Текст книги "Неукротимая Анжелика"

Глава XXIX

Две ночи и день шторм терзал беглецов. Лишь наутро второго дня ярость волн утихла. Барка не утонула, хотя от мачты и рулевого весла остались лишь обломки. Все пассажиры чудом остались целы. Ни один ребенок не был похищен волной из рук своей матери, ни одного матроса не смыло с верхней палубы, когда команда металась по ней, делая все, чтобы поддержать суденышко на плаву. Но теперь, промокшие и дрожащие, они не ведали, куда их занесло, и молили Небо о помощи. Море было пустынным. Наконец к вечеру галера с Мальты заметила их и подобрала.

Анжелика оперлась на перила мраморного балкона. Красные блики заходящего солнца проникали в комнату и отражались на черных и белых плитах пола. Около нее на круглом столике стояла корзинка отборного винограда, присланного шевалье де Рошбрюном. Этот любезный вельможа сохранял на Мальте те же куртуазные манеры, какими был известен еще в Версале. Как глава французской ветви Мальтийского ордена, он был счастлив предложить госпоже дю Плесси-Бельер пристанище в своей гостинице. Подобное скромное название применяли к восьми роскошным дворцам, которые каждая ветвь ордена построила для своих соплеменников. Их число символизировало число концов креста, эмблемы рыцарей.

Ветви Прованса, Оверни, Франции, Италии, Арагона, Кастилии, Германии и Англии были основаны еще до того, как в Англии восторжествовала Реформация. И поэтому теперь в английской гостинице устроили склад.

Анжелика оторвала виноградину и стала мечтательно наслаждаться ее вкусом. Она была рада, что попала на Мальту. После чувственности Востока здешний дух закованного в сталь приличия, подобающий оплоту христианства, успокаивал ее. Суровость и пышность парадоксально сочетались в обиходе христианских монахов.

Во французской гостинице, обширном и благоустроенном постоялом дворе, украшенном резьбой и скульптурами, с лоджиями и венецианскими зеркалами в прихожих, она вновь обрела все удобства французского жилища. Там были гобелены на стенах, ложе с колоннами и парчовым балдахином, а в смежной комнате – купальня, достойная Версальского дворца. Эти покои на верхних этажах предназначались высокопоставленным гостям. А внизу кельи с непритязательными деревянными кроватями давали приют простым рыцарям, капелланам и братьям-служителям. Иногда, проходя там, Анжелика заставала французов, вчетвером хлебавших из одной деревянной миски монастырскую похлебку.

Вступая в Мальтийский орден, младшие сыновья знатных семейств осознанно давали тройной обет: послушания, личной бедности и безбрачия. В нескончаемых войнах с неверными они находили удовлетворение своим воинственным наклонностям и религиозной истовости, усугубленной гордостью, право на которую давала принадлежность к знаменитому ордену, неустрашимому и внушающему страх. Прочное богатство ордена позволяло им заботиться только о воинских делах. Их флот был одним из самых прославленных в Европе. Мальтийские галеры, всегда готовые встретить врага и дать сражение, бороздили Средиземное море в непрестанном Крестовом походе против исламских пиратов, грабя их так же, как они грабили христианские суда.

Измученная последними приключениями, Анжелика особо оценила изысканную строгость нравов, царящих на острове. Дисциплина была строга, так что, если после опасных военных походов и пьянящих побед рыцарям и случалось увлечься чарами прекрасной и сладострастной рабыни, на Мальте – бастионе истинной веры – соблюдалось сугубое добронравие.

Здесь не было женщин, кроме закутанных в черные покрывала мальтийских крестьянок и рабынь, не имеющих обменной ценности. Немногие приглашенные дамы сопровождали своих любовников или, что реже, мужей во время военных кампаний английского, испанского или французского флота.

То, что случилось с Анжеликой, было почти что исключением. Вельможная дама, достойная предупредительности, подобающей ее рангу, хотя и подобранная вместе с горсткой беглых рабов, она тотчас поняла, что должна звонкой монетой отблагодарить орден за его услуги.

С французским экономом орденской казны она условилась, что напишет своему управляющему, мэтру Молину, и попросит его вручить настоятелю монастыря ордена в Париже крупную сумму. Но она была возмущена, когда, поинтересовавшись, что стало с «ее» греками, обнаружила их среди рабов в одном из портовых складов. Бедные санторинские рыбаки были сосчитаны по головам и предназначены для новой продажи как добыча, отнятая у неверных. Анжелика увидела своих недавних спутников в бараке, где на соломенных подстилках мужчины, женщины и дети всех цветов кожи с безнадежной покорностью в глазах ждали решения своей участи. То же она видела на набережных Кандии или в трюме на корабле д’Эскренвиля. Здесь в числе прочих были Савари, Вассос Миколес и его дяди с женами и ребятишками, присоединившимися к экспедиции, и несколько беглых рабов, которых они взяли на борт. Они скучились в одном углу и терпеливо грызли оливки.

Анжелика не скрыла от сопровождавшего ее эконома орденской казны господина де Сармона, что́ она думает о бесчеловечности тех, кто именует себя воинами Христовыми. Монах был весьма шокирован:

– Что вы хотите сказать, мадам?

– Что вы – такие же презренные работорговцы, как и все прочие.

– Сильно сказано!

– А это что? – И она показала на греков, турок, болгар, мавров, негров и русских, которые слонялись под резными аркадами обширного склада. – Вы думаете, что жребий этих несчастных отличается от плена в Кандии или Алжире? Сколько бы вы ни ссылались на величие вашей миссии, это пиратство!

Лицо эконома стало жестким.

– Вы ошибаетесь, сударыня, – сухо ответил он. – Мы никого не уводим в рабство.

– Не вижу различий.

– Я хочу сказать, что мы не разоряем берегов Италии, Триполитании, Испании или Прованса, чтобы загрузить трюмы живым товаром, как делают пираты. Мы захватываем рабов только на вражеских судах, с которыми сражаемся. Мавров, турок и негров мы используем для наших гребных команд, но одновременно освобождаем тысячи рабов-христиан, которые в противном случае были бы обречены до самой смерти гнуть спину в рабстве у неверных. Знаете ли вы, что в Тунисе, Марокко и Алжире более пятидесяти тысяч пленных, а сколько их в Турции, даже нам неизвестно.

– Я слышала, что ваш орден в Кандии, Ливорно, на Кипре и Мальте располагает тридцатью пятью тысячами рабов, если не больше!

– Вполне возможно, но мы же не заставляем их работать на нас и не используем для удовлетворения собственных греховных причуд. Они нужны нам для обмена и для извлечения средств, необходимых для поддержания нашего флота. Разве вам не известно, что в Средиземноморье рабы представляют собой единственную твердую валюту? Чтобы освободить одного христианина, приходится отдать трех-четырех мусульман.

– Но ведь эти бедные греки – православные христиане, к тому же их подобрали после кораблекрушения. Почему вы их держите с рабами?

– А что нам с ними делать? Мы их накормили, одели, приютили. Неужели мы должны снаряжать экспедицию, чтобы перевезти их на один из греческих островов под турецким правлением? Если бы нашим галерам приходилось из милосердия развозить по домам всех беглых рабов Средиземноморья, не хватило бы мальтийского флота. А кто оплатит содержание кораблей и их команд?

Анжелике пришлось признать справедливость этих доводов. Она попросила, чтобы Савари, ее врач, был достойно размещен в гостинице, и предложила оплатить выкуп и переезд его семейства на борту одного из мальтийских кораблей, крейсирующих у турецкого побережья.

Она принялась ждать. Требовалось некоторое время, чтобы привести в порядок финансовые дела. Не обошлось и без тайных волнений. Что, если письмо перехватят? А вдруг разъяренный король наложил арест на ее имущество?

В любом случае она не горела желанием покинуть Мальту. Последний бастион крестоносцев служил ей надежным убежищем. Вокруг простиралась Ла-Валлетта с домами из потемневшего мрамора, изъеденного морской солью. Их стены золотились в оправе лазурной глади и тверди небесной. Здесь сгрудились колокольни, купола, вгрызшиеся в скалы дворцы и укрепления с торчащими из них пушечными стволами. Город спускался по склонам до великолепного порта, защищенного цепочкой островов, ощетинившихся фортами. Они походили на щупальца гигантского спрута.

«Город, построенный дворянами для дворян» – так сказал некогда сеньор де Ла Валлетт, один из великих магистров ордена, начавших строительство этого города в XVI веке, когда последние рыцари, изгнанные с Родоса турками, укрылись с оставшимися галерами на этой скале, затерянной между Сицилией и Тунисом. С помощью мальтийцев, весьма предприимчивых людей с бунтарским темпераментом, они превратили этот островок в неприступную крепость.

Напрасно пять лет назад константинопольский султан пытался захватить остров. Он был вынужден отступить с изрядно поредевшим флотом. Своей неудачей он был обязан не только крепостным пушкам и галерам ордена, но и лучшим ныряльщикам. Эта особая группа людей-рыб, привычных к долгому пребыванию под водой, подплывала по ночам к кораблям оттоманской эскадры и устраивала пожары и взрывы.

Да, здесь Анжелика могла себя чувствовать в безопасности. Граф де Рошбрюн сообщил ей, что Мальту защищают два отряда по семьсот человек, мальтийцев и наемников, четыреста боевых судов, триста галер, тысяча двести стрелков стражи, сто канониров, тысяча двести матросов, столько же стрелков ополчения и еще триста обслуживающих пушки новобранцев.

Для Мальтийского ордена война стала повседневным занятием с тех пор, как госпитальеры, братья странноприимного ордена Святого Иоанна Иерусалимского, начали нести дозоры на дорогах Палестины, приходя на помощь попавшим в беду христианам. Орден целителей, созданный для служения паломникам из Святой земли, быстро сменил тазики для омовения ног на кольчуги и тяжелые мечи. К трем их обетам присоединился четвертый: защищать Гроб Господень до последней капли крови и сражаться с неверными везде, где их встретят.

Сегодня братство монахов-воинов, изгнанных из Иерусалима, с Кипра и Родоса и обосновавшихся на Мальте, волею судеб превратилось в суверенное воинственное государство, борющееся против сынов Пророка. Может быть, те галеры, что в этот вечер возвращались в порт, неся на мачтах развевающиеся красные штандарты с белым крестом, за несколько часов до того брали на абордаж судно какого-нибудь берберского пирата. Они везли пленных мавров, которым предстоит стать гребцами на галерах тех христиан, что ранее были освобождены орденом и вскоре, оговорив плату за свои услуги Мальте, вернутся домой, к семьям.

Одна из таких военных галер подобрала пассажиров разбитой барки, среди которых была Анжелика. Когда суденышко, потерявшее мачты, было замечено, бедных жертв кораблекрушения подняли на борт, закутали в одеяла, накормили, обогрели, дали по стаканчику вина. Чуть позже, когда силы вернулись к ней, Анжелика предстала перед капитаном. То был пятидесятилетний немецкий рыцарь, барон Вольф фон Нессельхуд, огромный светловолосый германец с поседевшими висками, оттенявшими загорелый лоб, пересеченный тремя бледными морщинами. Берберы опасались его и считали злейшим из врагов. Поговаривали, что Меццо-Морте, адмирал Алжира, поклялся, что поймает германца и разорвет его четырьмя галерами. Помощником Нессельхуда был шевалье де Рогье, тридцатилетний француз с приятным открытым лицом, на которого Анжелика произвела, казалось, глубокое впечатление.

Перечислив свои титулы, Анжелика поведала им о злоключениях, выпавших на ее долю. Потом, уже став гостьей графа де Рошбрюна, своего версальского знакомца, она узнала, что ее разыскивал герцог де Вивонн. Французская эскадра две недели стояла в Ла-Валлетте.

Известие о том, что «Ла-Рояль» потерпела кораблекрушение, повергло де Вивонна в ужас. Как королевский адмирал, он был глубоко задет. А как влюбленный – он давно перестал сомневаться в том, что влюблен в Анжелику, – не мог утешиться, представляя ее ужасный конец. «После сына, – думал герцог с горечью, – пришел черед матери». Он обвинял себя в том, что принес несчастье этому семейству, ведь беда настигла сына и мать при почти одинаковых обстоятельствах. Об этом говорили дурные предзнаменования, и если бы он им внял… Адмирал почти бредил, и никто не понимал его, пока он не получил послание от господина де Миллерана, пленника барона Паоло де Висконти. Тот просил быстро переслать на Корсику тысячу пиастров генуэзскому пирату за его возвращение. Он подтверждал гибель корабля, но упоминал, что маркиза дю Плесси жива и здравствует. Отважная путешественница избегла рук похитителей и, вероятно, плывет в Кандию на суденышке некоего торговца из Прованса.

Счастливый герцог де Вивонн позабыл обо всех горестях. Отремонтировав свои галеры в порту Ла-Валлетты, он отплыл в Кандию, надеясь встретить там прекрасную маркизу, тогда как через несколько дней она ступила на набережную Ла-Валлетты, кутаясь в накинутый поверх испорченного морской водой платья черный плащ Рескатора.

Какая забавная игра судьбы! На губах Анжелики появилась печальная улыбка. Де Вивонн, каторжники, призрачное появление галерника Никола и его смерть – все отошло куда-то вдаль. Неужели она вправду пережила все это? Жизнь текла слишком быстро. Ее тело еще хранило следы более свежих и ужасных воспоминаний. Через неделю после ее появления на Мальте она случайно встретила во время прогулки дона Хозе де Альмаду, только что приплывшего сюда вместе со своим собратом, бальи де ла Маршем.

Дважды потерпевшая кораблекрушение и трижды беглянка, Анжелика не могла не покраснеть, столкнувшись с человеком, видевшим ее выставленной на невольничьем рынке в чем мать родила. Но пресыщенный комиссар ордена уже давно преодолел в себе излишнюю застенчивость. Они заговорили, равно обрадованные встречей, словно старые друзья, которым есть что рассказать друг другу.

Суровый испанец несколько помягчел. Он был искренне рад видеть ее вновь живой, невредимой и вырвавшейся из рук пиратов.

– Надеюсь, сударыня, вы не слишком на нас в обиде за то, что мы уступили сумасшедшим претензиям перекупщиков. Никогда, право же, ни разу торги не доходили до таких высоких цифр… Это безумие. Я зашел так далеко, как только возможно.

Анжелика ответила, что осознает, какие усилия они предприняли для ее спасения, и теперь, уже освободившись, никогда не забудет их рвения.

– Да хранит вас Господь от того, чтобы снова попасть в руки Рескатора! – вздохнул бальи де ла Марш. – Он обязан вам, без сомнения, самым жгучим поражением в своей жизни. Позволить ускользнуть в первую же ночь после покупки – хотя бы и из-за пожара – рабыне, за которую заплачено тридцать пять тысяч пиастров!.. Вы, сударыня, сыграли с ним славную шутку. Но берегитесь!

Потом он описал ей все, что произошло в Кандии за ту ночь, сравнимую с Дантовой картиной ада.

Пожар перекинулся на старые деревянные дома турецкого квартала, запылавшие как факелы. В порту множество кораблей сгорели или были сильно повреждены. Маркиз д’Эскренвиль упал замертво, пораженный своего рода безумием, когда увидел, как «Гермес» тонет в облаках дыма и пара… А вот Рескатор, напротив, спас свой корабль. Благодаря таинственным ухищрениям ему удалось погасить пламя.

Савари с этого дня проводил все свое время то в овернской, то в кастильской гостинице, пытаясь выведать у рыцарей, свидетелей пожара, мельчайшие подробности этого дела: как, чем и за сколько времени Рескатор укротил пламя. Дон Хозе ничего не ведал об этом. Бальи слышал разговоры о какой-то арабской жидкости, которая, соприкасаясь с огнем, превращалась в газ. Всем известно, что арабы весьма сведущи в науке, именуемой химией. После спасения собственного корабля пират помогал гасить другие очаги пожара. Но повреждений от этого убавилось ненамного, так как огонь распространялся с быстротой молнии.

– Хе-хе! Не сомневаюсь, – посмеивался Савари, и в его глазах бегали искорки. – Греческий огонь!..

В конце концов его веселость пробудила в собеседниках некоторые подозрения.

– Не вы ли один из тех негодяев, что виновны в страшном бедствии? Мы потеряли там одну из галер.

Савари благоразумно ретировался.

В конце концов он поведал Анжелике о раздирающих его противоречивых желаниях. Какой путь избрать? Возвратиться ли в Париж и написать диссертацию о свойствах мумие, чтобы потом передать ее в Академию наук? Или пуститься на поиски Рескатора, чтобы вытянуть у него секрет таинственной субстанции, укрощающей огонь? Или предпринять новое путешествие с весьма сомнительным исходом, чтобы запастись новой порцией мумие в персидских землях? По правде говоря, Савари не находил себе места с тех пор, как ему уже не нужно было перевозить и охранять драгоценную бутыль.

А она сама, госпожа дю Плесси-Бельер, куда она направится теперь? Она не знала… Тайный голос нашептывал: «Довольно! Возвратись домой. Вымоли прощение короля. А потом…»

Но такое будущее не прельщало ее. Несмотря ни на что, глаза Анжелики вновь обращались к морю, где таилась ее последняя надежда.

Солнце исчезало за горизонтом. На золотистом зыбком покрывале водной глади покачивались галеры, похожие на больших ночных птиц со сложенными крыльями своих двадцати четырех весел. Мавры и турки – каторжники с галер – возвращались на склады, где их приковывали на ночь цепями, а ныряльщики, натерев тело маслом, опускались в воду, чтобы проверить надежность цепей, перегораживающих вход в порт.

Колокола многочисленных церквей звонили к вечерне. Церквей здесь было более сотни, всех размеров и видов; население, пылающее религиозным рвением, возводило их по воскресным дням, считая это богоугодным делом. Когда трижды в день все колокола начинали звонить, это походило на раскаты грома. Остров превращался в громогласное чудовище, ревущее во славу Богородицы под хлопанье крыльев встревоженных птичьих стай.

Анжелика захлопнула ставни и поспешила отойти от окна. Сейчас и в двух шагах нельзя было бы расслышать собеседника. Она присела на край кровати, чтобы переждать этот грохот. На парчовом покрывале лежал плащ Рескатора… Платье, расшитое перламутром, она не сохранила: морская вода совсем испортила его. Но Анжелике не хотелось расставаться с плащом из бархата, который в тот вечер в Кандии пират набросил ей на плечи. Может, это своего рода трофей? Внезапно Анжелика упала на постель, зарывшись лицом в складки черного плаща.

Даже штормовой ветер, трепавший их столько часов, не выветрил запах, которым была пропитана ткань. Ей стоило лишь вдохнуть его, чтобы вспомнить тот царственный силуэт. Она вновь слышала низкий глухой голос, вновь переживала минуты странного праздника в Кандии, среди призрачных клубов ладана и табака, паров горячего черного кофе и звуков маленьких трехструнных арф.

А из прорезей кожаной маски за ней наблюдали горящие глаза…

Она застонала, прижимая к себе измятую ткань, и заметалась, охваченная тоской. Ее неотступно преследовало сожаление, причины которого она не знала.

Колокола затихали, их удары становились все реже. Но главный колокол еще отвечал на перезвон своих меньших собратьев. И тут наконец Анжелика услышала стук в дверь.

– Войдите! – крикнула она, выпрямившись.

На пороге появился паж в черной ризе:

– Сударыня, прошу прощения, что нарушил ваш покой! – Он надрывался, пытаясь перекричать последние удары колоколов. – Там внизу вас спрашивает какой-то араб! Он говорит, что его зовут Мохаммед Раки и что он явился с известием от вашего мужа.

Глава XXX

С того мгновения, как были произнесены эти неожиданные слова, Анжелика все делала словно бы бессознательно. Она встала, бледная и безмолвная, как привидение, прошла через комнату, спустилась по мраморной лестнице… Под перистилем с венецианской колоннадой ее ждал человек.

Он был довольно светлокож, что свойственно берберам – племени, давшему название целому краю. Узкий белый тюрбан удерживал на голове высокую красную шапочку. Одеждой он напоминал средневекового французского крестьянина: такие же штаны, остроносые башмаки со стоптанными задниками, блуза с капюшоном и прорезями на рукавах до уровня локтя. Редкая бесцветная борода покрывала нижнюю часть его лица.

Он отвесил Анжелике глубокий поклон. Она смотрела на него, стиснув руки. От волнения ее глаза стали громадными.

– Вас зовут Мохаммед Раки?

– К вашим услугам, сударыня.

– Вы говорите по-французски?

– Я научился этому, когда был в услужении у одного французского сеньора.

– Графа Жоффрея де Пейрака?

Губы араба растянулись в улыбке. Он ответил, что не встречал человека, носящего это странное имя.

– Тогда зачем?..

Мохаммед Раки жестом успокоил ее.

– Французского сеньора, – объяснил он, – звали Джеффа эль-Халдун. Такое имя ему дали по исламскому обычаю. Я всегда знал, что он француз и благородного происхождения, хотя он никому не называл ни своего настоящего имени, ни титула. И когда четыре года назад он послал меня в Марсель для встречи с монахом ордена лазаристов, чтобы поручить ему отыскать некую даму де Пейрак, я постарался забыть это имя из любви и уважения к тому, кто был мне больше другом, чем хозяином…

У нее перехватило дыхание. Ноги подкашивались. Сделав арабу знак следовать за ней, она вернулась в гостиную, где рухнула на один из многочисленных диванов. Посетитель присел перед ней со смиренным видом.

– Расскажите мне о нем, – попросила Анжелика слабым голосом.

Мохаммед Раки прикрыл глаза и начал монотонно, медленно, будто отвечая урок:

– Это высокий худой человек, похожий на испанца. Его лицо все в боевых шрамах, и порой оно внушает страх. На левой щеке два шрама сходятся. – Палец араба с красным крашеным ногтем нарисовал на щеке латинское «V». – А на виске другой шрам, у самого глаза. Аллах спас его от слепоты, так как ему уготована великая судьба. Волосы черные; они густые и длинные, как грива нубийского льва. Глаза черные, а взгляд так и пронизывает вам душу, совсем как у хищной птицы. Он ловкий и сильный; превосходно владеет саблей и умеет объезжать самых норовистых лошадей. Но больше всего его отличает огромный ум, приведший в восторг ученых Феса, города, знаменитого своими медресе…

Анжелика немного пришла в себя.

– Мой муж стал вероотступником? – с ужасом спросила она. И вдруг поняла, что ей это совершенно безразлично, хотя такая мысль была безбожной и святотатственной.

Мохаммед Раки отрицательно покачал головой.

– Не часто случается, – сказал он, – чтобы христианин мог безнаказанно путешествовать по Марокко, не приняв нашей веры. Но Джеффа эль-Халдун посещал Фес и Марокко не как раб, а как друг весьма почитаемого мусульманского монаха, марабута Абдель-Мешрата, с кем он многие годы переписывался по поводу алхимии, которой оба они увлечены. Абдель-Мешрат запретил трогать этого христианина, повелев, чтобы ни один волос не упал с его головы. Они вместе отправились в Судан, чтобы добывать там золото. Тогда я и был взят в услужение к этому великому французу. Оба знатока сущности вещей трудились для одного из сыновей царя Тафилы…

Он замолчал, сдвинув брови, словно старался вспомнить еще что-то важное.

– Повсюду за ним следовал темнокожий слуга по имени Куасси-Ба.

Анжелика закрыла лицо руками. То, что араб упомянул имя верного Куасси-Ба, потрясло ее больше, чем точное описание внешности мужа. То, к чему она так долго шла ощупью через страдания, что уже считала миражом, превратилось в ослепительную реальность. Мечта становилась явью, принимала облик живого человека, которого вскоре можно будет обнять.

– Где же он? – спросила она с мольбой. – Когда приедет? Почему он не с вами?

Араб улыбнулся ее нетерпению. Вот уже два года, как он не служит у Джеффы эль-Халдуна. Он, Мохаммед Раки, женился и занялся небольшой торговлей в Алжире. Но часто узнавал новости о своем бывшем хозяине. Тот много путешествовал, поселился в Боне, городе на африканском побережье, где продолжает свои многочисленные ученые труды.

– Мне ничего не остается, как самой ехать в Бон! – вскричала Анжелика, охваченная лихорадкой нетерпения.

– Конечно, сударыня. Если не помешает какая-нибудь короткая отлучка вашего мужа, вы его там сразу найдете. Любой вам укажет его дом. Он знаменит во всей Берберии.

Она готова была упасть на колени и благодарить Бога. Но тут звук, напоминающий равномерное постукивание алебарды о мраморные плиты, заставил ее поднять глаза. Это был Савари. Он вошел, постукивая огромным зонтом по мозаике пола.

При виде его Мохаммед Раки встал и поклонился, выражая радость от знакомства с уважаемым старцем, о котором он слышал от своего дяди…

– Мой муж жив! – воскликнула Анжелика голосом, прерывающимся от рыданий. – Он подтверждает это! Мой муж в Боне, и я смогу там с ним встретиться!

Старый аптекарь всматривался в лицо посетителя, глядя поверх очков.

– Ну-ка, ну-ка! – произнес он. – А я и не знал, что племянник Али Мехтуба бербер.

Мохаммед Раки, казалось, был удивлен и восхищен таким замечанием. Действительно, его мать, сестра Али Мехтуба, была арабкой, а отец – бербером с гор Кабилии. Сын унаследовал его внешность.

– Ну-ка, ну-ка! – повторил Савари. – Весьма необычный случай! Брак между представителями враждующих племен – величайшая редкость. Ведь берберы, выходцы из Европы, терпеть не могут арабов, видя в них захватчиков…

Мохаммед Раки вновь расплылся в восхищенной улыбке: уважаемый старец так хорошо знает исламский мир!

– А почему твой дядя не приехал с тобой?

– Мы плыли в Кандию, когда нам повстречался корабль. От его команды мы узнали, что француженка сбежала и находится на Мальте. Дядя торопился в Кандию из-за своих торговых дел, а я пересел на встречный корабль и поспешил сюда.

Сквозь густые длинные ресницы он бросил на Савари полупобедный-полуиронический взгляд.

– В Средиземноморье новости распространяются быстро, мессир. Со скоростью почтовых голубей.

Из складок одежды он медленно извлек кожаный футляр и вынул из него записку, что дрожащей рукой написала Анжелика в темнице в Кандии: «Помните ли вы обо мне? Я была вашей женой и всегда вас любила. Анжелика».

– Не это ли послание вы передали моему дяде Али Мехтубу?

Савари поправил очки и прочел.

– Да, действительно, это оно. Но почему оно не передано адресату?

Мохаммед Раки с огорченным видом загнусавил, что не заслужил такого недоверия. Почтенный старец разве не знает, что Бон принадлежит фанатикам-испанцам? Два бедных мусульманина не могли проникнуть туда без риска для жизни…

– Но ты же явился на Мальту, – заметил Савари.

Мохаммед Раки стал терпеливо объяснять, что Мальта – не Испания. Он воспользовался редчайшим поводом попасть сюда, присоединившись к свите Ахмета Сиди, посланного для переговоров о выкупе Лая Лумы, брата царя Адена, недавно захваченного христианами.

– Наша галера прибыла час назад под мирным флагом, означающим, что мы явились для выкупа. Едва ступив на землю, я стал искать французскую даму. Пока не кончились переговоры о Лае Луме, христиане ничего мне не сделают.

Савари согласился с ним. Было заметно, что он несколько успокоился.

– Я посчитал своим долгом проявить недоверие, – объяснил он Анжелике, как бы извиняясь за свою подозрительность. Но сомнения, по-видимому, не оставляли его. Указав пальцем на бербера, он спросил: – А кто мне подтвердит, что ты Мохаммед Раки, племянник моего друга Али Мехтуба и слуга французского сеньора?

Не сумев скрыть раздражение, пришелец гневно прищурился, но быстро овладел собой.

– Мой хозяин любил меня, – произнес он глухим голосом. – Вот знак расположения, который он мне оставил.

Из того же футляра он достал кольцо с драгоценным камнем. Анжелика тут же узнала его: «Топаз!» Оно не стоило больших денег, но Жоффрей де Пейрак очень дорожил им, так как уже много веков кольцо было семейной реликвией, иногда носил его на серебряной цепи поверх бархатного камзола и любил повторять, что топаз приносит ему удачу. Недаром он цвета золота и пламени.

Анжелика взяла перстень из рук мавра и, закрыв глаза, страстно прижала его к губам. Савари молча смотрел на нее.

– Что вы собираетесь делать? – спросил он наконец.

– Попробую добраться до Бона во что бы то ни стало.