соловьев так писал о Татищеве: «Он первый начал обрабатывание русской истории, как следовало начать; первый дал понятие о том, как приняться за дело; первый показал, что такое русская история» (С. М. Соловьев Писатели русской истории XVIII века. Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. Калачевым, кн. II, ч. I. М., 1855, отд. III, стр. 21)

Говоря об источниках своих познаний о русской истории, Татищев ссылается на русские летописи и Киевский Синопсис. Киевский Синопсис в свою очередь ссылается на русские летописи и польского историка Матея Стрыйковского. Стрыйковский ссылается на русские летописи и Сигизмунда Герберштейна. Герберштейн ссылается на русские летописи. В трех последних случаях – Синопсис, Стрыйковский, Герберштейн – ничего конкретного о русских летописях не сообщается. (Синопсис, правда, называет имя летописца – Нестор, Однако чуть ниже мы увидим, чего стоит эта информация).

«Московия» Сигизмунда Герберштейна (1549), «Хроника польская, литовская, жмудская и всей Руси» Матея Стрыйковского (1582) и «Синопсис, или Краткое описание о начале русского народа» (Киевский Синопсис) (1674) и были до 18 века основными книгами, которые содержали сведения о Киевской Руси на Днепре.

Причем уже в «Московии» Герберштейна содержится практически полный конспект киевской истории от Рюрика до Владимира Мономаха и монгольского разорения, которому в более развернутом виде следует ПВЛ. «Конспект» Герберштейна и есть реальное начало русского «летописания». Недаром считается, что «Московия» «стала, по меньшей мере на два столетия, самой лучшей, самой полной, самой, как считалось, достоверной работой о стране Руссии и ее народе».

О том, что ранее «Московии» никаких историй о могучей Киевской Руси на Днепре не существовало, свидетельствует изданный в 1517 году «Трактат о двух Сарматиях» поляка Матея Меховского. В строках, относящихся к «русским князьям», речь, совершенно очевидно, идет о князьях Великого Княжества Литовского – Киевском, Черниговском, Смоленском (кн. 1, трактат Первый, гл. 2). Однако ни слова не сказано о походах русских князей на Византию, о крещении от византийских императоров – то есть о том, на чем, собственно, и держится миф о днепровской державе. Изобретателем этих историй стал Герберштейн.

– Подождите, подождите, – скажешь ты, читатель, – но ведь русские летописи…

А русские летописи, то есть хоть какая-то конкретная информация о рукописях, а не просто их общее упоминание без каких-либо деталей, начинают появляться лишь с начала 18-го века.

Впервые эта информация появляется в «Истории Российской» Татищева, где он сообщает «о списках или манускриптах, употребленных к сему собранию». Татищев утверждал, что главным его методом писания истории было копирование текстов из этих летописей и расположение их в хронологическом порядке. Сообщения Татищева о том, какие летописи он держал в руках и каким образом они у него появлялись (и куда потом загадочно исчезали) полны нестыковок и «путаницы в показаниях». Об этом подробно написано в книге Алексея Толочко «История Российская» Василия Татищева: источники и известия» (Москва, НЛО; Киев, Критика, 2005). Видимо для того, чтобы объяснить все эти нестыковки и бытует «легенда (до сих пор принимаемая за истину) о пожаре в имении Татищева, разом уничтожившим все книжное собрание едва ли не в самый год смерти историка. Вместе с библиотекой безвозвратно погибли и те уникальные рукописи древних летописей, которыми владел Татищев. По странному стечению обстоятельств, та же судьба постигла и чужие рукописи, которыми пользовался Татищев: владельцы погибали, а их собрания сразу же исчезали – распродавались врознь, горели, растаскивались. Впрочем, рукописи не только загадочно пропадали, но и приобретались при таинственных обстоятельствах, что только добавляло детективный привкус всей истории. Загадочным было и содержание многих из них: огромное количество фактов и известий, почерпнутых оттуда Татищевым, не находило параллелей в сохранившихся летописях» (стр. 11–12). К примеру, о так называемой Раскольничьей летописи Татищев сообщает, что получил его от раскольника «в лесу». Другой манускрипт – «11-й, купленой у носясчего на плосчади, в полдесть». Толочко делает вывод: «во всяком случае, очевидно, что Татищев лгал и об источниках некоторых своих летописей, и об их дальнейшей судьбе» (стр. 59). Не делал Татищев большой разницы между так называемым оригиналом летописи и сделанной с него копией. О таинственном «раскольничьем» манускрипте Татищев пишет: «… был весьма древнего письма на пергаменте; и оный из-за древности наречия и начертания, кроме того раскольника, никто списать не мог, только в том неосторожность с сожалением вспоминая, что он, списывая для меня, ради лучшего уразумения наречие переменил» (ч. 1, гл. 7). А в сохранившихся копиях Львовской летописи и Степенной книги есть вставки, сделанные рукою Татищева – он подготавливал почву для перенесения этих сведений в свою «Историю». В общем, как говорит Толочко, «грань между летописными и собственными текстами была для Татищева прозрачна до незаметности. Он легко пересекал ее в обе стороны, быть может, даже не осознавая этого» (стр. 90). Работал Татищев так: «список летописи, изготовленный для Татищева, и становился той рукописью, в которую историк начинал вносить правки. Затем полученный результат перебеливался (то есть изготовлялась новая «копия»), опять подвергался редактуре, вновь перебеливался и т. д.» (стр. 96). «При этом правка Татищева почти всегда оказывалась правкой по существу, то есть касалась не языка, но содержания текста. Каждая последующая рукопись накапливала сотни и сотни мелких и не очень поправок и дополнений. Важно, что такого рода дополнения делались Татищевым без консультации с летописными источниками». Многие из этих, внесенных самим Татищевым поправок, «серьезно… меняют смысл сообщаемого» (стр. 46–47). За счет этих вставок от редакции к редакции увеличивался объем татищевской «Истории». Кроме того, первоначально Татищев задумывал написать свою «Историю» на «древнем наречии». На этом «наречии» написаны тексты третьей и четвертой ее частей. В дальнейшем Татищев принял решение «перевести «Историю» на современный язык» (стр. 38).

А вот сведения о «рукописи, хранящейся в Рукописном отделе Библиотеки АН СССР под названием «Сокращение гистории русской. Часть 2-я. Сочинение В. Н. Татищева». (Добрушкин Е. М. Неопубликованная рукопись В. Н. Татищева по русской истории Советские архивы, № 5. 1971). «Большую ценность «Сокращение» представляет тем, что в нем мы находим ряд сведений, о которых ничего не сообщается ни в древнерусских памятниках, ни в обеих редакциях «Истории» (там же). То есть речь идет уже не об изменении смысла сообщения, а о добавлении Татищевы новых «фактов». В связи с этим возникает вопрос: а что, собственно, в этих «древнерусских летописях» НЕ добавлено (то есть выдумано) Татищевым? (В следующей главе мы попробуем ответить на этот вопрос).

В заключение раздела скажем, что в своей деятельности Татищев опирался на богатую европейскую традицию изготовления всевозможных «древних рукописей». О некоторых ее представителях – европейских гуманистах Поджо Браччолини, Леонардо Бруни, Виссарионе Никейском см. 3.1.7.