Текст книги "Берёзовая роща. Плащаница царя Герода"

7

I. Антипа стоял на балконе дворца и туманным взглядом устремлялся вдаль поверх крыш Синедриона, кварталов бедняков, западной крепостной башни в сторону Голгофы. Его растерянное лицо искажала гримаса внутренней боли. Он ждал. С минуту на минуту должен был появиться Арик Моше. Только ему можно было поведать сердечную боль. Не каждый день отправляешь человека на казнь. Антипу лихорадило. В глазах его вспыхивали то тут то там яркие отсветы молний над горой страха. Казалось, мир горит вокруг, материю прорезает частое дыхание преисподней.

Краем уха тетрарх уловил знакомое шарканье деревянных подошв. Дверь зала несильно приоткрылась, и в щель протиснулась фигура в сером балахоне.

До хруста костей стиснул Антипа хранителя своих печалей, солёный ливень брызнул сквозь ресницы зажмуренных глаз на грубое серое сукно, пролился насквозь и потёк по тщедушному тельцу Моше.

– Моше, – рыдал он, – мой милый Моше. Что я натворил! Помоги мне.

– Что с Вами, дорогой ата.

Наконец Антипа взял себя в руки. Редкие всхлипы прерывали речь:

– Джашуа, а, Машиах! Ты знаешь его?

По лицу Моше скользнула тень тревоги:

– Да. Мы… не буду скрывать, друзья. Он… я учусь у него.

– Сегодня его привели ко мне. Эти два мерзкие типа: Гелла и Кайафа. Они что-то задумали. Они обвинили его в…

– В чём же? Не в подготовке же мятежа, как обычно?

– Именно? – то ли воскликнул, то ли спросил Антипа.

– Ну это же старая история, – успокоился Арик, – Так его уже не первый раз берут под стражу. Пара дней – и всё выяснится, его отпустят.

– Не… не думаю!

– Почему?

– Я отправил его… к Пилосу!

– Боже мой, – вскричал Арик, – к Беспощадному! Это же палач! За тридцать три года работы в должности прокуратора ни одного помилования. Но почему же Вы его не направили к Понтию. Он честный и добрый.

– Понтия срочно вызвали в Рим. Я ничего не мог сделать.

Арик растерянно обхватил голову ладонями, попятился и опрокинулся на ступеньки.

– Арик, друг мой, – напряжённо, но уже более спокойно и уверенно продолжал Антипа, – я не оправдываю себя. Я много слышал о Джашуа. И за всё услышанное я бы не тронул и волоска с его драгоценной головы. Но ты знаешь, что я далёк от политики. И легко поддаюсь дурному влиянию. Эти гадкие типы были так убедительны. Постой. Я не помню, что они мне говорили. Но в тот момент, когда Кайафа приступил к обвинению, мои уши заполнили разные голоса. Постепенно они усиливались, и в какой-то миг разноголосье слилось в общий гармонический шум, в котором ритмично звучало «без пощады». Голова моя раскалывалась, казалось, что эти слова превратились в громадные осадные башни и таранили мою голову с разных сторон сильнейшими разрушительными ударами: «Без пощады! Без пощады!«Я что-то сказал, и толпа унеслась прочь, захватив своей волной и обвиняемого. Медленно ко мне возвращалось сознание. Как бы издали отражением от стен я услышал своё, казалось, невнятное бормотание. Наконец, разум мой проснулся – и я понял, что говорю: «Беспощадный! Беспощадный! Бес…» Что со мной?

Арик Моше взял Антипу за плечи и пристально посмотрел на него: «Я думаю, Вы открыли ящик Пандоры».

– Я сам чувствую приближение катастрофы.

Арик подозрительно осмотрел комнату и, внезапно вздрогнув, обратил взгляд, полный ужаса, на тетрарха. Посмотрев по направлению дрожащего указательного пальца юноши, Антипа увидел прислонённый к стене обёрнутый рогожей квадратный предмет.

Через пять минут по опустевшим улицам неслась вечно сгорбленная фигура бородатого юноши, крепко держащего замотанную в холстину громоздкую плоскую прямоугольную вещь. Попадающиеся по дороге собаки злобно щетинились и глухо рычали на пробегающего мимо человека. Один угол свёртка на мгновенье открылся под развевающейся на порывистом ветру ветошью и оголил серо-коричневый фрагмент холста. Пёстрая масса красок зашевелилась, и крупной тянучей каплей на неровный булыжник мостовой скатился сгусток мутно-бурого цвета. Упав и разбрызгавшись, он зашипел белой пеной и испарился, оставив на гладкой поверхности что-то вроде знака.

Моше оглянулся, покачал головой и, взглянув на помутневшее серыми клубами небо, только ещё быстрее припустил.

Отца не было уже давно. Арик совсем привык быть один. Но надо было торопиться до захода солнца. Арик укрепил железными скобами портрет на импровизированном станке и надел очки. Он хотел испробовать одну свою внезапную догадку. Из ящичка рассыпались краски. Грунт поверх изображения лёг неровно, но крепко. Тогда только Арик позволил себе перевести дух и собраться с мыслями, чтобы решить, что изобразить поверх ужасного портрета. Неожиданное озарение изменило лицо гениального живописца…

II. А в это время остатки городского населения стекались к Голгофе, где должно было свершиться неведомое. Народ не пугала гроза, надвигающаяся на город. Люди шли, ощущая, что будут присутствовать при величественном событии.

…

они распяли Его на огромном, чуть тёсанном дубовом кресте, как и ещё двоих несчастных, приговорённых Беспощадным к самой зверской казни, на которую согласился прокуратор. Пилос даже не спорил с Геллой и Кайафой о вине подозреваемых. Особо ему понравился способ умерщвления приговорённых. Мучительная смерть от истощения и боли на кресте была не свежей идеей. Подобный вид расправы с неверными и отступниками практиковался с полвека назад, и лет двадцать в Иершалиме не использовался. Потому процедура была избрана как показательная: «Дабы зло пресечь!» Так на горе, усеянной иссохшими и изглоданными костями, бледневшими в редкой рыже-красной травке, на фоне сотен полусгнивших и подломленных останков старых крестов, сверкали на солнце бледно-жёлтыми телами громадные дубовые кресты, на фоне которых практически не выделялись в цветовой палитре полутрупы мучеников.

Среди крестов, пока они устанавливались, бегал и делал указания острогорбоносый, крепкого телосложения, с колким взглядом и холёными руками мужичок. Звали его Гелла. Он был правой рукой первосвященника Кайафы, поэтому живость его действий была столь очевидна и не должна была вызвать сомнений. Четыре года спустя в этот же самый месяц, он будет в один день обвинён в сборе денег для подготовки мятежа, и его крепкое тельце дополнит живописный пейзаж Голгофы, навек слившись с деревянным крестом.

Первосвященник Кайафа с довольным видом взирал на крест с Машиахом. С одной стороны – религиозный фанатик, с другой – предприимчивый делец, он мысленно был далеко от места казни, в своей секретной комнате, пересчитывая сестерции, полученные от тайного наперстника кесаря за благополучно проведённое дело по устранению Джашуа. Спустя сорок дней он будет иметь интимную связь с любовницей, подосланной тем же тайным наперстником. Она заразит его неизвестной болезнью, от которой он скоропостижно умрёт. А вскоре в большом пожаре погибнут дети и вдова Кайафы.

В толпе зрителей стоял и единственный из учеников Машиаха. Обеспокоенный заботой по укрытию всей школы, он добрался до места казни, уже когда вся земля под крестами чавкала от обилия крови в ней, капавшей из множества ран, так что черви, повинуясь вековому инстинкту, выползли наверх и копошились в желеобразной массе. Иегуда до хруста костяшек сжимал и разжимал пальцы рук, до синевы закусил губу. Ему казалось, что Учитель спит – настолько умиротворённым было выражение его лица. «Он медитирует». – подумал Иегуда. – Отключил в себе боль. Настоящий Мастер».

Погода бесновалась. Лёгкая изморось переходила в серьёзную капель. Народ расходился. Кто-то скользил по склону, непрестанно падая в грязь. Несколько раз поблизости била молния. Стражники нервно ёжились, опасаясь разделить участь распятых.

Наконец, у крестов осталось всего несколько человек, которые быстро ретировались под натиском больших щитов стражников, которыми они легко укрывались он дождя.

Ночь скрыла те только поля, стены города, лица людей, но также дела рук людей. На какой-то миг показалось, что в мире наступила гармония. Ветер разнёс далеко горластые крики злобствующей днём толпы, разровнял песок от следов сотен подошв на площади перед дворцом Пилоса Беспощадного, просушил от дождя одежды тех, кто был на печальной горе.

III. Ноги в дорогих кожаных сапогах на мягкой подошве бесшумно ступали к подножию горы. Фигура в черных лохмотьях прильнула к земле, тихо и быстро поползла вверх. Овальная прорезь открывала глазам бездонную черноту ночи. Наверху показался огонёк костра. Стражники сушили одежду и готовили ужин. Голосов не было слышно. Быстро добравшись до ненавистных костров, Иегуда замер, доли минуты готовясь к броску. Восемь спящих стражников в беспорядке лежали на земле. От удивления Иегуда даже встал, уже не таясь. Неужели кто-то уже приходил раньше его и убил могучих легионеров?

– Успокойся, они спят. – прозвучал ясно в глухой тишине голос Учителя. – Не тревожься, они сейчас не проснутся, можешь выйти“. Из темноты на свет костра вышел Джашуа. Из одежды на нём была только набедренная повязка – в ней он и был распят. Он перехватил взгляд Иегуды и виновато улыбнулся, указывая на солдат: „Вот, ничего их мне не подойдёт“. Иегуда не слушал слова Учителя. „Как Вы… – он замялся, – освободились? И кто это с ними сделал?“ Джашуа слабо засмеялся и проговорил: „Скажи мне, чему ты учился у меня?“ „Ну, как. Учился правильно думать, поступать по совести. Учился побеждать и убеждать. Двигаться, бороться“. „А научился ли ты чему-нибудь?. Изменилось ли что в твоей жизни? Полезны ли были наши занятия для тебя?“ Иегуда подумал и сказал: „За это время моё тело стало очень сильным. Думаю, пятерых стражников я бы одолел. За это время и работа в лавке перестала мучить. Теперь я готов продолжить дело моего отца“. „Понимаешь, – сказал Джашуа, – твоя жизнь начала приносить тебе удовольствие. Ты теперь не так слаб духом и телом. Ты научился жить“. „Так чему ты учил меня?“ „На твой вопрос не ответишь одним словом. Могу только сказать, что моё учение или искусство – это искусство жизни. Оно включает в себя десятки отдельно сформировавшихся видов мастерства. Кстати, одно из новых для тебя – искусство внушения и воздействия на жизненно важные участки человеческого (и не только) тела – я никому ещё не демонстрировал. За исключением этих вот солдат. Но они даже не поняли, что произошло, и вряд ли вспомнят об этом“. „Выходит, наш Учитель возвратился к нам, – радостно воскликнул Иегуда, – и мы продолжим занятия?“ Джашуа вздохнул и решительно ответил: „Нет. Занятий больше не будет. Вы станете самостоятельно развивать и совершенствовать моё учение. И, может быть, когда-нибудь мы встретимся. Или встретятся наши ученики, или ученики учеников. И объединятся под одним общим учением. Я же отправлюсь на север, северо-восток. Я слышал, что там живут люди со светлыми волосами, голубыми глазами и добрыми сердцами. Надеюсь, я буду им полезен. Понимаешь, моё учение – это и жизненный путь – путь совершенства – и путь добра, и путь для добра. Я не могу остаться там, где создаю людям угрозу. Этот момент настал. Поэтому, чтобы и стражников не наказали, мы используем основной жизненный принцип – «не навреди».

Алкоголь в арсенале воинов переводился крайне редко, да и то только в походах и во время сражений. Обильно плеснув на крест из фляжки, Джашуа поджёг его. Это должно было создать видимость попадания молнии. Ну а исчезновение тела домыслит высокоразвитая человеческая фантазия.

– Пойдём отсюда, – глядя, как шипит сочная древесина, сказал Машиах, – Перед тем как уйти, я хотел бы ещё кое-что сказать тебе, дать советы и наставления».

– Не торопитесь, – внезапно раздался из темноты властный баритон, и на освещённое огнём место вышел крепкий жилистый мужчина. Его величественная поза, властный голос и самоуверенное поведение выдавало в нём человека, имеющего безграничное влияние. Воздух вокруг стал плотнее, и Иегуда был просто вытеснен с площадки, освещённой огнём костра. Он ощутил тревогу, внизу живота стало горячо, и Иегуду стошнило.

– Моё почтение, Джашуа, или тебя лучше называть мастер Дзю-шоу, или господин Джаа?

– Кто ты, уважаемый? – просто спросил Джашуа. Потом он приложил пальцы рук к вискам, закрыл глаза и продолжал: «Я вижу тебя сидящим и отдающим приказания рабам. Ты далеко не беден. Женщина. Она омывает тебе ноги. Она сделала тебе неприятность. Ты ругаешь её. Ты бьёшь её. Кто она? Нет. Ты убил её! Она – твоя мать!» Дыхание Джашуа учащается, и он уже искажённым голосом продолжает: «Ребёнок – у тебя на коленях сидит ребёнок. Он веселится. Сын? Да! Малыш забавляется игрушкой. Но! Нет! Нет! – Джашуа открыл глаза и серьёзно и мрачно закончил. – Ты сделал это с собственным…»

– Заткнись, собака. – презрительно взвизгнул неизвестный, – я знаю о твоём умении заглядывать в прошлое и видеть будущее. Я всё про тебя знаю.

– Кто ты? – строго спросил Машиах. – Неужели такому как ты позволено разгуливать среди людей?

Неизвестный невозмутимо потёр глаза и ответил:

– Я тот, кого ты увидишь последним в своей жизни. Меня зовут Понтий Ликан. Я тайный наместник кесаря здесь с неограниченными правами. Мы давно за тобой наблюдаем. Ведь ты – единственный выживший в ту ночь из нескольких тысяч младенцев.

– Ты не совсем точен. Нас трое. Одного я знаю. А другой…

– Другой – это я. И я сегодня буду единственным из нас троих, кто переживёт эту ночь. Да, забыл сказать, за тобой с младенчества идёт слежка. Несколько раз тебе удавалось спастись. В горах. Вспомни. Камнепад, в котором погибло всё селение, а ты выжил. Вспомни яму с ядовитыми змеями, куда ты как бы случайно провалился. А тигр-людоед вообще был приучен только к твоему запаху. Много всего было. И всё было подстроено нашими наёмниками, которые, по странному стечению, погибали в своих же ловушках. К сожалению, тебя как будто что-то хранило. То тебя спасали люди, каких ты и знать-то не знал, то твоё не по годам крепнущее тело защищало тебя, то мастерство, которое ты как будто впитывал от своих учителей.

– Да, ты прав. – сказал Джашуа. – И теперь я считаю своим долгом вернуть людям то, что хорошее я получил от них.

– Глупец!

Ликан снял плащ и начал выполнять гимнастические движения, потягивания, разогревающие мышцы амплитудные махи. Несколько раз он произвёл рубящие удары руками и начал разминать ноги. Под одеждой у него что-то мягко постукивало, будто он что-то прячет за пазухой до поры. Джашуа молча стоял, слегка опустив веки, и смотрел как бы сквозь Ликана. Ладони он сложил у живота одну на другую тыльными сторонами наружу.

Вдруг в свете костра мелькнула серая тень в чёрных лохмотьях. Иегуда даже не успел протянуть руки к Ликану, чтобы схватить его и повалить на землю. Одиночный удар потряс его – и он провалился в чёрную безвольную тьму.

– Слабо ты учишь своих учеников, – насмешливо бросил Ликан Джашуа, – Тебя-то учили по-другому.

– Меня учили выживать, а я учу жить.

Они стояли один против другого, и спокойно, но пронзительно смотрели друг другу в глаза. Казалось, темнота стала отступать от того, как наэлектризовано было пространство. Воздух стал настолько плотным, что замирало дыхание.

– Брось, – наконец улыбнулся Понтий Ликан, – на меня не действует никакое внушение, меня тоже этому учили, но уже в других местах…»

Вдруг на последних словах он кинулся в атаку. Удары сыпались на голову Джашуа с разных сторон. Греческий панкратион, которым в совершенстве владел Ликан, был основным, но не единственным боевым приобретением тайного наместника. Римской борьбе его учили лучшие из лучших.

Умело уходя с линии атаки, уворачиваясь и блокируя удары, Джашуа получил два – в лоб и в челюсть. Тут же он был схвачен жилистыми руками и повален на землю. Ликан сразу же хотел лишить соперника преимущества, выкрутив или сломав ему руку или руки. Поэтому он ловко вывернул руку соперника через бедро и начал ломать её в локтевом сгибе. Он был силён и опытен. Не одного соперника он убил в тренировочном бою. Правда, многих бойцов ему приводили из рабов, измождённых работой, их можно было свалить простым толчком рукой. Но часто попадались ему и воины, мастера разных систем и стилей рукопашного боя, великолепные тактики. Убивая их голыми руками, Понтий перенимал у них технику и опыт. Его тактика: ошеломить противника градом ударов, свалить а затем что-нибудь сломать на болевом захвате или удушить – был проверенным способом ведения боя «один на один» и гарантировал Ликану стопроцентный успех в поединке.

Но он не был знаком с восточными техниками. Ликан даже не почувствовал удара – Джашуа свободной рукой всего лишь надавил ему на какую-то точку на шее – и тот вдруг ослабил давление на руку и схватился за своё горло. Отдышавшись, он понял, что ему ничего не угрожает, и обнажил торс. На поясе у него висело множество непонятных мешочков.

– Придётся с тобой расправиться с помощью секретного средства. Правда, не получится кесарю предоставить твою голову, но моего обещания, думаю, будет достаточно.

Он поднял из костра горящую чурку, поджёг один из мешочков и бросил его к ногам Джашуа. Тот не успел отскочить, как оглушительный гром прорезал ясную тишину ночи, взрывом Джашуа отбросило на несколько метров к догорающему кресту. Он резко поднялся, покачнулся, схватился за голову, сквозь пальцы просочилась кровь и потекла по рукам вниз. Стоя на двух ногах, Джашуа ощущал, что балансирует на краю скалы. Он вспомнил, как стоял на краю ущелья, через которое была перекинута тонкая узенькая дощечка, и его учитель требовал принести ему с той стороны чашку чая. Краем глаза Машиах видел, как Ликан вынул новый мешочек и поднёс к нему огонь, но понимал, что помешать ему уже не сможет. В его голове промелькнуло: «Неужели это конец?» Сквозь пелену на глазах он увидел, как рука Понтия на замахе задержалась и оказалась перехваченной чужой рукой. Это был Иегуда. Несчастный. «Ты же погибнешь!» – хотелось крикнуть Машиаху.

Нет! Рука Иегуды прочно, как на занятии, поймала кисть Ликана в захват. Энергично двигаясь вокруг собственной оси, Иегуда перешёл на бросок, и мягко, нежно послал недоумевающего Понтия на землю. Прокатившись несколько метров по влажной ещё земле и резко поднявшись, тайный наместник не остановил центробежного вращения своего тела и опрокинулся вторично. К несчастью для него в догорающий костёр. Сразу запахло палёным. Как бы не чувствуя боли, он сел в костре, глаза его округлились, и громадный столб пламени и искр вознёсся вверх, раздавшись в зените в могучий гриб. Чудовищный грохот потряс окрестность. Тайный наместник исчез, разлетелся на мельчайшие кусочки от своего оружия.

Через несколько минут на поляне остались только фигуры стражников, постепенно отходящих от оцепенительного сна.

Статья седьмая

– Эт, что? Неужели в таком ещё и люди живут?

– Ты, миллионер с Рублёвки, похоже не видел, в каких «хоромах» люди в деревнях выживают.

– Ну, я, предположим, не с Рублёвки, но…

– Берегите головы!

– Твою м-м-Месопотамию! Грёбаный домик хоббита. Вот что: жить в нём невозможно, убить кого-нибудь вполне реально.

– Товарищ Бердин, кончайте материться. Дайте лучше волю своему бескорыстному мастерству.

– Правда, Алекбер, расскажи анекдот – скучно что-то. И мрачно.

– Ладно, черти. «Гаишник под знаком «40» тормозит «Запор» на скорости 41. Вылезает зачуханный дедок. «Плати, дед, штраф за превышение». – «Денег нету». – «Тогда заберу права». Мимо летит иномарка. Гаишник свистит. Иномарка останавливается. Выходит амбал: «Кто свистел?» Гаишник молчит. Дедок гаишнику: «Отдай права, а то скажу, кто свистел». Га-га-га.

– …

– Не сильно полегчало.

– Да пошли вы.

– Ну ты пойми, чудак, если бы ты этот свой анекдот с утра не рассказал всему отделу, и даже задержанным, то было бы сейчас немного смешно. В обезьяннике один вообще написал признательное по драке в кафе. Так может это потому, что ты пол-утра оттуда не вылезал.

– Тут вообще вы неправы. Это вообще сработала методика.

– Какая методика? У тебя?

– Ну, это про плохого и хорошего полицейских.

– Так это не твоя методика.

– Да в Америке вообще труды написаны, посвящённые поведению как хорошего, так и плохого ментов.

– Так в том же и дело. Там разработали правила отдельно для хорошего, и отдельно для плохого копов. Но они же не придумали органично объединить хорошего и плохого в пределах одного сотрудника.

– А ты уверен, что слово «органично» в твоей фразе не лишнее.

– Слушай, Динцов, ты не сыпь метафо`рами. Я же на твоё «А ты уверен» и обидеться могу.

– Да он хочет мягко намекнуть тебе, дураку, что со стороны применение твоей методики сильно смахивает на раздвоение личности.

– Странно, а мне помогало.

– Поэтому-то твои дела и шли только до суда, а потом разваливались, так как и подозреваемые, и свидетели отказывались от показаний, добытых по методике психа-мента. Забыл, как тебя лишили премии. Вспомни.

– Тихо! Слышите? А что-то мне знаком этот командный басок.

– Сам?

– Похоже.

– Послушай, Динь, может ты один сходишь, пообщаешься. Потом перескажешь.

– Даже не знаю, что и сказать.

– Скажи «Я согласна!» Гы-Гы.

– Вот, сразу можно сказать, что ты человек неженатый.

– Ну, ни пуха ни пера. Тьфу-тьфу-тьфу!

– Ты по своей постучи.

– Ладно, не сердись.

– Вашу…! Явились, …, наконец! Это что за …? Я, …, что ли буду расследование вести и преступника ловить? Генерал, начальник… отдела, здесь уже полчаса, а… опергруппа и жопу не кажет,…

– Здравия желаю, товарищ генерал!

– Здравия желаю, товарищ генерал!

– Здравия желаю, товарищ генерал!

– Здравствуйте, …, дочери мои любимые. И что вам из главка привезти?

– Привезите мне, батюшка,…

– Что?! Это кто? Казанова? Пошёл на!… Да ты у меня в ППС на пенсию пойдёшь!

– Товарищ генерал. Прошу простить дерзость моего Каза… майора Блудова. Сами знаете, всю ночь дежурили, по наводке информатора адресок один засветился. Вот и ждали этого… маньяка.

– Дождались?

– …? В каком смысле?

– Во всех.

– Ну… во всех – нет. Понимаете, товарищ генерал, не высыпаемся третью неделю, все на нервах.

– Ну ты, капитан, про нервы-то кончай городить. У хорошего мента сам знаешь где нервы. Сам-то где был? Два часа тебя не видели.

– Ну я непосредственно у дверей дома и дежурил. Так сказать, внедрялся в среду бабушек у подъезда под видом заблудившейся старушки.

– Мальчишки. Внедрялся. Непорядок. А группа тебя потеряла. Вдруг что с тобой случилось – и не узнаем, какой у парня был конец. Ты уж без этой самодеятельности, шерлоковщины поменьше, побольше криминалистики.

– Больше такое не повторится.

– Ну-ну!… На нервах у него все. За инициативу – хвалю, за результат – ответишь.

– Так точно!

– О-ох! Наказание мне с вами, … и с маньяком этим. Это, там вас ждёт сюрприз. Вообще-то информация в некотором роде секретная. В общем, сотрудничал он с нашими ведомствами, и с судом. У нас он – осведомитель, у судейских – подставной свидетель. Тут, особо не афишируй – грязи много.

– Ну так среди своих же…

– Говно всплывёт – и утечка гарантирована. УСБ тут как тут – и пошло-поехало.

– Неужели тут какой-то монстр?

– Да уж не праведник.

– А как зовут-то, может, я знаю?

– Козлов Николай Емельянович.

– Это не тот, кто в прошлом году помог орловскую группировку закрыть? Наглухо.

– Да, он. Но и заплатили ему тогда хорошо. Однако криминальный мир объявил ему вендетту, и пришлось провести его по программе защиты свидетелей. Сколько вбухали в него! Даже не знаю, как его нашли-то.

– А вы говорите «монстр».

– Единственное белое пятно в его биографии. На самом деле, если бы у ментов в юрисдикции были приговор и исполнение, я сам бы пришёл и застрелил это исчадие ада из «ПМа».

– То есть лично Вы по совести одобряете происшествие с ним?

– М-да… Палач и маньяк – разные хобби.

– А если мы имеем дело именно с палачом?

– Слуш, Динцов, ты юриспруденцию до какой страницы дочитал? Так вот, открою тебе секрет секретов: людей убивать нельзя – это основной судебный и общеморальный постулат. И мы с тобой по эту сторону морали.

– Товарищ генерал. А почему он вам так хорошо знаком?

– Знаком? Хорошо. Было дело. Лет 15—17 назад. Вы тогда ещё фильмы про полицейскую академию смотрели. А меня (тогда ещё капитана) перевели из дальнего района в ваш… в наш отдел «Для улучшения раскрываемости». Тут-то я с ним и познакомился. Он ходил в отделение как к себе домой. За руку здоровался с прежним начотделения. Однажды случился у меня с ним конфликт. Был конец дня. Шёл я из отделения домой. И вдруг вижу: в скверике он и какая-то молоденькая девушка. Он что-то ей втолковывает, а она плачет, упрашивает его: «Заберите заявление, заберите заявление. Там всё неправда». Потом на колени упала перед ним, руки его держит и целует. Он дёрнул руку – девушка упала. Не выдержал я – горячий был, как вы, нервные, сейчас – подлетел к ним, отвесил оплеуху мужику, тот и убежал – за ухо держится. А девушка осталась. Так до сих пор со мной. Да ты её знаешь – Анна Сергеевна, жена моя. Но не о том. Наутро прихожу в отделение. Вызывают к шефу. Главное, ребята знакомые здороваются и смотрят на тебя, как на давно умершего. Прихожу к шефу. «Так и так, – говорит, – телега на тебя. Ты, Иваныч, хотя и человек в отделении новый, но, вижу – мужик. Наверняка, – говорит, – далеко пойдёшь. Может, и меня заменишь. Поэтому говорю тебе прямо и откровенно. „Козёл“ (так мы называли Козлова) – сволочь редкостная. Заяву на тебя подал. Вымогательство, взятки и нанесение тяжких телесных. С его связями и навыками… короче, жизнь твоя скоро не будет стоить вон той дохлой мухи. Погоны на гвоздь повесишь – самое невинное, что может произойти. Ты, – говорит, – пока найди хорошего адвоката. Не нашего, за деньги. Пусть поработает, а ты тем временем возьми хорошего коньячку и сходи к Козлу на поклон, попробуй договориться полюбовно». Понял – не дурак – взял бутылку армянского на весь оклад, пошёл. Долго мы из пустого в порожнее гоняли. Упёртый мужичок, натуральный козёл. Даже не знаю, как мне удалось убедить его забрать заявление. И без взятки не обошлось. По уши в дерьме плавал. Не чаял отмыться. С тех пор зарёкся с «Козлом» искать неприятности. Того гляди – сам козлом отпущения окажешься. Так вот, нервные.

– Ух ты!

– Потому-то я так хорошо знаю этого типа. За время работы в следственном отделе держал его в поле зрения. Интересовался его делами. Успешный, гад, был поразительно. Вообще, столько хороших людей, простых, невинных, на зону отправил. Многие там и остались. На лагерных кладбищах. Ты спрашиваешь, одобряю ли я его смерть или нет? Ты мне, Володь, поймай этого… «палача». Его, конечно, нужно судить. Но сначала я ему руку пожму… Что так смотришь?

– Извините, Владимир Иванович. Мы его обязательно… поймаем.

– Ну ты иди разбирайся, со своими архаровцами. А я – в отделение. Давай!

– Всего доброго… Блу-уд! А-лек-бер! К станку!

– Чего кричишь? Не видишь, я же с девушкой разговариваю.

– Я не вижу по мобильнику, что это девушка!

– Зая, извини. Пришёл большой и страшный начальник и хочет меня съесть. Поэтому я просто вынужден положить трубку. Но знай: звук твоего голоса в моих ушах, взгляд прекрасных глаз – в моих глазах. Моя к тебе любовь – в моём трепетном сердце…

– А вазелин сейчас будет в твоей заднице. Не слышал, что ли, что камандира сказала. Первым делом – самолёты.

– Пока, моё счастье… Вы охренели? Не видите, так уж поверьте – девчонка супер! Я её, мужики, две недели обхаживал…

– Слушай, а ничего, что здесь труп лежит?

– Труп потерпит. Ему уже нечего терять.

– Ё-маё! А я-то думаю, что так жарким пахнет? Даже сначала под ложечкой засосало.

– А сейчас как, лучше?

– Уже отсосало.

– Как в учебнике истории. Кстати, международная конвенция не запрещает такой способ пытки?

– Да, об истории ты верно сказал. По-моему, это в средние века заливали расплавленное олово в глотку.

– Тут, похоже, бюджетный вариант: не олово, а свинец.

– Сути не меняет. За что было такое наказание?

– По-моему, то ли за злословие, то ли за лжесвидетельство, то ли за обман, то ли за…

– За то, что рот есть. Сейчас у нас всё это перечисленное называется «свободой слова».

– Вот-вот! На груди смотрите: «Не произноси ложного свидетельства».

– Динь, а что генерал? Вы с ним долго говорили. Что-нибудь рассказал?

– Рассказал…