Текст книги "Смерть по вызову"

– Я просто спросил, – Ирошников пожал плечами.

– Ты прости мою раздражительность. В последнее время с отцом отношения испортились, потому что он тоже лезет с вопросами. Хочет все знать о моей личной жизни. А теперь ещё ты. Может, и вправду нужно принимать для успокоения пустырник или лимонник?

– Женские неврозы не по моей части, – Ирошников сделал глоток кофе. – А твой отец даст денег? Если я выпутаюсь из этой истории, подарю тебе на память о нашем приключении какую-нибудь вещицу, драгоценность.

– Подаришь, позолоченное колечко с цирконием, – Лена фыркнула. – Не смеши меня. Позвони завтра вечером. А теперь отправляйся. Я плохо себя чувствую, голова болит. Нет, подожди. Ты любишь смотреть отечественные фильмы, ну, кино наше?

– Не понял, – Ирошников помотал головой. – По-моему, там любить особенно нечего. Правда, некоторые центральные моменты отечественных триллеров мне очень даже нравятся. Например, половой акт без снятия штанов. Драки, когда удар ещё не дошел, а человек уже упал. Наши умеют снять кино. А почему ты спрашиваешь?

– Я тут смотрела один старый фильм по телеку, – Лена подняла глаза к потолку, будто на его белой поверхности были начертаны те слова, что она искала. – Этот фильм про любовь и вообще, про положительные эмоции, которых в реальной жизни не испытываешь. И про хороших людей, которых в реальной жизни почему-то не встречаешь. И вот там по ходу действия женщина сообщает мужчине, что ждет от него ребенка. Сама по себе сцена очень забавная. Нечто вроде полового акта без снятия штанов, даже смешнее. Мужчина-то живет с ней, поживает и даже не догадывается, что от такой близости может появиться ребенок. Она, героиня, сообщает ему, герою, эту ошеломительную новость. От их близости, ну, ты понимаешь…

– К сожалению, я этот гениальный фильм не смотрел.

– Это не важно, смотрел ты его или нет, – Лена переставила с места на место пустой стакан. – Я же тебе все и так рассказываю. Так вот, на героя это сообщение производит такое впечатление, будто случилось чудо, а не вполне естественная вещь. Он мечется, что-то орет невразумительное, едва башкой окно не вышибает. Просто готов взорваться от счастья. Хотя, если разобраться, радоваться ему особенно нечему. Герой не имеет ни кола, ни двора, а ребенок, пока быт не налажен, не нужен.

– А, смотрел, – кивнул Ирошников. – Супруги потом разводятся, потом сходятся вновь – и все счастливы. Подожди, как же он называется?

– Не важно, – Лена подняла стакан и, переложив его из руки в руку, снова поставила на стол. – В нашем кино всегда все правильно. Если герой положительный и вдруг узнает, что у него будет ребенок, то этот герой и ведет себя сообразно своей положительности. Ну, как полный идиот, как обезьяна. Прыгает и улюлюкает. Если герой отрицательный, он тоже ведет себя соответственно. Предлагает любимой женщине денег на аборт и убеждает её в том, что каждому овощу свое время. А такому овощу, как ребенок, тем более. Вообщем, младенец – это несвоевременно.

– Ты так хорошо изучила историю вопроса, что хоть за диссертацию садись. Или хочешь устроить небольшой тест. Узнать, кто сидит в этом кресле, герой положительный или негодяй.

– Вот-вот.

– Денег на аборт я предложить не могу, потому что их у меня нет, денег этих, – Ирошников почесал затылок. – Прыгать и вышибать окна твоей квартиры мне тоже неохота. И вправду – ребенок сейчас не ко времени. Не знаю почему, но я рад. И когда только ты успела?

– Это дело недолгое. Вообще-то не хотела тебя огорчать, но в последний момент почему-то решила сказать правду.

* * *

Ювелирная мастерская, в которую направлялся Вербицкий, недавно переехала из центра на городскую окраину. Продышав круглый глазок в заледеневшем стекле автобуса, Вербицкий наблюдал за дорогой, разглядывал однотипные панельные дома. Когда водитель объявил «остановка сбербанк», он спустился по скользким автобусным ступенькам на расчищенный до асфальта тротуар и спросил дорогу у дворника, устроившего перекур.

– Черт его знает, где тут мастерская ювелирная, – плечом дворник оперся на черенок метлы, словно инвалид на костыль. – Я и не слышал о такой.

– Там ещё ателье в этом доме, – Вербицкий засомневался, туда ли он вообще приехал.

– Ателье? – сняв белые матерчатые рукавицы, дворник скатал их трубочкой, сунул в карман телогрейки. – Тогда понятно. Это в старом доме, красном, – он показал рукой направление. – В прежние годы там общество трезвости помещалось, – дворник презрительно усмехнулся и дыхнул на Вербицкого какой-то сивухой, словно давая понять, что и прежние трудные годы лично он в обществе трезвости не состоял. – Потом взамен общества устроили еврейскую общину. А теперь уж и не знаю, что там есть. Красный дом, сразу увидишь.

Путь, указанный дворником оказался не так короток и прост, как показалось в его начале. Поплутав между домами добрую четверть часа, замерзнув и обозлясь, то ли на тупого дворника, то ли на собственную бестолковость, Вербицкий, наконец, отыскал трехэтажное здание красного кирпича, похожее на барак или склад, прочитал крупную вывеску «Ателье» и мелкую «Индивидуальный пошив брюк и юбок». Хлопнув дверью подъезда, он спустился в полуподвал и нажал звонок обитой оцинкованным железом двери, почти мгновенно распахнувшейся. Здоровый малый кивнул Вербицкому как старому знакомому, провел посетителя темным коридором до торцевой двери, по соседству с которой находился туалет.

– Вот сюда.

Парень постучал кулаком по косяку двери и удалился.

Переступив порог тесной комнаты со слепым зарешеченным окошком где-то под потолком, Вербицкий шагнул к письменному столу, пожал сухонькую ладошку ювелира Бориса Самойловича Бернштейна, поднявшегося навстречу гостю. Потушив настольную лампу, отсвечивающую от стекла, покрывающего стол, Бернштейн зажег верхний свет, показал Вербицкому на стул.

– Вот так, Валера, – ювелир склонил голову на бок, – видишь, в какую дыру меня загнали? Почти всю жизнь проработал в центре города. И вот подарок на старости лет.

Перед тем, как присесть на стул, Вербицкий повесил верхнюю одежду на деревянную вешалку.

– Очень неудобно сюда добираться, – в ответ пожаловался Вербицкий и, положив на колени кейс, оглядел сырые, крашенные маслом стены. – Да, тесновато и темновато. Тут до чахотки досидеться можно. Не дай Бог, конечно. Хотя и в центре вы не во дворце сидели. В таком же сыром подвале.

– Центр – это знак престижа, – Борис Самойлович оперся локтями о стол и вытер ладонью вдруг заслезившийся глаз. – Боюсь, с этим переездом я половину клиентов растеряю. Солидные люди поедут на эти выселки только в крайнем случае.

– Вы-то с вашим именем, с вашей репутацией клиентов никогда не растеряете, – утешил ювелира Вербицкий, которому собственные слова показались насквозь лживыми. – Освоитесь на новом месте, и сюда клиенты дорожку протопчут. Может, ещё и новые появятся.

– Какие новые? – ювелир поднял печальные глаза. – Я надеюсь именно на старых клиентов, на ценителей красоты, на знатоков. А новые что? Они, эти бандиты или банкиры, придут раз-другой и исчезнут. За последние годы в нашей ювелирной сфере стали крутиться большие деньги, но почти пропали люди со вкусом. В прежние времена я не искал клиентов, они искали меня, хотя я далеко не Карл Фаберже. От новых посетителей, что за заказы? Перстни с печатками, золотые цепи, крестики. Ширпотреб, примитив. Для ювелира моего класса все это не интересно.

– Главное, чтобы деньги платили, – сказал Вербицкий. – А там не важно, что делать.

– Деньги многое значат в жизни, – согласился Борис Самойлович, – многое, но не все. Дожив до моих лет, вы сами выведите для себя эту истину. И вообще, простите за банальность, деньги – это не главное в жизни.

– А что тогда главное?

Вербицкий посмотрел на ювелира с интересом, но тот, не ответил, только загадочно поднял брови.

– Доживите, Валера, до моих лет, только доживите, и никаких объяснений вам не потребуется. Тем более, и объяснить это невозможно.

– Хорошо, обязательно доживу, – пообещал Вербицкий.

– Мои года не подарок, – Борис Самойлович почему-то всегда старался произвести на людей, даже тех, кто его давно и хорошо знал, рисоваться перед которыми не было смысла, впечатление слишком старого, небогатого, несправедливо битого жизнью еврея. – Болезни, плохой обмен веществ, руки слабеют.

– Принимайте витамины – это я всем советую.

Плохая примета: если ювелир жалуется на старость, на здоровье и слабые конечности, значит, задумал сбавить цену.

– От старости витамины не помогают, – ювелир разжал кулачок, посмотрел на свою ладошку. – Вот линия жизни у меня короткая, а я все существую, все копчу голубое небо. Хотя никого не радую своим долголетием, даже себя самого.

– Что-то вы сегодня не веселый.

Вербицкий постучал пальцами по крышке кейса, давая понять, что пустых слов сказано уже много, пора бы и к делу приступить. Но Борис Самойлович, погруженный в раздумья, казалось, не замечал нетерпения посетителя.

– Как супруга поживает?

– Спасибо, вам от неё привет.

Вербицкий подумал, что Таня даже не подозревает, что такой ювелир Борис Самойлович живет на свете. А сбросить цену придется, тут и спорить нечего. Любой аргумент все равно окажется битым, на каждое слово у старика десяток возражений. Положим, Вербицкий скажет, что отдаст золото вдвое дешевле скупочной цены. А старый хрыч спросит: Валера, а вы учли плату за риск? А медленный оборот золота учли? Скажет, что он и так работает, чуть ли не себе в убыток.

Опять же вспомнит этот переезд с насиженного места в центре, плату за аренду подвала приплетет. Лучшие клиенты или в Израили или в Бутырке. Прочитает целую лекцию, а потом опять заноет о плохом здоровье, о том, что жить осталось всего ничего, возможно, вскорости помрет он прямо за этим вот столом. Те же самые байки он травил и в старой мастерской. Противный старикашка, занудливый, жадный. Одна только положительная черта и есть – глупых вопросов не задает.

– А как на работе успехи?

Вербицкий лишь печально улыбнулся, мол, сам должен понимать, что за работа у врача линейной бригады «скорой», веселого мало.

– Если нет перспектив, могу вас порекомендовать в четвертое управление, – ювелир прищурился. – Один мой хороший приятель поможет.

– Нет, бегать на цирлах перед чинушкам, это не для меня, – ответил Вербицкий. – Я все-таки не холуй, а врач. На «скорой» работа дерганая, но в четвертом управлении ещё хуже. Устанешь прогибаться. Спасибо, что обо мне вспомнили.

– Если надумаешь уходить со «скорой», – Борис Самойлович приложил руку к сердцу. – Много лет знал твоего отца, были друзьями. Саша всегда мечтал, чтобы его сын, его Валерочка, стал врачом. Ни у твоего отца, ни у твоей матери не было высшего образования. И вдруг – врач в семье. Да, порадовались бы старики. Твой отец был хорошим ювелиром. Когда его сажали, он меня попросил: позаботься о Валерке. Главное, говорит, пусть парень держится подальше от ювелирного дела, нечего повторять мои ошибки. Восемь лет с конфискацией это не шутки. Наша, ювелиров, профессиональна статья была восемьдесят восьмая: валюта, золото. Кому больше везло, кому меньше. Еще твой отец мне сказал: «Боря, я оттуда не вернусь». А разве могла твоя мать пережить весь этот ужас? Я ей понемногу помогал, другие тоже помогали. Но раны на сердце, они не заживают. У твоей матери было слабое сердце.

– Да, сердце у неё было слабое, – кивнул Вербицкий.

* * *

Если уж старик вспомнил его мать и отца, свою материальную поддержку, предложил помощь в трудоустройстве, значит, дела совсем плохи, хоть сейчас же вставай с этого скрипучего стула и пустой езжай обратно. Значит, решил старик золото чуть не даром забрать. Его стиль: долго зубы заговаривает, а потом назначает бросовую цену.

– Простите, Борис Самойлович, я тороплюсь, – сказал он, хотя никаких дел не планировал.

– Да, да, – Бернштейн зажег настольную лампу, вынул из верхнего ящика стола связку ключей, встал и, отпирая сейф, повернулся к Вербицкому спиной. – Проклятый замок, – проворчал ювелир. – Уж, сколько с ним мучаюсь.

Вербицкий внимательно разглядывал жилистую тонкую шею ювелира.

– Сейф можно вязальной спицей открыть, а ещё проще – сбить молотком заднюю крышку. Вот мой характер: нет, чтобы на прежнем месте рухлядь оставить, так сюда припер.

– Вас когда-нибудь ограбят, – выдав свой прогноз, Вербицкий усмехнулся. – Обязательно ограбят.

– Еще ни разу за всю мою жизнь не грабили, – ювелир ожесточенно дергал ручку сейфа. – И кому в голову придет, что в этом подвале и в этой консервной банке, – он стукнул по сейфу кулаком, ключ, наконец, повернулся, – что в этой банке я храню деньги и ценности. Своим доверяю, без доверия тоже нельзя. Если смотреть на каждого клиента, как на потенциального грабителя, спятить недолго. А вообще, я заговорен от краж и ограблений. Многих моих знакомых обчистили ни по одному разу, а меня Бог миловал.

– Какие ваши годы, все ещё впереди.

Вербицкий рассмеялся чистым искренним смехом. Он хотел добавить, что доверять людям, особенно своим клиентам, нельзя ни в коем случае, но промолчал.

– Итак, Валера, сколько я вам должен? – Борис Самойлович положил на стол толстую тетрадь и деньги в целлофановом пакетике, сел на стул, перевернул несколько исписанных сверху до низу страниц – А должен я вам за шестнадцать золотых колец и перстней. Как раз знакомому дантисту нужен был золотой лом на коронки. Он все забрал оптом, – Борис Самойлович раскрыл пакет и, отсчитав нужную сумму, притянул деньги Вербицкому. – Проверьте.

– А зачем? – Вербицкий улыбнулся, худшие опасения не сбылись. – Вы же сами говорили, что своим людям надо доверять. Только вот, колец было семнадцать.

– Семнадцатое вот оно.

Ювелир достал из ящика и положил на стол обручальное кольцо, поставил перед собой склянку с прозрачной жидкостью. Он придвинул к себе аналитические весы, положив кольцо на чашку, измерил его вес.

– Тринадцать и шестнадцать сотых. Его вес я вычел из общей массы. В прошлый раз я золото не проверял, только взвесил. А теперь смотрите.

Борис Самойлович открыл склянку с жидкостью, опустил в неё стеклянную палочку, дотронулся палочкой до кольца. Вот капля оказалась на желтом металле, золото на глазах потемнело. Вербицкий внимательно наблюдал за манипуляциями старика, чувствуя, что хорошее настроение возвращается. Бернштейн, хотя и поворчал, пожаловался на жизнь, но деньги за золото отдал, как договаривались. Значит, и вправду стареет бедняга.

– Эта светлая жидкость смесь азотной и соляной кислоты, так называемая царская водка, – пояснил ювелир. – В ней растворяются все неблагородные металлы. Это кольцо – подделка, видимо, сплав меди и серебра. Хотя фабричное клеймо, проба, все на месте. Можете его забрать.

– Зачем оно мне? – Вербицкий помотал головой. – А что у нас с другими кольцами, теми, что с камнями? Там ещё две броши и два браслета. Кстати, в них бриллианты старинной огранки.

– Современная огранка, скажем, розочкой котируется выше старинной. Это заблуждение обывателей, будто камни старой огранки стоят дороже. Там, среди ваших вещиц, есть хорошие. Особенно тот браслет с сапфиром и двумя бриллиантами по полтора карата. Но камушки с дефектом. Они не впаяны в браслет, а закреплены в лапках, я их вынул. Могу дать вам лупу и камни, сами увидите дефекты.

– Трудно будет найти покупателя?

Вербицкий поморщился, опять хрыч начинает голову морочить.

– Покупатели, считайте, уже есть, – ювелир часто заморгал глазами. – Оба браслета и броши возьмут и в таком виде. Но лучше отремонтировать камни. На одном убрать пятнышко, а на другом скол, добавить новую грань, заполировать трещинку алмазной крошкой. Камни, лишенные этих дефектов, подорожают примерно в полтора раза.

– И сколько будет стоить вместе вся эта музыка?

Ювелир назвал сумму и посмотрел на посетителя вопросительно.

– Годится.

Вербицкий кивнул головой, решив про себя, что старик опять его надул, но торговаться, изображая из себя знатока камней, просто смешно. А соваться к другому ювелиру – глупость непроходимая. Слова Бернштейна не проверишь.

– А как скоро можно получить деньги?

– Огранка крупного настоящего алмаза занимает годы, – ювелир, видимо, обрадованный согласием Вербицкого уступить камни по названной цене, выключил лампу и, откинувшись на стуле, сложил руки на груди. – Здесь, разумеется, работа не та, но пару недель придется попотеть. Значит, через две недели и созвонимся. Кстати, есть очаровательный бельгийский гарнитур: колье и сережки с алмазами. И совсем недорого. Прекрасный подарок супруге к женскому дню.

– Я не дарю женщинам драгоценностей, – сказал Вербицкий. – Не из соображений экономии. Просто у жены появится соблазн показать эти побрякушки родственникам, а те решат, что я богатый человек. Начнутся расспросы. Я подарю жене духи, а драгоценности – это баловство. Она ведь жена врача, всего-навсего врача.

– Что ж, логично. Помнится, все ценные предметы, что дарил отец вашей матушке, конфисковали. Вложения денег в ценности жены, – ювелир пожал хрупкими плечами, – не самые удачные вложения. А духи тоже прекрасный подарок. Баловать женщин тоже глупо, слишком быстро они привыкают к хорошему. Валера, какие духи предпочитает ваша супруга? Сейчас в магазинах огромный выбор.

– Какие подарю, такие и предпочитает, – буркнул Вербицкий.

Ювелир, всегда сохранявший непроницаемое лицо, криво усмехнулся.

* * *

– Золото – это так, это сейчас не главное, – сказал Вербицкий. – Один приятель предлагает купить у него совершенно уникальную коллекцию икон. Мой знакомый мало в этом смыслит, в иконах. А коллекция действительно уникальная. Первый раз в жизни я увидел такое собрание у частного лица.

– Если ваш знакомый почти ничего в этом не смыслит, откуда у него это редкие иконы?

– Часть по наследству получил, что-то сам прикупил.

– Прошлым летом гостил в Гамбурге у дочери, – Бернштейн пригладил на висках седые редкие волосы. – Вообще поездил по Европе. Антикварные лавки завалены нашим добром, нашими иконами. Вешать негде, стоят в подсобках штабелями. Везут все кому не лень, думают, на Западе на иконы спрос. Наивные люди.

– В антикварных лавках продают дрова, не иконы, – Вербицкий открыл кейс и вытащил исписанный с двух сторон лист бумаги. – А я хочу предложить настоящий товар, эта коллекция станет гордостью любого собирателя, – он протянул бумагу Бернштейну. – Всего у моего приятеля более сотни икон, все в идеальном состоянии, что само по себе редкость. Здесь я записал самые ценные, с моей точки зрения.

– Посмотрим, Бернштейн нацепил на нос очки и включил лампу. – Любопытно. Действительно хорошая коллекция. Семь икон Спаса семнадцатого и восемнадцатого веков.

– Самый интересный Спас, это где Христос сидит на троне в охряных одеждах, а его фигура вписана в алый ромб, а ромб вписан в синий овал, который находится во внешнем квадрате. От Спаса во все стороны расходятся лучи, а на левом колене он держит раскрытое Евангелие. Затем «Спас Вседержатель», проще говоря, поясной портрет Христа. Затем «Спас Иммануил» оплечное изображение Христа в юношеском возрасте, у него нет ни бороды, ни длинных волос. Далее «Спас нерукотворный» – один только лик Христа без шеи и плеч, глаза смотрят вперед. Очень выразительная икона. По моей оценке, начало семнадцатого века. Далее идут Богородицы, но они более поздние. Где-то начало восемнадцатого века, – Вербицкий показал пальцем на нужные строчки – Вот Богородицы «Донская Божья матерь», «Ярославская», «Богоматерь Знамение», «Шуйская», «Страстная», «Богоматерь взыграния младенца».

– Ладно, не перечисляйте, Валера, – Бернштейн медленно водил пальцем по строчкам. – Тут целый поминальник.

– А это «Неопалимая Купина», – не слушал Вербицкий. – Сюжетная икона со многими действующими лицами. Далее идут иконы-праздники «Рождество» – волхвы идут на свет путеводной звезды. Бегство святого семейства в Египет. «Благовещение» – дева Мария держит в руках клубок ниток. «Успенье» – на первом плане мертвая Богородица, на втором Иисус поднимает её душу в виде младенца. «Крещение» – Христос и Иоанн Креститель стоят в водах Иордана. «Сретение» – нарисована церковь, и первосвященник Симеон принимает из рук Богоматери младенца. «Преображение» – Христос стоит, а к земле рядом с ним припали апостолы Петр, Яков и Иоанн. «Покров» – Богоматерь с покрывалом стоит на облаке. Далее, «Воскресенье или сошествие в ад» – это первая половина семнадцатого века. Редкая икона. Есть иконы деисусного чина…

– Твой знакомый случайно не спятил, продавать такую коллекцию? – ювелир хмыкнул. – Но если он все-таки спятил, тем лучше. Правда, одного покупателя на все это добро скоро не найдешь. Проще и выгоднее продать иконы в разные руки. Можно к твоему знакомому заглянуть в гости? Вы, Валера, поимеете свой процент.

– Он гостей не любит, он больной человек, – сказал Вербицкий. – Список икон оставьте себе. А сами иконы увидите не позже чем через две-три недели. Сам их привезу.

Вербицкий закрыл кейс и протянул ювелиру руку.