Текст книги "Берёзовая роща. Плащаница царя Герода"

– Не помешал? – спросил капитан, войдя в комнатушку и видя, как Костя беспечно треплется по рации с кем-то. Радист подпрыгнул, как будто от испуга, быстро перенастраивая рацию.

– Я Вас умоляю, – говорил от в этот самый момент, – шо ж я возражу? Представляете, и шо мне сейчас рассказали? – и не дожидаясь ответа продолжил. – Хитлер Àдольф Батькович – великий фашистский хенералиссимус. Я Вас умоляю, лучше сядьте сразу на пол. Исследователи, хинеко… хе… хенеалохии фюрера подтверждают, шо ехо появление – ничто иное как результат экспериментальнохо скрещивания землеройки со скунсом, – и далее с плохо сдерживаемым хохотом закончил, – получивший в Красной Книге название «Хитлерус Адольфус» и находящийся под охраной ООН.

– Вряд ли его это спасёт. – пошутил в ответ капитан, улыбаясь в ответ. – Ну что там у тебя? Давай связь.

– Я Вас умоляю, всё давно хотово.

Капитан Ермаков одел наушники и взял микрофон.

– Капитан Ермаков слушает!

Дальше диалог со Штабом капитан поддерживал словами «так точно!» и «есть!» С первых же секунд разговора лицо его стало предельно серьёзным, глазам вернулась былая холодность, губы сжались в две плотные синие нитки. Одним взмахом руки, привычно выдернул из планшетки карту и начал делать пометы карандашом.

– Конец связи! – закончил Ермаков и скомандовал Берченко. – Две минуты готовность! Всем сбор во дворе!

Костя убежал. Ермаков достал карманное зеркальце и оглядел своё лицо, затем умылся, причесался, щёткой прошёлся по всему обмундированию, оправил гимнастёрку под ремнём, надел на голову фуражку и вышел во двор. Вся команда в количестве пяти бойцов стояла во дворике, плюс «Якут» на посту на стене крепости.

– Товарищи бойцы! При ликвидации Кенигсбергского котла несколько группировок фрицев проскользнули через окружение и теперь бродят, стремясь уйти в леса или прорваться к своим. Есть большая вероятность, что одна их недобитых банд, а может и несколько, могут оказаться вблизи от нас. Наша задача: не дать фашистской сволочи пройти мимо, задержать любой ценой, хотя бы до прихода СМЕРШа, а будет желание – уничтожить!

В шеренге послышалось сдерживаемое хихиканье.

– Товарищи бойцы! Командование выражает огромную надежду в том, что мы не подведём. С сегодняшнего дня вводится предельная бдительность. По два часовых, на южной и восточной стенах крепости. Сержант Берченко, составить график дежурств и через 5 минут представить мне. Остальным – внеплановая чистка оружия. Вопросы есть? Выполняйте!

Капитан вошёл в свою келью, сел за столик, расстелил материю, достал «ТТ», вынул обойму, передёрнул затвор и вынул патрон, снял затвор и положил его перед собой.

В дверь деликатно постучались.

– Войдите!

Рука капитана скользнула в карман галифе, где лежал трофейный аккуратный «Вальтер». Вид делегации несколько озадачил Александра Сергеевича – это были монахи. По виду, конечно же. Их было четверо. Один из вошедших, по-видимому, главный, поздоровался по-русски и по приглашению сел напротив. Дальше он говорил чуть хуже.

– Я есть понимать, что наступил «аларм», трефог.

– Ну, многого я не скажу, но Вы должны знать, что можете оказаться в большой опасности, – спокойно ответил капитан, – и Вам единственное могу посоветовать: если Вам есть, где переждать – спрячьтесь на время.

– Нам есть, кде перештать, только это не ф наших прафилах.

– Что же вы станете делать, когда начнется заваруха? – скорее удивлённо, чем иронично спросил капитан.

– Мой иметь арсенал.

– Послушайте, уважаемый, как служитель культа Вы не можете держать в руках оружие. Или Ваша религия позволяет? Чем Вы будете сражаться? Крестами да кадилами?

– Йохан!? – вопросительно воскликнул монах.

Один из его свиты сунул руку за дверь и вытащил фаустпатрон2727
  Фаустпатрон – (нем.) первый противотанковый гранатомёт.


[Закрыть]. Капитан молниеносно выхватил «Вальтер» и направил его на вооружённого.

– Положи! – спокойно потребовал он. – не люблю этого.

– Прошу меня энтшульдиген, извиняйт. – встревожился монах. – Мы не хотеть опасность. Я хотеть иметь аркумент мои слова. Йохан!

Йохан сделал обратное движение – и фаустпатрон исчез. Капитан не убирал оружия, хотя и ни на кого не направлял.

– Это что за цирковое представление? Потрудитесь объяснить.

– Уфашаемый капитэн. Дафайт я фсё опъясняйт. Фо-перфых, мы – нихьт монахи, не монахи.

– Ничего не понимаю. Ну так объясняйте, почему не монахи, откуда такое вооружение.

Монах сделал странное движение руками – и остался с капитаном один на один. Только тогда он начал рассказ. И вот только тогда капитан узнал, что собеседника зовут Карл Май и в действительности он никакой не монах. Он был не больше не меньше 64-ый Магистр Ордена Меченосцев, хранящих мир от зла.

Капитан казался нисколько не удивлённым. Он просто не поверил в эту чушь. Он внимательно серьёзным взглядом посмотрел на Карла Мая, чтобы понять, шутит ли он, и, увидав в глазах отрицательный ответ, начал соображать, как бы потактичнее направить его в амбулаторию.

Поняв, что так с капитаном не договориться, монах предложил ему спуститься в хранилище. Капитан шумно вздохнул, но, понимая, что надоедливый «магистр» просто так не отвяжется, обречённо пошёл вслед за ним.

Они спустились в подвал, откуда лестница вела вниз. Спустились ещё. Ещё. У Ермакова с лица исчезло скучающее выражение. Сойдя вниз на шесть уровней, капитан ощутил тяжёлый спёртый сырой воздух. Чувства его не подвели – в этом месте отсутствовала вентиляция. Лицо капитана покрылось крупными каплями пота. Май протянул ему кислородную маску и подождал, когда Ермаков придёт в себя. Неожиданно он заговорил на чистом русском языке.

– А теперь, товарищ капитан, не удивляйтесь ни тому, что увидите, ни тому, что будет с Вами происходить. Это место, а точнее одна деталь, один предмет, вблизи от которого мы находимся, оказывает такое магическое воздействие на всё, с чем соприкасается. Причём соприкасаться не обязательно физически. Достаточно, если оно Вас почувствует. Хочу Вас предостеречь: будьте осторожны – не всё в вашем воображении может быть реальным.

Карл Май повёл Александра Сергеевича в ждущую часть тоннеля. В глазах капитана начали вспыхивать и лопаться радужные круги, его замутило, и чтобы не упасть, он схватился за рукав балахона монаха.

– Что это со мной? – сухими губами прошептал Ермаков.

– Знакомство. Оно пытается определить, что за душа соприкасается с ним. Видимо, у Вас чистая душа.

– Чистая? – усмехнулся Александр Сергеевич. – Да знаете, сколько я ваших… – он осёкся, – фашистов убил? Какая же может быть у меня чистая душа?

– Послушайте, товарищ капитан, – уверенно возразил Карл Май, – Вы – солдат. Солдат на войне. И Вы освобождаете страну и страны от завоевателя. Это благородно. И с одной стороны – это радует, а с другой – беспокоит.

– Почему же такие противоречия? – спросил Ермаков и пошёл дальше свободней и уверенней.

– Радует потому, что Вы, получив приказ не пропустить врага, умрёте, но сделаете всё, и нас Вы будете охранять, потому как в Вашем сознании мы всё равно мирное население. Огорчает это потому, что Оно как сущность потусторонняя, легче завоёвывает именно чистые души. Это делает его сильнее и позволяет манипулировать человеком, который вопреки своим идеалам начинает совершать ужаснейшие преступления.

Внезапно из-за угла Карл выдёргивает за руку Наталью и Сашку, и Ермаков не сразу понимает, что это жена и дочь. Монах с силой ударяет Наталью головой о каменную стену туннеля, так, что лопается череп и вытекает правый глаз; тело оказывается в кровавой каше; Сашка визжит, в то время как монах, зажав голову девочки в локтевой замок, резким движение вниз ломает тонкую шею. Ермаков кричит в бессилии, не успевая ничем помочь своим близким, потом набрасывается на монаха, не замечая, что правая ладонь проткнута кинжалом насквозь. Он хватает его за горло. Ещё мгновение – и ненавистный гад умрёт. Но монах успевает хриплым задыхающимся криком проорать:

– Капитан! Товарищ капитан! Приди в себя! Прошу тебя, приди в себя!..

Ермаков остановился и посмотрел по сторонам. Ни окровавленного тела жены, ни мёртвой дочки – ничего этого нет. Он разжал руки – и Карл Май грузно осел на пол и отполз к стене, жадными глотками хватая кислород из маски.

– Я же тебе сказал, капитан, – в перерывах между вздохами вскрикивал немец, – не верь глазам своим, оно играет твоим воображением, и это нас всех погубит.

Он окончательно пришёл в себя и продолжал:

– Пойдём скорей. Всё равно ты должен это видеть.

– Не-е-е могу. Я чувствую, что во мне что-то не так, как будто меня надели на другого человека. – глядя в пустоту, пробормотал русский.

– Так и было, то ты справился. – подбодрил немец.

– Пойдём, – решительно сказал Александр Сергеевич, – и потащил за руку монаха.

– Что это за чертовщина? – спросил он у немца.

– Это то, о чём я говорил в начале разговора, – запыхавшись, ответил тот, – всемирное зло.

Капитан непримиримо фыркнул.

– Бредятина! – возразил он, – опять ваши фашистские эксперименты. Новая причуда Гитлера.

– Отнюдь. Наше общество гораздо старше Гитлера, Германии, фашизма. Мы – ровесники эпохи Иисуса Христа, непосредственные свидетели его жизни.

– И… Вы верите, что Иисус жил на самом деле или в те фокусы, что про него рассказывают?

– Фокусы? – удивлённо переспросил немец. – Что же во всём этом нам может предложить современный иллюзионист?

– Воскрешение Лазаря, например, как можно объяснить, кроме как библейская байка или просчитанная до мелочей американская постановка.

– Знаете, есть много версий ответа на Ваш вопрос, в том числе и современных. Наиболее популярными я считаю, например, что Лазарь не был мёртв, а находился в состоянии летаргического сна, и Иисус просто знал методы выведения человека из подобного состояния. Я не говорю о том, что наложением рук лечат достаточно часто. Например, вправляют суставы. Вы не видели, как лечат филиппинские хилеры? Да у Вас сознание и логика не пропустят увиденное. А если мы начнём разговор о тибетских монахах, то возможности Христа могут даже показаться несоразмерно ничтожными перед умением какого-нибудь никому не известного даоса. Лечение методами этих монахов – вообще тема не одной беседы.

– В чём же тогда Вы Видите необычность Христа, ведь из Вашего рассказа можно предположить, что это достаточно заурядная личность.

– Не там, где он жил. Человек он был почти что обыкновенный, а вот личность – незаурядная. Он создал не просто направление, течение, а целое религиозное учение, алгоритм получения идеального человека. Не стоит ли этим восторгаться?

– Тогда его ошибка в том, что он дал свое идеальное снадобье именно человеку, неуравновешенному, непостоянному, эгоистичному… Так даже представители одной религии, христианства, могут пойти вопреки религии: убивать единоверцев.

– Я не думаю, что он исключал эту проблему. Ведь человек, обязательно поступая вопреки тому, о чём его предостерегают, сам наступает на грабли, понимая ошибочность своих поступков и достоинства опыта мудрейших. Кстати, нет религии, которая допускает нарушение норм общечеловеческой морали. Есть люди, извращённо трактующие догмы.

– То есть, Вы считаете, что Иисус действительно существовал и был обычным человеком?

– Да. – Монах как бы растерянно улыбнулся и пожал плечами.

– И он не был святым?

– Возможно, и нет. Но здесь сложный вопрос. Фридрих Ницше сказал: «Счастливыми или несчастливыми человека делают его мысли, а не окружающие обстоятельства. Если научиться управлять своими мыслями, то можно научиться управлять своим счастьем». Вы верите в то, что мысль способна материализоваться? – спросил монах.

– До тех пор, пока я могу сделать задуманное. – вывернулся капитан.

– Здесь кое-что другое. Возьмем к примеру Вас. Ведь Вы – капитан, командир артиллерийской батареи, и у Вас в подчинении находится много бойцов? – начал немец.

– Ну, да. – не понимая, что будет дальше, пробубнил Ермаков.

– А Вы сами определили, сколькими и как Вы будете командовать?

– Нет. Для этого есть командование… Устав. – Ермаков чему-то улыбнулся.

– Скажите, а в обычной жизни стали бы ни с того ни с сего слушать Вас Ваши подчинённые? Неужели ни у одного из них нет лидерских качеств? – хитро посмотрел на капитана немец.

– На всю батарею пара-тройка неформальных лидеров наберётся. Да и в обычной жизни, конечно, не всякий бы на меня и голову повернул.

– Скажу больше – отбыв в Вашем подчинении, они уже и в мирное время будут с Вами общаться согласно устоявшейся субординации.

– Что же мне делать? – улыбнулся капитан.

– Смириться. Тут мы имеем дело с Его Величеством Массовым Сознанием. Так и в нашем вопросе о святости. Людей с необычными способностями всегда боялись, наделяли ещё более сверхспособными возможностями. Чаще всего их стремились убить. Смотрите – вся в точности судьба Христа.

– Ну… да. – неуверенно согласился Ермаков и пощипал щетинку на подбородке.

Дальше шли молча, переваривая сказанное. Скоро дошли до окованной металлическими полосами двери. Замок был снаружи. Монах вытащил из-под своей хламиды ключ с цифрой «3» и открыл замок.

За дверью была уютная комнатка, освещённая двумя толстенными свечами. В центре на стене висела картина. В пейзаже, написанном как будто детской рукой, угадывал капитан мотивы родной природы, воспетой Есениным. Берёзовая рощица, и больше ничего. В такой-то и встречался Александр Сергеевич со своей Натальей до свадьбы. В такой-то и дрался он с бывшим ухажёром своей возлюбленной – отвергнутым трактористом «Дантесом».

Губы Александра Сергеевича расплылись в мечтательной улыбке. Он шагнул в сторону картины, но был схвачен за рукав. Он вдруг увидел, как на раме проступили следы от сжатия пальцами рук невероятной силы, полотно стало выпячиваться наружу, на холсте проступал выпуклый рельеф лица. Вот мнимое лицо открыло рот, и в сумрачной тишине услышал Ермаков низкий голос: «Иди ко мне!»

Он отшатнулся, налетел на державшего его за пояс монаха, и они выкатились из комнаты. «Крови!» – услышал Ермаков тот же грубый голос. Монах уже закрывал дверь. Больше капитану не пришлось ничего объяснять. Он всё осознал – место здесь такое. В его сознании за доли секунды промелькнули, застывшие мгновения: царь Герод, испускающий дух, кровавые ручьи стекаются по улицам Иершалима в одну реку, голова Иоханана на золотом блюде, младенец захлёбывается кровавой водой, отец всаживает кинжал в картину, спасая сына… «Картину нельзя убить. Зло всегда возвращается». Единственное, что сообщил монах, это то, что Зло в подвалах этого замка притягивает к себе зло на земле. Скоро все разрозненные силы врага стекутся к замку, и будет бойня.

На стене крепости всё так же бессонно дежурил «Якут». Ермаков проводил снайпера спать и сам занял его место, вооружившись биноклем.

Завтра. Всё завтра. А сегодня пусть поспят. Выспавшись и смерть принимать не грустно.

Ночь выдалась настолько тёплая, томная, что капитан сам по-настоящему осознал, что это его последняя ночь. Не будет больше ни волнительных прогулок с любимой под луной, ни рассветного захлёбывающегося пения соловья, не будет ни жены, ни дочери – ничего. О войне он не думал. Он знал, сам не понимая почему, что через неделю советские войска войдут в Берлин, ещё через неделю будет взят Рейхстаг, фашисты капитулируют, придёт долгожданная Победа, но война не закончится. Долго будут зверствовать бандитские группировки в Германии, Белоруссии, Украине. Дальновидные политики начнут новую, «холодную войну». Гонка вооружений послужит катализатором столкновений в Афганистане, Вьетнаме, в Секторе Газа, Камбодже и Кампучии, Чечне, в Украине, в Иране, Ираке и Сирии. Религиозные фанатики Аль-Каиды, ИГИЛ2828
  *организации запрещены на территории РФ


[Закрыть], питаемые недобросовестными политиками, под видом очищения мира от неверных будут стирать с лица Земли здания с безвинными людьми, уничтожать памятники мирового искусства. И везде злу буде противостоять Армия Добра, пусть она будет состоять хоть из шести самых разных воинов-Ангелов во главе со Спасителем.

Капитан перевёл дух. Всё будущее он постиг, находясь в трёх шагах от нелепо закрашенной иконы Дьявола на Земле. Если бы он мог…

– Их надо предостеречь! – внезапно сказал себе капитан. Он сунулся в планшетку, вытащил свой походный блокнот, подаренный дочкой. В него он записывал, когда представлял себе, что он говорит со своей ладушкой. Время от времени мусоля куцый обгрызанный химический карандаш посиневшими от краски губами и языком, он писал и писал. Всё, что он узнал, всё это может спасти их. Он не знал, кого «их». В это понятие он вкладывал много смысла: «их» – это и всех людей, и советский народ, и свою маленькую крупицу счастья во Вселенной – жену и дочку. Он не заметил, как рассвет озарил округу серым безразличием. Бессчётные полчища мышей и крыс в серых шинелях и касках, беспорядочно каркая на своём чужеродном наречии и гремя разболтавшейся от дальнего перехода амуницией, стекались к замку, будто привлечённые волшебной дудочкой Крысолова.

Ермаков поднял воспалённые от напряжения и бессонной ночи глаза и увидел гитлеровцев в пятидесяти метрах от стены. Он вскинулся поднять тревогу, но неожиданно для себя увидел глаза своих бойцов на стенах, спокойно глядящих на своего командира. Фигуры расположившихся на стенах монахов добавляли панорамной картине оригинальность фантасмагории. На небольшом плацдарме в двадцать квадратных километров сошлись не просто народы, сошлись эпохи, сошлись идеалы.

Все смотрели на командира. Ермаков кивнул и поднял левую руку. Немного задержавшись, он дал отмашку – и грянул залп. Всё, что могло стрелять, далеко вглубь прокосила цепи приближающихся, но не поколебало их стремления. Наступающие шли, пошатываясь.

«Психическая. – мелькнуло в голове у Ермакова. – Шнапсом накачались». Но не было похоже. «Не-е-ет, – протянул Ермаков, – шнапсом и не пахнет. Идут без песен и смеха. Похоже, тут средство покрепче будет. Подвал их дурманит и влечёт». Он вставил новый диск в ППШ2929
  «ППШ» – пистолет-пулемёт Шпагина.


[Закрыть] и, не целясь, направил огонь в кучу фрицев. Бой напоминал бойню. Кучи трупов росли, по телам мёртвых невозмутимо шли живые и тут же падали, сражённые пулей или осколком.

Со двора прибежал монах и что-то прокричал начальнику. Единственное слово в пылу боя услышал Ермаков, и оно заставило его похолодеть. «Оно вышло». – сказал он и сразу упал мёртвый. Глава отрешённо поглядел на Ермакова и отрицательно покачал головой. Ермаков помрачнел – он видел теперь всю бесполезность происходящего. Все они – марионетки.

Вдруг Костя показал в кучу трупов и крикнул тревожно: «Смотрите!» Стремительная коричневая тень металась от тела к телу. «Что он делает?» Ермаков взял бинокль и долго не мог поймать в окуляры то, что вырвалось из подвала, но когда поймал, сморщился и отвернулся. «Я вас умоляю, оно пьёт кровь убитых!» – крикнул дотошный парень. «Якут» навёл на страшную тень винтовку. «Не стрелять!» – запоздало крикнул капитан, протягивая руки ладонями к нему, и крик его совпал с выстрелом. Якут мешком свалился вниз с раздробленным черепом. «Зло возвращается. Чем больше творишь зла, тем большую меру хлебнёшь. – прошептал Ермаков.

А в этот момент бой развивался уже во дворике, куда фашисты уже сделали брешь в стене и врукопашную бросились на защитников замка. Ермаков сбежал вниз поддержать и спасти своих подчинённых. Валечка отбивалась как могла. Приклад «Мосинки» был расколошмачен в щепки. Умелым движением карабина один из нападавших выбил винтовку из рук девушки. Другой дал ей подножку, и она без визга упала навзничь, схватившись за какой-то выступ. Выступ подался – и она вытащила из ножен фашиста десантный кинжал с красивой хищной птицей на рукояти. Не меняя хвата, она ударила снизу и сбоку и распорола фашисту полбока. Первый нападавший был удивлён и напуган. Он выдернул нож из бока соратника и занёс над беспомощно лежащей девушкой. На бегу Ермаков вытащил сапёрную лопатку и сбоку махнул, успев дотянуться, по руке нападавшего. Она изменила траекторию – и немец сам себе воткнул нож в основание черепа. На шум сзади повернулся стремительно. Странное зрелище: владелец карабина, примкнув к стволу кинжал, сделал замах, чтобы всадить оружие в спину ненавистного капитана, как вдруг на ровном месте споткнулся, карабин вылетел из рук, сделал оборот и застыл, встав на приклад штыком к немцу, который по инерции наткнулся на своё оружие и остановился с развороченным слева направо животом. Клубок кишок, распространяя вонь, упал на камни. Рядом на колени встал фашист, задержался и рухнул лицом в паривший клубок.

Большой кусок крепостной стены из пролома отделился и покатился вниз, давя и располовинивая нападающих. Капитан увидел его не сразу. В клубах пыли тот летел, разогнавшись, прямо на Ермакова, который как во сне стоял и забывшись смотрел на приближающуюся и швыряющую по сторонам шрапнель из осколков камней комету. Ещё миг – и громадная масса сметёт русского офицера. Он посмотрел вокруг. Глаза друзей выражали ужас, то-то протягивал к нему руки, кто-то кричал – застывшая немая сцена из «Ревизора». Он чувствовал, как его несильно качнуло – нет, не он головокружения – ровно настолько, чтобы вся масса, несущаяся прямо на него, со всей пылью, с осколками камней и кирпича, пронеслась мимо него. Он оглянулся – пыльная мгла, медленно раздуваемая сквозняком через громадную брешь в стене, отступив, показала сначала маленькие солдатские ботиночки, потом защитного цвета штаны, большую сумку медслужбы… выше – не было ничего. Громадная глыба глубоко вдавилась в вековой склеп предков современных монахов. Красивая голова и тело Валечки оказались вмурованными в постройку и в прямом смысле слова явились частью склепа и его содержимого.

Капитан сдёрнул фуражку, молча кивнул изувеченному телу девушки, выхватил из рук немца пулемёт МG-34, ударив его сапогом в пах, и начал поливать врагов их же свинцом, пока не перегрелся ствол и патрон перекосило.

Вдруг Ермаков ощутил странность происходящую с ним: в течение получаса побоища он лично не получил никакого ранения, даже царапины. «Что за странная неуязвимость? – задумался он. – Может, это и есть святость? Нет». Он оглядел себя, даже ощупал – нигде не светился, не сверкал, даже не мерцал. Он как со стороны смотрел на происходящее вокруг него. Бой ведь продолжался. Но сам капитан был как за защитной сферой. Мимо просвистел нож, брошенный в него опытной рукой солдата Вермахта, и попал в Костю, который душил фашиста. Не теряя драгоценных секунд, но со своей коронной «Я вас умоляю», он выдернул нож из шеи, алая одесская кровь обагрила землю Кенигсберга, и всадил его в горло недодушенного со словами: «Ну шо? Обидно? Извиняйте!» – и откинулся назад, любуясь синими очами на такое же синее небо. Только губы поверх стиснутых зубов прикрыли угасающее лицо черноморца триумфальной улыбкой. Но глаза, полные жизни и счастья, быстро стекленели.

«Ты избран». – звонко взорвался в голове капитана шёпот. Он обернулся. Перед ним стоял монах, утомлённый и восторженный.

«Ты избран». – повторил он. – Тебя выбрал Он».

Монах махнул головой в сторону подвала. «Значит, ты нужен Ему». – глаза его поднялись вверх. Капитан ничего не ответил.

«Ты можешь всё прекратить. Только ты. И ты знаешь, как». – на этих словах монаха между ними бодро, как ласточка, легла граната. Капитан и монах глядели друг на друга спокойно и решительно, как будто седые, повидавшие этот свет старожилы. За мгновенье до взрыва перед капитаном встала серая пелена. Сильным толчком Ермакова подбросило на два метра, и он упал навзничь на гору ящиков. Сознание он не потерял, тело так же было в порядке. Не чувствовал он только ног. Какое-то движение поверх себя капитан принял за последствия контузии после взрыва. Мысли прояснились, и стало так хорошо, как никогда не было.

Сцены боя его уже не волновали. Крики ужаса, вопли Федьки «Маманя!», заканчивающиеся хрипеньем и бульканьем, потому что парню отреза́ли голову большим восточным кинжалом, напевный баритон Солониса зычно разносил по окрестностям музыкальную прибалтийскую брань, в то время как он, привязанный к языку колокола, выполнял роль штыкового манекена: два немца с разных сторон вонзали в грузное тело мужчины оштыкованные армейские карабины по самые мушки, тремя оборотами наматывали на штыки внутренности солдата и с силой, рисуясь, выдирали их из тела.

Мученическая смерть друзей представлялась Александру Сергеевичу немым английским синема, поэтому он снисходительно улыбнулся на происходящее и прислушался к голосу, звучащему в его голове: «Подожди немного. Скоро всё закончится. И тебе ничего не нужно делать. Только жди. Ещё чуть-чуть – и всё это пропадёт. Наслаждайся жизнью и набирайся сил. Скоро всё, что мучает тебя, огорчает, тревожит, волнует, отвлекает – всё развеется. Тебе же надо лишь… Ты на это уже готов».

«Как хорошо, – думал он, – а счастье действительно, оказывается, так близко и так возможно. Только бери его, пользуйся, пока не иссякнет, а иссякнет – ещё подвезут. С ним здесь легко. Как же так? Я столько прожил, и не узнал этого. А мы жили-служили, – он отдал честь несуществующему в пустоту и продолжал, – а ты-то считали, что семья, дети, жена – вот лучшее утешение в жизни. Как жаль, что всё должно быть уничтожено. Для восстановления и лучшей жизни».

Он огляделся. Ящики, на которых он лежал, показались ему знакомыми. И тут Ермаков вспомнил слова монаха: «Он избрал тебя». «Для чего Ему я? Что это сулит мне? Знание? Мне уже даровано Знание прошлого и будущего, мудрость человечества, его исторический и доисторический опыт».

Ермаков вытер пот со лба рукавом гимнастёрки.

«А вместе с этим и личную неприкосновенность, – продолжал он, – ведь это Он метался вокруг, защищая меня от всего и всех».

Он попытался пошевелить ногами – нет, скорее всего, они были сломаны. «Тут он проштрафился. Что же ты, брат, так хреново работаешь? Так недолго и по 33-ей расчёт получить. Постой, Он ещё слаб и не может меня защитить всего. Пока. Пока буду подпитывать Его. Организовывая подобные как сегодня пирушки, кровавые мессы. Значит, с моей платой всё понятно. Только что-то это мне напоминает: жертвоприношения, обряды, поклонение божку».

Так лежал русский офицер и лихорадочно соображал ответ на извечный национальный вопрос: «Что делать?» Он всматривался ввысь, но оттуда на него смотрело такое же, как и вчера, такое же, как и у себя на саратовщине невинное голубое небо. Единственное, что оно могло присоветовать – «Живи!» Единственное неудобство было для Ермакова губительным, возвращающим в мир реальности – гора из ящиков, на которой тот лежал. Больно, углами, гвоздями и острой щепой кололо тело раненого. Прищурившись и извернувшись, чтобы лучше видеть, глаз артиллериста приметил тускло мерцавшую сквозь щели ящиков гильзы снарядов. Он опять откинулся, синью глаз сливаясь с чистым небом. Медленно, как бы трагично, над ним возвысилась фигура чего-то серого. Оно всползло ему на грудь, и Его коричневое, дышащее смрадом, лицо перекрыло вид неба. «Я готов служить тебе, – сказал капитан в пустоту, – но, думаю, что с этим будет загвоздка». Незаметным движением он выдернул гирлянду колец из подсумка с гранатами, и вечность длиной в 5 секунд была к услугам его сентиментальной памяти: памяти отца, мужа и сына. Потом мир накренился, чудовищный гром вонзился внутрь и – ничего не стало: ни мужа, ни отца, ни сына. Исчезло и Зло. На время.