Текст книги "Гонки на выживание"

Конечно, куда лучше было бы в этот солнечный день плыть на верхней палубе, дышать речной свежестью да потягивать пивко, поглядывая на любимый город. Но они собрались внизу, в закрытом салоне, где не было ни прохладного влажного ветерка, ни чаек, ни белых облаков в синеве над городом.

Когда отплыли. Пастух вежливо постучал и заглянул в рубку капитана, где состоялись небольшие дипломатические переговоры. Результатом их стало соглашение на скромной коммерческой основе, по которому нижний салон вплоть до конца рейса полностью переходил в распоряжение этой странной шестерки. Молодой капитан «семнадцатой», видно, был парень тертый, вдаваться в подробности не стал. Скорее всего, принял их то ли за солнцевских, то ли за люберецких. У трапа в нижний салон появился молчаливый матрос, а также табличка – точь-в-точь как на ресторанных дверях: «Закрыто на спецобслуживание». Так что ни одна живая душа не могла теперь согласно договору и носа сунуть туда, где сидели эти очень спокойные крепкие парни.

– Значит, так, мужики, – начал Пастух, рассказав где и как их принимали на «Рижской». – Как выяснилось, нас подрядили сразу две, если не три команды.

Понятное дело, не считая портного дяди Кости и его ателье. Сегодня ночью мы с Доком имели с ним короткую встречу и обсудили положение.

– Задание получили? – спросил Артист.

– Так точно. Но вышла накладка. Помните мужика, который вез нас на «мицубиси», а после тыркался в том дворе с пеленгатором? Он нас и встретил на «Рижской». Во время разговора приказали сработать под террористов и захватить самолет после вылета с аэродрома в Кубинке. Ну и мы, не раскумекав, кто есть кто, трепанули лишнего… – То есть как? – спросил Трубач.

– Элементарно. Мы-то думали, что нас вызвали люди с той дачи – так? А угодили к их конкурентам. Выложили сдуру две-три детали, и товарищ запросто допетрил, что мы повязаны с другими. А поскольку нас с Иваном успели кое во что посвятить, у них, понятное дело, с ходу возникло острое желание зарыть нас как можно глубже и навсегда. Мы это просекли и рванули к вам. Но вас уже не было.

Потом приехали мясники. Мы малость помахались и рванули к вам. Вас кто предупредил?

– Без понятия, – сказал Боцман.

– Тогда докладывайте, – приказал Пастух.

– Чего докладывать, – сказал Ухов. – Покажем пейджеры.

Трубач, Муха, Артист и Боцман одновременно выложили на столик в салоне речного теплохода свои черные коробочки фирмы «Моторола». На четыре маленьких дисплея в двенадцать минут первого поступило одно и то же сообщение. Текст гласил:

«Серега, привет! День рождения отмечаем сегодня вечером в Быкове. Вас встретят на платформе в 20.40. Подробности при встрече».

– Смотрите, – воскликнул Пастух, – в это самое время мы с Иваном как раз беседовали с нашим ночным заказчиком в вагоне.

– Мы маленько прибалдели, когда поступила эта директива, – сказал Артист.На хрена, спрашивается, было гнать послание, если вас все равно вызвали на личную встречу? Какая-то нестыковка. Стало быть, вы тоже это получили?

– То-то и оно, что нет, – сказал Перегудов. – Когда подъезжали к «Рижской», мы сочли, что пейджеры ни к чему, обесточили от греха и сунули под сиденье.

– Мужики! Да ведь это вас, а может, нас всех и спасло… – вытаращил глаза Артист. – Представляете, если б пейджеры сработали на сигнал прямо там, в вагоне?

– Ладно, отставим лирику, – сказал Трубач и яростно зажмурил глаза – видно, так ему легче думалось. – Что происходит дальше? Во сколько вас тормознули гаишники?

– Могу сказать точно, – ответил Пастух. – Разговор в вагоне начался в двадцать три двадцать. Закончился в десять минут первого. Пока тащились между вагонами, по всем этим закоулкам – к «джипу» выбрались в ноль двадцать и врубили форсаж. А дядю Костю увидели в ноль тридцать пять.

– Сколько вы толковали?

– Минут тридцать.

– Значит, сразу после часа ночи вы рванули обратно на «Академическую», гнали резво и прибыли в час сорок. А в ноль двадцать пять у нас раздался звонок и мужской голос сказал: «Приказ группе Пастухова. Немедленно уходите. Слышите, немедленно! Сейчас вас придут убивать. Они уже едут».

– В ноль двадцать пять, говоришь? – спросил Док. – Занятно! Мы же и дяде Косте еще ничего сообщить не могли. Так? Кто тогда звонил? Кто мог знать, что убийцы уже в пути?

– Вот холера! Аж голова кругом, – чуть не взвыл Боцман. – Ты представь, Серега, наше положение. Уходить? Остаться? Надо же было дождаться вас с Иваном, перехватить, чтоб вы не приехали под пули.

– Ну и?.. – спросил Пастух.

– И тут позвонили опять, – сказал Артист. – В ноль тридцать шесть. Тот же голос: «Почему не ушли? Выполняйте приказ!» Я ответил – передаю текстуально:

«Неполный состав». А он: «Мы в курсе. Примем меры, чтобы задержать тех и прикрыть ваших двоих. Уходите верхним путем. Сбор где всегда. Как поняли?»

– А вы? – поднял голову Пастух.

– Мы поняли, что можно уходить, – сказал Трубач. – Уж если знают, где наше место сбора, – значит, без вас не обошлось. Мы вылезли на крышу, спустились через другой подъезд, ну и… – А что мне было делать? – глухо спросил Семен. – Ты приказал мне принять командование – я принял. Что бы ты делал на моем месте?

– Исполнял бы приказ и уводил подчиненных.

– Ну вот так я и поступил. Но когда мы еще сидели и ждали вас на крыше, поступил еще один пейдж.

Сергей нажал кнопочку прокрутки сообщений на дисплее. Там значилось:

«00.47. Кубинка умерла. В Голицыне сломаете шеи. Встреча сегодня не позднее 21.30 у Валерия Павловича. Подарок у Руслана. Выбирайтесь любой ценой».

– Еще чудней, – сказал Пастух. – Положим, «Валерий Павлович» – аэродром в Чкаловской. Это еще понятно. А что дальше?

– В вагоне нам успели назвать Кубинку, – сказал Док. – Это уже их прокол.

Значит, с Кубинки они в любом случае действовать не будут. И нас кто-то предупреждает и перенацеливает на Чкаловскую.

– Точно! – сказал Пастух. – Другого ответа нет.

– Но вы ведь тоже должны были получить это сообщение, – сказал Трубач. – На ваши пейджеры.

– На наши последний сигнал не прошел, – ответил Пастух. – Мы в это время сидели в машине дяди Кости. А там такая радиозащита… Не вылетит, не влетит.

Значит, вам пришел приказ выходить на встречу в Быкове. И новое указание, что работать надо вместо Кубинки с Чкаловской. Причем и там и там надо быть практически в одно и то же время. Так что будем делать, господа офицеры, давайте решать.

– Либо у них самих – неувязка, либо кто-то в курсе дел обеих групп и знает все коды и пароли, либо… – Тут Артист осекся и замолчал.

– Либо кто-то третий, – сказал Трубач, – нарочно решил запутать нас, сбить с толку и тем самым вывести из игры.

– Однако, похоже, этот кто-то, – заметил Док, – за прошлую ночь минимум дважды спас нас от смерти. Это факт.

Пастухов мельком глянул на часы.

– Двенадцать сорок восемь. За оставшиеся часы мы должны принять единственно верное решение.

– Думать нечего. Придется разделиться, – вздохнул Перегудов. – Троим ехать в Быково, троим – на Чкаловскую. Другого пути просто нет.

– Веселенький вариант, – сказал Муха. – К тому же и там и тут мы нужны вшестером. Пойдут вопросы – где остальные? Что отвечать?

– Что-нибудь сочиним, – ответил Боцман, – не впервой.

– Эх ты, сочинитель! – усмехнулся Иван. – Мы имеем дело с серьезными людьми.

Их байками не заморочишь. И потом, одно дело идти в атаку ротой, и другоевзводом. Но, видно, делать нечего… Придется действовать так.

– Отряд, слушай приказ! – объявил Пастухов. – Группа первая: Пастухов, Мухин, Хохлов. Старший Пастухов, за него – Хохлов. Вторая группа: Перегудов, Злотников, Ухов. Старший Перегудов, замещает Злотников. Вопросы есть?

– Принято и подписано, – кивнул Иван.

– Разлучаться неохота, – поморщился Мухин. Остальные промолчали.

– Ну а кому куда? – спросил Боцман.

– А спички на что? Давайте тянуть, – сказал Иван.

* * *

Роберт Николаевич Стенин, месяц назад назначенный новым генеральным директором НПО «Апогей», в этот июньский день приехал на работу около восьми утра.

Он уже вполне освоился в кабинете своего бывшего начальника, академика Черемисина, и чувствовал себя в нем превосходно. Сколько лет мечтал он о том, чтобы возглавить фирму! И вот сбылось, осуществилось.

Наследство после Черемисина ему досталось огромное – прославленное на весь мир особое конструкторское бюро, мощнейшая экспериментально-лабораторная база, монтажно-сборочные цеха, испытательный полигон… Отношения Стенина и Черемисина были, что называется, непростые.

Блестящий конструктор и инженер, чье имя вошло во все энциклопедии, создатель нескольких поколений лучших ракетных двигателей, Андрей Терентьевич был человеком настроения и вдохновения. Он терпеть не мог работы административной, всякой хозяйственно-организационной рутины, всего того, в чем его первый заместитель, профессор Стенин, оказался куда способнее, он в этом был как рыба в воде.

Не сговариваясь, они поделили обязанности, и много лет отлично дополняли друг друга. С радостью свалив на своего первого заместителя массу мелких и нудных проблем, академик всецело отдался работе над последним и самым дорогим своим детищем – гигантским жидкостным двигателем нового поколения. А Стенин надежно и безропотно тащил свой тяжелейший воз. В вопросы научные, инженерные, конструкторские он вникал лишь в той мере, в какой это требовалось, чтобы обеспечить бесперебойную работу всех служб, отделов и подразделений объединения.

По сути дела, он был исполнительным директором комплекса с огромными правами, возможностями и полномочиями, и если бы не наступление новой эпохи и новых отношений, возможно, так продолжалось бы еще очень долго.

Но ход истории переменил все. И в новой эпохе Стенин почувствовал себя иначе. Он понял: наконец-то пришло его время. Время людей его склада, его устремлений.

Стенин не сомневался: эпоха энтузиастов и старомодных романтиков вроде Черемисина приказала долго жить. То положение, которое еще недавно устраивало всех, в том числе и его самого, мало-помалу стало казаться Роберту Николаевичу абсурдным и нестерпимо-тягостным. Вздорный старик Черемисин со своими иллюзиями и абстрактными принципами все сильнее мешал делать то, что Стенину казалось совершенно необходимым и неизбежным.

Надо было переоснащать и переориентировать весь комплекс, ставить его на новые рельсы согласно новым задачам, которые напрашивались сами собой и диктовались временем.

Положение «Апогея» осложнялось день ото дня. Ни Министерство обороны, ни Главкосмос уже не могли быть теми надежными заказчиками, которые десятилетиями обеспечивали работой многотысячный коллектив.

Надо было придумывать что-то новое, современное, чтобы каким-то образом избежать разорения и участи банкротов. Пришла эра торговли, и, значит, надо было учиться торговать.

Но Андрей Терентьевич, мудрец и светило науки, об этом и слышать не хотел.

И сам того, разумеется, не желая, вел возглавляемый им «Апогей» к скорой и верной гибели.

Это была проблема проблем, из-за которой и без того непростые отношения двух первых руководителей объединения обострились и испортились вконец. Мало кто знал об этом. На людях они были, как всегда, предельно вежливы и корректны друг с другом, хотя конфликт двух идеологий, двух политик не мог не привести к решительному столкновению.

Черемисин и в самом деле не знал, как в сложившейся ситуации вытащить из трясины созданное им предприятие.

Он привык к тому, что правительство всегда и без промедления давало все, а то и сверх требуемого, тем, кто, как писали советские газеты, «крепил могущество Родины, выковывая ее ракетно-ядерный меч». И вот внезапно это благоденствие кончилось. Заказы сокращались, закупки Минобороны отменялись и в конце концов почти прекратились. Все останавливалось, замирало, приходило в упадок и запустение. Но все равно, несмотря ни на что, Андрей Терентьевич отвергал идеи и предложения своего первого заместителя. Он считал их не просто ошибочными, но пагубными и вредными для всей национальной ракетной отрасли в целом.

Предвидя надвигающееся столкновение и разрыв, Роберт Николаевич решил искать поддержку и опору на самом верху, среди наиболее влиятельных и реалистически мыслящих единомышленников в правительстве. Он знал, к кому идти, к кому обратиться. И когда полтора месяца назад они встретились с Клоковым, когда обсудили все проблемы и обнаружилось полное совпадение их принципов и взглядов на дальнейшую перспективу развития и реорганизации «Апогея», Роберт Николаевич Стенин испытал огромное облегчение.

– Я рад, что мы поняли друг друга, – прощаясь с ним у себя в кабинете, сказал Клоков. – Мы с вами оба мыслим стратегически, системно, сообразуясь с реалиями времени. Вы прекрасно знаете, как искренно и глубоко я уважаю Андрея Терентьевича… – Да я сам преклоняюсь перед ним, – подхватил Стенин. – Это же не человек, а легенда. Быть может, я лучше всех представляю его масштаб… – И тем не менее, – сказал Клоков, – как ни горько нам с вами это сознавать, мы оба понимаем, что время легенд прошло. Я ведь знаю, зачем вы приехали, Роберт Николаевич.

Стенин молчал.

– Знаю, знаю, – махнул рукой Клоков. – Вам нужно заручиться моей поддержкой, чтобы возглавить «Апогей» вместо великого мавра, который может уходить. Вы получите эту поддержку. И заметьте – вы ни о чем меня не просили, я сам пришел к такому решению. Скала на дороге должна быть устранена, и я это сделаю. О нашем разговоре никто и никогда не узнает. Но скажите, Роберт Николаевич, если придет момент, когда не вам, а мне потребуется ваша помощь и поддержка, смогу ли я тогда рассчитывать на вас?

Воодушевленный всем услышанным, Стенин не думал и секунды. Да и мог ли он колебаться в такой момент?

– Всегда и во всем! – твердо сказал он.

* * *

И вот он сидел в этом кабинете, наконец-то чувствуя себя полноправным хозяином, способным принимать окончательные решения, миловать и карать. За эти два месяца было сделано много. После первого пуска ракеты, произведшего такое впечатление на сиятельных гостей, было уже легче. Удалось, не без помощи Клокова разумеется, добиться разрешения правительства и на второе летное испытание. Мало того, тот же Клоков надавил на военных, для чьих нужд этот второй двигатель предназначался, и они сделали двадцатипроцентную предоплату с условием полного погашением всей суммы после успешного пуска. И хотя эти суммы кардинально повлиять на финансовое положение предприятия не могли, Стенин считал эту сделку своим личным достижением, первой ласточкой будущего возрождения.

Настроение было превосходным. Накануне утром ему доложили, что полностью отлаженный, испытанный и вновь разобранный двигатель подготовлен к транспортировке на космодром.

Он съездил в монтажный цех, чтобы самому лишний раз удостовериться, что все в порядке. Разделенный на три основные части – насосный блок, камеру сгорания с контурами охлаждения и жаропрочное сопло, – «РД‑018» теперь покоился в трех огромных контейнерах. Здесь уже были представители заказчика и сопровождающие груза. Роберт Николаевич поблагодарил всех инженеров и рабочих, принимавших участие в монтаже и подготовке изделия, и лишь убедившись, что контейнеры со всеми предосторожностями погрузили на железнодорожные платформы, с чистым сердцем вернулся к себе в кабинет.

Теперь двигателю предстоял дальний путь. Специальным поездом с усиленной охраной на аэродром в Кубинке, погрузка в самолет Ил-76 и доставка по воздуху на Байконур.

Неожиданно зазвонил телефон. На проводе был генерал Курцевский.

– Все в порядке, Владлен Иванович! – не без внутренней гордости бодро сообщил Стенин. – В девять утра наш «самовар» отправился по назначению.

– Да, я знаю, – сказал Курцевский. – Только вот какая штука, Роберт Николаевич… Мне сейчас сообщили из Кубинки, там у них какие-то неполадки с нашим «илом». Причем достаточно серьезные, что-то с гидравликой. Ремонт займет не менее пяти дней, – Ну, так в чем дело? – спросил Стенин. – «Самовар» под охраной, никуда он не денется.

– Все так, – усмехнулся генерал, – только мы тянуть с запуском никак не можем.

– Так что будем делать? – поинтересовался Стенин.

– Есть возможность использовать «Руслан». Только не из Кубинки, а из Чкаловской.

– Ну а какая разница? – не понял Роберт Николаевич. – Тут же, как говорится, что поп, что батька… – Вот именно, – сказал Курцевский. – Просто я считал своим долгом предупредить вас, что мы меняем схему доставки.

~ – Ну спасибо, что предупредили.

Они распрощались, и до середины дня Стенин не вспоминал об этом звонке. Но через несколько часов, непонятно почему, он ощутил вдруг необъяснимую тревогу.

Он вновь и вновь перебирал в памяти, восстанавливал каждое слово этого утреннего разговора и не мог понять, что, собственно, насторожило его, что встревожило.

Время шло, волнение не стихало, но лишь усиливалось. Он ходил по кабинету и наконец, кажется, понял: интонация! Сам голос Курцевского! Какое-то непонятное скрытое напряжение в нем. Отчего, почему? Может быть, просто показалось? Да и мало ли причин для каких-то переживаний у такого человека, как Курцевский.

Однако успокоиться не удавалось. Он связался с начальником аэродрома в Кубинке, с которым был давно и хорошо знаком, но тот ни о каких неполадках специального Ил-76 не знал. А к услышанному отнесся на удивление благодушно, утешив Стенина тем, что у всех «илов», как и у любой машины, где-нибудь что-нибудь маленько барахлит, однако же летают, не падают, драматизировать тут нечего.

– Уж как-нибудь довезут мои летуны вашу «керосинку», – заверил он. – На другом «иле».

– Да нет, – вздохнул Стенин. – У. нас тут кое-что изменилось. Повезут уже не ваши.

Все это было странно, и Роберт Николаевич, набравшись духу, решил позвонить Клокову. Но не успел он поднести руку к трубке, как своим особым сигналом басовито загудел телефон правительственной связи, еще с советским гербом на диске. Это был Клоков.

Поздоровавшись, он попросил генерального конструктора, отложив все дела, срочно приехать к нему в Москву для очень важного разговора.

– Просто удивительно! – воскликнул Стенин. – Своим звонком вы опередили меня буквально на несколько секунд. Тут, понимаете, в сущности, ерунда, конечно… – Что-то мне голос ваш не нравится, Роберт Николаевич. Что случилось?

Стенин вкратце изложил ситуацию и причину своей непонятной тревоги.

– Да бросьте вы! – засмеялся Герман Григорьевич. – Какая, в конце концов, разница? Чкаловская так Чкаловская. Груз под охраной. Военные теперь его фактические хозяева, пусть везут как хотят. А вы садитесь в машину и приезжайте.

День уже кончался, но срочный вызов одного из первых лиц в правительстве, по сути, был приказом, а после того разговора тет-а-тет в кабинете у Клокова – и подавно. Хотел того Стенин или не хотел, в глубине души он прекрасно понимал: все, что пришло к нему, все, чем он обладал теперь, напрямую связано с тем разговором, когда, сумев не назвать кошку кошкой, они заключили с Клоковым тайный сепаратный договор, основным условием которого должна была стать его, Стенина, абсолютная преданность.

Быть обязанным, быть зависимым – разумеется, радости в этом было мало. Но было и еще нечто, что сделало их с Клоковым не просто партнерами, союзниками и соратниками, но и… соучастниками. Их связывали теперь не только деловые отношения. Их связал Черемисин, его судьба низверженного патриарха, отправленного ими на покой.

Да, они не назвали тогда кошку кошкой, и тем не менее кошки скребли на душе у Стенина. Он не хотел чувствовать себя предателем, интриганом, но дело было сделано. Единственное, чем он пытался утешить и уговорить себя, – это то, что их руками был исполнен закон жизни, непреложный закон диалектики.

* * *

Они завершали уже четвертый или пятый круг по реке на борту теплоходика «Москва‑17», когда к ним в нижний салон спустился капитан.

– Ну, как вы тут? Еще долго будете?

– Можем доплатить, – сказал Артист.

– Я-то не возражаю, – блеснул глазами капитан.

– Ну что ж, алаверды, – кивнул Пастух и протянул ему еще сотенную.

– Ну так вот, – сказал капитан, пряча купюру. – Я чего заглянул… Прошла радиограмма по всем судам. Менты досматривать будут на всех пристанях и дебаркадерах. Так что, если что… соображайте сами.

– То-то ты мне сразу понравился, капитан, – серьезно сказал Пастух. – Может, где-нибудь высадишь нас?

– Не имею права. Категорически запрещено. Да и негде.

Он повернулся и пошел к трапу. Уже поднявшись на несколько ступенек, обернулся:

– Ближайшая пристань – Ленинские горы. Там народу будет навалом. Запущу к вам в салон… И потом, может, этих, фараонов, еще не будет?

– Слушай, кэп, – сказал Пастух, – такие досмотры часто бывают?

– Случается. Если тревога по всему городу. Когда большая облава, крутых ловят… Ну давайте, подходим. Сейчас швартовка будет.

Все шестеро переглянулись. Ни слова не говоря, Пастух с усилием опустил стекло иллюминатора. В салон ворвался свежий речной воздух.

– Жаль, – сказал он, – очень жаль. С этими словами он вытащил из-под полы куртки стальную черную коробочку сложенного автомата. Иван вытащил точно такую же коробочку, и через мгновение «ПП-95М» отправились на дно Москвы-реки. Вслед за ними полетели и две трофейные рации и пистолеты, полученные от Голубкова.

Пастух понюхал руки. От них исходил явный запах оружейной смазки и РЧСраствора чистки стволов.

– Ну и запах! – хмыкнул Иван. – А вот с долларами что делать? У каждого по пачке. Ни документов, ни расписок, ни квитанций.

Теплоход медленно подходил к дебаркадеру. Муха перебежал к борту швартовки, глянул в иллюминатор.

– Точно, менты! Усиленный наряд.

– Ха! – вдруг вскрикнул Боцман. – Все бабки мне! Да живее! – С этими словами он извлек из внутреннего кармана большой, чуть не в пол-ладони, памятный медальон призера победителя гонок на выживание. – Авто выиграл? Выиграл. Загнал?

Загнал. Как говорится, «моя вещь, хочу – крашу». Вот и бабки. Награждение должны были по телеку показывать, в новостях спорта. А вот еще доказательство. – И на его жесткой ладони появилась цветная карточка «Поляроида» – Боцман в белом костюме у своего «форда».

– Такая тачка не тянет на шестьдесят штук, – сказал Муха, – сам знаешь.

– А, ладно, обойдется.

Теплоход ткнулся бортом в причал, взревел и захлебнулся дизель. Послышались голоса, топот ног. Вполне возможно, вся эта ментовская катавасия была затеяна из-за них.

– Надоела мне Москва, – вдруг заявил Трубач. – На волю хочу, на простор.

– Лучшее средство от всех депрессий – вот такие трое суток, – усмехнулся Перегудов. – Все психозы как рукой снимет.

– Ну что, пошли сдаваться? – сказал Пастух. Они стали подниматься друг за другом по трапу. Вышли на верхнюю палубу к ограждению фальшборта, легко, пружинисто, чуть снисходительно улыбаясь, сбежали по трапу на дебаркадер. Менты трясли всех подряд, мужчин и женщин, просматривая документы с подчеркнутой хмурой серьезностью.

Пастух, а за ним и остальные полезли в карманы, достали красные корочки общегражданских паспортов, а у кого были – и заграничные. Артист вдруг замешкался, отстал, и это не прошло мимо внимания блюстителей порядка. Один из милиционеров шагнул к нему:

– Ваши документы.

Семен растерянно смотрел то на товарищей, то на милиционеров. Он хлопал себя по бокам, рылся в карманах, пожимал плечами. Пастух чувствовал, что их уже профессионально взяли в незримое кольцо, отсекли от остальных. Он шагнул к Злотникову:

– Ну что у тебя?

– А фиг его знает! – нервно пожал плечами Семен. – Ни паспорта, ни черта… Видно, выронил где-то.

Один из милиционеров, видимо, старший в наряде, криво усмехнулся:

– Знаем мы вас! Вечно вы то роняете, то теряете. Ты откуда? Из Грузии небось? Или армян?

– Азебарджан! – огрызнулся Артист.

– Регистрационное удостоверение, быстро!

– Слушайте, лейтенант, – вмешался Боцман. – Вы что, не видите, москвич он.

Просто паспорт с собой не взял.

– С таким шнобелем надо брать, – хохотнул лейтенант.

– Во! – вскрикнул Семен. – Тоже мне, нашли «лицо кавказской национальности»!

У вас рация – свяжитесь с Центральной, сверите адрес, данные паспорта я помню… – Щас прям! – оборвал начальник наряда. – Делать нам нечего! Вот возьмем тебя на тридцать суток, тогда и разберемся.

Но Артист, незаметно подмигнув своим, вдруг качнулся, как пьяный, толкнул плечом дюжего парнягу в бронежилете с автоматом и как бы на миг повис на Пастухе, успев шепнуть:

– Сваливайте, живо! С Трубачом! – и внезапно рухнул на дощатый причал.

Милиционеры отпрянули. А Семен вскочил, будто подброшенный подкидной доской и кинулся в толпу. Вскрикнули женщины, чья-то услужливая нога высунулась, намереваясь сделать убегающему подножку, но Артист перепрыгнул ее и кинулся вверх по гранитной лестнице. За ним следом метнулся и Олег Мухин.

– Рвем когти! – хриплым шепотом быстро проговорил Пастух и помчался вверх по гранитным ступеням противоположной лестницы, выходящей на набережную. Трубач, Боцман и Док, не рассуждая, бросились за ним.

Артист миновал верхнюю ступеньку, без труда оторвавшись от преследователейфиз-подготовка у тех была явно не та.

– Стой, стрелять буду! – кинул в спину старший под визг шарахнувшихся в разные стороны прохожих. И тот, что был с автоматом, на бегу передернул затвор.

Злотников тут же остановился и присел на гранитный парапет, с улыбкой поджидая парней в голубых рубашках с погонами. Те подскочили, заломили ему руки.

– А в чем, собственно, дело? – благодушнейшим тоном, уже не делая попыток вырваться, с удивленной улыбкой повторял он. – Ничего не понимаю! Хватают граждан средь бела дня, применяют насилие… Один из наряда с садистским наслаждением вытянул его резиновой дубинкой по спине.

– Ой-ей-ей! – даже не поморщившись и все так же улыбаясь, воскликнул Артист. – Господа! Граждане! Обратите внимание! Лупцуют мирных людей ни за что ни про что! Чем я провинился, что нарушил?!

Дрожа от нервного возбуждения, рядом стоял и Муха, сбитый с толку метаморфозой, внезапно произошедшей с товарищем. Как водится, из мгновенно возникшей толпы послышались сердобольные женские голоса:

– Совсем озверели! Избивают людей!

– В чем дело? – выступил дюжий мужик, не иначе свой брат, офицер-отставник.Что случилось, капитан?

– Без документов, хотел удрать… – То есть в каком смысле без документов? – часто-часто заморгал Семен.Пожалуйста, вот мой документы. Скажите лучше – мой нос вам не понравился. Может, он мне и самому не нравится, что ж теперь делать? Что выросло – то и есть.

В толпе засмеялись.

– Ты мне тут цирк кончай! – рявкнул лейтенант. – То у него нет документов, то они есть! – Он торопливо пролистывал странички новенького паспорта. – Та-а-к, та-ак… Злотников Семен Львович… прописан – Вавилова, тридцать семь… квартира сто сорок восемь… А чего тогда убегал?

– Испугался очень, – развел руками Артист и подмигнул Мухе. – Нервы, знаете ли… проблемы… Трудное детство… Лейтенант, видно, не знал, что делать.

– Подожди, – вдруг спохватился один из его подчиненных. – А остальные-то где?

Их же вроде еще четверо было.

До лейтенанта вдруг что-то дошло.

– У с-сука! – заорал он на Семена. – А ну в машину!

– Да почему, – кинулся к ним Муха, – почему в машину, какую машину? Товарищи, да помогите вы, это ж полный беспредел!

– И этого тоже в машину! – вновь заорал лейтенант.

– Ну так и я с вами! – гаркнул мужик, похожий на отставника. – А то знаюпривезете сейчас, изметелите парней, а после с вас и взятки гладки.

– Да, да, поезжайте! – закричали в толпе. – Поезжайте обязательно!

– Вы из какого отделения? – подскочила какая-то дамочка в дорогих очках. – Я тоже поеду!

– Спасибо вам большое! – обернувшись, сердечно поблагодарил их Мухин.

Их затолкали в два патрульных милицейских «жигуленка», и машины тронулись с места.

* * *

– Артист он и есть Артист, – переводя дух, сказал Пастухов, выглядывая из арки соседнего дома.

– Что-то я ничего не пойму, – сказал Боцман, – Чего это он?

– А ты подумай, – строго ответил Пастух. Боцман подумал, но на лице его сохранилось прежнее недоумевающее выражение.

– Тьфу! – плюнул Док. – И до меня только сейчас дошло! «Дорожный патруль»!

Колькина будка у них наверняка есть. Отвел Артист от нас этих архаровцев. Ну а дальше-то что будет? Нас же осталось двое и двое.

– Как-нибудь выкрутятся ребята. Брать их не на чем.

– Ну да, – сказал Док, – если только не подвалят те, что заявились ночью.

– Надо деваться куда-то, – сказал Боцман. – Фото в «Патруле» – не хрен собачий. Колькина личность наверняка теперь у каждого постового.

* * *

Артиста и Муху привезли в обычное замызганное отделение. Их уж собрались пихнуть за решетку в дежурке, где полным-полно было всякого лихого уличного народа, но Артист закричал, что требует начальника, сейчас же, немедленно, что творится, мол, форменный произвол, и его с Мухой оставили перед барьерчиком, за которым сидел унылый дежурный, одуревший от криков, матерщины и расквашенных пьяных морд. Лейтенант, перегнувшись, что-то пошептал коллеге, и тот протянул ему листок протокола о задержании, но отставник, решивший грудью встать за правое дело, вдруг гаркнул привычным командирским басом:

– Товарищ дежурный! Я свидетель, и вот эта дама – тоже. Мы все видели. Ребят взяли ни за что.

– Ну, так в чем дело? – закрутил головой дежурный, попеременно переводя взгляд со скромно сидящих задержанных на свидетеля-доброхота и ретивого лейтенанта. – Давайте объясняйте… Артист поднялся, и с доверительной улыбкой обратился к нему как к полноправному вершителю истинной справедливости.

– Понимаете, лейтенант, я мог бы, конечно, жаловаться, мог бы устроить грандиозный скандал… Но это не нужно ни мне, ни вам, верно?

– Ну, говорите, говорите, в чем дело.

– Ваш товарищ потребовал документы, – начал Семен. – Я предъявил документы, они у вашего лейтенанта – мой паспорт и паспорт моего друга.

– Ничего не понимаю. – Дежурный даже глаза прикрыл: пытаясь сосредоточиться.

– Ха… – выдохнул Семен с вековой скорбью в глазах. – В общем, разрешите мне позвонить.

– Кому?

– Родственнику, дяде… Вы же не можете отказать гражданину в такой мелочи.

– Давайте номер, я сам наберу, – сказал дежурный.

Семен назвал семь цифр. Это был тот самый телефон, которым они имели право воспользоваться только в крайнем случае.

Артист и Муха с нетерпением смотрели на аппарат. Наконец дежурный сказал в трубку:

– Здравия желаю! Дежурный сто восемьдесят первого отделения лейтенант Квашнин. – Поднял глаза на Артиста:

– Кого позвать?

– Дядю Костю.

– Здравствуйте, дядю Костю позовите, – продолжил дежурный. – Дядя Костя?

Гражданин Злотников Семен Львович приходится вам племянником, так? Он находится у нас, задержан. Передаю трубку.