Текст книги "Смерть по вызову"

Глава 17

Аркадий Семенович Розов появился на территории городской больницы ровно в полдень. Решив, что осторожност делу не помеха, он вылез из такси за квартал до больницы, бодрым шагом прошелся до бетонного глухого забора, без труда нашел выломанную секцию и задами пробрался к третьему корпусу, спросив дорогу у чумазого старика в телогрейке. Розов, выбирая дорогу между лужами, пересек квадратный сквер, засаженный по периметру чахлыми низкорослыми деревцами. Выйдя на асфальт, потопал ногами, обошел третий корпус, зайдя с задней стороны, потянул на себя дверь с табличкой «служебный вход». Миновав темный тамбур, оказался в служебном гардеробе, где за вытертой стойкой у окна пила чай костлявая старуха.

В нерешительности Розов помялся у стойки. Оглядевшись по сторонам, только сейчас он заметил худенького, совсем молодого человека в черной служебной форме неизвестного образца с накладными карманами на груди, подпоясанного офицерским ремнем и в черном же берете, косо сидящим на голове. Молодой человек, развалившись на стуле, закинул ногу на ногу, поглядывал то на носок высокого ботинка, то на посетителя. Перехватив вопросительный взгляд Розова, парень спросил, к кому тот пришел.

– Я в прошлом году ногу сломал в голени, – Розов направил указательный палец на кафельный пол, выставил вперед правую якобы сломанную в прошлом году ногу. – Вот договорился с врачом Петрушиным из травматологического отделения о консультации.

– Как ваша фамилия и имя отчество? – парень, вооружившись ручкой, раскрыл перед собой на тумбочке замусоленную тетрадь.

– Фамилия-то? – переспросил Розов, отметив про себя, что телефона рядом с парнем нет, а значит, позвонить наверх врачу Петрушину и проверить слова посетителя о сломанной ноге и назначенной консультации не представляется возможным. – Фамилия моя Елизаров, – сказал Розов. – Константин Александрович Елизаров.

– Известная фамилия, – кивнул охранник, делая запись в журнале. Видимо, парень истомился на этом стуле за утро, хотел хоть с кем-то переброситься словом. – Вы случайно не родственник того самого Елизарова? Ну, который ортопедический аппарат придумал?

– Меня многие об этом спрашивают, – загадочно улыбнулся Розов, положил пластиковый пакет на стойку и расстегнул пальто. – Вообще-то родственник, но дальний. Можно сказать, седьмая вода на киселе. Я знаменитого родственника всего и видел-то пару раз.

Розов передал пальто оставивший свой чай гардеробщице, мучительно вспоминая, в какие годы жил и когда скончался знаменитый врач, фамилия которого так неожиданно всплыла в памяти, скончался ли он вообще или здравствует по сей день.

– Да, пару раз только и видел его, но помню хорошо, хотя сам был тогда ещё в юношеском возрасте, точнее в младенческом, – повторил Розов, решив для себя, что врач Елизаров, скорее всего давно скончался. – Травматология на третьем этаже? – спросил он охранника и подумал, что человек, лежавший здесь со сломанной ногой, наверняка такого вопроса не задал бы.

– На третьем, – охранник закрыл журнал, сунул ручку в нагрудный карман. – Совсем память ослабла. Розов, прижал руку к голове, другой принял у гардеробщицы номерок. Старуха зевнула и вернулась к остывающему на подоконнике чаю.

– Жизнь такая, – философски заметил охранник, отвечая то ли на реплику Розова, то ли на свои невеселые мысли.

Опустив номерок в брючный карман, и взяв со стойки пакет, Розов прошел к лестнице, пообещав меланхоличному юноше быстро вернуться. Нажав кнопку вызова лифта, Розов вместо шума спускающейся кабины услышал звонок, раздавшийся откуда-то из глубины шахты.

– Тьфу, – выдохнул Розов.

Он начал подниматься по лестнице медленным шагом. На площадке между вторым и третьим этажом остановился, убедившись, что рядом никого, раскрыл пакет, вытащил из него белый халат и натянул его на себя поверх черного свитера. Розов машинально заглянул в пакет, словно хотел проверить, не потерял ли по дороге мандарины, кулек с конфетами, несколько пачек импортных сигарет. Убедившись, что мандарины в сохранности, он одернул халат и повел плечами, отметив, что халат тесноват в плечах, короток, даже бедер не прикрывает, и к тому же мятый. Ничего, присматриваться никто не станет, а человек в халате почему-то всегда вызывает доверие, – успокоил себя Розов. Поднявшись на один лестничный пролет, он ступил в длинный темноватый коридор травматологического отделения, отметив про себя, что столик дежурной сестры пуст.

В коридоре никого, лишь одинокая фигура на костылях удалялась от Розова, видимо, в сторону курилки. Палата номер триста десять оказалась второй по ходу от лестничной клетки. Для приличия, постучавшись костяшками пальцев в притолоку, Розов ещё раз осмотрел пустой коридор, переступил порог палаты и закрыл за собой дверь.

* * *

Несколько пар глаз уставилось на неурочного посетителя. Один из больных, дотянувшись рукой до тумбочки, убавил громкость радиоприемника. Розов молча осмотрел одну за другой шесть коек, показалось, он ошибся, попал совсем в другую палату, а брата здесь нет.

– Здравствуйте, – наконец сказал Розов только для того, чтобы вообще что-то сказать.

– Доброго вам здоровичка, – ответил старик в пижамной куртке с загипсованной рукой.

– Проходи, Аркаша.

На дальней кровати у окна зашевелился сосед старика, мужчина с задранной кверху ногой, покрытой короткой простынкой. Приподнявшись на локтях, он закивал Розову головой.

– А, вот ты где спрятался.

Переложив пакет из руки в руку, Розов прошел вдоль кроватей до самого подоконника и, увидев пустой стул, придвинул его к изголовью кровати, но тут споткнулся, едва не разлив на пол содержимое эмалированной «утки».

– А ты сильно изменился, – вырвалось у Аркадия Семеновича, когда он, наконец, сев на стул, разглядел брата, сильно похудевшего, бледного в несвежей больничной рубашке на завязках. – Ты вес сбросил. Но тебе всегда шла худоба.

– Что, на черта похож? – спросил Николай Семенович. – У меня тут, как видишь, зеркала нет. Поэтому верю тебе на слово.

– Про черта я ничего не сказал, – ответил младший брат, поставил пакет на пол и удобнее устроился на стуле. – Просто не успел ничего такого сказать.

– У меня просьба к тебе, – здоровой рукой брат взял с тумбочки листок бумаги с накарябанным на нем телефоном, протянул бумажку гостю. – Вот, позвони Маше. Ты её помнишь, моя подруга. Скажешь, чтобы сюда она больше не ходила. Не хочу, чтобы она видела меня в таком состоянии. Я сам себя испугаюсь, когда увижу, – Николай Семенович ощупал ладонью похудевшее лицо. – Скажи, что у нас карантин. Сюда нельзя приходить недели три. Хотел вон его попросить, чтобы позвонил, – Николай Семенович кивнул на старика с загипсованной рукой. – Но уж коли ты пришел…

– Без проблем, – Аркадий Семенович сложил бумажку вчетверо, привстав со стула, сунул её в задний карман брюк. – Что врач-то говорит?

– Врач? – переспросил брат. – Недавно обход закончился. Но врач и сегодня ничего не сказал, темнит что-то. Он вообще от меня морду воротит после того, что обо мне в газете пропечатали. Принимает меня за какой-то отброс общества. Да, не знаю, за кого он меня принимает, но разговаривать он почти перестал.

– Ты, пока тут лежишь, сделался знаменитым, – кивнул Николай Семенович. – Это же надо такое выдумать: ты связан с бандитами, с мафией.

– Как только выйду отсюда, я на эту подтирку в суд подам, – сказал Николай Семенович постным голосом и стало ясно: в суд он подавать не собирается. – Пусть напечатают опровержение и заплатят мне хотя бы символическую сумму за моральный ущерб.

– Ты знаешь, если бы не эта газетка, короче, я не знал, где ты находишься, – Аркадий Семенович улыбнулся. – И никто не знал, где тебя искать. Ты просто исчез – и все. И вдруг эта публикация. Вообщем нет худа без добра. И не расстраивайся – любая газета живет только один день. Кто вспомнит об этой грошовой заметке через неделю, через месяц? Все пустое. – Может, ты и прав, – Николай Семенович кивнул. – Аркаша, мне тут плохо. Совсем плохо. Я весь извелся, я больше не могу лежать на спине. Она болит, вся занемела. Тут в матрасе какие-то насекомые, они меня кусают ночами. Я не могу заснуть и снотворное не помогает. Я хочу помыться.

– Ну, потерпи, – Аркадий Семенович искал слова утешения. – Потерпи, теперь дела на поправку пойдут. Вот весна пришла, – он показал пальцем в переплет окна, там, за стеклами, набегали друг на друга серые мглистые тучи, напоминавшие о скором снегопаде. – Хоть и погода так себе, – он повел носом, почуяв не сладостный аромат просыпающейся природы, а лишь запах нечистот. – Но воздух уже весенний. Весной мы себя чувствуем бодрее. Вот посмотришь, станет легче. Может, поговорить с врачом? Договориться с сиделкой, чтобы тебя помыла?

– Сволочи они, эти сиделки, потаскушки, им не до больных, – Николай Семенович запустил пятерню в слежавшиеся волосы, почесал голову. – Запираются ночами в ординаторской с какими-то кобелями, только слышно, как диван скрипит. Им не до больных. За мной он ухаживает, – Николай Семенович снова кивнул на старика со сломанной рукой. – Я ему свой завтрак и обед отдаю, а он меня бреет, умывает. А сегодня утром мне грудь губкой протер. Без него я бы тут завшивел. А здешний обед я все равно жрать не могу. Суп из капусты с какими-то ошметками и плов без мяса. А ему даже нравится, – он показал пальцем на старика. – Ведь тебе нравится обед, дядя Петя?

Старик, продолжавший неподвижно сидеть на своей кровати, подтверждая услышанные слова, застенчиво улыбнулся.

– Видишь, ему нравится, – Николай Семенович вытер намокший нос кулаком. – Ему нравится, а я здесь просто подыхаю. Вон туда, в тот угол посмотри, – он понизил голос до шепота. – Туда положили доктора физико-математических наук профессора. Множество печатных трудов, книги, монографии издал, трактаты какие-то, вообщем, мировое светило. Но между нами: полный мудак. Ему тоже здесь нравится. А до профессора на той кровати бомж лежал, его выписали. Бомжу тоже здесь нравилось. А я, Аркаша, натурально загибаюсь. Мне кажется временами, что у меня гангрена. Посмотри мою ногу, пожалуйста. Старик её уже смотрел, но он ничего не смыслит. А врач молчит. Ты посмотри.

Аркадий Семенович привстал со стула, потянул за краешек простыню, покрывавшую сломанную ногу брата. Осмотрев пальцы, щиколотку, икроножную мышцу и бедро, он взмахнул простыней, сел на место.

– Вроде ничего. Цвет нормальный. Никаких темных пятен на коже нет. Не нагоняй на себя лишние страхи.

– Ты прав, – кивнул брат. – Нечего себя зря пугать. И все равно: мне здесь так плохо. Кажется, никогда не выйду из этой больницы, вперед ногами вынесут.

– Хватит, ну что ты хнычешь, как маленький, – Аркадий Семенович склонил голову набок. – Потерпи. Может, всего месяц тебе здесь лежать. Образуется на месте перелома этот самый, как там его, – хрящ. И тебя сразу выпишут. Ни дня лишнего не станут держать, потерпи.

Брат тяжело вздохнул, снова вытер мокрый нос и заерзал на кровати, почесывая таким странным способом спину.

– Я тут тебе гостинцы принес.

Аркадий Семенович нагнулся над раскрытым пакетом, выложил на крашенную тумбочку кулек с карамелью, полтора десятка мандаринов с зеленоватыми бочками, распахнув дверцу, сунул внутрь тумбочки сигареты.

– А, вот у меня ещё масло с собой, совсем забыл про масло, – он повертел в руках пачку импортного масла в блестящей бумажке, не зная, что с ней делать, положил рядом с мандаринами. – Сам когда-то лежал в больнице. И мне всегда не хватало животных жиров, масла то есть.

– А поесть ты ничего не принес? – спросил Николай Семенович, кося глазами в сторону тумбочки. – Ну, что-нибудь пожевать, существенное?

– Только это принес, – Аркадий Семенович пожал плечами. – Не знал, что в больнице так голодно.

– Давайте я масло в холодильник уберу, – подал голос старик со своей кровати. – Я тут в палате староста. Потому что ходячий. Помогаю кому чего, окна открываю проветривать помещение. Староста, одним словом.

– Не убирай масло, дядя Петя, – попросил Николай Семенович и облизнул губы языком в нездоровом белом налете. – Намажь мне кусок. И себе, если хочешь, тоже намажь, – здоровой рукой он взял с тумбочки и передал старику пачку масла.

– Сейчас, сейчас.

Дядя Петя заволновался, проворно поднялся на ноги. Он вытащил перочинный нож, действуя одной рукой, ловко раскрыл его, снял со своей тумбочки тарелку, положенную верх донышком. Взгляду открылись толсто нарезанные четыре куска белого хлеба.

– И сколько ты заплатил за эти мандарины? – снова покосился на тумбочку Николай Семенович.

Брат назвал сумму, уплаченную за мандарины.

– Небось, с рук брал? – брат криво усмехнулся. – Тебя обманули. У нас в магазине такие мандарины вдвое дешевле, – слово «такие» он выделил особо, произнеся его по складам.

– Прости, я не знал, – усмехнулся в ответ брат, он почувствовал себя задетым. – В следующий раз поеду на другой конец города, в твой магазин, чтобы купить фрукты подешевле. И принесу тебе.

– Я не хочу фрукты, – помотал головой Николай Семенович. – Твои мандарины вон старик съест. Я курить хочу. Очень хочу курить.

– Сейчас, – брат вынул из тумбочки спички, пачку сигарет, обвел вопросительным взглядом палату и громко спросил. – Разрешите, он покурит?

– Вообще-то у нас тут не курят, – отозвался с дальней угловой кровати гладко причесанный мужчина в очках. – У меня не только нога сломана. У меня бронхит, я кашляю. Здесь в палате все тяжелые больные.

– Я проветрю воздух, – отозвался дядя Петя, бросив разворачивать пачку масла. – Одну только он и покурит. А потом я воздух освежу.

– Ну, если только одну, – мужчина в очках отгородился раскрытой книгой.

Аркадий Семенович чиркнул спичкой, затянулся и сунул в рот брата прикуренную сигарету. Тот втянул в себя дым, задержал дыхание и, прежде чем выдохнуть, закрыл глаза.

– Хорошо, – он выпустил дым из груди и снова глубоко затянулся.

Свернув кулечек из обрывка газеты, Аркадий Семенович вытащил сигарету из губ брата, стряхнул пепел.

– Я сам, – сказал брат, взял сигарету здоровой рукой, поднес ко рту, затянулся. – Хорошо. Даже голова с непривычки кружится, – раскрыв глаза, он уставился в потолок и снова сбился на жалобный тон. – Они мне запрещают курить в палате. А в соседней палате, наоборот, все курят. Не повезло мне с соседями.

– Ничего, дома накуришься, – сказал Аркадий Семенович, наблюдая, как старик, разложив куски хлеба на тумбочке, одной рукой намазывает их маслом, причмокивает и чему-то улыбается.

Дососав сигарету почти до самого фильтра, брат протянул её Аркадию Семеновичу. Тот осторожно взял короткий окурок, опустил его в широкое горло стоящей под кроватью «утки».

– Пожалуйста, будьте любезны, – старик подал Николаю Семеновичу бутерброд и вопросительно посмотрел на гостя. – А вы перекусить не желаете?

– Спасибо, – отказался Аркадий Семенович и отвернулся к окну. Наблюдать, как старший брат жадно поглощает хлеб с маслом, как движется его острый кадык на серой истончавшей шее, было неловко и неприятно.

– Ты к сестре ездил? – спросил брат, делая громкое глотательное движение.

– Нет, не ездил, – Аркадий Семенович смотрел в окно. – Что мне там делать?

– И правильно, туда лучше не соваться, там все на виду, – слова из набитого рта вырывались неразборчивые, невнятные. – Она пару дней назад сюда приезжала. Тоже из газеты узнала, что я в больнице. Яблок привезла. Очень жесткие яблоки. Стал есть и сломал коронку на заднем нижнем зубе. Все почему-то фрукты мне приносят. Вместо еды.

– Ты сперва прожуй, а потом говорить будешь.

Аркадий Семенович повернулся к брату и с удивлением обнаружил, что тот приканчивает уже не первый, а второй бутерброд. Прожорливый старик тоже ел хлеб, но медленно. Далеко относил бутерброд от лица и разглядывал его так внимательно, будто первый раз в жизни видел и пробовал сливочное масло.

* * *

– Хороший у тебя аппетит, – Аркадий Семенович потрепал брата по плечу. – Значит, на поправку идет дело.

– Аппетит, может, и хороший, – Аркадий Семенович смахнул с губ хлебные крошки, – только жрать особенно нечего. Вот масло принес – спасибо, – он грустно улыбнулся и снова провел ладонью по сухим губам. – Слышь, старик, дядя Петя, ты бы чаю вскипятил в банке.

– Сделаем, сейчас сделаем, – отложив недоеденный кусок, старик согнул спину в полупоклоне. – Зараз сделаем. А чего толку в сухомятку питаться? Желудок раздражается.

Распахнув дверцу тумбочки, старик вытащил литровую банку, пачку заварки и кипятильник. Повертев банку и так и эдак, он встал и заковылял в угол палаты, к рукомойнику. Проводив старика взглядом, Николай Семенович поманил брата пальцем, когда тот нагнулся над кроватью, тихо спросил:

– Аркаша, зачем ты все это сделал? Зачем затеял эту аферу с документами?

– Мне заплатили.

– И что, хорошо заплатили?

– Хорошо, – кивнул Аркадий Семенович. – Каждому выпадает в жизни шанс хорошо заработать. Я остался бы последним дураком, если бы отказался. Правда, со мной ещё до конца не рассчитались. Я получил только половину тех денег, о которых шла речь, – голос Аркадия Семеновича сделался тусклым, каким-то невеселым. – Остальное обещали выплатить на днях.

– И что дальше?

– Дальше? Я уеду. Я торчу здесь только потому, что со мной ещё до конца не рассчитались.

Аркадий Семенович посчитав, что эта тема исчерпана, замолчал, наблюдая, как старик, поставив банку на тумбочку, опускает в воду кипятильник, втыкает вилку в розетку, беззвучно шевелит губами, разговаривая сам с собой.

– Да, тут в вашей палате действительно сдохнешь, – вырвалось у Аркадия Семеновича. – Или от скуки или от этого запаха тошнотворного. Рано или поздно обязательно сдохнешь.

– О чем я и говорю, – кивнул брат.

– Мне уже давно пора идти, чаю с вами я другим разом выпью, – Аркадий Семенович усмехнулся и заговорил шепотом. – Я вчера твоему начальнику, директору магазина, дозвонился. Глушко сказал, что деньги он тебе передал. Давай, да я пойду.

Николай Семенович кашлянул в кулак, провел по щекам ладонью.

– Вот черт, вроде бы только сегодня утром брился, а щетина осталась, – сказал он. – Местами, но осталась. Лезвия, что ли тупые? Понять не могу. Только ведь сегодня утром брился, да, дядя Петя?

– Точно, сегодня утром мы и брились, – подтвердил старик, не отрывавший взгляда от банки с водой. – А чего, плохо, что ли?

– Да вот, местами щетина осталась, – Николай Семенович водил кончиками пальцев по шее и подбородку. – Лезвие, видно, тупое.

– Пришлю я тебе с кем-нибудь хороших лезвий, – Аркадий Семенович нетерпеливо заерзал на стуле, он наклонился к кровати и прошептал. – Коля, хватит о пустяках. Давай деньги, да мне идти надо. И так уж сижу тут, – он потрогал сиденье стула, – как на вулкане, как на раскаленной сковороде сижу. А ты мне зубы заговариваешь то с этими мандаринами, то с маслом, то с лезвиями. Давай скорее деньги.

– Я зубы тебе не заговариваю, – ответил брат хриплым шепотом. – А с деньгами так получилось, так вышло с ними… Короче, сейчас их у меня нет.

* * *

Аркадий Семенович привстал со стула так скоро, будто его сиденье и вправду сделалось нестерпимо горячим.

– Не понял, где они? Где деньги?

– Я их… У меня их, – Николай Семенович таращил глаза на брата, подбирал слова, но не мог ничего придумать, оставалось лишь сказать правду. – У меня деньги украли.

– Что ты несешь, Коля? Ты заболел? Где мои деньги?

– Подожди, послушай, только послушай, – Николай Семенович стал говорить громче и быстрее. – Успокойся. Ну, деньги лежали под этим матрасом. Ночью их украли. Я знаю, кто украл, но это не важно. Я верну тебе все. Сначала выйду из больницы, потом верну. Ты знаешь, у меня есть сбережения. Я верну тебе все.

– Ты что, совсем тут охренел? Или как? Где мои деньги?

Голос Аркадия Семеновича сделался пронзительным, со звонкой ноткой металла, щеки заметно побледнели. Взгляды всех палатных больных сошлись на этом бледном лице. Даже доктор наук и враг курения с крайней угловой койки, отложив в сторону раскрытую книгу, уставился на странного слишком возбужденного посетителя. Закипевшая вода булькала в банке перед стариком, но тот, зачарованно раскрыв рот, забыл о кипятке, о чае, о недоеденном бутерброде с маслом, забыл обо все на свете. Гримаса глубокого удивления прилипла к лицу дяди Пети, переводившего глаза то на гостя палаты, то на вжавшегося в койку Николая Семеновича.

– Ты что, охренел? – повторил вопрос Аркадий Семенович и встал на ноги. – Я спрашиваю тебя, где мои деньги? Мне нужны мои деньги.

– Я их, у меня их, – волнуясь, Николай Семенович все никак не мог найти нужные слова. – У меня их украли. Но я все верну, только нужно время.

– Какое время, кретин ты безмозглый, – Аркадий Семенович затряс в воздухе растопыренными пальцами рук. – Куда ты дел деньги? Куда ты их задевал?

Краем глаза он уловил какое-то движение внизу за окном, повернул голову влево. Темный джип остановился на асфальтированной площадке перед больничным корпусом. Двое мужчин, хлопнув задними дверцами, быстрым шагом направились к входу. Замешкавшись у машины, за ними заспешил и водитель.

– Отвечай, скотина, когда тебя спрашивают, – Аркадий Семенович уже не узнавал своего голоса. – Где мои деньги?

– Аркаша, я уже сказал, – Николай Семенович закашлялся, – сказал уже, что деньги пропали. Но не волнуйся… Я все верну, дай только время.

– У меня нет этого времени. Нет его.

Аркадий Семенович подался вперед, задел бедром прикроватную тумбочку. На пол полетели, раскатилась в разные стороны оранжевые мандарины с зеленоватыми бочками. Аркадий Семенович сделал шаг вперед, нагнулся над кроватью. Он занес руку назад и ударил старшего брата, от неожиданности не успевшего закрыться, кулаком по лицу, костяшками пальцев в верхнюю челюсть. Левой рукой он с силой навернул брата по носу. Николай Семенович сказал «ой» и, прижав ладонь здоровой руки к лицу, размазал кровь по подбородку и шее.

– Сука, тварь поганая.

Аркадий Семенович отступил назад, почувствовав, как под каблуком ботинка смачно лопнул мандарин. Он занес правый кулак и, вложив в него силу и массу своего тела, снова ударил. Брат вскрикнул, дернулся на кровати, стараясь увернуться от левого кулака, но успел, получив удар в правую бровь. В наступившей тишине под взглядами больных, застывших в странном гипнотическом оцепенении, он стонал, кряхтел, пробуя натянуть на голову одеяло. Аркадий Семенович сдернул одеяло, бросил на пол, чуть не запутавшись в нем ногами, но выбрался, поднял правое колено и уперся им в живот лежащего человека.

– Паскуда, поиметь меня захотел? – поочередно слева и справа он дал брату несколько зуботычин, посмотрел в это окровавленное, быстро потерявшее форму лицо.

– Воспользоваться хотел, сука?

Он, уже не зная, в какое место сладко всадить кулак, размахнулся и стукнул Николая Семеновича по шее, справа и слева, а потом слева и справа. Брат уже не стонал, а только кашлял, выплевывая изо рта кровь со слюной.

– Мать твою, ублюдок, только руки отбил об это дерьмо, – пожаловался Аркадий Семенович людям, в оцепенелом ужасе наблюдавшим за его действиями.

Аркадий Семенович спустил колено с койки, глянул на старика, застывшего с раскрытым ртом и сплюнул на пол. Пройдя в угол палаты к рукомойнику, он открыл кран, сполоснул под струей холодной воды руки и, сдернув с крючка вафельное полотенце, обмотал им правую ладонь. Вернувшись к тумбочке старика, Аркадий Семенович выдернул из розетки кипятильник, обмотанной полотенцем рукой поднял банку с кипятком.

Брат, широко раскрыв рот, стонал и пускал кровавые пузыри.

– А, тварь, чайку не хочешь?

Задав этот бессмысленней вопрос, Аркадий Семенович задрал широкую больничную рубаху брата и выплеснул банку кипятка ему на живот и грудь. Воздух заклубился белым паром. Брат завыл, как подстреляная собака, вскрикнул пронзительным фальцетом, но захлебнулся этим криком, кажется, потерял сознание от невыносимой боли.

Аркадий Семенович бросил пустую банку на кровать старика, сдернул с правой руки полотенце и, глянул на сварившуюся кожу брата, быстро наливающуюся краснотой грудь и ошпаренный живот. Дойдя до двери палаты, он вышел в коридор и, осмотревшись по сторонам, одернул короткие полы белого халата.

* * *

Пусто, вокруг никого.

Но спускаться вниз той же дорогой по ближней лестнице нельзя, этот путь заказан. Внизу его ждут те люди, что вышли из темного джипа. И долго они ждать не станут, поднимутся наверх. Значит, остается другая лестница, противоположная. Он прислушался. За закрытой дверью начинала оживать палата. Что-то по козлиному заблеял старик дядя Петя, послышались неясные шорохи, скрип кроватей, чье-то приглушенное бормотание.

– Он, кажется, помер, – сказал за дверью незнакомый резкий голос.

– Вроде, жив, – возразил другой. – Нужно врача позвать. Сходи ты, дядя Петя, больше некому.

– Я не пойду, – проблеял дядя Петя. – Я боюсь

– Тогда он умрет, – сказал первый голос.

Поправив лацканы халата, Аркадий Семенович энергичной походкой направился в дальний конец коридора, стараясь не смотреть в правую сторону, не заглядывать в распахнутые двери палат. Но вот палаты кончились, справа душевая комната, процедурный кабинет, ординаторская, слева должен быть выход на лестницу. Но ничего нет, только мужской туалет и наглухо закрытая неизвестно куда ведущая дверь. Скорее всего, именно она выходит на лестницу, другой двери просто нет. Аркадий Семенович с силой подергал за металлическую ручку, отошел от двери, вернулся к ней и, шепотом матерясь, снова подергал за ручку.

Это и в голову придти не могло, такая глупость, чушь такая, дверь на лестницу заперта. Опустившись на корточки, он заглянул в дверную скважину. Точно, за дверью лестница, хорошо видны ступеньки и перила. Аркадий Семенович с силой потянул ручку на себя – тщетно, лишь чуть слышно скрипнули тронутые ржавчиной петли.

Отступать некуда, – решил Розов, прошел несколько метров в обратном направлении, распахнул дверь мужского туалета и вошел внутрь. Мужчина с желто-землистым лицом, сидевший на кушетке возле левого окна, пристроил костыли в углу, вставил вперед загипсованную в голени ногу и сосредоточено докуривал папиросу. Мужчина без интереса посмотрел на вошедшего человека в коротком халате явно с чужого плеча.

– Здравствуйте, – Розов вежливо кивнул мужчине как старому знакомому. – Не холодно вам здесь, не дует?

Не дождавшись ответа, он быстро прошел вдоль ряда туалетных кабинок к окну в торцевой стене с настежь распахнутыми внутренними рамами. Приподнявшись на носки, он опустил верхний шпингалет, поднял нижний шпингалет внешней рамы, дернув за ручку, распахнул створки окна, далеко высунулся наружу, держась руками за мокрый подоконник. Мужчина с загипсованной ногой, видимо, собираясь уходить, загремел костылями за спиной Розова. Еще раз осмотрев больничные стены, Розов выругался, плюнул сверху на черный асфальт. Ни на правой, ни на левой стене пожарной лестницы не оказалось. Он почти побежал ко второму окну, у которого все копошился, собираясь в палату, больной.

Обхватив кистями ручки костылей, высоко, чуть не до самых ушей задрав худые плечи, мужчина доковылял до двери, но остановился, решив понаблюдать за действиями суетливого доктора. Розов тем временем настежь распахнул и другое окно, далеко высунулся из него, осматривая больничные стены.

– Простудитесь, доктор, – сказал мужчина, стараясь понять смысл манипуляций с оконными рамами. – Потеряли что?

– Потерял.

Розов с чувством хлопнул рамой. Стекла, прихваченные ржавыми гвоздиками, жалобно зазвенели. В нерешительности Розов остановился у подоконника, поднес ладонь к холодному лбу. Итак, с этой стороны корпуса пожарной лестницы нет вовсе, значит…

– Потеряли что-нибудь? – повторил вопрос прилипчивый мужчина. – Может, помочь чем?

– Спасибо, в другой раз, – Розов, занятый своими мыслями, заметил, что человеку на костылях никуда не ушел, а продолжал стоять перед ним, задрав кверху плечи. – Идите, пожалуйста, в палату, – Розов строго посмотрел на мужчину.

Значит пожарная лестница с другой стороны, – он довел мысль до конца и, опрометью выскочив из туалета, на секунду остановился, замер. Из другого конца коридора, пока ещё пустого, слышались громкие голоса, непрерывные стоны. Розов сам чуть не застонал, решая, что ему делать и как спастись. Бежать через весь коридор обратно к противоположной лестнице – верное самоубийство. Все обложено, его ждут люди из охраны Романова, сквозь этот заслон не прорваться. А если рвануть наверх и попробовать отсидеться на чердаке? Глупо, тысячу раз глупо. Его найдут, извлекут, как таракана из чердачной пыли и паутины и как таракана прихлопнут.

К стонам и приглушенным голосам добавился новый металлический звук. Розов снова глянул в дальний конец коридора. Две женщины катили перед собой тележку с кастрюлями и тарелками. Вот они остановились, послышался смех, над тележкой поднялось облако пара. У них ведь обед начинается, – догадался Розов, решая, можно ли это обстоятельство использовать в своих целях. Не додумав мысль, он сделал несколько шагов вперед, толкнув коленом того самого мужчину из туалета, не весть как оказавшегося на дороге. Мужчину шатнуло, но тот, успев переставить костыли назад, чудом устоял на ногах.

– Осторожнее надо, – мужчина поморщился.

– Да пошел ты, козел старый, – огрызнулся Розов, пересек коридор и без стука вошел в ординаторскую.

* * *

Какая– то женщина со строгим лицом, то ли сестра, то ли врач, сидя на диване, прижимала плечом к уху телефонную трубку и накручивала диск стоящего на коленях телефона. Подняв глаза на Розова, она продолжала свое дело, не сказав ни слова. Розов зашел за спину женщины, подошел к самому окну, увидев через стекло асфальтовый пятачок перед корпусом, черный джип, одиноко стоящий без водителя и пассажиров. Розов машинально глянул на наручные часы и удивился: с тех пор, как он, обварив брата кипятком, вышел из палаты, прошло всего минут шесть. Потянувшись рукой вверх, он опустил шпингалет. Открыв первую раму, он потянулся к следующей.

– Что вы делаете?

Розов обернулся на голос. Поставив телефонный аппарат на диван по левую руку от себя, женщина обернулась к посетителю и с удивлением наблюдала за ним. Он не сразу нашелся с ответом.

– Я врач, – веско заявил Розов и одернул задравшийся кверху халат. – Я врач, – повторил он, мучительно придумывая объяснения своим действиям, но ничего убедительного, логичного так и не сочинил.

Женщина продолжала молча смотреть на него.

– Я не ваш врач, – сказал Розов. – Я из другого отделения, – он почесал лоб кончиками пальцев. – Я физиотерапевт. Ну, ваш коллега, можно сказать.