Текст книги "Князь лжи"

– Я подозревала, что ты очень-очень необычный человек, – сказала Вельнис после боя, когда они отдыхали, заняв места на запыленной скамье за древним столом. – Я знаю, что могу, а чего нет. Я могла бы и сама служить телохранителем князю...

– Я думал, ты служишь княжне.

Она кивнула, чтобы скрыть улыбку.

– Ты не камеристка, – заключил Эдрик. – Ты...

– У меня много обязанностей, – оборвала она его размышления. – Но сейчас мы говорим не обо мне. Я могла бы стать личным телохранителем князя... или самого короля. Я знаю, что была бы лучше многих. Но ты... Ты лучше всех.

Эдрик не стал спорить. «Все-таки, надо было поддаться... – с тоской подумал он. – Позволить ей победить... Нет. Не надо было вообще устраивать эту дурацкую “тренировку”».

– ...ты очень необычный воин, – продолжала Вельнис. – Знаешь «средний стиль» в совершенстве. Ты как будто бы дышишь им, живешь им... Где так учат?.. Кто тебя учил?

– Все понемногу, – туманно ответил Эдрик на второй вопрос для того, чтобы вовсе не отвечать на первый.

– В бою ты словно читал мои мысли...

«Не твои, а твоего меча», – с иронией подумал он. А вслух сказал:

– Не преувеличивай. Это просто опыт. И язык тела. Твое тело само говорит, какое движение сделает.

– Я бы хотела научиться этому языку...

– Учись. – Он пожал плечами. – Понимание придет с опытом.

– Не хочешь помочь мне в его приобретении? – Вельнис улыбнулась.

– Увы. При всем желании не могу стать твоим учителем.

– Почему?

– Штаны в библиотеке я просиживаю не ради собственного удовольствия. Кроме того, я плохой учитель.

– Жаль.

– Впрочем, – Эдрик обвел глазами комнату, в которой они сидели. В потоках света, сочившегося из бойниц, кружились частички пыли. – Можем встречаться здесь... иногда. Если хочешь.

– Хочу.

Глава восьмая

Первый из трех странных снов, приснившихся мне на пути в Рендекс, я увидел на следующую ночь после того, как пересек границу Витхаллабреского Княжества. Игра в прятки с блюстителями порядка задержала меня на несколько дней, но и позволила выжать из душ этих растяп солидный объем силы. Когда они наконец сообразили, что в этой игре преследуемый и преследователи меняются местами слишком легко, то разом утратили большую часть своего служебного рвения. Вместо поисковых рейдов по лесам теперь они скапливались в поселках и городках, намереваясь устроить в ближайшем будущем крупномасштабную облаву. Но, пока они стягивали силы и готовилась к сему мероприятию, я сумел выскользнуть из оцепленного региона и повернул на запад, к Экфорду – я и так слишком сильно забрал к северу во время беготни по лесам. У меня появилась хорошая лошадь – пегая кобыла, позаимствованная у командира патруля. Возможно, он был неплохим бойцом, но мне так и не пришлось это проверить. Я приказал его сердцу остановиться, вогнал кинжал в бок второму патрульному, а третьего, перетрусившего юнца, вовлек в Игру. Он слишком испугался, совсем потерял себя в страхе. В таком состоянии нетрудно было зацепить его и выпить...

В седельных сумках нашлось немного мяса и хлеба, что оказалось весьма кстати – я не ел уже два или три дня. В одной из трофейных фляг плескалось не вода, а пиво, и я не стал проявлять чрезмерную брезгливость. Лошадка, прежде принадлежавшая командиру, отнеслась ко мне поначалу враждебно и даже, выказывая норов, пыталась размозжить копытами голову. У меня не было времени уговаривать ее по-хорошему и, потому, чтобы побыстрее создать между нами хорошие отношения, пришлось пожертвовать частицей вытянутой из мальчишки силы. Лошадь, из-за ее пестрой расцветки, я назвал Ягодой, и, как выяснилось, был дважды прав – она обожала землянику...

На следующую ночь... Я остановился всего на несколько часов – в основном ради того, чтобы не загонять лошадь. По дороге я отнял еще несколько жизней и теперь они бурлили во мне, наполняя тело выносливостью и силой. Очень скоро эта энергия испарится, уйдет, но пока она со мной, я не уставал и не испытывал нужды ни в пище, ни во сне.

Я думал, что слишком возбужден, чтобы заснуть, но стоило мне опуститься на землю, закрыть глаза и расслабить мышцы, ощущая лопатками и затылком шершавый ствол дерева – как разум вдруг погрузился в странную дремоту. Как будто бы я отделился от своего тела: я был слаб и истаивал, исчезал – в то время как тело бурлило от переизбытка энергии. Между моментом, когда на меня навалилось это странное состояние и до того, как я исчез «окончательно», я ощущал ужас перед наступающим небытием – ужас, слабеющий по мере того, как меня оставалось все меньше. После Бэрверского холма все мои сны стали кошмарами: оскаленные морды, горы трупов, пожирающие плоть насекомые, затягивающая болотная трясина – в общем, полный набор. Центральным мотивом всех этих страхов, их содержанием, всегда было одно и тоже – ощущение потери себя, распад «я», забвение и угасание личности. Безразлично, как это выражалось – в образе трупа, закопанного под землю и медленно сжираемого червями; в образе беглеца, разрываемого на части одичавшей стаей собак, или как-то еще – центральное ощущение всегда оставалось одним и тем же. Я исчезал, переставал быть и это было ужаснее, чем любая пытка. Страх телесной смерти можно преодолеть, но ужас перед распадом собственной воли, своего «я» преодолеть невозможно. В этом – причина того, почему я отнимаю чужие жизни так легко, без всякого внутреннего протеста – я знаю, что если не сумею собрать силу, если не достигну Слепой Горы или не преодолею моста, ощетинившегося стальными иглами – тварь из Морфъёгульда придет ко мне и то, что терзает меня во снах, станет реальностью.

В ту ночь не было образов, никаких собак или червей, все произошло слишком быстро. Чистое ощущение угасания «я» – и столь же чистый, слабеющий с каждым мгновением ужас. Но потом, когда черта пересечена, когда меня уже нет... потом... пришло одно видение.

Я стоял в ослепительном мире.

Вернее...

Не я. Кто-то другой. Существо, воспринимавшее мир совершенно иначе, чем я. Действующее в иной системе координат. Вообще – другое.

Я как будто смотрел его глазами. Как будто бы где-то подобрал крошечный кусочек чужой памяти. К чужим воспоминаниям мне не привыкать, но все осколки чужих Келат, что влились в меня на Бэрверском холме, принадлежали людям. Это воспоминание – нет.

И все же, чтобы как-то передать его содержание, мне придется прибегнуть к образам и понятиям человеческого мира. Иначе – я просто не представляю, как об этом рассказать.

Итак, он стоял в невыразимо красивой, ослепительной стране. В месте, целиком состоявшем из света. Он был не один – рядом находились те, кому принадлежал этот свет. Могущественные. Сильные. Прекрасные.

Он был пленником, но не испытывал перед ними страха. Он знал, что ему не на что рассчитывать. Они лишили его свободы, оградили его силу, но ненависть, которую он испытывал к ним, не стала меньше. Потерпевший поражение, окруженный светом и огнем, он не вымаливал прощение и не надеялся на милость. Если бы он мог, то уничтожил бы их всех, до единого – пусть даже в итоге погиб бы весь мир. Уничтожил даже ценой собственного бытия.

Такова была его ненависть.

...Он презрительно улыбнулся, когда они заговорили о чем-то, предполагавшем их общее родство. Имелись причины, заставившие их смягчить наказание. Он был готов разрушить все ради мести, но они, победители – нет. Его наказание не включало – пока не включало еще – лишения жизни, но... Он перестал улыбаться, когда ставший тяжелым, как молот, свет смял его и бросил вниз...

Боль... Горело лицо, горло, глаза, внутренности, пылало в огне все его/мое существо... Как падающая звезда, он/я пронизал сферы, в стремительном падении оставляя на них частицы своей души, кровь своего тела...

...Темнота... Где я?.. Я словно выплываю на поверхность из мрака, в котором пребывал века. Вокруг иной мрак, и страх поселяется в моем сердце. Я рожден тьмой, и знаю, что в темноте должен видеть лучше, чем где-либо еще, но здесь... не вижу ничего.

Неужели я ослеп?.. Я судорожно касаюсь своего лица – лица, которое так легко изменялось, когда я хотел этого... И чувствую каменную маску – спекшийся, еще горячий камень... Я хочу кричать, но не могу – не раздвигаются непослушные твердые губы...

...Я поднимаюсь. Как они милосердны! Оставили жизнь, лишив всего остального...

Напрасно.

Ненависть вспыхивает, встает над миром, подобно тяжелой жгучей волне. Я выберусь отсюда. И когда окажусь на их месте – на месте победителей – то не повторю их ошибки...

Через два дня я остановился на ночлег в замке Рэйнфлик. Старый барон не был богат, замок, окруженный болотами и лесами, давно требовал ремонта. Как часто бывает в глуши, разница между высокорожденными и простолюдинами не была как-то особо заметна: тут не водилось роскоши, которая могла бы отличить первых от вторых. Пища – простая и сытная; господа и слуги ужинали за одним большим столом в общем зале. Меня, как гостя, усадили где-то посередине; увидев, что я не слишком-то разговорчив, вскоре перестали приставать с вопросами. Старый барон, похоже, страдал от какого-то недуга: он передвигался по замку с трудом, одной рукой опираясь на трость, второй – на плечо слуги. Его дочка – не старше двадцати-двадцати двух лет – была весьма собой недурна; если бы она улыбнулась за ужином хоть раз, я бы назвал ее красавицей. Но она не улыбнулась. Переживала из-за отца?.. Нет, не думаю. За ужином они не сказали друг другу ни слова.

В другое время я бы не стал гадить в доме, где меня приютили, но куш был слишком велик, и потому пришлось отбросить сантименты. Баронова дочка обладала врожденным Даром, но пользоваться им, похоже, не научилась. Я выжимал чужие Шэ, чтобы дисцилировав их, преобразовать и сохранить крошечную частицу колдовской силы. Здесь же, в случае успеха, я мог получить чужой Тэннак. За ужином я размышлял, какой тактики придерживаться, но никаких гениальных идей у меня не появилось. Слишком мало информации, чтобы составить хоть сколько-нибудь определенный план для предстоящей Игры. Оставалось только положиться на импровизацию.

Я могу сомневаться до начала действий и после того, как все закончилось, но решив что-либо, я уже не сомневаюсь и не терзаю себя до тех пор, пока все не закончится – как бы неприятно мне не было то, что я делаю. Я отодвигаю эмоции в сторону и осуществляю задуманное, всем сердцем веря в то, что я делаю – правильно и необходимо. Неуверенность открывает дорогу слабости и ошибкам, и в конечном итоге ведет к поражению. Свои приоритеты я определил давно; жалость и сострадание могут сколько угодно стучаться в двери моего сердца – но пока я не осуществлю то, что задумал, я не впущу их. Потом – может быть. Но не сейчас.

Задача номер один заключалась в том, чтобы застать баронессу одну, но я не представлял, как это осуществить. На одно только волшебство я не мог полагаться – магию следовало применять выверенно и точно, только для того, чтобы поставить в Игре последнюю точку. Если я воспользуюсь ею слишком рано, баронесса Лакайра Рэйнфлик почувствует ее и насторожится – и Игра будет сорвана, даже не начавшись.

После ужина, когда все в замке готовились ко сну, я отловил служанку и попросил передать баронессе, что у меня есть послание, предназначенное для нее лично. Я уже знал – успел выяснить у слуг, что баронесса не замужем – но наверняка у этой красавицы был любовник или хотя бы воздыхатель, который мог бы время от времени отправлять ей любовные послания; а если не имелось и такового – одно только любопытство должно было заставить ее выяснить, от кого это письмо.

Вскоре меня пригласили в личные апартаменты баронессы Лакайры. Две служанки, присутствовавшие здесь же, служили чем-то вроде обязательного приложения к беседе.

Войдя, я, как и положено, поклонился. Баронесса коротко кивнула. По видимости, она ждала, что я сам сообщу о своих целях, и мое молчание вызвало в ней явное неудовольствие.

– И? – нетерпеливо бросила Лакайра. – Мне сказали, что у вас что-то для меня есть.

И протянула руку в требовательном жесте.

Я снова поклонился.

– Это так. – Я посмотрел по очереди на служанок, занимавших места справа и слева от своей госпожи и прямо-таки сгоравших от любопытства. – Но мне было приказано передать послание вам наедине.

Служанки посмотрели на меня так, что я понял: с этой минуты у меня появилось два новых смертельных врага. Эта мысль меня позабавила, и я с трудом смог удержаться от улыбки.

– От кого оно? – холодно спросила Лакайра. Я промолчал, снова посмотрев на служанок.

В принципе, она могла вышвырнуть меня за дверь, и это была бы первая партия, которую я проиграл. Но я поставил на женское любопытство и не ошибся.

– Клия, Сагрин. Оставьте нас. – После короткой паузы благоразумно добавила: – Но будьте поблизости.

Служанки вышли – это было уже кое-что, хотя я не сомневался, что они будут подслушивать у двери. Но это уже не имело значения – в те несколько секунд, которые понадобились женщинам, чтобы покинуть комнату, я понял, что буду делать и как. Это было нечто вроде вдохновения – впрочем, следует признать, что все или почти все мои партии начинались так.

Баронесса была молода, красива и явно скучала в этой глуши. Не может быть, чтобы она не была ни в кого влюблена. У нее могла быть обыкновенная интрижка, а могли быть и весьма возвышенные чувства... скажем, в отношении какого-нибудь придурковатого рыцаря, отправившегося совершать героические деяния во славу своей возлюбленной. Могло быть что-то еще, но что-то наверняка было: молодым людям естественно влюбляться. Возможно, ее возлюбленный существовал только на бумаге или в воображении. Это неважно. Это – тот ключ, который откроет ее для меня.

– Я жду, – напомнила баронесса, разглядывая меня.

Я провел рукой по лицу. Настало время волшебства, и свитая из чар сеть наваждений оплела ее разум. Я рисковал, но ее врожденный талант не был огранен должным обучением, она не умела толком пользоваться своим Даром и не смогла защититься – потому только, что не понимала происходящего и не подозревала, что нуждается в защите.

Когда я опустил руку, то увидел ее глаза – распахнутые, пораженные... На лице – растерянность, боль, недоверие.

– Малкриф?.. – Она медленно встала, не сводя с меня взгляда... вернее будет сказать – не с меня, а с того, кого она в эту минуту видела на моем месте. – Ты?.. Но... как?.. Откуда ты здесь?..

Грустно улыбаясь, я протянул к ней руки, и она сделала ко мне шаг... второй... третий... бросилась и обняла, плача и бормоча что-то невнятное. За спиной я услышал скрип двери, и представил, какое удивление испытают девушки, увидев свою госпожу рыдающей на плече незнакомого мужчины. К счастью, им хватило ума, убедившись, что никакого насилия тут не творится, дверцу немедленно прикрыть... иначе, опять-таки, вся Игра была бы сорвана. Но люди действуют по определенным схемам, определяющим их поведение, и если знать эти схемы, можно управлять людьми.

Заданности поведения нет лишь у детей, но дети не приспособлены к самостоятельной жизни. Приспособленность как раз и означает вырабатывание тех самых схем в психике, но когда человек растворяется в этих схемах, когда выбранная роль становится им самим, тогда он умирает как самостоятельное «я», и превращается лишь в более или менее сложный психофизический механизм, который, в общем-то, не так уж сложно взять под контроль.

Но наибольший интерес представляет для меня не полностью «мертвая» душа – в такой душе слишком мало силы – а та, которая лишь тронута смертью: еще жива, но уже порабощена тем, что способно, при дальнейшем развитии, омертвить ее.

Некоторые воображают, что любовь, в отличие от всех прочих влечений, не порабощает человека, а, напротив, дарит ему какую-то особенную свободу. Это полная чушь. Какая разница, какой ошейник на тебя надевают: шелковый или железный? Шелковый даже прочнее, ибо мягок и приятен для шеи...

– Малкриф... – плакала баронесса. – Я думала, ты умер... говорили... что отец затравил тебя в лесу... гнал... со своими псами... как зверя... я даже... прокляла его...

Кое-что стало проясняться. Не знаю, кем был этот Малкриф, но он явно никак не подходил дочурке барона в качестве достойной пары. Смазливый паж?.. Молодой стражник?.. Видимо, был серьезный повод, раз барон так рассердился, что даже затравил бедняжку собаками. За что и сам поплатился, получив в благодарность проклятье от своей Одаренной дочурки.

Я погладил ее по спине, плечам, ощущая, как она дрожит, прижимаясь ко мне. Поднял подбородок – она сама потянулась к моим губам. На мгновение я вновь увидел ее глаза – затянутые пеленой из ее слез и моих чар. Потом мы целовались – она впивалась в мои губы так, как будто хотела прокусить их – и я ласкал ее тело, постепенно освобождая его от лишней одежды. Никакого протеста. Дыхание стало глубже, поцелуи – еще более страстными; она то прижималась ко мне, то слегка отстранялась, помогая побыстрее себя раздеть.

Она не помнила о двух служанках, оставшихся за дверью, не пыталась узнать, как я-Малкриф, могу быть жив, хотя и должен быть мертв. Она вообще ни о чем не думала, но жила в эти мгновения как будто во сне. Я соткал это сновидение для ее разума – пришлось истратить частицу силы из своих «кладовых», чтобы достичь нужного эффекта. Нельзя получить все, не вложив ничего; но я рассчитывал, что конечная выгода покроет все предварительные затраты.

Рано или поздно чары спадут, ее полуосознанный Дар разорвет узы и она проснется. Но я не собирался ждать, когда это произойдет само. Задрав юбку Лакайры, я гладил и ласкал ее ноги, живот, лобок; ее извивающееся тело умоляло только об одном «продолжай»... в этот момент я снял чары.

Думаю, нетрудно представить ее состояние, когда сон пропал, она вернулась в реальность и увидела, что стоит, полураздетая, перед незнакомым мужчиной, страстно прижимаясь к нему, высоко задрав одну ногу, с вожделением принимает его более чем непристойные ласки...

Этот момент – когда одна схема поведения вдруг стала непригодной, а новая еще не вступила в действие – очень важен для Игры. Именно здесь, в этом разрыве, я и ловлю души. Мгновением раньше она еще нежилась в объятьях возлюбленного, мгновением позже она истошно завопит и начнет вырываться из моих рук, но между этими двумя мгновениями есть еще третье, в которое я вхожу и беру то, что могу взять. Чтобы растянуть это мгновение, я воткнул палец под нижнюю челюсть Лакайры, пробил кожу и мышцы, и прижал язык, не позволяя ей кричать. Она подавилась собственной кровью, но захлебнуться ею не успела – я выпил ее раньше. Потом я позволил ее иссохшему трупу упасть, пробормотав «Прости», вытер руки о платье покойной и повернулся к двери, слыша, как скрипят петли: служанки, заподозрив неладное, решились заглянуть сюда еще раз. Я не хотел убивать и их тоже, но мне пришлось это сделать, иначе своими воплями они поставили бы на уши весь замок.

Эти три трупа найдут, и очень скоро, но какое-то время у меня еще было, и я не тратил его зря. Забрал свои вещи, вышел во двор, приказал караульному открыть ворота, сел на Ягодку и уехал. Волшебство бурлило во мне, как обжигающее, кипящее вино. Остекленевший взгляд караульного, застывшего у распахнутых ворот – вот последнее, что я увидел. За спиной я услышал крик – кажется, баронессу нашли – и усмехнулся: поздно. Вам уже не встать у меня на пути, и значит – трупов сегодня будет не так много, как могло было быть. Это почему-то показалось мне смешным, и я смеялся, как сумасшедший, до тех пор, пока мой смех не перешел в плач. Ночь к этому времени давно приняла меня в себя, и я скользил в темноте легко, как птица в небе или рыба в водной стихии. Я как будто слился с Ягодой в одно целое, целиком отдался бешеной скачке в никуда, через ночь – и может быть, только это и уберегло меня от рецидива безумия...

Я остановился только под утро. Лошадь была измотана до предела, я тоже, но мое изнеможение относилось не к телу, а к разуму. Более низшие души – Шэ и Холок – все еще были полны сил. Я уже жалел о том, что выпил баронову дочку. Я получил огромный приток силы, поглотив ее девственный Дар; но если прежде я не чувствовал Тэннака потому, что он был практически мертв, то теперь вместе с ощущениями вернулась боль. Во время скачки она только нарастала, но я сумел отстраниться от нее, теперь же она вцепилась в меня с утроенной силой. Пройдет немало времени, прежде чем боль утихнет и я позволю Тэннаку сделать первый вздох, молясь при этом всем богам Тьмы, чтобы после всех низостей, убийств и мучений способность забирать энергию из мира естественным способом вернулась ко мне, избавив от необходимости красть чужие души и выжимать из них сок.

Искупав Ягоду и подыскав для нее лужок с сочной травой, я расположился под деревьями, съел несколько сухарей и прикрыл глаза. Я не собирался засыпать, но, как и в первый раз, провал в сновидение произошел вне моей воли. Угасание «я»; ужас, сменяемый оцепенением; беспамятство и ничто; нет даже того, кто мог бы сказать «меня нет»...

...Я-он поднимается по горной тропе, среди мертвых камней и скал, утопающих в белесых клубах тумана. Он идет медленно, прихрамывая на левую ногу, поврежденную давным-давно – в те дни, когда его сбросили с небес и лишили сил, которыми он был наделен изначально... Клюка постукивает по камням... Он обрел новые силы, была война, завершившаяся полным поражением, но его так и не смогли окончательно уничтожить. Теперь он возвращался – из серо-стального озера смерти, по спиральной дороге к вершине горы – туда, где алая муть облаков вот-вот готова пролиться кровавым дождем...

Он шел вверх – зная, ощущая всем своим естеством, что есть некто, стремящийся к вершине горы – но идущий к ней другой дорогой. Два пути соразмерны, но первый направлен вверх, второй лежит в плоскости чужого мира. И все же на вершине горы они пересекутся, встретятся лицом к лицу. Чем ближе к месту встречи один, тем ближе второй.

...Когда я очнулся, солнце поднялось уже высоко. Кипение краденой силы поутихло, и боль Тэннака стала меньше. Я не мог понять, что за чертовщина со мной творится. Что это? Галлюцинация? Осколок чужой, нечеловеческой памяти, подцепленной у Ночной Тени? Или эти видения имеют под собой какую-то реальную основу? Но какую?.. И почему я все это вижу?.. У меня не было ответов. Ясно было только одно: если тварь, поднимающаяся из озера смерти, и в самом деле существует, я каким-то образом оказался связан с ней; но как и почему – не понимаю. Возможно, яд, исказивший мое естество, оставил в Тэннаке не только способность красть души, но и вскрыл какие-то иные, неизвестные силы; кажется, где-то я читал о том, что часть человеческого естества, почитаемого человеком за «свое», с тем же успехом могла быть названа «своею» богами и демонами. Нам принадлежит в самих себе меньше, чем мы думаем. Психическим состоянием – одним и тем же – две сущности владеют, будто совместным имуществом, ничего не зная о существовании друг друга. Энергетические связи между всем, что есть, гораздо сильнее и глубже, чем мы обычно себе представляем; возможно, подумалось мне, колдовской яд, разъев оболочки Тэннака, Шэ и Келата, обнажил эти глубинные связи. Человек в себе самом, в своей глубине связан с иными мирами и невообразимыми существами, с духами стихий, с обитателями небес и обитателями ада, с богами Света и владыками Тьмы. Действия, совершаемые нами, имеют причину не только в нас, в нашей воле, но и в том, что вне нас, в иных сущностях и иных волях. Это нельзя понимать в том смысле, что мы не несем ответственности за свои поступки: все гораздо сложнее. Выбор человека – в каком состоянии ему пребывать и как действовать; но какое бы состояние человек не выбрал и как бы не стал действовать, он действует совместно – с теми сущностями или с другими, потому что они также совершили свой выбор, и также выбрали это состояние, а не другое. Присутствие других не осознается, поскольку каждый полагает достигнутое состояние – своим. Природа людей переливается в природу богов и природу демонов, человеческая душа – одна из нитей, связывающих небеса и преисподнюю.

Возможно, дело в повреждении, полученном мною в Бэрверском холме. Целостность моего собственного существа разъята, во мне словно проделана дыра, в которой я могу разглядеть кого-то иного. Странно, но кажется, что он знает обо мне немногим больше, чем я – о нем. Не только потому, что он, как и я, был поврежден; его восприятие само по себе, кажется, более целостно... более объемно.

Что это за существо? Можно ли установить с ним контакт? И если – да, то стоит ли это делать?..

Нет. Не стоит. Любопытство не мешает мне трезво оценить его силы и мои. Если мы окажемся в общем пространстве, отыщем способ взаимодействия – чем это закончится? Мы живем в разных пространствах и свободно пользуемся одним и тем же состоянием души, потому что ничего не знаем друг о друге. Но если мы окажемся не в разных плоскостях бытия, а в одной – что тогда? Неизбежен конфликт, столкновение интересов, разрыв того общего, чем в данный момент мы владеем сообща. Или – не разрыв, но поглощение одной воли другой; и я слишком уж сомневаюсь в том, что смогу победить в этой борьбе. Нет-нет, лучше уж оставаться в неведении – если приобретаемое знание несет с собой смерть.

Я должен как можно скорее добраться до Рендекса и найти эту проклятую книгу. Когда я перейду в новую, нечеловеческую форму существования, все нынешние проблемы останутся позади.

* * *

Тем же вечером я рискнул сотворить скромное заклинание для разведения огня. Ничего особенного – просто хотелось проверить в каком состоянии пребывает Тэннак, боль в котором, кажется, поутихла.

Меня замутило. Мир завертелся, как волчок, а затем сдавил меня, стало трудно дышать. Я был близок к обмороку, и прошло немало времени, прежде чем мне удалось прийти в себя.

Итак, Тэннак не восстановился. Напротив, все стало еще хуже. Большой приток энергии вызвал не регенерацию полуразрушенной магической сущности, как я надеялся, а спровоцировал еще больший дисбаланс. Форма Тэннака размывалась, энергетические токи, составляющие его «скелет», выходили из-под контроля, течения силы принимали хаотическое, произвольное направление, «нервные узлы» Тэннака смещались, связи между ними рвались.

В конечном итоге все это грозило перерасти в полное разрушение магического тела. Не-магу не понять, что это значит. Это хуже, чем лишиться руки или ноги. Но дело не только в этом. Если Тэннак будет разрушен, можно никуда не ехать. Никакие книги, никакие формулы мне уже не помогут. Я просто не смогу осуществить переход. Будет человек и будет книга – но не будет инструментов, способных воплотить написанное в реальность.

С этим надо что-то делать, и при том срочно, пока процесс саморазрушения не зашел слишком далеко.

Сложность заключалась в том, что сам себе помочь я не мог. Мое положение было сродни положению врача, которому переломали запястья.

Полтора десятка сознаний, живущих в моей голове, осознав эту новость, подняли дикий вой. Каждая трудность, с которой я сталкивался, всегда приводила их в ужас; безумие, которым они были отравлены все, поголовно, переходило в активную стадию и в моей голове начинался полный бардак. Пришлось их успокаивать – это заняло какое-то время. Каждый рвался к волевому узлу; все, достигнутые ранее договоренности трещали по швам. Им, видите ли, показалось, что сделать уже ничего нельзя, мы обречены и неизбежно отправимся на обед Ночной Тени. Слизняки. Было непросто справиться со всеми сразу, но все-таки не так трудно, как в самом начале наших «отношений». Кажется, мы все-таки потихоньку срастались в одно целое – Келат Льюиса Телмарида и полтора десятка огрызков, подхваченных на Бэрверском холме... Чем быстрее закончится этот процесс, тем лучше. Одной заботой станет меньше.

К утру, кое-как утихомирив этих ублюдков, я получил возможность спокойно поразмыслить и пришел к мнению, что если хочу вернуть хотя бы ту малую толику волшебства, которая осталась у меня после Бэрверского холма, придется слегка откорректировать свои планы. Я сел на лошадь и отправился в ближайшую деревню. Придется все-таки обратиться за помощью.

Ни колдуна, ни ведьмы в деревне не нашлось. В соседней жила травница, но к ней я не стал и обращаться. Я провел весь день в седле, солнце уже клонилось к закату, и мое настроение, и без того невеселое, становилось все хуже и хуже. Чем больше времени пройдет, тем сложнее будет остановить процесс разложения Тэннака. В третьей по счету деревне нужного человека опять не оказалось.

– Может быть, живет где-нибудь поблизости? – мрачно поинтересовался я.

Селянин задумчиво поковырялся в ухе.

– Да, – сообщил он, – живет тут один... вроде.

И объяснил, как добраться.

К указанному дому я подъехал уже затемно. Забарабанил в ворота. Подождал, послушал. Не обращая внимания на захлебывающийся лай собаки, постучал снова. Погромче.

Скрипнула невидимая мне входная дверь. Шаги. Звук отодвигаемого засова. Между воротами появилась щель, откуда выглянул довольно рослый мужчина лет сорока пяти. Прямой, ничего не выражающий взгляд. Сильное, мускулистое тело.

У меня возникло ощущение, что этот человек длительное время был солдатом, а еще вероятнее – наемником, и на земле осел лишь совсем недавно. В образовавшийся проем, не переставая гавкать на меня, попытался пролезть дворовый пес, но мужчина пренебрежительно отпихнул его ногой.

– Ты колдун? – спросил я.

Здоровяк нахмурился.

– Чего? – он явно не понял вопроса.

– Мне сказали, что в этом доме живет колдун.

Несколько секунд он рассматривал меня, как полоумного. А затем... затем, кажется, его осенила какая-то мысль. Потому что жесткая складка рта вдруг расслабилась, краешки губ поползли вверх, он запрокинул голову назад и стал ржать.

Разве я сказал что-то смешное?

Насмеявшись вдосталь, здоровяк снова уставился на меня – на этот раз снисходительно, даже с сочувствием.

– Зря ехал, – сообщил он.

– Почему?

– Обманули тебя.

– Жаль, – угрюмо сказал я. Мне было не до смеха.

– Издалека ехал? – полюбопытствовал мужчина.

Я неопределенно кивнул.

– Специально к нам?

Я покачал головой, но он, кажется, этого не заметил.

– Сказки про нашего дурачка, гляди, уже по свету гуляют, – посмеиваясь, произнес он.

– Вашего дурачка?

Он кивнул.

– Братец Аны, жены моей. Дурень редкостный, да и тунеядец к тому же. Ниче делать толком не умеет, тока руками размахивать да про всякую херню рассуждать. Но не колдун он. Ниче не умеет.

– Совсем ничего? – уточнил я на всякий случай.