Текст книги "Доктор Данилов в Склифе"

Погудинский умер, а его жертва выжила – пролежала трое суток в реанимации, откуда ее перевели долечиваться во второе нейрохирургическое отделение.

Данилову о трагедии рассказал Агейкин. Утром, при сдаче дежурства.

– Что тут вчера творилось – ты не представляешь! Настоящие мавританские страсти…

Под конец рассказа в смотровую вошел Марк Карлович.

– Нет либидо без мортидо[5]5
  Мортидо – психоаналитический термин, означающий влечение к смерти. Зигмунд Фрейд писал: «Мы… пришли к необходимости различать два вида инстинктов: те, которые стремятся привести живые существа к смерти, и другие, сексуальные инстинкты, которые вечно стремятся к обновлению жизни и достигают этого». – Прим. автора.


[Закрыть], – заметил он. – Мороз по коже, честное слово. Я с Погудинским был знаком шапочно, но и предположить не мог, что он способен на такое. Мне он всегда казался совершенно адекватным…

– Берн[6]6
  Эрик Леннард Берн, настоящее имя: Леонард Бернштейн (1910–1970 гг.) – американский психолог и психиатр.


[Закрыть] писал, что ребенок в гневе способен кусать материнскую грудь до крови, – блеснул эрудицией Данилов, в студенческие годы увлекавшийся психоанализом. – В этом случае для удовлетворения мортидо используется тот же объект, что и для удовлетворения либидо, подобно тому, как мужчина убивает любимую женщину. А гнев бывает вызван обидой или лишением любви.

– Интересуетесь психоанализом? – уважительно поднял брови Марк Карлович.

– В прошлом, – ответил Данилов. – Но кое-что помню. Правда, сейчас уже сомневаюсь, что все в жизни можно списать на либидо и мортидо. Слишком уж просто тогда получается…

– А что такое «сложное», Владимир Александрович? Всего лишь совокупность случаев простого, не более…

– Мы на пятиминутку идем или нет? – напомнил Агейкин.

– Идем, конечно, – спохватился Марк Карлович.

Пока шли, он успел сказать Данилову:

– А знаете ли вы, что Берна на самом деле звали Леонардом Бернштейном? Он был тезкой…

– Главного дирижера Нью-Йоркского филармонического оркестра, – улыбнулся Данилов.

– Обожаю «Вестсайдскую историю»! Какой драйв! Какая экспрессия!

– Мне тоже нравится. – Данилов подумал о том, что история Ромео и Джульетты, имей она продолжение, вполне могла бы превратиться в фарс или в уже не романтическую, а брутальную трагедию.

Полюбила бы Джульетта другого (что вполне возможно, ей же было всего четырнадцать лет), Ромео вознегодовал и… Нет, представить его бьющим Джульетту о стену Данилов все равно не мог. А вот кинжалом заколоть – это пожалуйста…

– Нет, все-таки служебные романы никогда до добра не доводят! – Медсестра Таня сменила имидж – коротко подстриглась и перекрасилась из ослепительной блондинки в огненную шатенку. – На работе надо думать о работе…

При этом Таня так стреляла глазами в Данилова, приглашая дать оценку (разумеется, положительную) изменениям в ее внешности, что не было никаких сомнений – пожелай он, и служебный роман между ними разгорится немедленно. Ну, может, не прямо вот сейчас, но ближе к ночи – точно.

Данилову вспомнился один из соседей по родному Карачарову, который однажды посмотрел на него взглядом все знающего и все понимающего человека и сказал:

– Бабы все гадают, почему ты не женишься…

«Бабы», они же – ДОДС, добровольное общество дворовых сплетниц, сидели вместе с соседом на лавочке.

– А я говорю, зачем ему жениться, когда на работе полным-полно медсестер? – продолжил сосед. – Выбирай каждую ночь новую! Верно?

– Неверно, – ответил Данилов. – Во-первых, потому что у меня на работе не медсестры, а фельдшеры…

– Ну это дела не меняет…

– Во-вторых, ночами мы работаем, а в-третьих, не стоит жить стереотипами.

Сосед закончил восемь классов, всю жизнь занимался неквалифицированным физическим трудом, самообразованием себя не утруждал и поэтому насчет стереотипов ничего не понял.

– Не стоит думать, что все врачи живут с медсестрами, – пояснил Данилов. – А еще мы не пьем неразбавленный спирт и не нарезаем колбасу тем же скальпелем, которым вскрываем трупы. Может, кто-то так и поступает, но не все. А не женюсь я потому, что не хочу. Как захочу – сразу женюсь!

– Да я так… ляпнул, не подумав, – смутился сосед. – Не серчай…

Но, кажется, так до конца и не поверил Данилову. На этот раз Таня развивала свою мысль:

– Вот работай они в разных местах – и ничего бы такого не случилось! Расстались бы, и все. С кем не бывает…

– Не скажи, – возразила Людмила Григорьевна, протиравшая влажной тряпкой мебель в смотровой. – Что, он не мог к ней домой приехать и там такое сотворить?

– Захотел бы – смог, но может, и не захотел бы.

– Не понимаю я тебя, Тань. Мысль твою не улавливаю. Ясный пень – не захотел, так и не сделал бы…

– А вот Владимир Александрович меня понял! – Таня наградила Данилова совершенно незаслуженной улыбкой.

– Нет, – признался Данилов. – По-моему, «служебность» романа в этой трагедии никакой роли не играет.

– Играет!

«Какие же вы все непонятливые», – высветилось на мгновение в Танином взгляде.

– Ведь не исключено, что Погудинский дошел до ручки только потому, что над ним смеялась половина Склифа… – сказала она.

– Что-то не припомню такого, чтобы над ним, как ты выражаешься, пол-Склифа смеялась, – возразила Людмила Григорьевна. – Чего тут смешного? Над чужим горем грешно смеяться. Вот когда доцент Матанин зимой по двору в одних трусах бегал – над ним смеялись. Потому что смешно было.

– Закалялся? – предположил Данилов.

– Какое там! Новый год отмечал на работе, жарко ему стало, вот и решил освежиться. Я тут за полжизни своей чего только не навидалась…

В смотровой Людмила Григорьевна закончила уборку и переместилась в коридор.

– Вам так больше идет, – сказал Данилов, глядя на Таню.

В конце концов, если ты можешь одной фразой сделать человеку приятное, то сделай это. Твори добро, и воздастся тебе…

– Спасибо, Владимир Александрович, – совсем по-девичьи зарделась Таня. – Это меня мой стилист уговорил. Сказал: «Пока молода – экспериментируй с внешностью». Я и решилась. Правда, хорошо получилось?

– Просто замечательно, – ответил Данилов, думая о том, что подобно тому, как не осталось почти уже обычных институтов – все академии да университеты, так и исчезают парикмахеры, превращаясь в стилистов, визажистов и профессионалов «мэйк-апа».

Матушка, царствие ей небесное, предсказывала, что и школ не будет – все станут лицеями и гимназиями, но школы пока вроде как держатся, не сдают позиции, хотя и предметы в них появляются непривычные. Например, граждановедение. Не сразу и поймешь, что это такое. Хорошо еще «граждановодством» не обозвали. Вот смеху было бы.

– Рада, что вам понравилось, Владимир Александрович.

– Разве мое мнение для вас важно? Я же совершенно посторонний человек… – удивился Данилов.

– Посторонние люди говорят правду. – Таня улыбнулась во все свои белые зубы. – А близкие часто врут, чтобы не расстроить. И не такой уж вы посторонний, мы с вами работаем вместе, несколько месяцев в году здесь проводим…

– Как у нас с емкостями для анализов – все нормально? – спросил Данилов, переводя беседу в «рабочую плоскость».

– Нормально, – вздохнула Таня, – даже выше крыши.

«Я вам о чем, а вы мне про баночки для мочи и рвоты», – укорял ее взор.

– Люблю, когда есть запас, – ответил Данилов. – Я пока буду в ординаторской.

– Хорошо, Владимир Александрович, – деловито-сдержанно ответила Таня, про себя явно посылая бесчувственного доктора куда-то гораздо дальше ординаторской.

Данилов успел заварить чай, на дежурстве он заваривал чай прямо в кружке (не та обстановка, чтобы чайные церемонии разводить), но выпить не успел – приехала с «подарком» машина скорой помощи.

«Подарок» был помят и небрит, но даже с учетом этого выглядел впечатляюще. Дорогой костюм, дорогая обувь. Скромные на вид, но явно тоже не из дешевых часы. В ногах – небольшой черный кожаный портфель. И взгляд такой, какой положено иметь человеку с деньгами, – уверенно-снисходительный. Знаю, мол, что почем и всех вас трижды могу купить, не перепродавая.

Данилов таких субчиков недолюбливал, ему вообще не нравились самоуверенные нахалы, мерявшие все на деньги. Юнцам еще простительно заблуждаться, но этот был далеко не юнец – вон, голова в нескольких местах тронута сединой.

Бригада скорой помощи буквально лучилась счастьем. Толстый врач выглядел словно обтрескавшийся сметаны кот. А худой как скелет фельдшер (нарочно их, что ли, в пару поставили, для наглядного контраста) щерил в улыбке прокуренные зубы, отчего его сходство со скелетом только усиливалось.

– Отравление суррогатами алкоголя! – доложил врач.

– Какими на хрен суррогатами?! – немедленно возмутился пациент, пытаясь сесть на каталке. – Вы что говорите, доктор? Я суррогаты не пью!

«Сейчас начнет перечислять свои любимые марки», – подумал Данилов. По красной физиономии пациента и исходящему от него запаху было ясно, что употребил он прилично. Даже очень.

– И самые дорогие коньяки подделывают, – успокаивающе сказал доктор, придерживая пациента. – Осторожнее… Миша, помоги-ка!

Вдвоем с фельдшером они переложили пациента на кушетку, рядом фельдшер поставил портфель. Переложили, конечно, преждевременно, не дожидаясь, пока Данилов скажет, что принял его. Данилов возражать не стал – с кушетки свалиться труднее, чем с каталки. И не так опасно. А в случае чего – переложат обратно, никуда не денутся. Прошли те времена, когда «скорая» могла внаглую оставить привезенного больного в приемном покое, послав дежурного врача с его возражениями на три веселые буквы. Нынче за один такой эксцесс вылетишь с работы ласточкой. Вольной, беззаботной птицей.

– Взяли из офиса, праздник у них растянулся на несколько дней, – сказал врач «скорой» и, не дожидаясь, пока Данилов поинтересуется, с какой стати ему под видом отравления привезли банальный запой, добавил: – Также жаловался на преходящее резкое ухудшение зрения, вплоть до полной потери, кровь в моче, неукротимую рвоту. Так ведь, Алексей Елизарович?

– Так, – подтвердил Алексей Елизарович. – И еще вкус во рту неприятный, металлический, вроде ржавую железку сосал.

– А обычно какой? – поинтересовался Данилов.

– Что, не знаете, каково во рту с похмелья? – Взгляд пациента из снисходительного стал удивленным. – Как кошки насрали!

«Да, действительно, – подумал Данилов. – Ну ты и спросил, Вольдемар».

– Диабета в анамнезе нет, – добавил толстый врач.

Данилов был склонен подозревать, что преходящее ухудшение зрения, если таковое имелось, вызвано не столько качеством спиртного, сколько его количеством. Кровь в моче может оказаться последствием поедания винегрета – свекла, как известно, окрашивает мочу в красный цвет, ну, а насчет вкуса ржавого железа и говорить нечего. Но с другой стороны, нельзя отказывать в госпитализации, если ты на сто двадцать процентов не уверен в своей правоте. А вдруг и зрение пропадало, и кровь в моче была и есть? Действительно, разве мало подделывается дорогого алкоголя? Если вдуматься, то его подделывать не менее выгодно, чем гнать «паленую» водку. Объемы, конечно, меньше, но и навар с каждой бутылки не в пример выше. Да и сотрудники в супермаркете могут умело снять пробку, не откручивая ее, не деформируя и не царапая, выпить двадцатилетний французский коньяк (все ведь в жизни хочется попробовать, не так ли?), налить в опустевшую бутылку какой-нибудь бурды, закупорить по новой и выставить на стеллаже. Что – не бывает такого? Да сплошь и рядом!

– Оставляйте, Данилов принял.

– Автограф, пожалуйста.

Данилов расписался, подождал, пока Таня задаст несколько положенных при оформлении истории болезни вопросов, попутно узнал, что Алексей Елизарович работает генеральным директором на некоей фирме, в названии которой на полдюжины согласных звуков приходится один гласный, и приступил к осмотру.

– Татьяна, ты очень занята? – в смотровую заглянула старшая сестра приемного отделения. – Можешь зайти ко мне на минуточку?

– Иди, – разрешил Данилов. – Кардиограмму я сам сниму.

Налет на языке, слегка учащенный пульс, незначительное повышение давления, болезненность при пальпации в левом подреберье… Больше ничего при осмотре выявить не удалось. На кардиограмме ничего крамольного тоже не было – нормальная такая кардиограмма, дай бог каждому.

Вернулась Таня.

– Сколько можно перекраивать график! – возмущенно сказала она, но Данилов сделал вид, что ничего не слышит. Он не любил обсуждать посторонние проблемы, как рабочие, так и нерабочие, при пациентах.

Даже не то чтобы не любил, а считал недопустимым.

– У меня к вам такое предложение, Алексей Елизарович, – сказал он, когда пациент оделся и сел на кушетку.– Полежите сутки у нас в приемном отделении. Понаблюдаем за вами, «промоем» организм, окончательно определимся с диагнозом и решим, что делать.

– Какие могут быть варианты?

– Или положим вас в отделение, или, что наиболее вероятно, выпишем домой, убедившись, что вашему состоянию ничего не угрожает.

– Вы только убедитесь, – попросил пациент. – Я ведь приехал к вам не потому, что мне жить негде, а потому, что в этот раз почувствовал себя не так, как прежде. Реально – хуже почувствовал…

– Непременно убедимся, – пообещал Данилов. – И кардиограмму снимем в динамике, и вообще сделаем все, что требуется. Иначе для чего вас оставлять?

– Я вас отблагодарю! – пообещал пациент.

– Благодарности принимаются исключительно в словесной форме, – строго сказал Данилов.

– Как знаете. – Алексей Елизарович пожал плечами, словно хотел сказать, что набиваться со своей благодарностью не станет, его дело предложить.

– Тогда – пока все. – Данилов обернулся к Тане: – Проводите Алексея Елизаровича в палату, а я пока распишу назначения.

От кресла-каталки пациент наотрез отказался, сказав, что дойдет сам.

– Только в коридоре не падайте, – попросила Таня. – А то мне достанется…

– Падать я буду только на койку, – ответил Алексей Елизарович, подхватывая левой рукой свой портфель.

Смотровую он покинул твердым шагом, не шатаясь и не цепляясь за стену.

«Если не выкинет какого-нибудь фокуса – вечером выпишу, – решил Данилов. – Что ему у нас «в отраве» делать? Ну – перебрал, ну – запаниковал, бывает. Состояние стабильное, видит нормально, сейчас анализ мочи будет готов…»

Совместный осмотр с заведующим, контрольное снятие ЭКГ, повторные анализы… В обеих порциях мочи не оказалось ни белка, ни эритроцитов. Еще один довод за скорую выписку. Когда Данилов в очередной раз заглянул в палату, то увидел пациента спящим. Александр Елизарович негромко похрапывал, безмятежно раскинув руки. «Когда больной спит, и доктору спокойнее», – подумал Данилов, тихо закрывая дверь.

Вроде бы все было хорошо, но какая-то неясная тревога, предчувствие беды не покидало Данилова. Даже голова начала побаливать, сначала немного, а потом все сильнее…

Предчувствие сбылось около семи часов вечера, когда Алексей Елизарович проснулся и вздумал пересчитать имевшуюся при нем наличность. Гневно сверкая глазами из-под нахмуренных бровей, он появился на пороге ординаторской, в которой Данилов совмещал питье чая с чтением руководства по судебно-медицинской токсикологии, и заявил:

– Вы украли у меня деньги!

Вот так сразу, без предисловий. И еще указал на Данилова пальцем, будто в ординаторской был кто-то еще.

– Много? – поинтересовался Данилов, ставя на стол кружку.

– У вас еще хватает наглости спрашивать?! – заорал на весь коридор Алексей Елизарович. – Или вы забыли, сколько взяли?! Так я напомню – тридцать тысяч!

– Почему вы решили, что это сделал я? – так же спокойно спросил Данилов.

– Потому что больше некому! Кто мог залезть ко мне в карман, кроме вас или вашей помощницы!

– Что случилось? – на шум подошла Таня.

– Ничего не случилось! – передразнил ее пациент. – Только вот деньги мои украли!

– Кто украл? – не чуя подвоха, спросила Таня.

– Кто-то из вас, – усмехнулся обокраденный. – Больше ведь некому, посторонних вы сюда не пускаете.

– А когда вы в последний раз видели эти деньги? – спросил Данилов, продолжая сидеть за столом. – Сегодня у нас в отделении?

– Достаточно того, что я их вообще видел! Я держал их в руках! Они лежали в моем бумажнике! – Бумажник был немедленно вынут из внутреннего кармана пиджака и продемонстрирован. – А теперь их нет!

– Может, вы пройдете внутрь, присядете и мы спокойно побеседуем? – предложил Данилов. – Кстати, а вы не могли переложить ваши деньги в другое место? Например, в портфель?

– Я не собираюсь больше ни минуты оставаться здесь! – Алексея Елизаровича просто трясло от злости, и к конструктивному диалогу он был не только не расположен, но и не способен. – Я ухожу!

Он убрал бумажник обратно в карман, но с места не двинулся. Сверлил Данилова взглядом и чего-то ждал.

– Но ведь ваша одежда была при вас, – Данилов попытался воззвать к голосу разума, – так же, как и портфель. Когда же мы могли…

Одежда, обувь и кожаный портфель действительно оставались при своем хозяине.

– Вы могли сделать это, когда меня принимали, когда я ходил в туалет, когда я спал! Мало ли возможностей! Как будто вы не знаете!

– Я не брал ваших денег, – сказал Данилов.

– И я не брала! – дрожащим голосом сказала Таня. – И вообще – как вы можете так вот, без доказательств, обвинять людей в краже? Вам не стыдно?

– Это вам должно быть стыдно! – Алексей Елизарович продолжал топтаться на пороге, не иначе как опасался, что в ординаторской, да еще за закрытой дверью, коварные злодеи – Данилов и Таня – могут сотворить с ним что-нибудь непоправимое. – Я понимаю, вы уверены в своей безнаказанности! Вы знаете, что улик нет и доказать я ничего не смогу, ведь номера купюр у меня не переписаны! Извините, не имел такой привычки – номера переписывать! Но если я не могу обратиться в милицию, где меня поднимут на смех, это еще не означает, что вам все сойдет с рук!

Данилов молча слушал. К угрозам он привык еще в скорой помощи. Опять же недаром говорится, что лающая собака никогда не кусает. Пусть орет, зачем мешать? Выплеснет все эмоции, глядишь, и спокойно поговорить будет можно.

– Все в порядке? – За спиной Алексея Елизаровича появился охранник. Выглядел он слегка смущенным, наверное, оттого, что курил на улице и сразу не услышал шума.

– Все в порядке, – подтвердил Данилов. – У нас тут очень интересный разговор, можете поприсутствовать.

– Еще один сообщник! – констатировал обокраденный пациент, потрясая в воздухе кулаками. – Да, хорошо вы здесь устроились! Целая банда грабителей!

Охранник открыл было рот, но наткнувшись на предостерегающий взгляд Данилова, закрыл его. «Из воров мы уже превратились в грабителей, скоро и до убийц дойдем», – подумал Данилов.

Алексей Елизарович побесновался еще несколько минут, пообещал ославить Данилова, Таню и примкнувшего к ним охранника «на весь белый свет», пригрозил им небесными карами и ушел так же внезапно, как и появился. Даже не договорил до конца очередную тираду. Данилов с Таней решили, что беспокойный пациент ушел навсегда, но не успели они обменяться впечатлениями, как дверь ординаторской снова распахнулась.

На сей раз Алексей Елизарович прошел внутрь, поставил на стол, за которым сидел Данилов, свой портфель и достал из него блокнот и ручку.

– Я должен записать ваши фамилии! – известил он.

Данилов назвался, а Таня, ничего не говоря, ткнула пальцем в бейджик, висевший у нее на груди, и простояла не двигаясь, пока списывались данные.

Решительно щелкнув портфельным замком, Алексей Елизарович строго посмотрел сначала на Таню, а потом на Данилова и предложил:

– Может, вернете деньги по-хорошему? Тогда будем считать, что ничего не было.

– Не могу вернуть вам того, что не брал, – ответил Данилов.

– Я тоже не брала ваших денег, и возвращать мне нечего! – Таня скрестила руки на груди и гордо вскинула подбородок.

– Сволочи! Суки! Гады! – Алексей Елизарович сорвался на визг. – Будьте вы прокляты! Чтобы мои деньги вам впрок не пошли! Тьфу!

Плевок попал прямо в центр стола. Дверью Алексей Елизарович хлопнул так, что она чуть не слетела с петель.

– Силен мужик! – похвалил Данилов, доставая из ящика упаковку влажных салфеток.

– Владимир Александрович, – Таня прижала к груди обе ладони, – вы же не думаете, что я взяла эти деньги? Правда не думаете?

– Не думаю. – Данилов вытер плевок салфеткой, швырнул ее в корзину для мусора, достал из пачки другую и протер стол по новой. – Я вообще не люблю бездоказательных обвинений. Наговорить что угодно можно…

– Ему-то что – он шум поднимет, а нам расхлебывать…

– Что нам расхлебывать, Таня? – Данилов подошел к раковине и начал мыть руки. – Вы брали эти тридцать тысяч?

– Нет!

– И я не брал! Что мы можем расхлебывать? Наплюйте и забудьте. Пусть этот идиот говорит что хочет, нам до него дела нет. Мы его положили под наблюдение, он проспался, почувствовал себя лучше и свалил, вместо благодарности устроив нам скандал. Ну и, как говорится, скатертью дорога!

– Владимир Александрович, а как мы его уход оформим?

– Таня, вы что, первый день работаете? – удивился Данилов. – Так и оформим, как самовольный уход. Я напишу в истории, что он устроил скандал и покинул отделение. Чего нам бояться? Я с таким же успехом мог бы заявить, что он у меня украл сорок тысяч! И что тогда?

– Наверное, это «скорая» постаралась… – предположила Таня.

– «Скорой» он, скорее всего, сам заплатил, больно уж довольные лица у них были. И не забывайте, что он находился в сознании, как его незаметно обокрадешь?

– Может, сначала сильно пьян был, а пока везли, протрезвел…

– Давайте не будем гадать, хорошо? А то получается, что он обвинил нас, а мы обвиняем других… Некрасиво. Лучше пойдемте в палату. Убедимся, что он действительно ушел, и оформим историю, пока никто не поступил…

– А вы думаете, Владимир Александрович, что после такого… концерта он может остаться?

– Думаю не думаю, а убедиться надо.

Во время утренних докладов – в кабинете заведующего отделением и на пятиминутке – Данилов не только упомянул о скандале, устроенном пациентом, но и сообщил причину. Марк Карлович ничего не сказал, только рукой махнул, мол, бывает и такое, а на пятиминутке вообще никакой реакции не последовало. Выслушали, покивали, как обычно, и все.