Текст книги "Ода контрразведке"

Кроме того, мать Голубовича видела, как после взрыва гранаты неизвестный высокого роста полз к двери хаты, а за ним тянулись кишки, видимо у него был разорван живот. Об этом же говорил на допросе и сосед Голубовича – Федор Кондратьевич Струха, который, услышав ночью взрыв в доме Голубовича, пошел посмотреть, что там случилось. В доме Голубовича он увидел на полу немца, у которого из живота вылезли кишки. Как было установлено из других источников, после взрыва гранаты неизвестному высокого роста оторвало кисть правой руки и были нанесены тяжелые ранения в область лобовой части головы, груди и живота, от чего он вскоре и скончался.

Впоследствии Голубович сообщил, что это было на женский праздник 8 Марта 1944 года. Поскольку неизвестный в немецкой форме подорвался в доме Голубовича после 12 часов ночи, было принято официальное решение, что он погиб 9 марта 1944 года. Сын Голубовича Дмитрий показал, что знает место, где был зарыт неизвестный, подорвавшийся на гранате.

Из показаний бывшего участника УПА по кличке «Скиба» (Куманец П.В.), который проживал под фамилией Зозуля: «Зимой 1944 года мы группами должны были расположиться на ночлег. В частности, я, сотник “Черногора” и бывший участник УПА по кличке “Билый” вошли в крайний дом, где горел свет. В этом доме оказались два военнослужащих немецкой армии, которые пили молоко. “Билый” сразу дал команду немцам поднять руки вверх. Один из них поднялся, а второй, как я видел лично, снял с предохранителя ручную гранату. В этот момент мы бросились обратно в дверь, на выход, но так как дверь открывалась вовнутрь дома, мы в спешке выйти не смогли, и тут же взорвалась граната, взрывом которой я был тяжело ранен, тогда же был легко ранен и “Черногора”. Что стало с этими двумя немцами, я не знаю. Правда, когда я находился в доме, то один немец выпрыгнул в окно».

Бывшая санитарка УПА Решетило О.А. на допросе показала, что с февраля по апрель 1944 года она находилась в группе УПА «Черногора». В марте 1944 года, точной даты она не помнит, в оуновском госпитале она лечила и готовила пищу «Черногоре», «Мазепе» и «Сирому». Все они были ранены осколками гранаты в доме одного жителя села Боратин при столкновении с советскими партизанами, переодетыми в одежду немецких военнослужащих.

В архивных документах высказывается предположение, что Николай Кузнецов не случайно оказался в селе Боратин, поскольку по заявлению капитана ГБ Александра Александровича Лукина, заместителя полковника Медведева по разведке, там был предусмотрен «маяк», то есть обусловлено место «явки» разведчика по условиям экстренной связи. Таким образом, приведенные показания свидетелей давали серьезные основания полагать, что в селе Боратин погибли Николай Иванович Кузнецов и один из его товарищей.

В связи с этим 17 сентября 1959 года сотрудники УКГБ по Львовской области произвели эксгумацию останков неизвестного в немецкой форме, подорвавшегося на гранате в доме Голубовича и зарытого жителями на окраине села Боратин. Судмедэксперт Львовского мединститута, кандидат медицинских наук Зеленгуров В.М., исследовав эксгумированный труп, дал соответствующее заключение, на основании которого был сделан вывод о том, что неизвестный мог быть Николаем Ивановичем Кузнецовым.

1 октября 1959 года по делу была назначена специальная судебно-медицинская экспертиза – отождествление личности по черепу путем совмещения, которая была поручена известному советскому ученому, заведующему лабораторией пластической реконструкции Института этнографии АН СССР Михаилу Михайловичу Герасимову. Экспертиза подтвердила, что череп действительно принадлежит Николаю Ивановичу Кузнецову.

Как пишет Шарков, в результате проведенного расследования «пришлось констатировать и горькую правду. По неустановленной причине Кузнецов Н.И. допустил грубейшую ошибку в своей разведывательной деятельности – он имел при себе секретный письменный отчет о проведенной работе, да еще и подписанный реальным псевдонимом “Пух”. Это обстоятельство и расшифровало его группу перед участниками УПА, а затем и перед гитлеровцами, в принадлежности к советской разведке».

Но было ли это ошибкой Кузнецова? Вряд ли он действовал исключительно на свой страх и риск. Ведь дело шло к развязке: 2 февраля 1944 года Красная Армия освободила Ровно, а 17 марта – Дубно. Село Боратин расположено как раз на полпути из Львова в Дубно. То есть Кузнецов шел навстречу наступающим частям Красной Армии и не планировал оказаться в расположении немцев. На конверте, как мы уже говорили выше, он написал: «Передать в Москву генералу “Ф”», т. е. начальнику советской контрразведки Петру Васильевичу Федотову. Вполне возможно, Кузнецов хотел подстраховаться – ведь судьба нелегала непредсказуема.

Положение Кузнецова было непростым. Резидентура в Ровно была провалена, рейхскомиссар Украины Эрих Кох жив, и разведчик оказался в той же ситуации, что и, скажем, Леопольд Треппер или Шандор Радо, которых при сходных обстоятельствах арестовали органы «Смерш» и вывезли в Москву. Поэтому Кузнецов обратился напрямую к Федотову, начальнику 2-го Управления НКГБ, которого хорошо знал, а не к Судоплатову – начальнику 4-го Управления НКГБ, в составе которого Кузнецов действовал в немецком тылу.

Возможно, эти опасения были напрасны – ведь именно Павел Анатольевич Судоплатов подписал представление на Николая Ивановича Кузнецова, и уже 5 ноября 1944 года за исключительное мужество и храбрость при выполнении заданий командования он был удостоен звания Героя Советского Союза (посмертно).

4-е Управление НКВД – НКГБ СССР не входило в систему внешней разведки. Фактически оно занималось организацией террора и диверсий на оккупированных противником территориях и ведением партизанской войны. К моменту создания этого управления подобные подразделения уже активно использовались спецслужбами других государств. Так, еще 22 июля 1940 года в Великобритании было создано мощнейшее Управление специальных операций (англ. Special Operations Executive, сокращенно SOE) для проведения саботажа и диверсий, оказания помощи участникам Сопротивления в Европе и организации партизанского движения и подпольной работы на оккупированных Германией и ее сателлитами территориях. В SOE вошла и Секция D английской разведки МИ-6. Моделью SOE явилась тактика городской герильи Ирландской республиканской армии (ИРА) – любопытно, что именно боевики ИРА 20 сентября 2000 года произвели выстрел из гранатомёта РПГ-22 по 8-му этажу здания МИ-6. Штат SOE был негласным и насчитывал 13 тыс. человек (агентов), а общая численность контролируемых ими подпольных и партизанских формирований на оккупированных противником территориях достигала одного миллиона человек. Агенты занимались физической подготовкой, осваивали технику бесшумного убийства, владение оружием, взрывное дело, чтение карт, работу с компасом, изучали правила выживания и телеграфную связь (в том числе азбуку Морзе). Поскольку штаб-квартира SOE располагалась на Бейкер-стрит, известной по рассказам о Шерлоке Холмсе, их называли «ополченцами Бейкер-стрит». Все подразделения SOE были залегендированы, а сотрудники использовали псевдонимы.

Успехи SOE были впечатляющими. Например, операция «Антропоид», в результате которой 27 мая 1942 года в Праге было совершено покушение на шефа Главного управления Имперской безопасности (РСХА), фактического наместника Богемии и Моравии обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейдриха. 4 июня 1942 года от полученных ран Гейдрих умер. Терактов подобного уровня в активе 4-го Управления НКВД – НКГБ нет – наибольшим его успехом является ликвидация 22 сентября 1943 года в Минске генерального комиссара (наместника) Белоруссии Вильгельма Кубе, да и то совместно с военной разведкой. Ликвидировать рейхскомиссара Украины Эриха Коха, как известно, было поручено Николаю Кузнецову – но ему это не удалось. Вместо этого Кузнецов 20 сентября 1943 года в Ровно застрелил заместителя Коха по финансам Ганса Геля и его секретаря Винтера, а 30 сентября пытался противотанковой гранатой убить первого заместителя Коха – Пауля Даргеля. Тот потерял обе ноги, но выжил. После этого Кузнецов 16 ноября похитил и расстрелял командующего «восточными батальонами» (нем. Osttruppe zur besonderen Verwendung 740 – «бригада особого назначения 740») генерал-майора Макса Ильгена вместе с Паулем Гранау – шофёром Эриха Коха (интересно, что командир карателей Макс Ильген также, как и шеф полиции безопасности и СД в Галиции Йозеф Витиска родился в семье мясника). В тот же день был убит глава юридического отдела рейхскомиссариата оберфюрер СА Альфред Функ. Во Львове Кузнецовым были ликвидированы шеф правительства Галиции Отто Бауэр и начальник канцелярии правительства всего генерал-губернаторства доктор Генрих Шнайдер.

Нередко приходится слышать, что ликвидация нацистских преступников вызывала лишь ужесточение карательной политики оккупантов и влекла за собой гибель ни в чем не повинных людей. Например, 9 июня 1942 года, в день похорон Гейдриха, в качестве возмездия была уничтожена чешская деревня Лидице. Все мужчины старше 16 лет в количестве 172 человек были расстреляны, 195 женщин были отправлены в концлагерь Равенсбрюк, дети доставлены в Центральное бюро по делам переселенцев города Лицманштадт и распределены по немецким семьям. При этом, однако, умалчивается, что только на оккупированных территориях Советского Союза нацисты и их пособники уничтожили не менее 15 млн мирных жителей, среди которых большинство – русские. Если говорить о евреях, то в Белоруссии погибло более 800 тыс. человек, на Украине – примерно 1,5 млн, в Польше – 3 млн человек. Этих людей нацисты убили не в качестве наказания или возмездия за сопротивление оккупантам. Как раз наоборот, если бы такого сопротивления не было, то число их было бы еще больше вплоть до полного уничтожения целых народов. А справедливое возмездие, настигающее нацистских главарей, разрушало машину террора и вызывало духовный подъем среди населения, которое видело, что борьба против фашистов будет продолжена до полной Победы.

Создание советского разведывательно-диверсионного спецназа госбезопасности началось по инициативе Лаврентия Павловича Берии 17 июня 1941 года, когда он вызвал к себе Судоплатова и приказал создать Особую группу для проведения диверсий в тылу врага в случае войны. Группа была создана приказом НКВД № 00882 от 5 июля 1941 года и подчинялась непосредственно наркому внутренних дел Берии. Приказом НКВД № 001435 от 3 октября 1941 года она была преобразована во 2-й отдел НКВД и приказом НКВД № 00145 от 18 января 1942 года – в 4-е Управление НКВД СССР. Все эти подразделения возглавлял старший майор ГБ Павел Анатольевич Судоплатов. 14 февраля 1943 года ему было присвоено звание комиссара ГБ 3-го ранга (генерал-лейтенанта). Ему было 35 лет.

А совсем недавно, 5 декабря 2019 года, исполнилось 95 лет человеку удивительной судьбы, последнему из тех, кто может назвать себя учениками легендарного Судоплатова. Это фронтовик, старейший разведчик специального назначения, почетный сотрудник госбезопасности, полковник Иван Павлович Евтодьев. Он донес до наших дней дух той эпохи, когда создавались уникальные диверсионные структуры советской госбезопасности, в том числе и группа специального назначения КГБ СССР «Вымпел», которая сегодня входит в систему контрразведки как Управление «В» Центра специального назначения (ЦСН) ФСБ России.

Для самого Ивана Павловича путь в органы госбезопасности начинался в далеком 1941 году, когда он в 17 лет участвовал в знаменитой Керченской десантной операции, воевал в Крыму, был ранен и после излечения направлен в Пограничные войска НКВД СССР, оборонял Кавказ, боролся с бандами националистов в лесах Прибалтики, окончил Военный институт Красной Армии и волею судьбы оказался в кабинете генерала Судоплатова. Мы уже давно дружим с Иваном Павловичем, поскольку в 1980-е годы он был парторгом Аппарата Уполномоченного КГБ по координации и связи с МГБ ГДР и у нас много общих знакомых, некоторых из них я упоминал в своей предыдущей книге «Незримый фронт. Сага о разведчиках». Иван Павлович напрямую общался с шефом внешней разведки ГДР генерал-полковником Маркусом Вольфом и другими руководителями спецслужб Германской Демократической Республики. Поэтому мне очень хотелось, чтобы он подробнее рассказал о своей жизни, – и однажды он согласился.

– Иван Павлович, как случилось, что уже в 16 лет Вы оказались на фронте?

– Родился я в 1924 году в селе Субботцы Знаменского района Кировоградской области, в самом центре Украины, в рабочей семье. Отец Павел Григорьевич работал кузнецом, мама Евдокия Михайловна была станочницей на лесопильном заводе в соседнем селе Богдановка. Когда мне было года два с небольшим, мама умерла. Года два-три меня растила и воспитывала бабушка Марфа, мама отца. Бабушка заботилась обо мне, любила, но не баловала. Приучала к порядку, труду, уважению к другим. Иногда просила помогать ей, так что годам к шести я стал для нее своего рода помощником. К этому времени у меня появилась другая мама – Евдокия Григорьевна, учительница начальных классов средней школы, и сводная сестра Галина. Семья переехала в Богдановку к месту работы отца. Кроме завода, в Богдановке были крупный колхоз, лесхоз и железнодорожная станция, где физически сходились две железных дороги – Киевская и Одесская – перед крупным железнодорожным узлом Знаменка. Завод находился недалеко от станции, а между ними стояли три жилых заводских дома. В однокомнатной квартире одного из них и поселилась наша семья. Папа работал на заводе главным механиком. Государство тогда росло – если сестра после семилетки была вынуждена ездить в школу в Знаменке, то я уже заканчивал десятилетку у себя в Богдановке.

– Как раз началась война…

– Что такое война, я узнал в первый же день. Рано утром 22 июня 1941 года немцы подвергли бомбардировке и пулеметному обстрелу с самолетов железнодорожную станцию. На станции были жертвы и разрушения. Несколько бомб упало и возле наших домов. Жильцы выбежали на улицу, но паники не было. В 12 часов во дворе слушали по радио выступление Вячеслава Михайловича Молотова – подействовало, нервозности стало меньше. Была объявлена мобилизация мужчин в возрасте от 18 до 45 лет. А мне было только шестнадцать. В первые дни вместе с товарищами я бегал на станцию, когда туда подходили эшелоны с ранеными. Носили воду, овощи и фрукты. Несколько раз – когда один, когда с товарищами-одногодками, – ездил в Знаменку в военкомат и просил принять добровольцем в Красную Армию. Наше стремление не было мальчишеской бравадой. Воспитанные в духе патриотизма, мы искренне любили свою страну и хотели защищать ее на фронте с оружием в руках. Не скажу, что все поголовно были такими, но многие. Общеизвестно, что в то время приписали себе по году будущий министр обороны СССР Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов и старший брат всемирно известного ученого Жореса Ивановича Алфёрова – Маркс Иванович Алфёров, который погиб на фронте, командуя ротой. А сколько тысяч подростков, мальчишек и девчонок, помогали по своей инициативе партизанам!

– Вы тоже приписали себе возраст?

– Да, но чуть позже. 1 августа поступило распоряжение об эвакуации молодежи допризывного возраста. На следующий день мы пешком отправились в Знаменку в военкомат. Пришли туда и наши сверстники из других сел. В военкомате нас разбили на группы по 10–15 человек и сказали, чтобы мы, каждая группа отдельно, шли пешком в Днепропетровск, по пути обязательно отмечаясь в военкоматах, где нам должны были корректировать путь следования и оказывать содействие в организации питания и ночлега. В дальнейшем маршрут нам указывали точно, питание было нерегулярным, а ночевали где придется. Так как дорога была и дальней, и пыльной – а нам было рекомендовано не пользоваться основными дорогами, а идти проселочными – то внешний вид у нас был довольно непривлекательным. К тому же у некоторых поизносилась обувь, и они шли босиком. Из Днепропетровска нас направили идти в Запорожье, а из Запорожья – в Гуляйполе. Пообносились уже настолько, что, когда переходили плотину Днепрогэса, который уже не работал, то под ногами чувствовался раскаленный солнцем бетон. Под вечер 19 августа мы добрались до Гуляйполе.

– Когда-то столица Нестора Махно…

– Вышел уставший военком и спрашивает: «Кто такие? Чего хотите?» А у меня вырвалось: «Хочу в армию!» – «Год рождения?» – «1923-й» – «Есть ещё 1923-й?» Вызвалось еще несколько ребят, которые, как и я, были 1924 года, но сказали 1923-й. Военком переписал фамилии и объявил: «С сегодняшнего дня вы в армии! Сейчас вас покормят, а завтра утром первое задание – грузить зерно». И хотя на погрузке руки у нас были стерты до крови, мы были рады несказанно – ведь сбылась наша мечта, мы в армии (позднее, после принятия присяги, я написал рапорт, что приписал себе год). 21 августа нас построили в колонну призывников и отправили пешком в направлении Ростова. На каком-то полустанке погрузили в теплушки и повезли, но не на запад в сторону фронта, а на юг, через Баку в Грузию. И прибыли мы на станцию Вазиани в 25 км от Тбилиси. Там находился 8-й отдельный батальон химзащиты Закавказского военного округа. Началась подготовка. А в середине ноября нас подняли по тревоге и перебросили в Баку, где формировалась 143-я отдельная стрелковая бригада. Выдали новое теплое обмундирование, неплохо вооружили – самозарядными винтовками Токарева (СВТ). В середине декабря нас снова погрузили в теплушки, и мы поехали теперь уже в сторону фронта. Выгрузили в Тамани в степи – кругом снег, и мы пешком шли до косы Чушка. В первых числах января ночью по льду замерзшего Керченского пролива мы пешком перешли в Керчь.

– То есть не по воде, а по льду?

– За несколько дней до этого первые десанты высаживались прямо в ледяное море и по грудь в воде шли к берегу, что вызывало сильные переохлаждения. А потом вдруг ударил мороз, и мы уже шли по льду, который подозрительно потрескивал. Но страха не было – ведь мы наконец на фронте, куда я так стремился! Отдохнули и ускоренным маршем шли почти до самой Феодосии, до линии фронта. Остановились на узеньком Парпачском перешейке, между Азовским и Чёрным морями. И вот здесь до 10 апреля мы то наступали, то оборонялись.

– А чем Вам запомнился свой первый бой?

– Мы первыми пошли в атаку, но были вынуждены под шквальным огнем залечь. Потом ползли назад в окопы – помогая раненым.

– А немцев Вы видели в том бою?

– Да, очень близко. В другой раз, когда они прорвались, я попал под немецкий танк – бросил гранату, но не противотанковую, а РГД. Попал хорошо – но она ему что слону дробина. Я в окоп, а танк в мою сторону. Пару раз крутанулся – видимо решил, что всё – и двинулся дальше. А тут наши немцев потеснили, откопали меня…

– Вы испытывали страх в тот момент?

– Страшно было. И потом дрожь какая-то долго не отходила. Но на следующий день уже был снова в строю. Вот так и шло – немцы на своих позициях, а мы на своих. И только 8, 9 и 10 апреля у нас было серьезное наступление. Особенно 10-го мы хорошо продвинулись – и тут меня ранило. До этого мне везло, хотя у нас потери были значительные. Вначале в нашей роте были главным образом русские, украинцы и белорусы. Они держались дольше. Первое пополнение были азербайджанцы. Слабо подготовленные, плохо знали русский язык, и главное – они боялись стрелять. А под пули попадали частенько.

– А Вам удалось поразить противника?

– Удалось, и не раз. Это же продолжалось почти три месяца. И в ближнем бою удавалось, и из окопа, если это было метров 50–60. Стрелял я неплохо – было видно, как противник падал. Так что дармоедом я не был – попадал, и не раз. Десятка полтора уложил, если считать только тех, кого видел наверняка. 10 апреля я был тяжело ранен в ногу и вывезен в Керчь. Но выход из Керчи был заминирован, нас перевезли в Камыш-Бурун. Там мы двое суток лежали под открытым небом в какой-то школе без крыши. Оттуда нас забрал сухогруз «Восток» и повез в Новороссийск. Мы лежали на палубе, а на нас пикировал немец и поливал огнем. Так что боязно было. Затем из Новороссийска перевезли в Сочи, там я встал на костыли, а из Сочи в Кисловодск, где меня полностью вылечили, сказали «годен к строевой» – и дали направление в Новороссийск, на формирование. В Новороссийске на второй или третий день построение – и, как говорили, идут «покупатели». Первым шел подполковник в пограничной форме. Посмотрел мне в глаза и скомандовал: «Выходите из строя, следуйте за мной!» И хотя я хотел на передовую, в спокойном ровном голосе пограничника мне послышался такой дар убеждения и умение влиять на других, что я невольно пошел за ним. Так я попал в пограничные войска.

– А куда именно?

– В 95-й пограничный полк войск НКВД СССР. Мы охраняли тыл Отдельной Приморской армии. Не скажу, что это был курорт: каждую ночь нарушители, лазутчики или диверсанты. Были и группы диверсантов. И, к сожалению, дезертиры и бандиты. В ходе боестолкновений потери были и у нас. Вскоре немцы прорвались под Ростовом и оттеснили нас вместе с отступающими частями Красной Армии к предгорьям Кавказа. Немцы собственно и рвались на Кавказ – направление на Сталинград было вспомогательным. Так они нас к Главному хребту и притиснули, и осень и зиму 1942–1943 года я провел на этих горах. Мы по-прежнему охраняли тыл и следили, чтобы не просачивались группы немецких диверсантов. Сплошной линии фронта не было: где ущелье, где гора. Боеприпасы приходилось носить на себе, а одна мина 16 кг весит. Боестолкновения с немцами происходили примерно раз в неделю. Это были горные стрелки, хорошо подготовленные. Но мы выстояли, и уже в феврале 1943 года освободили предгорья, потом Кисловодск. Так мы и двигались за наступающими частями, охраняя их тыл. Потом вышли к морю, а затем нас отвели к станице Славянской. И вот здесь я заболел сыпным тифом.

– Где же Вы им заразились?

– Скорее всего, в немецком блиндаже. Три недели я пролежал в госпитале без сознания. Но поправился и снова вернулся на свою заставу. В это время наши уже высаживали десанты севернее и южнее Керчи. Мы стояли в плавнях, комарьё – и я свалился с малярией. Заболел основательно – так что снова очутился в госпитале. Здесь меня подлечили – хотя приступы продолжались еще долго. А весной 1944 года развернулось наступление на Крым. Мы шли с Отдельной Приморской армией, но задачи наши изменились – не только охранять тыл, но и выявлять среди местного, в частности, татарского населения пособников нацистов. А татары помогали им сильно – от правды не уйти. Так мы и дошли до Севастополя. И брали его целый месяц. Как только освободили Севастополь – нас в теплушки и через всю страну в Прибалтику, в район Каунаса, для борьбы с бандами. Там, в лесах, я провел лето и осень 1944 года – от хутора к хутору, все время по лесам. Пришлось всякого хлебнуть…

– Я добавлю, что так называемая Литовская освободительная армия (Lietuvos laisvлs armija) была сформирована в декабре 1941 года для борьбы с советскими партизанами, а с весны 1944 года действовала против Красной Армии, осуществляя диверсии и расправы над советскими активистами и нападая на военнослужащих. Летом 1944 года ее общая численность достигала 20 тысяч. Осенью 1944 года к ним присоединились бывшие полицейские из литовских охранных батальонов Schutzmannschaft и бывшие служащие-литовцы органов германской оккупационной власти. Все бандформирования данного направления получили название «лесных братьев» (miško broliai). Сами себя они называли «ястребами» (vanagai). Большинство бандитов носили форму литовской армии, сочетая ее с элементами формы вермахта, СС или гражданской одеждой. «Лесных братьев» активно поддерживало католическое духовенство Литвы. В ряде мест оно становилось непосредственным организатором сопротивления. На борьбу с «лесными братьями» и были переброшены полки из состава войск НКВД СССР. Уже к 1945 году крупные бандформирования были истреблены. 4 апреля 1945 года был арестован и в 1946 году расстрелян командующий Литовской освободительной армией Адольфас Айдимтас-Зибартас. В целом за 12 лет (1945–1956) литовские «лесные братья» убили 25 тыс. человек (в том числе 23 тыс. литовцев и 533 солдата и офицера войск НКВД СССР). Потери «лесных братьев» составили 20 101 убитыми и 30 596 пленными. Было выселено на Урал, в Сибирь и районы Крайнего Севера 148 тыс. членов семей «лесных братьев» и их пособников.

– В ноябре 1944 года меня вызывает начальник заставы и говорит: «Ты хорошо послужил, спасибо, прощайся с товарищами и в Вильнюс, в штаб погранотряда. Там все скажут». В Вильнюсе мне и еще троим дают пакет и говорят: «Ребята, езжайте в Москву» – «Зачем?» – «Для дальнейшего прохождения службы». Приезжаем в Москву, по адресу Танковый проезд, 3 – Военный институт иностранных языков. Зачислили на подготовительный курс – на нем я и встретил Победу. А с 1 сентября 1945 года я стал слушателем первого курса. Тогда же меня избрали секретарем комсомольской организации (в партию я вступил еще в погранвойсках). После окончания первого курса мне присвоили звание младшего лейтенанта. К сожалению, на втором курсе у меня возобновились проблемы с малярией, которая еще несколько лет досаждала мне. В целом, однако, учился я в основном на «отлично».

– А как долго длилось обучение?

– Я окончил пятый курс в 1951 году и был откомандирован в Управление кадров Пограничных войск. Захожу в дом 12 на Лубянке. «Какие языки?» – спрашивает майор. – «Немецкий и чешский». – «Поедешь в Чоп. Разведотдел погранотряда просит офицера со знанием чешского языка». Дома сказал об этом жене (у нас уже была дочь Лена, позднее родилась Катя). Стали собираться. Прихожу к майору на следующий день. Оказалось, что отъезд отменяется – Высшая школа запросила преподавателя немецкого языка. Иду на Кисельный. Там две женщины средних лет устроили мне экзамен. Поскольку немецкий у меня был чистый, то женщины остались довольны результатом. На следующий день снова прихожу к майору – и тут новый поворот. «Мой начальник доложил о тебе своему начальнику, – говорит майор. – Вот тебе номер телефона – звони от меня и представься. Скажешь, что ты к Евгению Ивановичу». Звоню, докладываю: «Лейтенант Евтодьев». – «Бюро пропусков знаете?» – «Знаю». – «Идите туда, там вас встретят». Прихожу, меня встречает дежурный по управлению Иван Иванович Карасёв, который, как я потом узнал, во время войны партизанил и был служкой у священника, тоже нашего разведчика – фамилию его ты знаешь. Это Иван Иванович Михеев. Идем к центральному входу здания на Лубянке – подъезду № 4. Поднимаемся на 7-й этаж к Евгению Ивановичу Мирковскому.

– Я поясню, что Мирковский – это легенда госбезопасности. Звание Героя Советского Союза он получил 5 ноября 1944 года тем же указом, что и Николай Иванович Кузнецов. До войны Мирковский служил в погранвойсках НКВД, под Москвой командовал ротой ОМСБОН НКВД. В марте 1942 года во главе разведывательно-диверсионной группы «Ходоки» он был заброшен в тыл немцев на Украину. Прошел 3 тыс. км по немецким тылам, взорвал в Житомире здание центрального телеграфа, типографию газеты оккупантов «Голос Волыни» и здание гебитскомиссариата (от нем. Gebiet – область). Сам гебитскомиссар был тяжело ранен, а его заместитель убит. В июле 1943 года были взорваны электростанция и водопровод, нефтесклад, склады с амуницией, продовольствием и техникой. С 15 марта 1942 года по 20 августа 1944 года отряд уничтожил около 2 тыс. солдат и офицеров противника, пустил под откос 48 эшелонов, взорвал 3 бронепоезда и 10 железнодорожных и шоссейных мостов.

– Мирковский меня расспрашивал о службе, родственниках, где воевал – в течение нескольких часов. На следующий день беседа продолжилась. Мирковский говорил иногда суховато, но в основном располагающе – расспрашивал очень подробно, иногда возвращаясь к тому, о чем уже говорили. Мне кажется, я даже вспомнил то, чего не знал. Несколько раз заходил представительный мужчина – присаживался и слушал. Это был Пётр Ильич Гудимович, перед войной резидент в Варшаве. На третий день Мирковский после короткой беседы сказал: «Сейчас пойдем к начальству». Приходим к Александру Михайловичу. Я еще не знал, что это Коротков.

– Это был «король нелегалов». Коротков родился в Москве, занимался спортом на стадионе «Динамо», в ИНО ОГПУ с 1928 года. Он обладал необычно яркой для нелегалов внешностью: высоким ростом и красивым, несколько надменным лицом с сильным подбородком, волнистыми каштановыми волосами и пронизывающим взглядом серо-голубых глаз. Свободно владел венским диалектом немецкого языка, с 1933 по 1938 год находился на нелегальной работе в Австрии, Германии и Франции, под видом австрийца чешского происхождения учился на курсе антропологии в Сорбонне. В августе 1937 года возглавляемая им группа ликвидировала предателя Агабекова, а в июле 1938 года в Париже – немецкого эмигранта Рудольфа Клемента, который был секретарем Троцкого. С августа 1940 года Коротков был заместителем резидента НКВД – НКГБ в Германии под прикрытием должности 3-го секретаря Полпредства СССР в Берлине. Он восстановил связь с ценнейшими источниками – «Корсиканцем» (Арвидом Харнаком), «Старшиной» (Харро Шульце-Бойзеном) и «Брайтенбахом» (гауптштурмфюрером СС Вилли Леманом, одним из прототипов Штирлица). Утром 22 июня, когда Полпредство было уже блокировано эсэсовцами, Короткову, рискуя жизнью, удается еще дважды выехать на встречу с «Корсиканцем» и передать ему инструкции Центра и батареи для рации. По возвращении в Москву Коротков был назначен начальником 1-го (немецкого) отдела 1-го Управления НКВД СССР. В момент подписания Акта о безоговорочной капитуляции Германии полковник Коротков стоит за спиной маршала Жукова и фельдмаршала Кейтеля и во время дальнейшей службы в Германии сближается с Жуковым и Серовым.

– Он задавал сухие, очень дельные вопросы: где наступал, когда отступал, какие были опасные ситуации, как себя при этом вел, где немцы были посильнее, как охраняли тыл и т. п. Все по делу – но, в отличие от Мирковского, разговаривал он несколько сверху вниз. Он этим не бравировал, но и не скрывал этого – даже стало как-то не по себе. Потом он взял трубку и произнес: «Павел Анатольевич, я Вам докладывал. Тут Мирковский подобрал пограничника для работы в своем отделе. Я побеседовал. Думаю, подходит… (Пауза.) …Но я тогда могу не успеть в срок выполнить то Ваше задание». И, поворачиваясь ко мне: «Иди к Мирковскому и скажи, что вас ждет П.А.».