Текст книги "Доктор Данилов в роддоме, или Мужикам тут не место"

– Все в порядке, – удовлетворенно сказала она.

Вставив катетер в мочевой пузырь пациентки, Нина выпустила в эмалированный лоток мочу, естественный, без примесей крови, цвет которой свидетельствовал о том, что мочевыводящие пути не были повреждены во время операции.

– У нас в ординатуре одна девушка после первой самостоятельно проведенной эмбриотомии не смогла дальше оставаться в акушерстве, – сказала Юртаева, пока операционная медсестра развязывала завязки на ее халате. – Так и ушла в терапию.

– Можно было и в хирурги, – высказалась Нина, – терапевтом быть скучно. Удавиться можно от тоски.

– Разные бывают случаи, – снисходительно заметила Юртаева, – вот поработай с мое, может, и переменишь мнение. Владимир Александрович, вы ее, конечно, до завтра у себя подержите?

Последняя фраза касалась прооперированной.

– Разве? – удивился Данилов, прекращая подачу закиси азота. – Я вообще-то планировал вывести ее из наркоза, понаблюдать пару часиков и, если все будет нормально, перевести ее в отделение. Под наблюдение дежурного врача, разумеется. Для того, чтобы задерживать ее у нас, нужны какие-то показания.

– Я думала, что ей неплохо бы побыть у вас… н у, на всякий случай, – слегка смутилась Юртаева. – Во избежание осложнений.

– Понаблюдать, как будет себя вести? – догадался Данилов. – Чтобы ничего с собой не сделала?

– Да.

– Вознесенский скажет, что у нас не богадельня, – вмешалась Лена Косяк, одна из самых толковых медсестер отделения.

– Да, скажет, – подтвердил Данилов, – скажет…

С одной стороны, если взять в блок реанимации кого-то не по показаниям, заведующий будет недоволен: интенсивная терапия действительно не богадельня. С другой стороны, Данилов мог понять беспокойство Юртаевой. В отделении гораздо труднее держать пациентку под постоянным присмотром, чем в реанимации, где в палате-зале возле пациенток постоянно дежурит медсестра. Опасность того, что женщина, придя в себя после наркоза, может попытаться убить себя, была достаточно велика. Потерять ребенка, да еще из-за собственной глупости… Это поистине невыносимо.

– Если только до завтра, – решился Данилов, – а утром переведем. Я как раз сегодня дежурю, так что будьте уверены – придержу…

– Вот спасибо, Владимир Александрович, – просияла Юртаева, – историю я вам пришлю через пятнадцать минут.

– Я сам объясню все шефу, – сказал Данилов Лене, когда они везли каталку с пациенткой в свое отделение.

– Я вас прекрасно понимаю, – обернулась Лена. – Главное, чтобы завтра на конференции не орали о том, что страховая компания не оплатит ее пребывание в реанимации.

Страховые компании действительно придирались к каждой мелочи. Вечная борьба: медицинские учреждения пытаются взять со страховых компаний как можно больше денег, а те, желая сберечь свое кровное, ищут поводы для отказа в выплатах. Коммерческие отношения.

– Я обосную ее пребывание, – пообещал Данилов.

Собственно говоря, сделать это было нетрудно. Достаточно было указать, например, что под конец наркоза у пациентки секунд двадцать наблюдалась бигеминия, то есть каждое второе сокращение сердца было атипичным, отличающимся от нормального. Тогда можно смело брать ее в блок реанимации для динамического наблюдения, а утром в стабильном состоянии переводить в отделение.

Закончив дела с пациенткой, Данилов пошел к себе, строго-настрого наказав дежурившей в реанимации Вере позвать его сразу же, как только прооперированная начнет проявлять хоть малейшие признаки беспокойства.

В ординаторской Данилов застал Ахметгалиеву и Клюквина. Коллеги сидели на диване, пили чай и обсуждали поведение акушерки со «скорой помощи», устроившей сегодня локальный скандал в приемном покое. Акушерка привезла роженицу и была недовольна тем, что врач, дежуривший на приеме, отпустил ее не сразу, а только после осмотра и краткого расспроса доставленной женщины.

– Я ведь сам тоже на «скорой» начинал, – Клюквина потянуло на воспоминания, – в Ногинске. Было это так давно, что уже кажется неправдой. Продержался я там не очень долго – быстро слинял в анестезиологию. Так вот, был у меня один случай, несуразный и нехороший. В погожий летний день я приехал на вызов к старушке, жаловавшейся на плохое самочувствие. Расспросив и осмотрев больную, я диагностировал у нее пневмонию и решил ее госпитализировать. Решил – и сделал, отвез в городскую больницу. Старушка была крепкой, стабильной и никаких опасений мне не внушала. Поскольку все происходило утром воскресного дня, единственная дежурная терапевтша была на обходе. Поэтому больную приняла у меня медсестра, дежурившая по приемному отделению. Стандартная практика, верно я говорю, доктора?

– Практика-то стандартная. Но чреватая геморроями, – заметил Данилов. – Куда спокойнее передавать больных врачу с рук на руки. Врач отвечает за все, а медсестра – не совсем за все.

– Вот! – Клюквин поднял вверх узловатый палец. – Сразу видно бывалого человека! Но я-то тогда был молодой и неопытный. Короче, записав в карту вызова фамилию медсестры, принявшей мою больную, я отправился на следующий вызов и скоро совсем забыл о бабушке с пневмонией. Правда, забыл ненадолго…

Данилов делал себе кофе, а Клюквин продолжал рассказывать:

– Утром, сдав смену, я узнал о том, что меня срочно вызывает к себе главный врач городской больницы, которому, как это бывает в небольших городах, подчинялась и городская станция «скорой помощи», и две небольшие поликлиники. Причем вызывал не только меня, а и нашего заведующего, Захара Геннадьевича. Хороший был мужик Захар, из правильных. Он мне сразу сказал, что дело пахнет керосином и чтобы я, не подумав, рта не открывал. Надо сказать, – сделав глоток из своей «персональной» кружки с гербом СССР, продолжил Клюквин, – что слова главного врача прозвучали для нас как гром среди ясного неба. Что-то вроде этого: «Вчера утром в приемное отделение была доставлена больная такая-то (фамилию я уже подзабыл, да и не в фамилии дело), с диагнозом правосторонней нижнедолевой пневмонии. Больная была не сдана, а скинута в приемное отделение, где пролежала около двенадцати часов, пока о ней не узнала дежурная врач!» Каково?

– Обалдеть! – выдохнула Ахметгалиева. – Беспризорная пациентка пролежала половину суток в маленьком приемном отделении небольшой больницы, и все это время никто ее не замечал!

– Короче говоря – пациентка умерла прямо там, в приемном отделении, – нахмурился Клюквин. – Вот так и открылось мое персональное кладбище… Эх!

Было видно, что ему до сих пор больно вспоминать эту историю.

– Та медсестра, которая ее принимала, завезла каталку с бабулей в смотровую и ушла домой, потому что ее смена уже закончилась. Предупредить сменщицу о том, что в смотровой дожидается врачебного осмотра больная, медсестра забыла. Летний день, воскресенье, все на дачах, в городе – тишина и покой, госпитализаций нет. Дежурная врач и дежурные сестры занимались своими текущими делами, пациентка терпеливо ждала осмотра, но так его и не дождалась…

– А что показало вскрытие? – спросил Данилов.

– Вскрытие, Владимир Александрович, показало свежайший трансмуральный инфаркт миокарда. Надо ли объяснять, что виноватым в смерти больной оказался доктор со «скорой», то есть я.

– Почему?

– Причин тому, Фаина, было несколько. Во-первых, я по халатности не диагностировал инфаркта и оттого не госпитализировал больную в реанимационное отделение, куда ей была прямая дорога. Мои возражения о том, что инфаркт мог развиться уже в приемном отделении, отметались в сторону без обсуждения. Во-вторых, я провел госпитализацию с вопиющим нарушением правил, не сдав больную с рук на руки дежурному врачу. Возражения на тему, что больная все же была не брошена и не «скинута», как изволил выразиться главный врач, а поручена заботам медсестры приемного отделения, и что ждать чуть ли не час, пока где-то по больнице отыщут дежурного врача, «скорая помощь» вряд ли должна, тоже отметались в сторону.

– И тоже без обсуждения? – уточнил Данилов.

– Да, – кивнул Клюквин. – А тут еще и сын умершей, вернувшись на другой день с дачи, узнал, как его мать провалялась в приемном, и написал жалобу прямо в Главное управление здравоохранения Московской области. Жаловаться, так с помпой, на самый верх. Удивительно, что не в министерство.

– И чем же все закончилось, Анатолий Николаевич? – Ахметгалиевой не терпелось узнать развязку.

– Дело закончилось строгими выговорами по Управлению для меня и заведующего станцией. Захар Геннадьевич вдобавок получил предупреждение о неполном служебном соответствии.

– А врач, дежурившая в тот день в больнице, разве вышла сухой из воды? – не поверил Данилов. – И медсестра, забывшая передать больную, ничего не огребла?

– Представьте себе, – тряхнул седой шевелюрой Клюквин. – Ничего им не было. Совсем ничего.

– Так не бывает. – Ахметгалиева покачала головой. – Получать – так всем скопом. Что-то вы недоговариваете, Анатолий Николаевич…

– Дежурная врач «по совместительству» была тещей главного врача, а «забывчивая» медсестра – женой его то ли двоюродного, то ли троюродного брата, – ответил Клюквин. – Вот такие пирожки.

– И вы не оспаривали…

– Нет, Фаина, не оспаривал. Противно мне было влезать в эти дрязги. Поработал еще несколько месяцев и ушел в анестезиологи, благо подвернулась такая возможность…

– Можно к вам? – спросила ординатор Полосухина, открывая дверь.

– Нужно, – ответил Данилов. – Жду с нетерпением.

– Вот, пожалуйста.

На стол перед Даниловым легла история родов несчастной женщины.

– Можете поговорить с ней, – сказал Данилов в ответ на вопрошающий Нинин взгляд. – Пришла в себя, показатели стабильные, душевное состояние – сами понимаете… Так что не акцентируйте внимания на ненужном и ведите разговор осторожно.

– Я понимаю, – заверила Нина и вышла из ординаторской.

– Эх, молодежь! – Клюквин поднялся на ноги. – С вами хорошо, а дома лучше. Да и кот мой заждался уже.

Своего кота по имени Черчилль Анатолий Николаевич обожал настолько, что постоянно носил при себе его фотографию и с гордостью демонстрировал ее всем желающим. Данилов, хоть и не был страстным кошатником, не смог удержаться от восторга, увидев фотографию Черчилля. Кот был ухоженным, преисполненным чувства собственного достоинства, что бросалось в глаза даже на фотографии, а размерами своими больше напоминал рысь. Котище, настоящий сказочный Котофей!

Глава двенадцатая
Школа как она есть

– Мам, тебя наша классная просила завтра в школу зайти.

Никита не торопясь допивал апельсиновый сок, внимательно следя за тем, какое впечатление произвели его слова.

– Что ты натворил?

– Ничего. – Спокойствие сына показалось Елене притворным. – Почему я обязательно должен что-то натворить?

– Если ты ничего не натворил, то почему меня вызывают в школу?

– А кто сказал, что только тебя?

Подобная манера ведения разговора могла из себя кого угодно, а не только женщину, уставшую на работе от бесконечных вопросов и ответов.

– Никита! – Елена хлопнула ладонью по столу. – Перестань отвечать вопросом на вопрос и объясни нормально, по какому поводу меня вызывают в школу?

Никита поставил опустевший стакан на стол, прижал ладони к вискам и покачал головой. Жест обозначал нечто вроде «ох, как трудно разговаривать со взрослыми». Елена молча ждала ответа, только брови ее сдвигались все ближе. Высказав свое отношение к действительности, сын отнял руки от головы и доложил:

– У нас журнал пропал. Наш классный-распрекрасный журнал исчез.

– Ты к этому причастен?

– Нет, нисколько. Я не брал журнала.

– Честно?

– Ну ма-а-ам… – с укоризной протянул сын. – Я же сказал – не брал.

– Тогда почему вызывают меня?

– Вызывают всех, будет родительское собрание.

– Нет, с тобой говорить – никаких сил не хватит! – возмутилась Елена. – Ну скажи – зачем тебе понадобилось устраивать вечер вопросов и ответов вместо того, чтобы просто сказать: «Завтра у нас родительское собрание по поводу пропавшего журнала»? Разве ты не умеешь связно выражать свои мысли? Как маленький, честное слово!

– Я и есть маленький, – подтвердил Никита. – По ночам гулять нельзя, пиво нельзя, голосовать на выборах нельзя…

– И что же тебя больше всего огорчает?

Елена встала из-за стола и начала складывать в раковину грязную посуду.

– Конечно же то, что нельзя голосовать, – вступил в разговор Данилов. – Какие тут могут быть вопросы.

– Угу, – подтвердил Никита, вылезая из-за стола и занимая стартовую позицию у двери. – Ну, я пойду?

– Подожди! – остановила его мать. – Сначала скажи, во сколько у вас собрание.

– Это у вас, – поправил сын. – Нас не приглашали. В шесть часов.

– Ой, а у нас завтра совещание на Центре, – спохватилась Елена. – Я точно не успею. Еще не факт, что оно вообще к шести закончится…

– Я схожу, – вызвался Данилов. – У меня завтра обычный рабочий день, к шести в школу спокойно успею.

– Вот и хорошо! – обрадовалась Елена.

После того как Никита ушел в свою комнату, она сказала Данилову:

– И стоит ли собирать родительское собрание по поводу пропажи журнала? Заведи новый – да и дело с концом!

– Нет, – возразил Данилов. – Скажу тебе как сын учительницы: пропажа журнала – это чрезвычайное происшествие и геморрой в одном флаконе. Представляешь, какая морока для учителей его восстанавливать? Все оценки переносить из дневников и листов с контрольными работами обратно в журнал; а прогулы?.. Неизбежно возникают конфликты, ученики начинают доказывать, что у них была пятерка, а не тройка, и вообще…

– Значит, надо наставить всем пятерок! – Невозможно заведовать подстанцией «скорой помощи» без умения идти на компромиссы.

– Тогда журналы начнут пропадать постоянно, – рассмеялся Данилов. – Ну и возмутителен сам факт посягательства на школьную святыню. Он просто вопиет о возмездии, каковое и свершится завтра.

– Я сейчас поговорю с Никитой! – Елена домыла последнюю чашку и стала тщательно, «по-врачебному», вытирать руки полотенцем.

– Не надо, – возразил Данилов. – Он же тебе сказал, что не брал журнала.

– Нет, я чувствую, что он чего-то недоговаривает. – Елена швырнула полотенце на стол и вышла из кухни.

Данилов сварил себе кофе, после недолгого колебания, щедро плеснул в чашку коньяку, сходил в прихожую за свежим номером «Вестника анестезиологии и реаниматологии» и углубился в чтение. Он знакомился с таким интересным вопросом, как сравнительная характеристика анальгетического действия метамизола натрия и парацетамола, когда в кухню вернулась Елена.

– Кажется, он действительно не брал этот проклятый журнал, – доложила она.

– Я это понял еще полчаса тому назад, – хмыкнул Данилов. – Допрос с пристрастием мне не понадобился.

– Вова, ты там, на собрании, держи себя в рамках, – предупредила Елена, усаживаясь напротив, – наша классная руководительница полная дура, но Никите с ней еще не один год дело иметь. Так что, пожалуйста, будь посдержаннее…

– …не ошпаривай ее кипятком и не бей по лицу. – Данилов закрыл журнал. – Какие еще будут указания?

– Иметь при себе блокнот и ручку, чтобы записать важную информацию.

– Я в мобилу вобью, – пообещал Данилов.

– Собрание в кабинете истории на втором этаже. Я пойду, не буду мешать. – Елена покосилась на журнал, встала и ушла.

Данилов снова раскрыл «Вестник». Научные журналы он прочитывал полностью, от корки до корки. Даже в самой никчемной на первый взгляд статье могло быть что-то полезное.

Явившись утром на работу, Данилов первым делом заручился обещанием Ахметгалиевой «прикрыть» его в случае каких-либо непредвиденных ситуаций.

– Не волнуйся, Вова, – обнадежила Ахметгалиева. – К нам в гости вчера свекровь из Нижнего приехала, так что я не прочь две недели просто пожить на работе.

– Понимаю и сочувствую, – улыбнулся Данилов.

– Что ты понимаешь, – пренебрежительно махнула рукой Ахметгалиева. – Во-первых, у тебя никогда не было и не будет свекрови, а во-вторых, ты, невинная душа, и представить себе не можешь, что творится у меня дома. Для этого надо хотя бы представлять, какой ужасной моральной травмой для нижегородской татарки из приличной семьи является женитьба ее сына на безродной казанской оторве! Если бы я хотя бы была из Нижнего Новгорода… – выражение лица Ахметгалиевой на несколько секунд стало таким елейным, что Данилов не выдержал и рассмеялся, – то другое дело. Это сплошной Фолкнер – шум и ярость!

Ахметгалиева еще долго бы бушевала, изливая горечь, скопившуюся на душе, если бы ей не надо было идти на операцию.

Данилов давно заметил, что с подстраховкой рабочий день выдается самым обычным, без срывов, потрясений, срочных операций, затянувшихся родов и прочих поводов для задержки на работе. Если же страховать некому – все получается наоборот. Как ни старайся – раньше восьми вечера с работы уйти не получится.

На утренней конференции, после обсуждения всех внутренних дел взяла слово главный врач.

– Очередной скандал, доктора! – оповестила она собравшихся. – На этот раз отличился родильный дом при сто шестьдесят седьмой больнице!

Сидящие в зале заинтересованно умолкли. Сто шестьдесят седьмая больница когда-то считалась образцово-показательной и до сих пор гордилась былой славой.

Правда, Данилов в отношении этой больницы не обольщался после того, как около пяти лет тому назад одному из сослуживцев его матери, учителю физкультуры, там перелили кровь другой группы. Отличившийся врач-реаниматолог не только допустил вопиющую халатность, но и далеко не сразу обратил внимание на ухудшение состояния пациента.

В результате тридцатисемилетний мужчина выжил, но стал инвалидом второй группы. Что было с врачом, Данилов не знал – мать об этом не рассказывала.

Врачебные ошибки бывают разные – за некоторые осуждать нельзя, а за некоторые надо сразу судить. Переливание несовместимой крови относится как раз к тем случаям, когда виновные непременно должны быть наказаны.

– Роженицу, первородящую, со схватками, доставленную по «скорой» в приемное отделение роддома, отправили домой. Повторяю – со схватками! – Ксения Дмитриевна возвысила голос. – После осмотра врача! Та вернулась домой на такси и через час снова вызвала «скорую». Ее доставили в двадцать шестой роддом, где она через три часа родила! Непонятно – то ли на приеме сидел идиот, то ли просто вредитель. В департамент поступило сразу два сигнала – жалоба от мужа роженицы и докладная от руководства «скорой помощи». Можете представить себе, что теперь будет.

– Ничего не будет! – крикнул с места Клюквин.

– Почему? – удивилась главный врач и потребовала: – Обоснуйте, Анатолий Николаевич!

– Потому что главный врач сто шестьдесят седьмой больницы дружит с руководителем нашего департамента! – пояснил Клюквин. – Дадут выговор тому доктору, который на приеме сидел, – вот и все.

Клюквин привык говорить правду, невзирая на лица и ситуации. Если бы на «пятиминутке» присутствовал сам директор столичного Департамента здравоохранения Целышевский, Клюквин высказался бы куда резче.

Зал оживился и включился в обсуждение; кто-то соглашался с Клюквиным, кто-то – нет.

– Давайте не будем затягивать! – Ксения Дмитриевна постучала по столу, призывая подчиненных к порядку. – Я рассказала вам это не для обсуждения вопроса о том, с кем дружит Целышевский и с кем он не дружит. Я просто хочу еще раз напомнить всем прописную истину, которая гласит, что лучше десять раз необоснованно госпитализировать, чем один раз необоснованно отказать в госпитализации! Разве я когда-то наказывала кого-нибудь за перестраховку? В нашем деле всегда лучше перестраховаться! Вы меня поняли? Спасибо, все свободны.

Две операции, срочный (и совершенно не по делу) вызов в обсервационное отделение – вот и день прошел. В четверть пятого Данилов вышел из ворот роддома и зашагал к остановке. Времени было с избытком – можно даже ненадолго зайти домой.

Дома за уроками скучал Никита.

– Как зовут твою классную руководительницу? – Данилов еще вчера хотел спросить, но потом зачитался своим «Вестником» и забыл.

– Кочерга, – машинально ответил Никита, но тут же поправился: – Валентина Антоновна.

– А фамилия, наверное, Кочергина? – предположил Данилов.

– Кочеринская. И она дура. – Никита снова уткнулся в тетрадку. – Имейте в виду.

– Мне не привыкать общаться с дураками, – заверил его Данилов.

– Так вы же не психиатр.

– Я врач, и этим все сказано. – Данилов ушел в спальню.

Он достал из футляра скрипку, но сразу вернул ее обратно. Не стоит отвлекать ребенка от занятий. Тем более что времени оставалось мало, а обрывать игру Данилов не любил. Лучше было не начинать.

Никита и Елена нисколько не преувеличивали, когда называли дурой классную руководительницу Валентину Антоновну. Явный переизбыток макияжа в сочетании с укороченной «по самое никуда юбкой», блестящими колготками и розовыми туфлями, украшенными кокетливыми бантиками, Данилов еще мог списать на отсутствие вкуса. Однако стоило только Валентине Антоновне открыть рот, как сразу становилось ясно, что умом она не блещет.

– Вы настоящий отец Никиты или гражданский? – уточнила Валентина Антоновна, знакомясь с Даниловым.

Данилов с большим трудом удержался от смеха.

– Единственный, – стараясь быть вежливым, ответил он.

По старой школярской привычке он сел за самую заднюю парту, рядом с приветливо улыбнувшейся ему брюнеткой бальзаковского возраста и бальзаковской же комплекции.

– Вы чей папа? – поинтересовалась соседка.

– Никиты Новицкого, – ответил Данилов.

– А я – мама Кристины Галкиной.

– Я тут никого не знаю, – признался Данилов. – Но если уж знакомиться, то лучше по именам. Меня Владимиром зовут.

– А меня Юлией, – снова улыбнулась соседка.

Некоторое время они сидели молча.

– Начинаем! – оповестила классная руководительница. – Уважаемые родители, наше сегодняшнее собрание посвящено пропаже классного журнала. У кого-нибудь есть что сказать?

Около двадцати человек родителей – преимущественно женщины – молчали.

– А что мы должны говорить? – поинтересовалась высокая крашеная блондинка, сидевшая за первой партой в одном ряду с Даниловым. – Мой сын этого журнала в глаза не видел…

– И мой!

– И моя!

– И моя не видела! – зашумели родители.

– Ну, может быть, вы что-то слышали? – предположила классная руководительница.

– А почему вы решили, что журнал взял кто-то из детей? – пробасил плотный мужчина в форме МЧС с майорскими погонами. – Ведь мы даже не знаем, как исчез журнал. Может быть, это вы его куда-то задевали…

– Я не могу никуда «задевать» журнал! – возмутилась классная руководительница.

– Почему? – удивился майор.

– Потому что я педагог!

– Хорошее объяснение, – хмыкнул майор. – Тогда я заявляю, что моя Маша не могла взять журнал, потому что она – дочь офицера. Вопросы будут?

Собравшиеся дружно засмеялись.

– Прошу тишины! – взвизгнула классная руководительница. – Если журнал не будет найден, то отвечать за его пропажу будут те, кто дежурил в тот день – Боброва и Маляр.

– Что?! – Матери названных учеников вскочили на ноги, словно подкинутые невидимой пружиной.

– Что вы себе позволяете?! – воскликнула одна из них. – Почему моя дочь должна отвечать за ваш журнал?!

– Потому что дежурный отвечает за порядок в классе…

– Педагоги отвечают за порядок в классе! – В беседу на повышенных тонах вступила вторая родительница. – Интересно, что по этому поводу думает директор!

– Да что может думать директор?! – фыркнула первая. – Мы найдем правду выше!

– И верно! Развели тут тридцать седьмой год!

– В общем-то они правы, – сказал соседке Данилов.

– Да уж, – согласилась та. – Валентине Антоновне стоило бы думать, прежде чем говорить. Ведь журнал должны приносить и уносить педагоги. У детей своих забот хватает.

Через пять минут дискуссия пошла на спад: Кочерга признала свою неправоту.

Данилов решил, что на этом собрание закончится, но ошибся. Классная руководительница завела долгую песнь о дисциплине в классе, перечисляя нарушения, допущенные каждым из учеников. Данилов узнал, что Никита с приятелем пытались взорвать петарду на школьном дворе, но были замечены охранником, ввиду чего взрыв так и не состоялся.

– Валентина Антоновна преподает историю? – спросил Данилов у соседки, разглядывая учебные пособия, развешанные по стенам.

– Нет, английский, – ничуть не удивившись вопросу, ответила та. – Ее кабинет вечерами занят – там факультатив, поэтому мы собираемся где придется. А с предметом у нее интересно вышло. Вообще-то наша красавица преподавала ритмику, но потом переквалифицировалась в англичанку.

– Разве так можно? – удивился Данилов.

– Почему нет? – Соседка указала взглядом на классную руководительницу. – Доказательство перед вами. Надо сказать, что она поступила весьма разумно, ведь преподавать английский куда прибыльнее, чем ритмику. А вы сами не педагог?

– Разве похож? – Данилов никогда не думал, что его можно принять за учителя. – Нет, я врач.

– Ой, как здорово! – привычно восхитилась соседка и сразу же задала традиционный вопрос: – А какой вы врач?

– Хороший, – привычно отшутился Данилов. – Я анестезиолог.

Сообщать, где именно работает, он не стал, да соседка и не поинтересовалась, моментально утратив интерес к профессии Данилова.

Анестезиолог – непопулярная в народе специальность. Лечить не лечит, консультировать не консультирует, только наркоз дает. Какой-то неполноценный врач.

– А я тоже имею некоторое отношение к медицине, – сказала соседка. – Правда, очень далекое – работаю в фонде омээс главным специалистом. Канцелярская крыса. У вас, Владимир, случайно нет знакомого хорошего кардиолога? Мне бы мужа показать.

– Увы, нет, – покачал головой Данилов.

– Жаль, – вздохнула соседка и больше его не расспрашивала.

Данилов зарекся отправлять кого-либо на консультации к знакомым врачам после одного случая. Лет пять назад к нему обратилась соседка. Девушку внезапно начало регулярно тошнить, и ей захотелось провериться у толкового врача. Данилов направил ее к своему бывшему однокурснику Толику Гусеву, работавшему в консультативно-диагностическом центре при сто пятнадцатой больнице. Позвонил, договорился и предупредил, что не постороннего человека отправляет, а хорошую знакомую, чуть ли не родственницу.

– Все понял, – заверил Толик. – Пусть приходит. Сделаю все, что смогу, все будет в лучшем виде.

Толик подробно расспросил и осмотрел соседку, после чего составил ей чудесный план обследования, включавший консультации у восьми врачей разного профиля, кучу анализов, рентгенологическое и ультразвуковое исследования, кардиограмму и энцефалограмму. Все – «неофициально платно», причем по самым заоблачным расценкам. Сам Толик за осмотр, беседу и составление обследования, точнее, плана раскрутки клиента на деньги, взял пятьдесят долларов – работал ведь, старался.

Несколько ошарашенная соседка пришла вечером к Данилову и ударилась в слезы. Бедняжка решила, что Толик заподозрил у нее что-то очень серьезное и оттого собрался столь детально обследовать.

– Не реви, – попросил Данилов. – Нет у тебя ничего страшного. Лично я склонен думать, что или ты беременна, или у тебя небольшой гастрит.

– Странно, – удивилась соседка. – А Анатолий Николаевич про гинеколога ничего не говорил…

«Ясное дело, – подумал Данилов. – Решил сначала пациентку хорошенько растрясти, а потом, в конце, «обнаружить» у нее беременность. Это ведь гораздо выгоднее, чем сразу к гинекологу отправить. Ну Толик, ну жучила!» Данилов был шокирован таким нечистоплотным поведением не просто коллеги, а заранее предупрежденного приятеля.

Чувствуя себя виноватым в произошедшем, Данилов устроил соседке консультацию в центральной клинической больнице гражданской авиации, где у него работал другой однокурсник. Как он и предполагал, соседка оказалась беременной.

Толик нахально позвонил Данилову через несколько дней и поинтересовался, куда делась его соседка. Данилов, не выбирая выражений, высказал Толику все, что о нем думал, и с тех пор взял себе за правило никого ни к кому на консультации не отправлять. Разве что в особых случаях и к достойным, проверенным людям.

– Как собрание? – поинтересовалась Елена, едва Данилов вошел в квартиру.

– Нормально, – ответил Данилов, расстегивая куртку. – Классная и вправду дура, а журнал так и не нашли.

– А меня ругали? – высунулся в коридор Никита.

– Тебя – нет, – соврал Данилов.

– Врешь, наверное, – усомнилась Елена. – Чтобы наша Валентина Антоновна кого-то да не покритиковала!..

– Может быть, я прослушал. – Данилов прошел в ванную и начал мыть руки.

– А меня сегодня хвалили! – сообщила Елена, когда он пришел в кухню. – Есть будешь?

– Пару бутербродов с сыром. – Данилов взял нож и в два счета соорудил себе ужин. – Так за что тебя хвалили?

– За показатели и отсутствие жалоб.

– Быть тебе директором региональной зоны! – предсказал Данилов, надкусывая первый бутерброд.

– Не зоны, а объединения! – поправила Елена. – Учись говорить правильно.

– Слышала бы моя мама, как ее любимого сына учат русскому языку, – притворно вздохнул Данилов. – Слушай, Лен, а может, Никиту к матери в лицей перевести?

– Тебе так не понравилась школа? – Елена выложила в тарелку салат из морской капусты и выжала на него половинку лимона.

– Не понравилась, – подтвердил Данилов. – Но я действительно вел себя хорошо. Никому не нагрубил. Кстати, Лен, а я Никите знаешь кто? Гражданский отец!

– Логично, – одобрила Елена. – Ты же – гражданин. Это тебя Валентина так обозвала?

– Она спросила, какой я отец Никите – настоящий или гражданский.

На громкий смех Елены прибежал Никита.

– Анекдоты рассказываете?

– Нет, о работе разговариваем, – ответила сквозь смех Елена.

– А вот я, если бы был врачом, не стал бы работать ни на «скорой», ни в роддоме, – ни с того ни с сего заявил Никита.

От удивления Елена перестала смеяться.

– Почему? – спросила она.

– Это очень тяжелые и финансово невыгодные работы, – серьезно и, как показалось Данилову, чуточку снисходительно пояснил Никита. – Далеко не самый лучший выбор для врача…

– А какой он – самый лучший выбор? – заинтересовался Данилов.

– Пластическая хирургия. Вон Тауб пока работал пластическим хирургом, зарабатывал куда больше, чем у Хауса…

– Ты смотришь «Доктора Хауса»? – Глаза Елены сделались круглыми. – Разве я тебе разрешила?..

– Но ты и не запрещала, – пожал плечами Никита. – А потом, там нет ничего такого…

– И тебе это интересно?

– Конечно, мам, мне же хочется побольше узнать о вашей работе.

– По «Хаусу»?

– Ну не по «Интернам» же! – поморщился Никита. – А что вы улыбаетесь? Разве я не прав?

– Прав, – подтвердил Данилов. – Я и сам подумывал о пластической хирургии, пока не познакомился с твоей мамой.

– Какая связь между мной и мыслями о пластической хирургии?

– Я понял, что столь совершенную красоту мне создать никогда не удастся, и пошел в анестезиологи.