Текст книги "Неукротимая Анжелика"

– Однако это так, – упорствовала Анжелика, радуясь, что пробудила в нем сомнения. – Я разочаровала всех любовников и, овдовев, предпочла жизнь спокойную, лишенную тягот, связанных с любовными романами. Моя неприступность привела в отчаяние короля Людовика Четырнадцатого, это так, но что я могла поделать? Вскоре я разочаровала бы и его, тогда бы он заставил меня дорого заплатить за это, ведь для монарха холодность может показаться оскорблением величества. Будет ли вам благодарен Мулай Исмаил, если на его ложе окажется равнодушная любовница?

Осман Ферраджи выпрямился во весь свой огромный рост, недоуменно потирая длинные царственные пальцы. Он едва скрывал, какой удар нанесли его планам откровения Анжелики. Подобное препятствие грозило застопорить хорошо смазанные шестерни его замысла. Что делать с рабыней поразительной красоты, всем своим видом обещающей бурю страстей, призванную освежить пресыщенные чувства владыки, если она окажется бесчувственной в его объятиях? Прискорбное зрелище! Евнуха заранее прошиб холодный пот. Он уже слышал разъяренный вопль Мулая Исмаила.

Разве не сетовал тот, что устал от равнодушия пресных дев, прекрасных, но привносящих в любовные утехи лишь удручающую неловкость? А знающие толк в наслаждении были не первой молодости…

Верховный евнух уже предпринял длительное и трудное путешествие в глубину африканских джунглей, где, как он знал, обретались секты «чикомби» – девственниц, обученных колдуньями. Но Мулай Исмаил только поморщился. Ему надоели чернокожие, захотелось белых. Вот верховный евнух и отправился в Алжир, но, кроме Анжелики, никто из увезенных оттуда женщин не смог бы, по его мнению, удовлетворить султана. Евнух пересмотрел неисчислимое множество рабынь, но те, кого он отобрал, хоть и были очень красивы, но, без сомнения, слишком зелены. Исландка с волосами лунного цвета и глазами вареной рыбы могла бы понравиться лишь как курьез. Ничто не сможет вывести ее из прострации, да и умрет она скоро.

И вот он все поставил на эту женщину с бирюзовыми глазами, способную и на страстные порывы, достойные разъяренной тигрицы, и на неожиданные всплески ребяческой радости. Все Средиземноморье говорило о ней. Именно по настоянию верховного евнуха Меццо-Морте отправился на охоту за ней. И вопреки тому, что предполагала Анжелика, она не входила в число даров, но была куплена у пирата за огромные деньги, поскольку именно он, евнух, оплатил все расходы экспедиции.

И вот теперь она признавалась в изъяне, непростительном для обольстительницы, которую он возмечтал возвести в ранг фаворитки, призванной снискать любовь Мулая Исмаила всеми искушениями чувства и ума.

Он еще больше встревожился, вспомнив, что Анжелика, которой позволено было свободно ходить по караван-сараю, никогда не старалась привлечь внимание мужчин. Она не краснела под дерзкими взорами воинов и погонщиков верблюдов, никогда не бросала тайком оценивающего взгляда на мускулистые ноги или торс даже самых породистых мужчин…

И ведь он знал, что часто христианки бывают холодны и малосведущи в любовных забавах, чуждаются их и почитают греховными.

Он выдал свое смущение, вдруг громко воскликнув по-арабски:

– Что же мне с тобой делать?

Анжелика все поняла и предприняла безнадежную попытку выиграть время:

– Вам незачем представлять меня Мулаю Исмаилу. Ведь, по вашим словам, в гареме более восьмисот женщин, и я смогу держаться в тени, среди служанок. Я буду избегать случая попасться на глаза султану, закроюсь покрывалом, и вы сможете сказать, что меня поразила кожная болезнь, изуродовавшая лицо…

Раздраженным жестом Осман Ферраджи прекратил этот поток досужих домыслов. Он заявил, что подумает, и удалился. Анжелика посмотрела ему вслед с иронией. В глубине души она чувствовала некоторые угрызения совести за то, что так его опечалила…

Глава XLII

Вступление в Марокко ознаменовалось мгновенно наступившими переменами. Грабители исчезли с горизонта. По пути стали встречаться приземистые крепости, «касбы», сложенные из грубых камней. По приказу Мулая Исмаила его воины выстроили их по всей стране. Эскорт негров в красных тюрбанах гарцевал перед караваном. Путешественники останавливались около селений, и предводители родов спешили снабдить их птицей, молоком и бараниной. А после отбытия каравана на месте стоянки сжигали вязанки тростника, чтобы очистить землю, по которой прошли рабы-христиане. Это была суровая и очень религиозная страна. Доходили новости из столицы. Мулай Исмаил вел войну против одного из своих племянников, Абдель-Малека, поднявшего племена и осажденного в Фесе. Но уже разнеслась слава о победе великого воина-венценосца. Посланец передал верховному евнуху, что Великий султан милостиво ожидает своего лучшего друга и советника. Фес пал, и черные воины уже прошлись по городу, убивая всех, встреченных с оружием в руках.

Караван тогда стоял в двух днях пути от Феса, разбив лагерь у подножия высокой крепости с квадратными зубчатыми башнями. Алькальд Алазин, комендант крепости, решил устроить пышное празднество в честь победы и прибытия верховного евнуха и верховного визиря Османа Ферраджи.

Среди общего шума и грохота ружья изрыгали пламя, небо пестрело от выпущенных в него стрел, в воздух взмывали желтые, зеленые и красные бурнусы, а великолепные вороные и белые лошади выделывали замысловатые фигуры.

Анжелика была приглашена на трапезу к алькальду. Ослушаться она не осмелилась, тем более что просьба эта в устах верховного евнуха, вообще довольно мрачного в последние дни, звучала жестко, как приказ. У подножия крепости разбили огромный шатер, покрыли его одеялами из верблюжьей шерсти и коврами. Через отвернутый полог входа была видна толпа любопытных, переливающаяся под солнцем своими разноцветными одеждами.

Блюда разносили до вечера: жаркое из барашка, рагу из голубей с бобами и миндалем, слоеные пирожки. И все это было сильно сдобрено обжигающим горло перцем.

Настал вечер, время песен и танцев. Два огромных костра заменяли солнце и освещали красную крепостную стену на заднем плане.

Под дрожащие звуки флейты и барабанную дробь поднимались и занимали свои места танцовщицы, позвякивающие золотыми браслетами, одетые во множество перекрывающих друг друга юбок. На их открытых лицах были видны какие-то синие знаки. Они встали полукругом, плотно прижавшись друг к другу. За ними теснились пешие мужчины, а чуть дальше – всадники.

Начался танец. Это был танец любви. Скоро зрители смогли различить под множеством юбок судорожные содрогания бедер, меж тем как музыканты метались вокруг танцующих, словно дьяволы, а их инструменты доводили этот танец-заклинание до настоящего исступления. Это длилось долго, ритм все убыстрялся, танцующие истекали путом.

Их лица с закрытыми глазами и полуоткрытыми губами горели тайным огнем. Без единого прикосновения они доходили до пароксизма страсти, и под жадными взглядами напряженных, объятых вожделением мужчин расцветали таинственные лица истомленных счастьем женщин, на которых против их желания отражались радость и боль, экстаз и страх. Будто пораженные невидимой молнией, зародившейся где-то внутри их, они почти лишались чувств, но держались на ногах, поддерживаемые плечами соседок. Казалось, еще мгновение – и они упадут навзничь, готовые ко всему.

Чувственность, источаемая этой толпой, была столь заразительна, что Анжелика опустила глаза. Любовная горячка охватила и ее.

В нескольких шагах какой-то араб не сводил взгляда с ее открытого лица. Это был один из офицеров алькальда, его племянник Абдель-Карим. Анжелика отметила, что он красив, как античная статуя. На его лице цвета палисандра горели темные, как терновые ягоды, глаза, а белоснежные зубы сверкали, когда он улыбался, отвечая на комплименты Османа Ферраджи.

Но теперь он не улыбался. Он не спускал глаз с французской пленницы, чье необычное белое лицо светилось в темноте.

Почувствовав его взгляд, Анжелика повернула голову. И содрогнулась, прочитав зов в его больших черных глазах, требовательных и страстных. Она увидела, как дрожат его полные губы и гладкий подбородок с ямочкой посредине – такой же, как у прекрасных бронзовых римских бюстов. Анжелика оглянулась, ища глазами Османа Ферраджи: не заметил ли он, что она сделалась предметом пристального внимания?

Но он куда-то отошел, и, может быть, именно его отсутствие придало смелости молодому человеку.

Огонь костров затухал, отбрасывая гигантские тени на стену, и красные камни постепенно погружались во тьму.

Казалось, пламя дрожало в такт ритму танца и голосам, звучавшим то громче, то тише, переходя от гортанного крика к глухому шепоту, хрипу, чтобы затем вновь зазвучать громко… и вновь затихнуть…

В возникавшей тишине слышался лишь скрип песка под ногами неутомимых танцовщиц. Когда эти звуки смолкнут, когда последний уголек погаснет, единый порыв бросит навстречу друг другу мужчин и женщин.

Взгляд Анжелики неотвратимо возвращался к неподвижному, словно зачарованному, лицу молодого шейха. На нее смотрели и другие, но этот желал ее с устрашающим жаром, как некогда Накер-Али. В ней пробудилось стремление откликнуться на его призыв. Она вновь познала тот голод, что пронзает внутренности, и почувствовала слабость, почти головокружение. Ей на миг захотелось опустить глаза, но она тут же вновь посмотрела на юношу. Несомненно, у нее был весьма красноречивый вид, поскольку губы его тронула торжествующая улыбка и он подал ей знак.

Анжелика резко отвернулась и набросила покрывало на лицо.

Ночь сгущалась. В заговорщической темноте движения танцовщиц замедлились, одна за другой они падали наземь, и тогда от толпы зрителей стремительно отделялись тени охотников, бросающихся на давно подстерегаемую добычу.

После бесконечного ожидания приблизилось время последнего, главного ритуального действа.

Музыкальные инструменты смолкли, костер отбросил последний отблеск и погас.

Под надзором евнухов пленница во мраке возвратилась в свою палатку. Она бросилась на обтянутый шелком диван, и полог, закрывающий вход, упал. Анжелика позвала свою соседку-черкешенку, но той в палатке почему-то не было, и она осталась наедине со снедающей ее тревогой.

Снаружи евнухи, равнодушные к охватившей лагерь любовной лихорадке, сторожили гаремных рабынь.

Анжелика задыхалась. Ночь была душной, все звуки замерли, кроме тех, что были порождены всеобщим совокуплением, совершавшимся снаружи, не прекращаясь и сотрясая землю.

Она чувствовала себя больной, стыдилась своего жара, ее нервы были обнажены.

Она не расслышала ни легкого треска вспоротой кинжалом ткани за ее спиной, ни того, как гибкое тело скользнуло в шатер. Лишь когда чья-то крепкая прохладная рука коснулась ее горячего тела, она вздрогнула в смертельном ужасе.

При неясном свете ей удалось различить искаженное страстью торжествующее лицо, склонившееся над ней.

– Вы с ума сошли!

Сквозь муслин ночной рубашки она чувствовала, как ее ласкают и домогаются руки, а улыбка Абдель-Карима сияла над ней, как луна.

Одним рывком она вскочила на колени. Арабские слова ускользали из памяти, однако ей удалось составить фразу:

– Уходи! Уходи! Ты рискуешь жизнью.

Он ответил:

– Знаю! Не важно! Надо… Это ночь любви.

Он встал на колени около нее. Мускулистые руки охватили талию, словно стальное кольцо.

И тогда она поняла, что он пришел полуобнаженным, в одной набедренной повязке, готовый к любовной схватке. Его гладкая кожа с терпким перечным запахом прильнула к ее коже. Она беззвучно попыталась его оттолкнуть, но он клонил ее к подушкам с силой, удесятеренной желанием. Медленно он опрокидывал ее навзничь, и она в изнеможении поддавалась этой неведомой, неукротимой и яростной власти.

Нависшая над ними угроза смерти ужесточала его напор.

Пугающая тишина сопутствовала их любовной борьбе, одновременно размеренной и страстной, и, словно запретному плоду, придавала сладость обрушившемуся на них наслаждению.

Внезапно их окружили евнухи. Они вошли крадучись, как черные демоны. Анжелика угадала их приход раньше, чем юноша, утонувший в истоме любовного единоборства. Она пронзительно вскрикнула…

Они схватили юношу, оторвали от нее и выволокли наружу…

Утром караван проследовал мимо красных крепостных стен. Анжелика ехала верхом. В ветвях серебристого оливкового дерева она увидела мертвое тело. Несчастный был подвешен за ноги. На земле под ним дымились остатки костра, его голова и плечи обуглились. Анжелика натянула поводья. Она не могла оторвать глаз от ужасного зрелища. Она была уверена, что это тело прекрасного бронзовокожего божества, посетившего ее ночью. Белый конь Османа Ферраджи поравнялся с ней. Анжелика медленно повернулась к евнуху.

– Вы все подстроили, Осман-бей, – прерывающимся голосом проговорила она. – Вы сделали это нарочно, ведь правда? Вот почему в шатре не было черкешенки! Вы знали, что он попытается проникнуть ко мне… Вы позволили ему ползти, карабкаться, чтобы добраться до меня… Будьте вы прокляты, Осман-бей! Я вас ненавижу!..

На ее разъяренный взгляд Осман Ферраджи ответил непроницаемым зеркальным блеском огромных египетских глаз и с улыбкой произнес:

– Знаешь, что он сказал перед смертью? Он сказал, что ты горячая и умопомрачительно страстная и сама смерть – ничто для того, кто познал наслаждение в твоих объятиях… Ты солгала мне, Фирюза! Ты совсем не бесчувственна, и тебе не занимать опыта в любовных делах.

– Я ненавижу вас, – повторила Анжелика.

Но в глубине ее сердца шевельнулся страх: она начинала понимать, что в этом поединке он сильнее ее.

На подходах к Фесу стали видны следы отгремевших сражений. Мертвые лошади, трупы людей, лежащие в углублениях розовой и серой земли. Туча грифов кружила над городом. На крюках, вделанных для подобных случаев в золотистые городские стены, висели три тысячи окровавленных голов. На двух десятках крестов, расставленных по три, корчились искалеченные тела, что придавало окружавшим город холмам сходство с Голгофой.

Стоял такой смрад, что Осман Ферраджи не захотел входить в город, и караван остановился в некотором отдалении.

На следующий день явились гонцы, передавшие верховному евнуху благие пожелания монарха и счастливую весть, что изменник-племянник Абдель-Малек попал в плен и отряды янычар везут его живым. Мулай Исмаил самолично отправился навстречу поверженному врагу с двумя тысячами конников, тысячей пехотинцев и сорока рабами-христианами, которые несли большущий котел, центнер смолы и столько же жира и оливкового масла. За ними следовали повозка дров и шестеро мясников с тесаками в руках.

До Мекнеса было недалеко, и караван распался. Несколько отрядов отправились в город, другие начали разбивать лагерь, а Осман Ферраджи, взяв с собой десяток всадников – юнцов, подаренных Меццо-Морте, верхом на лошадях, – а также трех самых красивых женщин, которых он посадил на белого, серого и рыжего верблюдов, поспешил навстречу султану. Их сопровождали носильщики и рабы, неся красивейшие из даров алжирского адмирала. Верховный евнух обратился к сидевшей на лошади Анжелике, которая держалась поодаль.

– Завернись получше в шерстяное покрывало, если не хочешь, чтобы Мулай Исмаил познакомился с тобою сегодня же, – сухо посоветовал он.

Молодая женщина не заставила повторять приказ дважды. Фатима помогла ей превратиться в кокон, что отнюдь не облегчало управление лошадью. Ей бы хотелось остаться в лагере или отправиться в город, но Осман Ферраджи желал, чтобы она поехала с ним. Три евнуха, получившие приказ хранить молчание, должны были сопровождать пленницу и защищать от слишком любопытных чужаков. Ей предназначалось видеть и не быть увиденной. Впрочем, как вскользь заметил Осман Ферраджи, толпа, собравшаяся под этим огненным небом, вскоре удостоится зрелища, которое отобьет любопытство к чему-либо еще.

Глава XLIII

Выехав на небольшое каменистое плато, Анжелика увидела джигитовку кавалерии Мулая Исмаила. В ярких солнечных лучах прекрасные лошади, казалось, летели, а их наездники в светлых бурнусах составляли с ними одно целое. Кони носились по равнине с развевающимися гривами и хвостами, перелетали через препятствия, бросались с места вскачь или застывали как вкопанные, дрожа от нетерпения.

Рядом с этой картиной буйства красок и отваги еще более жалкой казалась толпа рабов-христиан, покрытых потом и пылью, с нечесаными головами и бородами. Их рваные штаны были закатаны выше колен, обнажая иссеченные плетьми ноги. Рабы тащили огромный чугунный котел, словно позаимствованный с адской кухни. Вообще-то, этот котел, в котором можно было бы сварить, как цыплят, двух человек разом, предназначался для ромового завода в Америке, но его перехватили корсары из Сале, одного из пиратских городов Марокко, и подарили своему монарху.

Рабы волочили его долгих четыре лье от самого Мекнеса, с тоской вопрошая себя, долго ли еще продлится это мучение. Их остановили у перекрестка дорог, где рядом с колодцем росли чахлые пальмы. Повозка с дровами и палачи прибыли туда же. Поблизости от них на пурпурном коврике сидел по-турецки некто в желтом. Двое негритят обмахивали его. К нему-то, сойдя с лошади, и направился Осман Ферраджи, сгибаясь в бесчисленных поклонах. Подойдя близко, он распростерся ниц, ткнувшись лицом в пыль.

Человек в желтом, несомненно очень важная персона, коснулся рукой своего лба и плеча, затем возложил ее на голову Османа Ферраджи и поднялся. Встал и верховный евнух. Всякий человек рядом с ним казался низкорослым, этот же, хоть и был выше среднего роста, доходил негру до плеча. Одет он был просто: в свободную длинную рубаху с закатанными по локоть рукавами, оставлявшими руки обнаженными, и в бурнус чуть более темного цвета с капюшоном. На голове красовался довольно внушительный тюрбан из кремового муслина. Когда он приблизился, Анжелика увидела, что это молодой человек с негроидными чертами лица, на темном фоне которого выделялись более светлые скулы, лоб и нос. Короткая черная бородка подчеркивала его красиво вылепленный подбородок. Он радостно рассмеялся, когда караванщики подвели к нему семь великолепных оседланных коней, подаренных Меццо-Морте марокканскому султану. Негры простерлись ниц.

Анжелика склонилась к одному из евнухов, толстому увальню Рафаи, и прошептала по-арабски:

– Кто это?

Глаза негра блеснули.

– Это он, Мулай Исмаил, наш повелитель. – И прибавил, вращая глазами, как агатовыми шарами: – Он смеется, а мы должны дрожать. Ведь он облачен в желтое – цвет гнева.

Тем временем пленники, изнемогшие под непосильной ношей, взмолились нестройным хором:

– Что делать с котлом, господин? Что делать с котлом?

Мулай Исмаил велел взгромоздить его на огромный, только что разложенный костер. В котел бросили смолу, масло и жир, чтобы растопить их. Следующие часы прошли в представлении первых алжирских даров.

Смола в котле начала уже закипать, когда оглушительный шум, грохот барабанов, выстрелы и душераздирающие крики возвестили о приближении побежденного мятежника.

Племянник султана Абдель-Малек был одного возраста с победителем, то есть очень молод. Он сидел на муле со связанными за спиной руками. За ним на другом муле следовал его военачальник Мохаммед эль-Гамет и шли жены и слуги, которых подталкивали янычары, поймавшие их во время бегства. Женщины раздирали ногтями лица и испускали пронзительные вопли.

Мулай Исмаил знаком велел подвести своего вороного коня и вскочил в седло. Он вдруг показался выше, мощнее в развевающемся на ветру бурнусе солнечного цвета и несколько раз поднял на дыбы своего коня с огненными глазами. На фоне голубой эмали неба его бронзовое лицо приобрело оттенок расплавленной стали, по нему пробегали молнии и темные тени. Взгляд его под дугами угольно-черных бровей стал пронзительным и устрашающим. Потрясая коротким копьем, он пустил коня галопом и резко остановился в нескольких шагах от закованных врагов.

Абдель-Малека стащили с мула, бросили на землю, и он пал на колени. Султан упер копье в его живот. Несчастный принц бросал взгляды на котел с кипящей смолой, на мясников с тесаками, и ужас терзал его душу. Смерти он не страшился, но Мулай Исмаил прославился жестокостью, с какой пытал своих врагов. Племянник и дядя воспитывались в одном гареме. В детстве оба входили в одну компанию, наводившую страх на всю округу. Эта стая свирепых волчат состояла из потомков больших вельмож. Кто бы осмелился их одернуть? Самым невинным развлечением этих юнцов было осыпать работающих невольников-христиан стрелами из сарбакана – духовой трубки. В один день оба принца впервые вложили ногу в стремя, вместе убили дротиками своих первых львов и вместе же участвовали в набегах по усмирению непокорных провинций. Они любили друг друга как братья до того дня, когда племена с юга страны и с Атласских гор обратились к Абдель-Малеку, заверяя, что он имеет больше прав на трон, нежели сын суданской наложницы. Абдель-Малек, чистокровный мавр из кабильского рода, ответил на призыв своего народа. Поначалу его шансы значительно превосходили шансы дяди. Но выдержка, военное чутье и власть над чужими душами способствовали победе Мулая Исмаила.

Абдель-Малек вскричал:

– Ради Аллаха, не забудь, что я твой родственник!

– Ты, пес, сам об этом забыл!

– Вспомни, мы были как братья!

– Я своей рукой убил шестерых собственных братьев и еще десятерых повелел предать смерти. Так что же мне беречь племянника!

– Ради любви к Пророку, прости меня!

Монарх ничего не ответил. Знаком он повелел втащить пленного на повозку. Два стражника влезли туда же. Они схватили правую руку, один – за локоть, другой – у плеча, и положили кисть на колоду.

Султан велел одному из мясников отрубить ее, но мавр заколебался. Он был одним из тех, кто в душе желал победы Абдель-Малеку. Этот юный принц был надеждой племен, жаждавших основать династию благородного происхождения, подобную Альморавидам и Альмохадам. С его смертью эти мечты исчезали. Мрачный мясник-палач скрывал свои чувства, хотя глаза Мулая Исмаила, должно быть, видели его насквозь. Он собирался подняться на повозку, но вдруг остановился и, отступив на шаг, сказал, что никогда не отрубит руку человеку столь благородного происхождения, племяннику собственного государя. Пусть лучше ему самому отрубят голову.

– Да будет так! – вскричал Мулай Исмаил и, выхватив саблю, отсек ее точным ударом, свидетельствовавшим о большом опыте в этом жестоком ремесле.

Мясник рухнул, голова покатилась, кровь обагрила раскаленный песок.

Другой мясник, выбранный для казни, устрашившись жребия своего предшественника, шатаясь, полез на повозку. В это время султан приказал подвести детей, жен и родственников Абдель-Малека и сказал им:

– Посмотрите, как отрубят руку этому рогоносцу, который дерзнул поднять ее на своего повелителя, и полюбуйтесь, как отрубят ногу, которая осмелилась выступить против него.

В горячий воздух взмыли отчаянные вопли, заглушившие крик принца, которому мясник отрубил кисть руки, а потом и ступню. Султан приблизился к нему и спросил:

– Ну как, признаешь меня своим монархом? Ты что, не знал меня раньше?

Абдель-Малек не отвечал, глядя, как кровь течет из ран. Мулай Исмаил принялся гарцевать на месте, обратив к небесам свое лицо, от одного вида которого холодели, объятые ужасом, все, кто его видел. Вдруг он поднял копье и пронзил сердце мясника, совершившего казнь.

Увидев это, его поверженный противник, готовый рухнуть в лужу своей крови, воскликнул:

– Посмотрите на этого смельчака, сколь он удал! Он убивает того, кто не повинуется, и того, кто повинуется! Все, что он делает, – это великая тщета. Аллах справедлив! Аллах велик!

Мулай Исмаил взревел, пытаясь заглушить крик жертвы. Он кричал, что приготовил котел, чтобы изменник претерпел в нем самую страшную казнь, но, так как он велик и великодушен, пыточная смола послужит для спасения. Что он поступил так, как должен был поступить оскорбленный повелитель, но теперь жизнь или смерть Абдель-Малека в руке Аллаха. Пусть никто не скажет, что он убил брата своего, с которым их связывают столь давние узы. Ибо теперь он познал самое большое горе своей жизни. Сейчас ему кажется, что топор палача отсек и его собственную руку, его ногу. А при всем том Абдель-Малек был и остался предателем, и если бы победил, то задушил бы его, Мулая Исмаила, собственными руками. Он это знает и все же милует врага!..

Султан приказал обмакнуть в смолу руку и ногу племянника, чтобы остановить кровь.

Затем он повелел трубить отбой и поручил четырем алькальдам доставить Абдель-Малека живым в Мекнес.

Офицеры спросили, что делать с Мохаммедом эль-Гаметом.

Султан отдал его на милость негров-подростков двенадцати – пятнадцати лет. Те потащили шейха к городским стенам. Неизвестно, что они с ним делали, но, когда они вернули его на закате дня, он был мертв. И в таком состоянии, что никто из близких не смог бы его узнать.

Сопровождаемый своим эскортом и многоцветным караваном Османа Ферраджи, Мулай Исмаил прибыл в Мекнес в час заката. То был час, когда на вершинах минаретов, украшенных позолоченными шарами, укрепляют знамя и властные и стонущие крики муэдзинов разносятся над городом цвета слоновой кости, раскинувшимся на скалистом отроге под раскаленным кроваво-красным небом.

Черная пасть массивных городских ворот поглотила муравьиные цепочки воинов, всадников, рабов и принцев, ослов и верблюдов и оставила ночи пустынный окрестный край. Город замкнул в своих стенах все человеческие звуки.

Проходя через Новые ворота, Анжелика отвела глаза.

Огромный обнаженный раб был прибит за руки к створке ворот. Его лохматая белокурая голова упала на грудь, как у мертвого Христа.