Текст книги "Берёзовая роща. Плащаница царя Герода"

Глава 7

Наверное, я скоро закончу своё творение. Глядя на всё, что творю, пересматривая гигабайты видеозаписей своей книги, я ловлю себя на мысли, как человек, в детстве не обидевший ни одной живой твари, человек с гуманитарным образованием, любящий сын, муж, как мог этот человек совершать такое. Единственное моё оправдание – влияние чужой воли, более сильной, чем моя.

Откуда во мне такая изощрённость к истязаниям живого существа? Неужели я превратился в уродливое подобие машины для убийств?

Он, это ненасытное существо, каждый день вылезающее из-за картины и велящее убить, он, каждый день высасывающий мою кровь, а иногда кровь моих персонажей. Он должен убраться туда, где никому и никогда уже больше не причинит вреда. И я вместе с Ним.

Единственное, что придаёт мне силы – это вера в правильность происходящего.

Вчера Он назвал нового героя моей книги. Он плохой. Он знает это, и у меня нет сил сопротивляться. Я ощущаю себя орудием возмездия. Поэтому я это делаю. Сегодня я беру его с собой. Он точно указывает мне путь в кромешной тьме, мы идём без фонаря точно.

Улица. старый полуодичавший дом. Одинокая квартира. Дверь обшарпанная. Я не в силах туда проникнуть. Он просачивается в щель под дверью. Через минуту резко оборванный крик. Потом дверь открывается. Он скалит в страшной улыбке окровавленный рот и возвращается внутрь квартиры. Моё дело – растопить в ёмкости свинец. Когда я подхожу с расплавленным свинцом, Он держит его руки, Он просто держит его в оцепенении, на грани потери сознания и бунта физиологии. Когда расплавленный свинец начинает литься в воронку, не слышно ни криков, ни стонов – только бульканье. Человек умирает, сам не понимая, в чём дело.

Уходим так же быстро, как и пришли. Меня беспокоят мелочи. Он оставляет после себя следы – гнойные выделения на клокастом линолеуме, следы пальцев на запястьях жертвы, отпечатки верхних клыков на телах жертв в местах пролегания артерий, бесконтрольное порыкивание и поскуливание во время кровавой церемонии.

«Хэрэт, – так, слышу я, называет он себя, – Хэрэт Великий». Вообще, у нас не бывает бесед в общепринятом смысле. Перед тем как ему появиться, я впадаю в странное состояние полузабытья-полутранса. Потом – чудовищная вонь. Как я понимаю, он представляет собой существо, живущее в процессе разложения. Он появляется откуда-то то ли из-за картины, то ли из-за стены. Согласен – бред! Но мне надо как-то это объяснять самому себе.

Да, мы сами, по сути дела, представляем собой даже не форму жизни, а форму существования Наши тела сгниют уже при жизни, так что червям остаётся впоследствии совсем немного работы. Наши души уже трогаются разложением, когда мы знакомимся с себе подобными наверное еще человеку заведомо до рождения дать знать, какой ему уготован бесславный конец, жить ему останется мгновения, так как он не готов психологически осознать себя будущим трупом, и самолично наложит на себя руки. Мы сами в течение всей жизни пытаемся свыкнуться с лозунгом о «бренности существования», разбавляя ужасы превращения в прах теорией о «бессмертии души». Только и тут не все спокойно оценивают данное. Но как правило большая часть на что-то надеется, во что-то верит. Они думают, что жизнь у них будет длинная-длинная и проживут они по максимуму. Они мечтают, что болезни будут отступать под натиском старости. Они предполагают, что здоровый образ жизни как-то существенно повлияет на их планы. Они почему-то верят в свою избранность. Таковым был и я. Всё изменилось в одночасье, когда близкие люди, к которым я привязался, которых любил, стали уходить из этой жизни стремительно, оставляя после себя метеоритный след добрых воспоминаний о себе. Моё инфантильное представление о будущем, конечно, сохранилась в виде эфемерной крупицы, тускнущего огонька внутри меня. Вместе с этим во мне завелось новое для меня ощущение – ощущение потерянного детства. Никогда больше мне не слышать смешных речей речей чудного дядьки о том, как надо выбирать невесту, над которыми потешалась когда-то огромная семья. Никогда больше не вдыхать запах отца, везущего меня в детский сад на раме спортивного велосипеда. Это новое состоянии сосущей в груди боли и безысходной тревоги – охватывает как в оболочку и стискивает до хрипоты. Как жаль, что этого уже не вернуть и не испытать.

И тогда подкатывает такая обида за себя, за всех своих родных, за всех – всех потерявших кого-то близкого, за всех потерявших себя. И злоба – бессильная злоба на всех, кого не коснулась чаша сия, вырывается наружу горькой завистью. За что мне? Почему я, а не он или она? И апатия ко всему, когда слышишь бессловесный ответ на свой риторический вопрос.

И ты живешь дальше спокойно, как часы, в которых еще не выкрутился весь завод, и думаешь, уже хочешь совершить что-то такое, чтобы потом, когда тебя не будет, о тебе хранилась память. Хотя бы неделю. Мне больше не нужно. Да нет, чёрт возьми, нужно! Месяц! Год! Двадцать лет!

Так может быть моя миссия в здешнем мире и состоит в том, чтобы зло карать злом вдвойне. И пусть не будет мне прощения или оправдания, но я буду делать, что считаю справедливым, что читает нужным Он.

«Не суди, да не судим будешь», – сказал я сегодня. Это же можно сказать и обо мне. Но это, как говорят мои коллеги – графоманы, уже совсем другая история, или – это сюжет отдельной главы.

8

– Вайс! – тихо и жалобно позвал слугу Густав, – Ва-айс, дьявол, куда ты подевался?

В дверь шатра проснулась с улицы вихрастая рыжая голова зрелого мужчины и участливо и страдающим взглядом обратилась в сторону постели господина. Затем внутрь протиснулось и все тело. Это был человек лет тридцати девяти. Он хромал. В руках у Вайса были кусок чистой белой материи, кувшин с водой и стеклянная бутыль. Он осторожно, на цыпочках, прошёл постели Магистра. Тот уже провалился в забытьё. Он снова переживал моменты боя. Какую красивую речь он читал перед рядами рыцарей! Какими одобряющий криками восприняли её воины! С каким воодушевлением ринулись они в бой. С какой решительностью он двигался позади громадной стальной «свиньи»…

Он открыл глаза и запёкшимися губами позвал опять: «Вайс, дьявольское отродье! Ты где?» Возле ног выросла рыжая вихрастая фигура в сером. «Ты принёс?» – жалобным голосом-стоном спросил Густав. «Да, мой господин, – чётко барабанил словами Вайс, – только что привезли. Новейшая смесь. Говорят, сарацины этой мазью оживляли погибших воинов и в несколько дней приводили их в первоначальное боевое состояние. А предводитель сарацин, Саладин, вообще благодаря данному чудодейственному снадобью обрёл вековое бессмертие. Ещё говорят…» «Замолчи, – нервно перебил его господин, и с усилием перевернувшись на живот, скомандовал, – намазывай скорей!»

Слуга откинул одеяло и задрал снизу сорочку господина. В верхней части правой ягодицы открылась повязка, насквозь пропитанная кровью. Вайс покачал головой, намочил в тазу чистую тряпку и рывком сдернул повязку. Крупная круглая точка со штрихами порезов с краю сразу вспухла и начала саднить кровью. Густав сразу ответил нервным стоном. Огорчала не столько опасность раны, сколько область ранения. Уму непостижимо, как мог он, Магистр ордена меченосцев, в пылу боя получить стрелу в зад! Он же находился все время у основания «клина». Видимо, это произошло, когда в тыл боевого порядка ударила засадная группа великого князя Александра. К тому времени «клин» уже давно увяз в беспорядочном скоплении плохо вооруженных и подготовленных новгородских ополченцев. И внезапное нападение сзади внесло сумятицу в организацию боя. Напуганные лошади несли по заболоченному полю не менее напуганных седоков. Прислуга рыцарей отставала. «Копья»1414
  «Копьё» – боевое подразделение, включающее в себя самого рыцаря и всю многочисленную прислугу.


[Закрыть] рыцарей рассеивались и смешивались с преследующими их варварами. Крестоносцы и варвары проваливались в глубокие болотца и, замерзая и захлебываясь болотной тиной, продолжали биться, кроша мечами и топорами льдины, щиты и друг друга. К некоторым рыцарям креста подбегали псковичи и рогатинами заставляли погружаться во взмученные воды болот. А впереди было Озеро Дьявола.

Многие рыцари на ходу срезали ремни, держащие стальные нагрудники, наплечники, защиту ног и рук, сбрасывали рогатые шлемы с головы, отстёгивали вооружение с себя и своих лошадей, и в полуголом состоянии гнали через озеро, надеясь, что новгородцы не будут преследовать, побоятся провалиться под лёд. А вооружение свое они снимать не будут – слишком дорого оно у них.

Так и получилось. Стрела, пущенная каким-то псковским горчичником или ложкарём наудачу в сторону удирающих, нашла свою случайную цель. Благо – никто не видел этого позора, и древко стрелы в пылу погони удалось срубить. Вынуть же стрелу потом не представляло сложности, так как наконечники новгородцы хоть и делали разлапистые, однако без зазубрин и зубцов – и вытащить такой наконечник не вызывало проблем. Хуже то, что рана от этой стрелы начинала уже гноиться. Вот тут-то и нужно было чудодейственное снадобье, поставить на ноги в кратчайший срок.

Вайс аккуратно протёр вокруг раны пропаренной тряпицей, чем вызвал дополнительный взрыв ругательств, улыбнулся и также медленно деревянной лопаткой размазал по ране, потом закрыл ее чистым платком и примотал плотно к телу. Густав только поморщился и опять впал в бессознательное состояние. На этот раз он увидел, как Александр среди новгородцев рвётся к нему. Лицо его спокойное и умиротворённое. Дружинники, его окружающие, не дают возможности нанести хотя бы один удар. Позади Александра – юноша лет шестнадцати. Он не бьётся. В руках у него лук со стрелами. Александр оборачивается и что-то говорит, показывая на Густава. Юноша улыбается, достаёт стрелу, укладывает ее в лук и целится в сторону Магистра.

Густав вздрогнул и очнулся. Он лежал уже на спине, и позорная рано уже не так беспокоила. Не врут слухи о чудодейственности эликсира Саладина.

– Вайс, – теперь внятно и твердо обратился Густав к слуге, – ты узнал?

– Да, господин. Это действительно творение иудейского мастера живой кисти Арика Моше. Называется она по разным источникам «Берёзовый бор» или «Берёзовая роща», странная тема для жителя Иершалима, особо не представляющего, что изобразил. Хотя, по поверью, действительно, если под определенным наклоном взглянуть на картину, то начинаешь ощущать легкое дуновение ветерка, запах берёзовой коры, шелест молоденьких листочков.

– Это я и без тебя знаю. Меня интересует другое: как с этой картиной связаны мои видения?

– Господин. Если мне не изменяет память, то такие чудеса посещали и вашего дядюшку, и деда вплоть по их кончины. Я понимаю, что это своего рода фамильные черты, вроде замков с привидениями.

Густав поморщившись приподнялся на локтях и сверкнул глазами.

– Ну, ты! Не устраивай мне охоты за сверчками, говори серьезно. Ничего фамильного в этом нет. Вообще все началось с деда. Когда он отправился вместе с первым походом к Гробу Господню, в дорогу гадалка ему предрекла смерть от мертвяка. Только он надменно посмеялся над предсказанием и прогнал гадалку, не заплатив за работу. В ответ она пророчествовала, что каждый мужчина в семье будет погибать подобным образом, пока род… не иссякнет напрочь.

– Ваш дедушка Был чуточку взбалмошным и торопливым. Может быть, поэтому он не погиб от сарацинского меча?

– Я склонен думать, предопределение с ним сыграло жестокую шутку, и он действительно умер не без помощи мертвяка. И сейчас наступает мой черёд.

– Но, сколько я знаю, ваш дед не был набожен. Зачем ему было совершать святую миссию во имя Бога?

– Ни для кого не секрет, что он был до крайности корыстный человек. И даже продавая или покупая раба, торговался из-за мелочи. Так и здесь, его целью в походе было хорошенько награбить, вернуться домой очень богатым, скупить все земли в округе и зажить припеваючи. Как мы знаем, так всё и произошло. Из Святой Земли, кроме богатств, привёз он привез кстати и эту злосчастную картину и наказ: держать ее подальше от крови.

– Помнится, он сам вскрыл себе вены и истёк кровью.

– Странно то, что вены то он вскрыл, но крови-то мало там обнаружили. Страшен был дедушка: весь бледный, только гримаса безумного ужаса и широко раскрытые глаза с большими как блюдца зрачками.

Густав перевел затуманенный взгляд и спросил:

– Сколько денег, богатств и земель было у деда, почему ему не помогло это все? Я слышал о таинственности в его жизни. Что ты знаешь об этом?

Вайс помрачнел: «Люди рассказывали, что ваш дед привез из похода странное существо. Иногда его видели в комнате деда. От него шел смертельный смрад. Оно то ползало, то бегало на передних ногах, лапах, показывалось только изредка и только на мгновенье. Его получеловечья морда скалилась желтыми зубами, из пасти раздавался протяжное хриплое рычание. Люди, кто видел это существо, ничего толком сказать не могли. Слугам в доме трого-настрого было запрещено ночью появляться в этой комнате. По ночам особо бесстрашные подкрадывались дверям комнаты и слышали, как зверь порыкивает, а хозяин что-то говорит ему. Кстати, существо таинственно исчезло после загадочной смерти деда».

Внезапная боль, прострелившая рану под повязкой, заставила Густава охнуть и на пару секунд выгнуться излукой. Удивительно, как услужливый слуга в это время искусно выдернул старую и подложил новую взбитую подушку. Так что подранок, мягко приземливший свои «сокровища» на подушку, расплылся в счастливой благодарной улыбке.

Умиротворенная улыбка стала таять, лицо приобретало тревожный вид, брови хмурились. Так бывает, когда человеку сообщают известия о несчастье. Отбросив задумчивость, он заговорил:

– …Существо… Существо, похоже, не оставило семью. После кончины деда его имущество по наследству перешло старшему мужчине в семье – моему дядюшке Клаусу. Он хоть и не был старшим сыном, но так как моего отца и дядю Юргенса постигла скоропостижная смерть (у обоих оказались на редкость слабые сердца), правом наследственного владения воспользовался именно он. Мы с братом часто приезжали навестить доброго дядюшку Клауса и неистово гонялись по неизмеримому замку деда. Своих детей у дяди не было – все умирали, едва вставали на ноги, и поэтому он был очень сильно привязан к нам.

– Господин, – вмешался в рассказ Вайс, – но вы сказали, что существо осталось в семье. Почему вы так считаете?

– Потому что я это знаю. Я видел. Один раз, играя один в замке, я испытал не по-детски леденящий ужас Но по порядку. Как я уже сказал, замок деда, который унаследовал дядюшка, был необъятен снаружи, и бездонен внутри. Видимо, сам новоиспечённый владелец не знал ни размеров своего поместья, ни назначения бесчисленных каморок, гостиных, кабинетов, подвалов и погребов в его доме. Западное крыло вообще находилась в ужасном запустении. Туда даже прислуга не ходила, и дядюшка не разрешал нам с братом исследовать данное обветшалое царство, «дабы какая-нибудь доска или камень не разбили нам черепов». Естественно, я и брат были очень обрадованы этим запретом и без тени стыда скользнули в мир пыли, паутины, заколоченных оконных ставен и, не исключаю, в мир крыс. Мы представляли себя тамплиерами, освобождающими Святую землю и Гроб Господен от присутствия сарацин. Очень скоро сражаться с воображаемыми неверными нам наскучило, и мы, заткнув деревянные мечи за пояса, просто медленным шагом продвигались по мрачным лабиринтам. Факел нес я, брат, как старший и, по его мнению, единственный умный и и смелый, развлекал меня, или, скорее, сам развлекался, рассказывая страшные истории про привидения и кладбищенских мертвецов. При этом он изображал всех в лицах, зачастую переигрывая голосом. Что касается коридора и комнаты, то они были на редкость однотипными. Я даже начинал понимать, почему дядя не пускал нас сюда, и иногда посматривал наверх и на стены, опасаясь падения камня или доски. В комнатах было темно. Свет факела выхватывал громадные кровати, массивные толстые занавеси занавеси, массивные канделябры без свечей. Пол, казалось, наспех мёлся. Во всяком случае, полосы, как я решил, от мётел, оставались следами на пыльном полу.

Стены были увешаны картинами, изображавшими родственников чуть, наверное, не с десятого колена. И все рожи на портретах казались какими-то уродливыми масками пришельцев с того света. Иногда на стене попадались щиты, мечи, кольчужные доспехи, но все это было в таком запустении, что просто не вызывало восторга. Раз я, было, хотел вытащить одной рукой меч из ножен, но по моей руке побежал маленький паучок, и я с визгом бросил оружие. Меч глухо звякнул о каменный пол с ковром, подняв клубы пыли.

Еще только эхо моего голоса не затихло бесконечных лабиринтах комнат, я быстро оглянулся и… Не увидел ничего…

Густав закашлялся – пересохло в горле. Вайс быстро плеснул в кубок фруктовой воды и подал господину. Делая судорожные большие глотки, Густав широко раскрытыми глазами смотрел куда-то в сторону. Похоже, прошлое не отпускало его, и он снова переживал детское потрясение.

– Магистр, – сказал слуга, глядя с испугом на состояние господина, – может быть, вам надо передохнуть? Успокойтесь. Налить вам вина?

– Помолчи, – прервал его Густав, отрываясь от кубка и вытирая платком остатки питья на губах и подбородке. Он посмотрел на Вайса глазами надежды и просветления

– Кажется, – сказал он, – я начал кое-что понимать. Но продолжим. Итак, когда я оглянулся, то не увидел ничего. Буквально – ничего. То есть, я ожидал, что сзади будет стоять брат, ведь еще мгновенье назад я слышал за спиной его пугающее хрипение. Брата не было. Я отступил назад и снова оглянулся. Брата не было и там. Я начал тихо звать его, просил показаться, умолял. Наконец я стал громко кричать его имя. Я смотрел по сторонам, куда-то бежал, открывал двери комнат. Я потерялся. Мне казалось, что лица с портретов ожили и начали надо мной смеяться, кричать на меня, лаять по-собачьи. Я споткнулся, видимо, об уроненный меч, и упал. Факел улетел на несколько шагов вперед, покатился по полу, зашипел и потух. Я оказался в темноте. Напрасно я таращил глаза – всё было впустую. Я вспомнил, что в кармане кремень и кресало. Медленно вытащив их, я занес одно над другим. Нервы были напряжены до предела, и воображение рисовало различные картины ужасов вокруг меня. Я собрался с духом и высек искру. Тусклый всплеск света – и я успокоился. Ничего страшного вокруг не было. Подобрав факел и не надеясь на удачу, я высек искру ещё раз, ещё и ещё. С девятого удара вспыхнул легкий огонек. Он не разгорался, но мне было достаточно и этого. Было видно коридор. Почти на ощупь я двинулся в путь назад, к выходу из мрачного крыла. От лежащего на полу меча и по знакомым на стенах портретам (вот не знал, что когда-нибудь им обрадуюсь) я вычислил, в какую сторону идти. Я шёл и громким шёпотом повторял имя брата. Он так и не отзывался. Оглядываться я не решался, хотя, как мне казалось, весь коридор наполнился шёпотом, хрустом, сопением. Пройдя чуть дальше, я тихонько побежал. Приноровившись к полутьме освещения, я уже лучше разбирал очертания помещения, по которому шел. И тут в неосвещённой дали коридора я различил что-то распластанное по полу. «Похоже, брат так и не оставил своих шуточек», – думал я, приближаясь к темному предмету на ковре. Увиденное сперва меня обрадовало, так как огонёк факела выхватил знакомые черты лица мальчика, лежащего на спине, но лицо его было бледное, страдальческое. Я был готов к новому розыгрышу, поэтому, когда он внезапно открыл глаза, на его лице отразился неподдельный ужас и он сильно закричал, я не испугался, а, скорее, обрадованный своей находкой, громко засмеялся в ответ. Но вдруг я увидел такое, что мой детский крик осёкся, и больше я не произнёс ни звука. На груди у брата восседало что-то серое. Внезапно оно повернуло голову в мою сторону – и я остолбенел от безумного страха. Не знаю, что это было, но это было не животное, не человек, а существо, застрявшие между этим и потусторонним миром. Оно показало ряд кривых зубов-клыков, с которых капала кровь, потом повернулось и схватило зубами горло брата. У меня померкло в глазах. Спустя несколько мгновений я ощутил, что лежу на грязном полу коридора, А на грудь мне наваливается что-то тяжёлое и зловонное. Я не в силах был пошевелиться – так страх сковал меня. Ощущение липкого языка на коже горла, лица, запах. Потом оно сказало или прошипело, прохрипело – не знаю, но отчётливо слышал слова. Оно сказало: «Не сейчас». Когда я мог уже двигать руками и ногами, никого рядом не было. Никого. Тело брата, может быть, его труп, исчезло. Организованные поиски его не принесли успеха. Это страшное крыло замка заложили каменной кладкой. В мою историю не поверил никто. Всем было жалко насмерть перепуганного мальчика. Мне пригласили лекаря, а затем оставили в комнате наедине со своими воспоминаниями. Больше к дяде меня не отпускали. И вот, спустя 30 лет, дядя умирает и единственным наследником всего своего имущества делает меня.

Вайс сидел не шелохнувшись внимательно слушая рассказ Густава. Его вопрос был очевиден: «Господин, Вы сказали, что стали что-то понимать. Что же?»

– Скорее не понимать, а о чем-то догадываться.

Вдруг Густав задал совсем неожиданный вопрос: «Вайс. Вернемся к разговору о картине».

– «Березовая роща?» – переспросил Вайс.

– Да-да, к ней. А зачем ты ее взял в поход?

Вайс смутился.

– Я ее не брал. – обиженно ответил он. А разве не вы велели Лэнцу положить ее среди вещей. Он еще перед походом удивлялся: «Зачем нам такая рухлядь? Варваров, что ли пугать?» Жаль, что его переехало повозкой – может быть, он что-нибудь рассказал бы. А почему вы интересуетесь этой картиной?

– Не знаю. Понимаю, что нужно, а для чего – не могу сказать. Но… когда гляжу на нее, то вспоминаю эту историю с братом. Как будто бы я видел ее, этот портрет в том коридоре. Неподалеку от места трагедии.

Густав наклонился к столику у кровати, схватил бутыль с вином и начал жадно пить из горлышка.

– Принеси ка мне это березовую рощу, попросил Густав.

Вайс поклонился и вышел, оставив своего господина в задумчивости. Магистр закрыл глаза. Так было удобнее сосредоточиться. Постепенно тело его обмякло, и дыхание стало глубже – он спал Он был опять в бою. В голове звучало не переставая хриплое эхо: «Убей! Убей! Убей! Владей всеми и всем! Убей! Убей! убей! Царствуй над миром!..»

Он не обагрил свой меч кровью смерда, ополченца. На то была прислуга. Все пространство вокруг «копья» было устелено ковром ощетинившихся оперениями стрел телами. Магистр поджидал Александра, чтобы в решающей схватке уничтожить последний могучий предел на пути к власти над варварской страной. Несколько дней он берёг силы. Берёг для этого достойного легенд события. Именно он должен снести чёртову башку с Великого предводителя варваров. Да, его голова будет прекрасно смотреться как украшение на стене в его замке.

Его разбудил голос Вайса, вошедшего в шатёр и не заметившего сна господина. Густав лежал с широко раскрытыми глазами и открытым ртом.

– Мой господин, – озабоченно заговорил слуга, расхаживая по комнате взад и вперед, – удивительно, но картина исчезла. Вероятно, это надо проверить, её стащили обормоты из похоронной команды, привязавшиеся к нашей колоннe пару недель назад… Подождите, – тон его резко изменился, он подозрительно посмотрел на магистра, – господин, почему Вы так со мной шутите?

– Что ты мелешь, идиот? – закричал Густав чужим голосом. – Я тебе приказал принести сюда картину, а ты позволяешь себе дерзить мне!

Вайс обиженно скривился и, отвернувшись, указательным пальцем ткнул под кровать Густава. Магистрат перегнулся через край ложа и там увидел странную картину. Во-первых, действительно, картина лежала на полу под кроватью, а во-вторых, странность заключалась в том, что кровавые повязки, которые Вайс не успел вынести, лежали на живописном полотне, странным образом лишенные кровавых следов. Когда картину вытащили, на ней не было ни красного пятнышка.

– Что за дьявольщина? – возмутился Густав и с силой швырнул картину снова под кровать.

От резких движений рана Магистра начала кровоточить. Пришлось снова менять повязки и накладывать мазь.

– Вайс, – обратился к слуге Густав после, – ты сказал, что о моём позоре знает некий Николсон. Кто он?

– А-а! Николсон – это пехотинец из «копья» Гюнтера ванн Тюллюка.

– Сказал ли он кому-либо об этом? – озабоченно спросил Густав.

– Сомневаюсь. – предположил Вайс. – Его в команде недолюбливают, даже презирают. Говорят, он сын походной кухарки и конюха. Как только такой в «копьё» пробился-то к уважаемому господину?

Неожиданно Густав посмотрел на слугу странным мутным взглядом и тихо, одними губами, сказал: «Приведи его сегодня ночью ко мне. Только смотри, без свидетелей».

– Обижаете, – удивился Вайс, – не первый же раз. Приведу, не беспокойтесь. Он даже сам понять не успеет, где он.

– Это как раз не важно… А теперь пошёл вон. – мягко сказал Магистр.

– Вайс учтиво поклонился, и его как будто выдуло из шатра. Оказавшись на улице, он удовлетворённо закрыл глаза и с облегчением выдохнул. Весь вечер был свободен. Сначала он направился к кашевару и не без пользы для желудка просидел какое-то время. Потом посидел у костра с прислугой рыцаря Конрада фон Кляйна. Нигде разговор не касался истории позорного бегства Магистра, и он успокоился. Прикорнув на некоторое время у костра, он проснулся, как себе отмерил, в час Волка. Пробравшись по рядам слегка припорошенных снегом сидящих воинов, он отыскал Николсона. Тот, как и ожидалось, спал на некотором отдалении от группы своих однополчан. Никто не заметил, как две чёрных фигуры пробираются через весь лагерь, невидные в неярком пламени холодных костров.

Подойдя к двери шатра, Вайс насторожился. Изнутри доносился приглушённый голос хозяина. «Наверное, это один из командоров»1515
  Командор – второй по значимости титул в ордене меченосцев после магистра ордена. Командоры в военное время выполняли функцию командующих фронтами.


[Закрыть], – подумал Вайс и бесцеремонно откинул полог. Любил он открыто нарушать многие условности, зайти, например, на военный совет и спросить Магистра, что он изволит скушать на ужин. Войдя внутрь, он по привычке громко возгласил: «Господин Магистр. Ваша воля исполнена. Вас ждёт…» Продолжить он не решился. Увиденное изменило его планы. Магистр сидел на постели. Его бессмысленный взор был направлен на живописное полотно, которое он удерживал на уровне глаз. Страшным было Вайсу то, что хозяин бормотал что-то невнятное – вроде бы знакомые слова. Нет! Чужие! Как и чужой голос говорившего.

Самое зловещее – это рука, костлявая, обтянутая серо-зелёной сморщенной кожицей, она лежала на лице Магистра. Но откуда она тянулась? Вайс скользнул глазами по всей длине страшной десницы в обратном направлении. Невероятно! Если бы это не было правдой, то это показалось бы Вайсу до идиотизма смешным. Вайс протёр глаза кулаками и, широко открыв их, отшатнулся к стене – перед ним лицом к лицу стоял господин. Грозный, как у себя в замке, он с шумом дышал, и его ноздри в гневе раздувались.

– Чёрт возьми! – зарычал он, нервно сжимая кулаки и зло играя желваками, – Я тебе приказал привести сюда этого недоумка!

– Но, как Вы встали? С Вашей раной Вам не нужно много двигаться.

– Ты будешь мне указывать, что делать, скотина! Я тебя спрашиваю, ты выполнил моё повеление?

– Д-да, – заикаясь, промямлил Вайс, – он за дверью.

– И ты заставляешь меня ждать? – неожиданно тихим низким тоном спросил Густав.

Вайс быстро метнулся за дверь, затолкал зевающего Николсона внутрь и закрыл снаружи дверь. Прислонившись к мягкой холодной стене, дрожа всем телом не от мороза, он зачерпнул горсть снега, смешанного с талой землёй и приложил ко лбу. Не замечая, как по лицу течёт со лба грязная вода, он собирал воедино крупицы здравого сознания и пытался объяснить себе логику происходящего. Собравшись с духом, он некоторое время держался за ручку двери, потом решительно потянул её на себя и очутился в тёплом полумраке шатра. Двигаясь тихо, он пробрался край стены к свету. Осторожно он заглянул за ширму и застыл от увиденного. Перед ним крупным планом открылась картина того, как его господин длинным боевым ножом перерезает горло дрожащему от страха солдату из «копья» Гюнтера фон Тюллюка, а потом удерживает тело за голову, чтобы кровь лилась на полотно картины, пока тело не перестаёт дёргаться и само безвольно не опускается кровоточащей раной к полотну. Разрез настолько глубокий, что голова убитого болтается на коже затылка, пока не принимает неестественное положение на полу. Кровь, попавшая на картину, начинает бурлить, пучиться, принимать необычные формы.

Не в силах перенести вид происходящего действа, Вайс взвизгнул и изо всех сил припустил к двери. Он даже не успел почувствовать, что произошло. Громадный двуручный меч, со свистом рассекая воздух, вошёл в череп Вайса сзади, и, пробив голову насквозь и выйдя из правой глазницы, пригвоздил человека к врытому у выхода столбу. Тело дёргалось некоторое время. Левый глаз на лице выражал недоумение, правый повис на лезвии меча. Сзади к ещё тёплому телу ползло хрипящее серое существо с головой, похожей на человеческую.

Поздняя ночь вступала в свои права. Лагерь ливонских крестоносцев спал. После страшной сечи спали даже дозорные. Не было сна только в одном шатре, который возвышался в центре лагеря – в шатре Магистра Ордена Густава фон Клозе. Стены шатра озарялись изнутри волшебным голубым светом. Сторонний человек мог бы предположить, что сейчас в покоях предводителя происходит таинство принятия в члены Ордена. Действительно, специальный порошок сыпался в огонь только при совершении выдающихся эпохальных событий и ритуалов. Для Магистра данный момент был исключительным и выдающимся. Но сейчас это было таинство, ещё не практиковавшееся на собраниях. Вообще-то, и собрания никакого не было. Магистр был один. Его облачение доказывало, что свершается событие, важное для человечества. Чёрная с отливом, лоснящаяся при свете факелов мантия была наброшена поверх доспехов. В разных местах на ней расплывались жирные кровяные шары. Господин встал с ложа, оглядел и ощупал себя с разных сторон и одобрительно кивнул. Казалось, крепкое тридцатидвухлетнее тело не испытывает чудовищной боли от крупных ранений – настолько бодры и энергичны были его движения.

Он прошёлся по шатру вперёд-назад. Путь его оказался окроплённым его кровью. Но он не обращал внимания на шлейф из кровавой измороси. Вот Густав подошёл к Вайсу, пригвождённому к столбу, выдернул меч, и обескровленное жёлтое тело мягко упало на земляной пол.

«Вайс, Вайс, – укоризненно произнёс Густав, покачал головой и вздохнул, – Как жаль, что ты мне больше не можешь дать своего бесценного совета, как жаль, что ты не можешь мне помочь. Поверь мне, мой мальчик, как стыдно быть позором войска! Охо-хо! Но знаешь, я решил эту проблему. Видишь на мне следы клинков противника? Я знаю – ты видишь. Но если бы ты знал, как трудно сделать подобные ранения самому себе. Но я смог. Не должно быть, чтобы вождь святой армии был опорочен, поэтому теперь уже никто не станет сплетничать, что я плохой воин и бесчестный рыцарь…»