Текст книги "Князь лжи"

Глава девятнадцатая

...Время, казалось, замерло. Освещение почти не менялось, и все изменения в окружающем мире сводились к перемещению красных пятен по зеленоватому небу. Иногда пятна набухали и увеличивались. Тогда их яркость возрастала, они становились алыми, насыщенно-кровавыми. Иногда – расплывались, цвет менялся до бурого или даже серого. Эдрик сказал, что по их движению можно определять время точнее, чем по положению звезд, но я не мог понять, произнес он это всерьез или шутил. Сидя на камне и задумчиво разглядывая мутные небеса над Слепой Горой, я думал о том, что моя жизнь похожа на одно из этих пятен: то яркость и власть, то истощение и бессилие. В конце концов все пятна распадались – или на части, вливаясь в другие сгустки, или окончательно превращались в серую муть. Вряд ли это можно считать хорошим предзнаменованием.

К сожалению, мне было нечем заняться, кроме разглядывания тошнотворных цветовых сгустков, перемещавшихся над моей головой. Пробежка по Мосту откладывалась почти на двое суток. Возможно, я должен сказать спасибо Фрембергу Либергхаму за то, что он не дал мне пойти на поводу у этой книжонки – и памяти Шальги Кермельта – но я не чувствовал благодарности. Я вообще давно ничего не чувствовал, кроме усталости. К черту Фремберга. К черту их всех...

Я не ел и не пил уже несколько суток, но об этом вряд ли стоило беспокоиться – мое тело и без того представляло собой, по сути, ходячий разлагающийся труп. Я медленно, но верно подходил к последней границе, за которой связь между душами разрывается, Холок остается на земле, Шэ распадается, Тэннак исчезает в породивших его стихиях, а Келат опускается вниз, во владения Князя Мертвых, чтобы очиститься от памяти и затем, спустя века, вновь вознестись наверх и соединиться там с зачатками душ еще не рожденного младенца...

Может, я бы и сдался, и не стал бы возражать против такой перспективы – в конце концов, все мы крутимся в колесе перерождений – но я слишком хорошо знал, что мне светит, если я перейду порог между жизнью и смертью. Каждый раз, когда я вспоминал о Ночной Тени, мир, уже готовый раствориться в тумане Мне-Все-Равно, мгновенно приобретал ясность. Тот ужас, который я испытывал при воспоминании о Тени – вот, пожалуй, единственное, что двигало меня вперед все это время, позволяло совершать подлости и убийства, не останавливаться не перед чем, лишь бы избежать слияния с ней... Я не перекладываю вину за то, что сделал, на Тень, я всего лишь рассказываю о своих мотивах. Страх – странная штука. Кого-то он подстегивает, переплавляясь в волю и ярость, кого-то обессиливает и сводит с ума. Всю жизнь я боялся быть слабым. Теперь, сидя на вершине Мирового Столба и перебирая в уме все свои преступления, я почти жалел о том, что страх не разрушил меня, но стал силой, позволившей мне пройти весь этот путь до конца... Почти жалел – потому что я лишь думал о том, как все неправильно повернулось, но никакого раскаянья не испытывал. Заглядывая в себя, я видел: мне не жаль никого из тех, чьи жизнь я забрал. Умом жаль – но и только. Сердцу все равно. Да будь иначе, я бы и не смог всего этого сделать, сломался бы где-нибудь по пути. Это сила?.. Нет, просто бесчувствие. Я чудовище? Да, наверное. По людским законам точно – да. Но как быть чудовищу в мире людей? Все знают, как поступать с чудовищами: их ловят, сажают в тюрьмы, казнят, иногда – расправляются еще до следствия и суда... Все понятно и правильно, так и должно быть. Но как быть, если чудовище – ты сам? Если, обращаясь к себе, ты видишь лишь тьму, и эта тьма тем гуще, чем глубже ты в себя заглядываешь?..

Нет, мне не жаль этих людей. Я убил бы вдвое больше, лишь бы избежать объятий Ночной Тени. Я знаю это, я говорил себе это уже тысячу раз. Но кажется, я никак не могу примириться с самим собой. Должен быть какой-то смысл, какая-то цельность – даже во тьме. Я выбрал тьму давным-давно – может быть, еще тогда, когда учился у ваги. Но что-то мучает меня, не дает успокоиться. Это не раскаянье, не сожаление, нет. Отсутствие цельности. Я слишком часто сравниваю себя с нормальным человеком, слишком часто предаюсь рефлексии. Пора бы уже бросить эту привычку. Действие, энергия – вот что является признаком жизни, признаком бытия. Только действие. Мысль бесплодна.

Я откорректировал некоторые заклинания, поддерживающие тело в работоспособном состоянии. Сигналы, свидетельствующие о голоде и жажде, я заглушил давно, вместе со способностью чувствовать запах и вкус. Вдыхать аромат собственной разлагающейся плоти я не имел ни малейшего желания. Нужно было сохранить кровеносную систему и мышцы, и именно их я и поддерживал чарами. О состоянии костей пока можно не беспокоиться – они начнут приходить в негодность еще нескоро. Нервная система постепенно выходила из строя, я по мере надобности заменял ее плетениями Тэннака, но особенных усилий на это не тратил. Лишняя чувствительность ни к чему. Сознание принадлежит Келату, а не серому веществу под черепной коробкой. Мозг выполняет роль посланца, принимающего указы Келата и передающего их Холоку, но эту же роль можно поручить и заклинательной системе, доводящей сигналы напрямую. Ничего хорошего из этой магической вивисекции выйти не может, но я не собираюсь жить с этим телом долгие годы. Мой путь – путь человека – подходит к финалу. Завтра начнется новая жизнь. Я надеюсь, что тяга к темному волшебству, которую когда-то пробудил во мне вага, обретет-таки наконец свою завершенность. Совсем не исключено, что причина смутного ощущения, которое беспокоит меня и которое я называю «отсутствием цельности», заключается в том, что мое место не здесь, не на земле, а где-то гораздо ниже – в Сеигбалаокхе или в Лекойтбалаокхгарбе, там, где среди скал из черного хрусталя скользят тени-ветра, и кадёты ведут беседы о волшебстве на языках, что ведомы только мертвым...

В этом безвременье мы провели... Вечность. Минуту. Может быть, час. Я не сразу понял, что изменилось. Показалось, что я оглох. Секундой позже понял, что нет: всего лишь стихли крики мучеников на Мосту. Эти вопли давно превратились в звуковой фон, на который ни я, ни Эдрик не обращали внимания.

– Закат, – сказал Эдрик, глядя, как затихают движения стальных игл Моста.

Это был последний вечер старого месяца. Мы молча смотрели на неподвижный путь. На Слепую Гору.

Прошло совсем немного времени, и иглы задвигались – сначала неуверенно, рывками, затем все пластичнее, быстрее. Это была завораживающая картина. Почти прекрасная. Дикие вопли истязуемых опять разорвали воздух. Поморщившись, я приглушил заклинание, регулирующее звуковые сигналы.

– Значит, если бросишься в Реку и останешься в живых – станешь бессмертным?.. – задумчиво, будто обращаясь к себе самому, произнес я. На самом деле, мне была любопытна реакция Эдрика.

Он отреагировал почти сразу.

– Забудь об этом. Ты не сможешь. Я уже говорил тебе об этом.

– Но ты не можешь быть уверен.

– Я уверен. Думаешь, Школа не проводила экспериментов такого рода? В Реку побросали столько неподготовленных людей, что ими можно было заселить небольшой город.

– И никто не выжил?

Эдрик покачал головой.

– Никто.

«Гуманисты, – подумал я. – Борцы за свободу человечества...»

– Я думал, вы хотите обрести силу анкавалэна, – произнес я. – А все обернулось банальным бессмертием. Сказал бы сразу. Все хотят стать бессмертными. Зачем тебе была нужна вся эта псевдобунтарская чушь?

– Это не чушь, – неохотно ответил Эдрик. Возможно, мне показалось, но я уловил в его голосе крупицу сомнения. Что-то изменилось после длинного разговора с Фрембергом Либергхамом. Эдрик сделался задумчив и молчалив. Впрочем, особо разговорчивым он никогда не был.

– А что?

Некоторое время он молчал.

– Это неудача, – произнес он наконец. Мне показалось, что я ослышался.

– Что – «неудача»?

– Бессмертие. Должно быть не так.

– А как?

На этот раз он молчал так долго, что мне пришлось повторить вопрос, прежде чем он соизволил ответить.

– По-другому. Другая рука.

– Я тебя не понимаю. Какая еще рука?

Он вздохнул.

– Что ты знаешь о бессмертии?

– Что это очень здорово.

– Я не шучу.

– Я тоже. Ну... наверное, то же, что и все. Бессмертные выходят из круга рождений-смертей. Они обладают огромным могуществом, хотя их способности весьма различаются. До встречи с тобой я и не знал, что бывают бессмертные... мечи-оборотни. Думал, они такие, как Фремберг... или, как боги.

– Считается, что существует три поколения бессмертных, – сказал Эдрик. – К первому принадлежат те, что были предвечно рождены Светилами. Ко второму – такие, как Фремберг. К третьему – такие, как я.

– Ты говорил, что у ваших... настоятельниц другие способности. Не такие, как у мужчин.

– Да, третье поколение довольно разнообразно. Все эти способности соответствуют предметам в руках Картваила. – Поймав мой вопрошающий взгляд, он объяснил. – Когда мы – тем или иным способом – подходим к бессмертию, наше сознание переносится в особое место, называемое Разбитым Храмом. Оно принадлежит Картваилу...

– Я думал, этого Лунного Князя давным-давно испепелило Солнце.

– Да, он лишен присутствия в мире яви, – Эдрик пренебрежительно махнул рукой, как будто речь шла о каком-то несущественном обстоятельстве. – Но он не перестал быть тем, кто он есть: стражем границ, хозяином рубежей. Поэтому, переходя грань между жизнью и бессмертием, мы неизбежно сталкиваемся с его присутствием и созерцаем Разбитый Храм, где стоит его статуя. Возможно, ты знаешь, что у Картваила шесть рук. Они олицетворяют все возможные формы бессмертия. Правая верхняя рука поднята над головой, и в ней Картваил держит чашу. Чаша соответствует силе первого поколения – тех, кого мы сейчас чаще называем «богами». Именно в чаше содержался анкавалэн до того, как боги утратили его. В левой руке, на уровне лица, Лунный Князь сжимает жезл. Это символизирует силу, которой обладают бессмертные чародеи, маги и мудрецы. Третье поколение – три руки на уровне туловища. Венец, маска и меч.

– И что это значит?

– Мне был дан меч. Получившего венец впоследствии назовут младшим богом или властителем демонов. Он становится богом того или иного места, управляя локальной областью где-нибудь в Верхних или Нижних Мирах. Получивший маску приобретает способность к трансформации. Он не привязан к какому-то определенному облику, как оборотень. Может стать чем угодно... Шестая, последняя рука – особенная. В ней ничего нет, и ее Картваил держит напротив груди, ладонью к себе. Никто и никогда не приобретал дар, сокрытый в пустой руке. Предполагается, что его получит тот человек, в котором раскроется сила анкавалэна. Поэтому последняя рука Картваила пуста: она лишь укажет на избранника, но ничего ему не даст. Конечно, никто не может знать точно. Это лишь предположение. Школа всегда ставила своей целью получить именно этот дар – дар, которого нет. Но пока – безуспешно. Маска, иногда венец, редко – меч. Три формы бессмертия, доступные для таких, как мы. Но как достичь нашей настоящей цели, мы пока не знаем. И никто не знает.

– И ты считаешь это неудачей? – Я покачал головой.

– Да.

– Мне бы твои «неудачи»...

Эдрик не ответил.

Потребовалось некоторое усилие, чтобы отвлечься от мыслей о бессмертии и вернуться к реальному положению дел. Хотя очень не хотелось этого делать. Мечтать о бессмертии так приятно...

* * *

– Пора, – Эдрик потряс меня за плечо.

Чуть менее суток я провел в состоянии, близком ко сну. Точнее было бы назвать это «беспамятством» – мое тело спать уже не могло, но чтобы не расходовать зря энергию, я ввел необходимые коррективы в поддерживающие заклятья, заморозив все протекающие в теле процессы. Мир погас, мысли остановились, время перестало существовать...

Теперь, пробудившись, я восстановил энергообмен. Самый долгий день в году миновал, солнце пошло на убыль, единственная стрелка на золотых часах, расположенных на вершине Слепой Горы, миновала черную трещину, делившую циферблат надвое.

Мост затихал. Длинные стальные иглы, прораставшие из тел, зашевелились при моем приближении, но неуверенно, словно не могли решить, нужно ли убивать меня или нет. Колдовским зрением я мог видеть потоки сил, окружающих Слепую Гору неким подобием заворачивающегося в спираль вихря. Здесь находился один из важнейших узлов мироздания, может быть, даже центр всей Сальбравы, и не существовало никакого волшебства, с помощью которого можно было бы перелететь через ров. Существовал только один путь, позволяющий проникнуть внутрь, и этот путь открывался два раза в сутки на считанные минуты.

– Ты ведь истратил почти весь свой «запас», так? – спросил Эдрик.

Я молча кивнул.

– Я тебе помогу.

– Но ведь...

– Это не помешает, не волнуйся.

Я ощутил прилив благодарности. Какие бы мотивы не заставили Эдрика отправиться со мной в этот путь, он здорово помог мне, и, наверное, мне стоило считать его своим другом. Как бы сильно его мозги не были промыты философией Школы Железного Листа, он вовсе не был таким бездушным типом, каким иногда казался. Надеюсь, я останусь в живых и у меня еще будет возможность его отблагодарить.

Как только иглы замерли, я, вскрывая последние запасники силы, прыгнул на Мост. Сапог впечатался в мокрую от крови спину, я перемахнул через несколько тел, приземлился на чей-то живот, выдавив из мученика стон боли, бросился дальше. Скользкие, полуживые тела, были не самой лучшей дорожкой для пробега; в любой момент я мог споткнуться, потерять равновесие и налететь на какой-нибудь тонкий стальной шип, пробивавшийся, словно диковинная травинка, из-под груды плоти, но я старался не задумываться об этом. Энергия бурлила во мне, тело казалось легким, как пушинка, движения были точны и стремительны. Я знал, что это состояние продлится недолго – почти все запасы я растратил вчера, пытаясь преодолеть заклятья бессмертного стража – и старался за отпущенное время пробежать как можно большее расстояние. Эдрика я не видел, но смутно ощущал его присутствие рядом с собой, справа... и сверху. Вероятно, он опять перешел в состояние клинка. Пока он просто был рядом, и ничего не предпринимал.

Хотя я бежал быстрее ветра, Игольчатый Мост, казалось, становился все длиннее и длиннее. Вероятно, так и было. Что-то странное происходило здесь с расстояниями. Мои запасы силы иссякали. Движения замедлялись. Краем глаза я заметил дрожание шипов – Солнце заходило, и они готовились пробудиться к жизни. Быстрее, еще быстрее... Я почувствовал, что начинаю задыхаться – тело не выдерживало такой нагрузки.

Я успел пробежать две трети пути до того, как истекло отпущенное время. Закат – которого в этом месте я все равно не видел – превратился в ночь, и Мост ожил.

Сначала он двигался медленно – иглы раскачивались, как трава на ветру, и слепо тянулись в моем направлении, но чем дальше, тем быстрее и увереннее становились их движения. Вопли мучеников обрушились на меня дикой, оглушающей какофонией. Тела задвигались, заизвивались, я несколько раз терял равновесие и лишь чудом избегал летящих ко мне игл. Мост тем временем пробудился окончательно. Я чувствовал: он хочет поймать меня, нацепить на стальной шип, насладиться моей болью. Игольчатый Мост – не механическое приспособление. Скорее уж, какое-то странное животное, порождение извращенной фантазии одного из тех богов, которые создали это место. Прямо передо мной, разрывая тела, вырастали новые и новые шипы, я перепрыгивал через них, но видел, что впереди меня уже ожидают такие же, перекрывая путь подобием решетки. Высверк над правым плечом возвестил, что Эдрик наконец включился в игру. Я услышал звон, и увидел, как прутья осыпались – самого движения клинка я не видел. Меч замер в двадцати шагах, ожидая, когда я доберусь до этого места. Я перепрыгнул обрезки прутьев. Справа и слева, одновременно, метнулись две длинные иглы – меч срезал и их тоже. Дальше, дальше... Какой-то человек – или демон – захлебнулся криком, когда я наступил ему на лицо. Маленький ровный участок – спина лошади в окружении человеческих тел – я взбегаю по шее, отталкиваясь от черепа, лечу вперед...

Внезапно все кончилось. Тел под ногами больше не было, я стоял на камнях. Громада Слепой Горы заняла полнеба. Игольчатый Мост позади. Я прошел.

Внутрь Слепой Горы вела пещера. Я находился, быть может, на расстоянии двадцати пяти или тридцати шагов от входа. Что там внутри, разобрать невозможно – между мной и пещерой пульсировало нечто вроде светящейся серебристой пленки, набирающей с каждым мгновением силу и цвет. Эдрик говорил, что внутри находится какой-то храм, посвященный всем богам сразу, а также – портал, который перенесет меня в любую из Сфер Сальбравы по моему желанию.

Но сначала...

Я шагнул к пленке.

Пленка приобретала подобие большого зеркала, чем ближе я подходил, тем быстрее шло его формирование. В переливающемся, похожем на серебренное море, отражении, я видел зеленовато-бурые небеса, и каменистую серую равнину, смутный образ Моста, себя самого, приближающегося к концу пути...

Нет.

Там был не я.

Я не сразу понял, что вижу в отражении. Фигура, которая двигалась мне навстречу, принадлежала кому-то другому. Она повторяла мои движения, но не слишком точно. Я замедлил шаг, но она продолжала двигаться с прежней скоростью. Это был... Мне показалось, я вернулся в один из своих снов – в кошмар, где я не был собой, а был кем-то другим... вернее – вместо меня был кто-то.

Рваная хламида, клюка в левой руке. На лице – маска. Нет, не так: лица нет, пустота под капюшоном, и на эту пустоту нацеплена грубая серая маска.

Слегка прихрамывая он (оно?) добрался до границы, разделявшей реальный мир и отражение. Я стоял в двух шагах – замер от ужаса, не понимая, что происходит. Зеркало вспухло, стало жидким, потом – сошло, как пена, пропуская это в наш мир. Не соображая, что делаю, я выставил перед собой руки, как будто бы так мог защититься от этого. Существо в маске протянуло свою длань. Я почувствовал прикосновение – холодное, как будто бы из меня вытянули что-то... Не энергию, нет... словно нечто неведомое пришло в равновесие, когда он прикоснулся ко мне...

Я услышал голос – бесполый, бесстрастный, механическое движение звука в застывшем воздухе:

– Ты помог мне вернуться. Я этого не забуду.

Глава двадцатая

Преображения не произошло. Пленка, отделяющая бывшее от небывшего, существующее от возможного, в которую должен был войти Льюис Телмарид для того, чтобы измениться, разорвалась изнутри. Тварь, которая вылезла в реальный мир, сильно – с точки зрения Эдрика – смахивала на какого-то демона, и в первые мгновения он полагал, что именно таким странным образом и совершается смена природы: одна сущность уже есть, вторая – еще не успела исчезнуть. Потом – почти сразу – он понял, что это не так. Что-то пошло неправильно. Или – правильно по каким-то иным, высшим закономерностям, но не так, как они предполагали. Человек не исчез, не перешел в это. Что-то приобрело существование, реальность изменилась, впустив новую сущность, но Льюис остался тем, кем был. Вот он – отшатывается, едва удерживаясь на ногах, от этого существа. Мембраны нет, есть Слепая Гора, демон в маске, умирающий человек и бессмертный.

Позже Эдрик жалел, что не перешел в меч и не попытался убить это сразу же. Неизвестно, сумел бы он достичь успеха, но тогда у него хотя бы был шанс. Он уверял себя, что попытался бы – если бы сразу понял, что это за тварь. Но существо, хотя в нем и ощущалось что-то необычное, не казалось чрезмерно грозным. Эдрик и предположить не мог, что не раз уже слышал об этом существе – о нем рассказывалось в древних легендах, оно упоминалось в притчах и нравоучительных баснях, его титулами пугали детей, его имя изрыгали в проклятьях...

– Пойдемте внутрь, – предложил Лицемер, и, повернувшись, вошел в пещеру.

Эдрик посмотрел на своего спутника. По лицу и движениям Льюиса было видно, что он выпал из реального мира, все его существо выражало ужас, он был полностью ошеломлен... Он перестал пятиться только тогда, когда Эдрик сжал его плечо. Похоже, Льюис не соображал, что за спиной – Мост, который мгновенно расправится со всяким, приблизившимся к нему в недозволенное время.

Льюис вздрогнул, судорожно оглянулся. Эдрик тряхнул его. Это привело колдуна в чувство.

– Это... это он... – заикаясь, чуть не плача, проговорил Льюис. В таком жалком состоянии Эдрик видел его впервые.

– Кто он?

Льюис судорожно сглотнул.

– Оно... существо из сна...

Все это напоминало какой-то бред. «Может быть, это Ночная Тень? – подумал Эдрик. – Тварь, которую он встретил в Морфъёгульде. Тайвэ мог ошибиться, и я – тоже. Возможно, все это время он был одержим, но Тень хорошо пряталась в нем...»

Он еще раз с сомнением взглянул на Льюиса. Тот казался совершенно раздавленным, опустошенным. Издыхающий, полубезумный старик... аромат разлагающейся плоти ударил Эдрику в нос.

«Интересно, – подумал Эдрик. – Кто разговаривал со мной все это время?.. Та цельность и воля, которые я видел в нем – кому на самом деле принадлежали?.. Человеку? Или демону?.. Кто почти стал моим другом?.. В ком я чувствовал равного себе? В человеке?.. Или?..»

Он посмотрел в сторону пещеры. Необходимо понять, что происходит. Он отстранил Льюиса с дороги и двинулся ко входу. Жалкий раздавленный человечек как-то разом вышел из фокуса его внимания. Эдрик должен понять.

Льюис беспомощно смотрел ему вслед. Он по-прежнему не мог оправиться от шока. Безумие жило в нем, до времени сдерживаемое стальной волей, но сейчас эта воля пропала, и голодные твари – осколки чужих Келат, подцепленных в Морфъёгульде, вырвались на волю. Все разваливалось на части. «Эдрик...» – за это имя он смог кое-как зацепиться. В хаосе, в который превратился его внутренний мир, это имя означало какую-то надежность, уверенную в себе силу. Он пошел за тел-ан-алатритом – слепо, не понимая что делает.

* * *

Клюка постукивала по камням. Каменный коридор, не такой уж и длинный, в конце – серебристая дуга портала. Непосредственно перед порталом коридор расширялся. Стены в этом месте были заставлены статуэтками и изображениями божеств. Это был храм Слепой Горы, который надлежало пройти, прежде чем получить право покинуть это место. Не доходя нескольких шагов до храма, Лицемер остановился.

Он вернулся.

Он снова жив.

Последовавший не испытывал счастья – способность отдаваться веселью или горю он утратил после того, как его обман раскрыли и сбросили с небес, сделали тем, чем он стал – но нельзя сказать, что он не был доволен. Был. После всех неудач, после стольких веков забвения... Наконец-то!

Он обвел храм взглядом. Все силы были представлены здесь, все олицетворенные энергии Светил. Все, кроме... таких, как он.

Левую стену делили между собой изображения Князей Тьмы и Лунных Владык – тех, кто остался в мироздании, кого не изгнали и не бросили в Озеро Грез. Здесь были и Австевер, и Князь Мертвых, и те братья Последовавшего – бывшие братья – которые признали власть Солнца в обмен на жизнь и частичку прежней власти...

Шаги за спиной...

– Повернись. Нужно поговорить.

Лицемер не пошевелился. Эдрик был бессмертным, но с точки зрения Лицемера – юнцом, мальчишкой. Не его появления ждал Последовавший.

Пока еще было время, он продолжил рассматривать храм. Перевел взгляд на правую сторону. Эту стену целиком занимали изображения Солнечных Князей.

Лицемер вспоминал.

Альгунт... Его было трудно обмануть на Острове Скрытого Яда. Все чуть было не провалилось еще во время второго прихода богов на Остров. Пресветлый Альгунт своим всевидящим зрением – даром Солнца верному рабу – едва не увидел пещеры, где дети Горгелойга укрывали растущего Солнечного Убийцу. Кукловод все же сумел обмануть его, заполнив Остров своими куклами. Альгунт испепелил их всех своим взглядом, но ребенка так и не нашел.

Судья Богов, Травгур.

Талья, Богиня Цветов.

Элайна. Гадина. К ней Лицемер не ощущал ничего, кроме ненависти. Как медленно рос Убивающий! Сколько сил потребовалось, чтобы ежечасно укрывать его от взора богов и самого Солнца! Сколько надежд возлагалось на него!..

Слишком медленно рос Убивающий, вызывавший все больше опасений даже у своих воспитателей. Сознание его долгое время оставалось неизменным, проходило столетие – а ребенок взрослел ровно на год. Сила же его прибывала с каждым часом. Откуда черпал он ее? Лицемер не знал. В точности этого не знал никто, кроме Горгелойга, творца Солнечного Убийцы.

Убивающий, испугавший Князя Мертвых, избегнувший взгляда Альгунта, убивший навсегда Маркиша-Борца, разрушив само сосредоточье воли – Живой Алмаз – Солнечного Бога, оказался в плену первой же улыбки Элайны, Чарующей Танцовщицы. За века Последовавшим удалось сформировать в сгустке смертоносной силы, которой был Убивающий, некое подобие сознания, личность, способную этой силой управлять. Таким образом они надеялись использовать Убивающего для уничтожения Солнца – и только. Они не хотели дать этой силе разлиться и поглотить все сущее. Но это и сделало его уязвимым. Элайна поймала душу юного бога в свои сети – ей, обладавшей схожими с Лицемером способностями, сделать это было совсем не трудно.

Ребенка заточили совсем недалеко – Лицемер знал, что стоит буквально на крыше его усыпальницы. Мировой Столб – место, откуда открываются все миры, темно-серая колонна, игла в сердце Сальбравы, пронзающая мироздание от Дна до Эдема, от яви до Страны Неувиденных Снов – Мировой Столб был не более чем гвоздем, вбитым богами в гробницу Убивающего. Убивающий покоился под Столбом, но путь к нему был закрыт. Сам по себе Лицемер был лишен каких бы то ни было талантов и атрибутов вроде всевидящего зрения Альгунта или жезла Осалогбора, разрушающего любую преграду. Лицемер заимствовал чужие таланты, когда надевал чужие лица, но Озеро Грез лишило его всех прошлых обличий. Он мог бы начать Игру с Эдриком – маска клинка-оборотня была бы не так уж плоха для начала, но Игра требует времени, а сейчас вот-вот должна была появиться настоящая цель.

– Если хочешь жить, тебе придется ответить на мои вопросы, – ровным голосом произнес Эдрик.

Лицемер хотел улыбнуться – но не смог: непослушные каменные губы не складывались в улыбку. Как забавно – мальчишка пытается ему угрожать. Это могло бы стать началом красивой, быстрой партии. Но...

Он обернулся – не из-за Эдрика. Спотыкаясь, в пещеру вошел Льюис. Его взгляд блуждал, дрожь сотрясала тело. Он казался больным животным. Страдание без разума, чувство без понимания. Жалкое существо.

– Тебя нужно уберечь, – почти ласково произнес Лицемер. Он знал, что сейчас Льюис не поймет его, хотя и услышит. Но позже это, возможно, будет иметь значение. А возможно, и нет. – Сейчас станет немного шумно... и ты можешь пострадать.

Он произнес несколько слов на Истинном Языке. Этой магии лишить его не мог никто, хотя было время, когда боги и полагали, что отняли у него всю силу. Повинуясь жесту Последовавшего, Льюис поднялся в воздух и поплыл по коридору. Когда он поравнялся с Лицемером, тот сделал резкое движение клюкой – Льюис, по-прежнему невесомый, кувыркаясь, полетел в сторону портала. Когда он пересекал пространство между изображениями Князей Света и Тьмы, у него ясно возникло ощущение присутствия каких-то сил или существ, но он, лишенный разума и воли, не был способен к ним обратиться – даже мысленно. Пространство внутри округлой серебристой арки портала было заполнено мерцающим переливающимся светом, Льюис влетел в него и... пропал.

Лицемер едва успел обернуться, чтобы встретить атаку стража. Фремберг материализовался в пещере за миг до того, как Льюис скрылся в портале, драгоценный жезл прыгал в его руках. Свет залил все вокруг, казалось – высветил Слепую Гору насквозь; чувствуя нагнетаемую в жезл силу, Эдрик внезапно осознал, что стоит между бессмертным волшебником и демоном в маске. Он прыгнул в сторону, прижался к стене.

Раздался режущий свист, а затем грохот. Луч света, ударивший из жезла, исказился и обрушился не на Лицемера, а на храм за его спиной. Во вспышке исчезло все, гора содрогнулась. Сквозь клубы поднятой пыли Фремберг разглядел сутулую фигуру с клюкой... и разрушенный храм.

– Благодарю, – сказал Лицемер, и в его голосе явственно слышалась насмешка. – Как бы еще я мог это сделать?..

Фремберг хотел закричать от ярости: он понял, что только что произошло. Храм являлся последней преградой: боги какой-то крошечной частичкой себя присутствуют в освященных изображениях, и они могли ощутить возвращение того, кого некогда низвергли. Инстинктивно Фремберг насытил жезл новым пучком силы; найдись у него время оценить ситуацию, он понял бы, что это бесполезно. Перед ним стоял не призрак Темного Князя, а сам Князь, во плоти, и противостоять ему в волшбе мог только равный. Лицемер пользовался магией высшего порядка: Истинной Речью творился мир в первые его дни, когда в слова, как в формы, отливалась божественная сила анкавалэна. Дети Светил знали этот язык полностью; он был тем языком, на котором они, стихии и силы мира, говорили между собой – Фрембергу же, обретшему бессмертие немногим более ста лет тому назад, было ведомо лишь несколько Имен, одно из которых было его собственным. Разум чародея судорожно метался в поисках выхода. На какой-то момент он потерял себя. Он хотел обратиться к властителям Сальбравы: может быть, они услышат его крик. Он мог ненавидеть их, называть их тиранами, мечтать о мятеже, но, оказавшись наедине с Темным Князем, был готов целовать ноги Солнечным Богам, лишь бы они спасли его. Для гордости не осталось места, сердце затопил дикий, почти животный ужас: он знал, что Лицемер способен сотворить с ним нечто много более худшее, чем смерть... Он искал слова молитвы, выученные давным-давно, еще в детстве, когда он был человеком, но они не приходили на ум: повзрослев, Фремберг слишком хорошо постарался забыть их, ведь он полагал, что бессмертие делает его равным богам, вознося над человеческим стадом. Его возмущало, что боги – в лице своих посланников – считают его чем-то мало отличающимся от этого самого стада; теперь же он был готов принять эту роль, готов на все что угодно, лишь бы спастись.

Он вдруг увидел Лицемера рядом с собой, совсем близко, Последыш будто бы обнимал его, заглядывая в глаза.

– Поздно, – произнес Лицемер, и в его голосе Фремберг услышал удовлетворение. Маска покрылась каким-то подобием копоти, налет посветлел, потек, как воск, принимая новую форму... форму, в которой Фремберг узнал...

Найдись у него еще несколько мгновений, он, может быть, сумел бы понять, что его страх, внутренний надлом, сделавшие его готовым на все ради спасения, – не принадлежат ему, отчаянье внушено извне. Вернее – не принадлежали; но Фремберг принял их как свои, и они стали его частью. Лицемер сломал его волю, переломил внутренний стержень, как сухую тросточку. Он начал Игру по своим правилам и закончил ее так и тогда, когда ему было нужно.