Текст книги "Тайны любви"

Он ожидал, что она сейчас раздвинет ноги и позволит ему поласкать половинки персика, упрятанные между ними. Именно к этому он и стремился: с помощью искусных пальцев поднять ее на вершину блаженства, а потом медленно опустить в приятную истому. Тогда он будет знать, что действительно обладал ею! Но Сюзетта отодвинулась от него и перевернулась на живот, прижав грудь к мягкому матрасу. Ее лицо оказалось над раздувшимся любимчиком Армана. Она взяла его в руку и, слегка стиснув, испытала на крепость.

– Очень впечатляет, – сказала она, – но после опустошения, которое ты заставил меня пережить, я слишком измучена, чтобы начинать все сначала. Я вижу, что тебе нет необходимости бить женщин, ты добиваешься от них всего, чего хочешь, вот этим!

– Но ты должна позволить мне достойно загладить вину одного из членов моей семьи, которого я презираю за дикость и жестокость, – пробормотал Арман, поглаживая полные ягодицы. – Даю слово, что буду так нежен, что тебе непременно понравится.

Успокоенная таким образом – если молодые девушки ее возраста вообще нуждаются в том, чтобы их успокаивали, – Сюзетта запечатлела короткий поцелуй на красно-лиловой головке вздрагивающего крепыша и перевернулась на спину, с безоговорочным доверием вверяя себя Арману. Совершенно очарованный этим жестом, Арман обнял ее и начал покрывать поцелуями со лба до пальцев ног, ничего не пропуская по пути. Она вздохнула разнеженно, слегка раздвинула ноги и позволила ему делать все, что он захочет. И все опять пошло своим чередом, пока наконец после неоднократно повторенных ласк Арман не взобрался на мягкий живот и не вошел в ее влажные глубины.

Он двигался в медленном ритме, упоенно вздыхая. Но не успел он сделать и полдюжины движений, как Сюзетта схватила его за плечи и во всю ширь раздвинула бедра. Ее ногти вонзились в кожу, и она закричала: «Сильней, Арман, сильней!»

Так то, что начиналось как изысканное угощение, превратилось благодаря настойчивому желанию Сюзетты в новое опустошительное безумие. Арман снова и снова яростно вонзался в горячую бездну, словно стараясь выжать из любовницы все соки, как нападает отчаянный разбойник, решивший забрать себе все богатства.

А Сюзетта, его добровольная жертва, вонзала ногти ему в спину и бешено извивалась под ним, словно изо всех сил обороняясь. В бреду наслаждения она громко кричала, безумно целовала его и рыдающим голосом звала по имени. Оттолкнувшись широко раскинутыми ногами от постели, она забросила их на спину Армана, маленькие твердые пятки отбивали дробь. Затем она изо всех сил сомкнула вокруг него мокрые от пота бедра, стараясь втянуть его как можно глубже. Чувствуя приближение момента истины, Арман дрожал всем телом. Он успел выкрикнуть ее имя прежде, чем чресла резко вздрогнули и исступление охватило его – и ее.

– Уф! – сказала Сюзетта, когда смогла снова говорить. – Не думала, что такое может быть. Ты сводишь меня с ума.

Арман скатился с ее горячего тела и лежал, глядя на девушку.

– Есть в тебе что-то, что заставляет меня вести себя подобно дикарю в джунглях, – сказал он, изумляясь собственным действиями. – Я не знаю, что это, Сюзетта, но мы наверняка убьем друг друга любовью, если будем продолжать в том же духе.

– И тебя пугает такая перспектива? – спросила она, разглаживая капли пота на черных завитках его груди.

– Ни в коей мере!

– Вот и прекрасно. Тогда Фернанда обнаружит однажды нас мертвыми, – сказала она с усмешкой. – Я буду лежать на спине с раскинутыми ногами, ты – сверху, так и не вынув своей штуки, и мы умрем в один и тот же момент от избытка невероятного наслаждения.

Арман рассмеялся, но, потратив столько сил, он почувствовал голод и напомнил Сюзетте, что та обещала отобедать с ним и потанцевать.

– Конечно, но только не сегодня вечером, – последовал неожиданный ответ, словно она была Жозефиной, отвергающей притязания Наполеона. Выяснилось, что она хотела бы позавтракать с ним на следующий день, а заодно узнать его мнение, пойдут ли ей кое-какие комплекты нижнего белья; которые она видела в магазине. Ведь теперь, благодаря прощальному подарку Пьера-Луи, ей есть на что их купить.

«Только восемнадцать лет, а уже знает, как обращаться с поклонниками, – подумал Арман, развеселившись. – Очевидно, ее подруга, мадам Кибон, хорошая наставница».

Арман отлично понимал, что Сюзетта отнюдь не собирается тратить собственные деньги, эту привилегию она предоставляет ему. Он улыбнулся и, пожав плечами, сказал, что с удовольствием зайдет за ней завтра утром в одиннадцать. А если в одной из модных лавок, куда они наверняка зайдут, он случайно столкнется с Доминикой в сопровождении очередного поклонника, тем лучше для него. После воссоединения Доминика стала чересчур требовательной, и встреча с Арманом под руку с другой женщиной напомнит ей, что, как бы обворожительна она ни была, все же она – не единственный интерес в его жизни.

Спустя полчаса Арман ушел. Сюзетта с удовольствием опустилась в ванну, наслаждаясь расслабляющим погружением в горячую воду и ароматом дорогой эссенции, напоминающим нежный запах весенних цветов, растущих под высокими деревьями в лесу. Она повернула голову, услышав, как открылась и закрылась входная дверь, а затем голос Фернанды позвал ее по имени.

– Я здесь, – лениво откликнулась она. Прошла минута или две, и ее подруга вошла в ванную.

Фернанда Кибон была гибкой и стройной женщиной среднего роста, весьма элегантно одетой и изящно двигающейся. Ее лицо было гладким, фигура безупречной, а волосы черными как смоль, хотя ее тридцать пятый день рождения был уже позади. Войдя в квартиру, она сняла шляпу и пальто и предстала в дверях ванной комнаты в платье с рукавами до локтя из светло-зеленой тафты с рисунком из переплетающихся бледно-оранжевых колец. Но выражение лица контрастировало с яркой, нарядной одеждой, оно было искажено гримасой мрачного неодобрения.

– Значит, ты привела его сюда! – сказала она осуждающе. – Не вздумай лгать, я была в твоей комнате и видела бутылку и рюмки у твоей кровати. Зачем ты привела его сюда, ответь мне?

– Почему бы и нет? – беззаботно отозвалась Сюзетта. – Он принес мне деньги от Пьера-Луи, я решила, что он заслужил рюмку коньяку.

– У тебя в спальне? – уточнила Фернанда.

Сюзетта передернула хорошенькими обнаженными плечиками. Пока она лежала в душистой воде, ее пышные груди наполовину выступали над поверхностью, наподобие пары заманчивых островков в Южных морях; каждый из них был увенчан округлой красной вершиной. Движение плеч вызвало на островах землетрясение, море заволновалось, и по воде пошли расширяющиеся круги. Фернанда, как завороженная, смотрела на эту картину, и ее суровое лицо несколько смягчилось.

– Ну ладно, что было, то было, – вздохнула она. – Я помогу тебе отмыться от дикарского запаха самца. – Прикрыв дверь ванной комнаты, она шагнула к Сюзетте.

– В этом нет необходимости, – возразила та, – я уже закончила. Когда ты меня позвала, я как раз вылезала из ванны. Не подходи слишком близко, Фернанда, – брызги могут испортить тебе платье.

– Прошу тебя, задержись на минутку, – на лице Фернанды появилось мечтательно-нежное выражение. – Я все-таки хочу тебе помочь.

В следующий миг она стащила с себя красивое платье из тафты и бросила его в таз в другом углу ванной комнаты. За платьем последовала сорочка. Оставшись в белом кружевном лифчике, таких же трусиках и шелковых чулках, Фернанда опустилась на колени у края ванны и взяла в руки овальный кусок мыла.

– Следы дикарских прикосновений этого мужлана проступают на тебе так же отчетливо, как у девственной мученицы, растерзанной зверьем на арене римского цирка, – пробормотала она.

Сюзетта захихикала в ответ.

– Не смейся! – повелительно оборвала ее Фернанда. – Я всегда моюсь после того, как пожму руку мужчине, даже если была в перчатках.

– Но из нас двоих именно ты, а не я была замужем. Что же, твой муж, ложась с тобой в постель, надевал перчатки?

– Когда родители выдали меня замуж, я была совсем еще дитя, вряд ли старше, чем ты сейчас, – вздохнула Фернанда. – Что я могла знать о безрассудных желаниях мужчин? Ночь за ночью я лежала, вне себя от страха, а он делал со мной все, что хотел… Сядь, дорогая.

Сюзетта улыбнулась и села в теплой душистой воде. Фернанда сняла свои многочисленные кольца – с бриллиантами, рубинами, изумрудами и просто из чистого золота – и бросила в мыльницу, будто это были дешевые поделки, а не ценные памятные подарки бывших поклонников из отвратительной расы мужчин. Растерев мыло в руках, она взбила розовую пену и принялась намыливать пышные груди Сюзетты, с нежностью прикасаясь к ее телу.

– Какая у тебя прекрасная грудь, Сюзетта, – произнесла она со вздохом. – Зачем ты позволяешь мужчинам прикасаться к ней? Ты же знаешь, как грубы они и примитивны, это просто волосатые твари, от природы бесчувственные. Ты не должна поддаваться и удовлетворять их животные инстинкты – они будут мять и терзать твою нежную грудь, она обвиснет и потеряет форму. Если ты и дальше будешь знаться с мужчинами, к тридцати годам эти великолепные полушария поникнут, как воздушные шарики, из которых выпустили воздух, а к моим годам будут болтаться где-то у живота, тощие и морщинистые.

Сюзетта недоверчиво хихикала, полуприкрыв карие глаза и предоставив пальцам Фернанды ласкать яркие бутоны ее сосков. Они вскоре затвердели, напряглись и вызывающе приподнялись кверху.

– Ах, какие они нежные, – взволнованно шептала Фернанда. – Послушай, девочка, ты должна мне доверять. Ни один мужчина в целом мире не способен оценить красоту такой груди.

– Но ведь мсье Леблан наверняка трогает твою грудь, когда ты приходишь к нему в гости? Я пока не вижу на ней следов обвисания…

– Нет, я позволяю ему смотреть, сколько он захочет, но не трогать.

От горячей ванны круглые груди Сюзетты и все ее гладкое молодое тело, от шеи до пальчиков на ногах, приобрело теплый розовый оттенок. Это розовое сияние было поистине очаровательно, более того, – пленительно и неотразимо. Фернанда стала целовать и ласкать мокрые плечи подруги, вздыхая от удовольствия. На губах у нее был горьковатый вкус эссенции для ванн.

– Ну что, мужчиной от меня уже не пахнет? – поддразнила ее Сюзетта. – Или этот зловредный запах так въелся мне в кожу, что придется подвергнуться дезинфекции?

– От этих двух красоток уже не пахнет, хвала небесам, – ответила Фернанда. – Что же до всего остального… Мне даже думать не хочется о том, что вытворял с тобой этот скот, бедняжечка моя. Но будем мужественны. Встань на колени и позволь мне проделать самое трудное.

Любовно обхватив мокрое и скользкое тело Сюзетты, Фернанда помогла ей приподняться и изменить позу в воде. Взяв мыло слегка дрожащими от волнения руками, Фернанда осторожно намылила круглый живот Сюзетты и стала растирать ладонью пену вокруг трогательной ямки пупка. Ее рука совершала медленные круговые движения, круги все расширялись, пока Сюзетта не покрылась душистой пеной от груди до бедер.

Через некоторое время одна бретелька лифчика Фернанды соскользнула с плеча. Атласная чашечка сдвинулась, наполовину обнажив грудь – маленькую, остроконечную, удивительно упругую для тридцатисемилетней женщины. Видя, как она подрагивает, словно требуя внимания к себе, Сюзетта повернулась – при этом ее колени под водой широко раздвинулись – и потянула вниз кружевную чашечку, полностью обнажая грудь Фернанды. Она сжала розовый сосок и стала нежно перекатывать его между большим и указательным пальцами.

– Ах, ты мешаешь мне как следует вымыть тебя! – воскликнула Фернанда.

– Они такие разные у тебя и у меня, – задумчиво произнесла Сюзетта, не обращая внимания на ее слова. – У меня они толстые и круглые, соски большие, красно-коричневого цвета, хоть я и моложе тебя почти на двадцать лет. У тебя – удлиненные, как груши, соски маленькие, розовые, их почти не видно, пока я не заставлю их затвердеть.

Фернанда тихо застонала, скользнула ладонью вниз по округлому животу Сюзетты и, найдя между бедер маленькую выпуклость в завитках мокрых волос, легонько сжала ее.

– Сюзетта, – сказала она со вздохом, – несмотря на все, что я тебе говорила с тех пор, как мы живем вместе, ты еще не поняла, какое ты чудо, моя дорогая, – иначе ты никогда бы не позволила отвратительной мужской руке даже на секунду приблизиться к этому бесценному сокровищу.

Скользкими от мыльной пены пальцами она приоткрыла набухшие губки между гладких бедер Сюзетты и деликатно проникла внутрь.

– Что ты делаешь? – вскрикнула та с наигранным изумлением. – Одно дело помочь мне искупаться… а это что еще такое?

– Я только пытаюсь еще раз объяснить тебе, почему твое милое сокровище такое особенное.

– Я уже все поняла, – лукаво возразила Сюзетта. – Ты мне повторяла тысячу раз, не меньше, и я тебе верю. Но раз моя игрушечка такая замечательная, надо, чтобы ею любовались – и я думаю, молодые красивые мужчины созданы добрым Боженькой именно для этого.

– Нет, ты ошибаешься! – волнуясь, воскликнула Фернанда. – Мужчины глупы, жестоки и бесчувственны. Они надругаются над этим сокровищем, изнасилуют его, погубят и уничтожат. Неверно, что дорогая игрушка нуждается в обожании – и для этого у тебя есть я, чтобы целовать ее, пока она не насытится моей любовью и не захочет отдохнуть.

– Мужчина, который принес деньги от Пьера-Луи, – его зовут Арман – вовсе не был со мною груб и не хотел меня погубить, – поддразнила ее Сюзетта. – Он очень хорош собой, и манеры у него прекрасные. Он был так нежен, когда раздевал меня и занимался со мной любовью… ох, это было как прекрасный сон!

Она говорила неправду, потому что ее близость с Арманом была страстной и неистовой. Но Сюзетта хорошо знала неспособность Фернанды находить удовольствие в бурных и грубоватых любовных играх.

– Ни слова больше, я не желаю даже слышать о нем! – крикнула Фернанда. От нежного прикосновения ее пальцев по животу Сюзетты прошла дрожь удовольствия. – Может быть, этот не бил тебя и не насиловал, как предыдущий, но все равно он мужчина – следовательно, он будет подвергать тебя если не физическому, то духовному насилию.

– Боюсь, что ты, милая Фернанда, лучше всех умеешь совращать меня духовно, – вздохнула Сюзетта, пощипывая набухший розовый бутон соска подруги, пока та не застонала от удовольствия.

– Ты знаешь, что мое единственное желание – защитить тебя, а вовсе не совратить. Что касается этого Армана, которого ты сегодня привела сюда… Красив он или нет, на уме у него то же самое, что у всех других: затолкать свой уродливый прибор в твою игрушечку. Ах, Сюзетта, как ты могла позволить ему так обращаться с тобой? Одна мысль об этом заставляет меня содрогаться от стыда и ужаса.

– А когда мсье Леблан проделывает это с тобой, ты тоже содрогаешься от стыда? – спросила Сюзетта с невинной улыбкой. – Или ты раздвигаешь ноги и просишь у него еще одну ценную картину?

– Он никогда не делал со мной это! – воскликнула Фернанда. – И ты об этом хорошо знаешь!

– Я знаю то, что ты мне рассказываешь. Что ты раздеваешься догола, садишься в кресло у противоположной стены и беседуешь с ним, а он тем временем любуется твоим телом. Только я тебе не верю.

– Клянусь, это правда! – вскричала Фернанда. – Лишь иногда я позволяю ему приласкать меня, но между ног – никогда!

Как бы там ни обстояли их дела с мсье Лебланом, то, что делала Фернанда между ног Сюзетты, принесло желаемый результат.

– Фернанда! – выдохнула Сюзетта. – Соврати же меня, Фернанда! – Ее живот сжимался в судорогах наслаждения.

Фернанда, прислонившись к мокрому плечику подруги, обеими руками ласкала тайники меж ее пышных бедер, спереди и сзади. Услышав экстатический возглас Сюзетты и ощутив дрожь ее лона, она простонала:

– Дорогая моя, дорогая… Видишь, этот жалкий мужлан даже не смог удовлетворить тебя! Признайся, ты ведь ждала, когда я приду домой… – Фернанда была преисполнена радостью от того, что ощущали ее пальцы.

– Фернанда, милая, никто не любит меня так, как ты, – Сюзетта хорошо знала, что от нее требуется. Поддерживаемая столь искусными в совращении руками, она вновь медленно погрузилась в воду и, лежа на спине, широко раскинув колени, с наслаждением отдалась пронизывающим все ее тело ощущениям В следующий миг стройное тело Фернанды ловко, как морское животное, скользнуло в ванну, лишь слегка расплескав душистую воду, и тесно прижалось к вздрагивающей девушке.

Дорогое кружевное белье намокло и прилипло к коже Фернанды, бретельки лифчика сползли уже с обоих плеч, обнажив обе маленькие остроконечные груди. Глаза Сюзетты расширились от чувственного восторга, она повернулась, расплескивая воду, и легла лицом к Фернанде. Приоткрыв губы навстречу поцелую, она осторожно сжала обнаженные груди Фернанды. «А-а!» – простонала она сквозь долгий поцелуй, когда пальцы Фернанды затрепетали между ее ног, ловя последнюю дрожь наслаждения.

Открыв глаза, Сюзетта устремила на Фернанду долгий испытующий взгляд. Старшая подруга приподняла ногу и обвила ее бедро, раздвигая свои, как бы приглашая Сюзетту.

– А ты предъявляешь мне требования, в точности как мужчина! – произнесла Сюзетта с ленивой улыбкой.

– Ну что ты! Никогда не говори таких вещей! – глаза Фернанды сверкали от возбуждения. – Ты ведь знаешь, я обожаю тебя, я ничего не могу от тебя требовать.

– И что же?

– Я в твоей милости, дорогая, – в словах Фернанды прозвучало смирение.

Сюзетта улыбнулась и очень медленно просунула руку под мокрые кружевные трусики, прилипшие к животу подруги. Она нарочно продлевала муки Фернанды, всем своим существом жаждавшей интимной ласки, и, слегка теребя кончиками пальцев завитки волос, доводила ее до болезненно-сладостного изнеможения. Когда она наконец дотронулась до нежной игрушки, у Фернанды вырвался долгий полувздох, полустон.

– Да-да, теперь можешь стонать, – сказала Сюзетта. – Я отдыхала и расслаблялась, а ты пристала ко мне и начала меня заводить, не задумываясь о последствиях. Не думай, что я удовлетворюсь одним маленьким оргазмом в ванне! Это лишь начало: я собираюсь осушить тебя и дотащить до постели, а там, дорогая Фернанда, я уложу тебя на спину, и широко раздвину тебе ноги, и буду любить тебя, пока не доведу до обморока.

– Я тебя обожаю, Сюзетта, я тебя обожаю! – выдохнула Фернанда, дрожа от страсти.

Мадам Ивер у себя дома

В элегантном салоне Ивонны Ивер – огромное трюмо в изящной оправе с узором из лилий, стильная мебель с белой атласной обивкой, по углам четыре бюста тонкого лиможского фарфора, в натуральную величину, на подставках из розового мрамора. И среди всей этой роскоши хозяйка дома выглядела самым изысканным произведением искусства. Ивонна полулежала в кресле стиля модерн, выгнутом наподобие лебединой шеи, небрежно опершись на него одной рукой, вытянув скрещенные в щиколотках ноги с узкими ступнями в мягких комнатных туфельках из белой глянцевой кожи.

Было одиннадцать тридцать утра; в ожидании визитов Ивонна надела роскошный пижамный костюм из белого шифона. Обшлага и воротник облегающего жакета были изящно присобраны, а покрой брюк подчеркивал совершенство линий ее ног. Вышитая на кармане над выпуклостью левой груди буква «И» притягивала взор.

Улыбнувшись, Ивонна плавным жестом подала Арману тонкую руку с длинными пальцами, слишком хрупкими для массивного перстня с рубином и бриллиантами.

«Ах, какая же игра лучей!» – подумал он склоняясь над этой рукой. На атласе кресла – едва прикрытое тонким шифоном стройное тело, цветовые пятна тщательно продуманы: яркая губная помада клубничного оттенка, желтовато-зеленое ожерелье, но главное – блестящие темно-каштановые волосы. Ивонна носила короткую прическу с пробором слева, косая челка прикрывала лоб до правой брови, а по бокам гладкая волна волос ниспадала до мочек ушей. Очевидно, уже в столь ранний час горничная успела основательно потрудиться над прической хозяйки, чтобы создать подобное совершенство.

Обстановка наводит на размышления, подумал Арман, усаживаясь в белое атласное кресло (суперсовременная мебель не имела подлокотников). В самом деле, все убранство салона преследовало цель поразить посетителя, намекнув на неординарную личность хозяйки или даже на загадочные глубины ее души, и увлечь его этими загадками. Обилие белого цвета наверняка символизировало нежность и непорочность юности, неизбежно порождая страстные фантазии о совращении мнимой невинности. Но притязаниям на образ незапятнанной чистоты противоречили и пикантный фасон сверхмодного костюма, и томная поза Ивонны, и ее уверенность в себе.

В общем, заключил Арман, эта женщина – сложная, скрытная и, быть может, даже опасная натура. Совсем не то, что ее сестра, прямая и чистосердечная Мадлен. Мадлен вызывала у него и любовь, и восхищение, и уважение. Ложась с нею в постель, он испытывал настоящую страсть. А дорогостоящая и хитроумно обставленная соблазнительность Ивонны возбуждала его и вместе с тем отталкивала. Но такова уж была природа Армана, что он не мог не воспламениться желанием от одной лишь мысли о том, что легкое одеяние Ивонны – единственная преграда между ее стройным, ухоженным и надушенным телом и его ненасытными глазами, руками и губами.

Однако, поразмыслив, он решил, что под шифоном пижамы должно быть и белье. Острия маленьких грудей Ивонны упирались в легкую ткань, но невозможно было разглядеть, красные ли они, розовые или же коричневатого оттенка. А где сорочка, там и подходящие трусики. Значит, если случится немыслимое и Ивонна по небрежности позволит длинному жакету приподняться до того места, где сходятся воедино ее бедра, темные завитки волос не откроются глазу сквозь полупрозрачную ткань брюк.

Размышления Армана о шелковых вещицах Ивонны немедленно пробудили любопытство его неугомонного дружка, и тот напомнил о себе нетерпеливым подрагиванием. Но, будь Арман вполне честен с самим собой – что редкость для большинства мужчин, – он бы признал, что приветливость Ивонны в сочетании с ее расчетливой чувственностью несколько настораживает. Хотелось бы знать что ожидает ее любовников, когда она теряет к ним интерес? А со столь требовательной женщиной это наверняка происходит регулярно. Неужели она немедленно дает отставку мужчине – выжатому, как лимон, телесно, душевно и материально? Нет, нет, не похоже…

Как бы то ни было, Арман пришел с визитом к ней, а не к Мадлен – и не только потому, что Мадлен как раз уехала в Версаль навестить подругу. Он знал об этом, поэтому и явился на квартиру мадам Ивер. Не с тем, чтобы предстать в роли поклонника и соискателя ее милостей – нет, цель Армана была сложней… и никак его не красила.

Бурный роман с Мадлен, длившийся уже два месяца, поглощал все его существо. Но, по правде говоря, были и еще кое-какие желания, которые он настойчиво стремился удовлетворить. Для Армана, как и для ценителя наслаждений герцога Мантуанского из оперы Верди, слова «Та иль эта», поскольку дело касалось доступных ему хорошеньких женщин, были вопросом немалого значения. Мадлен, Доминика, Сюзетта – у каждой был в любви свой особый стиль! Так чего ради он, Арман – красивый, независимый холостяк, – будет ограничиваться прелестями лишь одной из своих шикарных приятельниц? Странно даже представить такое!

Нет, он не собирался навсегда расстаться с Мадлен! Обнажать ее маленькие груди и, держа в ладонях, покрывать их бесчисленнынежными поцелуями – слишком большое наслаждение, чтобы мужчина в здравом уме мог отказаться от него по доброй воле. А лежать в ее объятиях и входить в ее горячее лоно было для Армана неземным блаженством. Но – ив раю есть свои «но» – сейчас ему хотелось несколько ослабить жар их свиданий, чтобы сохранить время и силы для других встреч.

Поначалу он не знал, как взяться за это, не вызвав опасных подозрений в связях с другими женщинами. В конце концов сам собой возник такой план: Мадлен возвращается к покинутому семейному очагу, оставаясь при этом его любовницей. Это ограничит возможности свиданий у него на квартире, а законные притязания мужа остудят пыл Мадлен настолько, насколько хотел того Арман.

Естественно, только безумец мог бы предложить своей возлюбленной вернуться к мужу – сидя вместе с ней в любимом ресторане за изысканным ужином или в постели в перерыве между нежными любовными сражениями. Вопрос требовал деликатности, и подходить к нему следовало издалека. Идея Армана состояла в том, чтобы подбросить Ивонне мысль о примирении Мадлен с Пьером-Луи, а уж она устроит дело, как сочтет нужным.

Но когда он затронул эту тему после получасовой светской болтовни, то услышал неожиданно резкий ответ:

– Перестаньте вмешиваться в личную жизнь других. Это своего рода тщеславие – считать себя умнее всех и воображать, что вы достаточно понимаете людей, чтобы предлагать свое решение их интимных проблем.

– Но помилуйте, они оба, и Пьер-Луи, и Мадлен, не только мои родственники, но и близкие друзья! – воскликнул Арман. – Можно ли считать тщеславием мое желание способствовать их счастью?

Темно-карие глаза Ивонны смотрели на него с дружелюбием судьи, приговаривающего преступника к пожизненному тюремному заключению.

– Мне известно, что Пьер-Луи приходится вам кузеном. А Мадлен – ваша любовница, – произнесла она наконец. – Поскольку вы решили, что лучше ей вернуться к мужу, я делаю вывод, что она вам надоела.

– Ни в коем случае! Я ее безумно люблю!

– И вашу любовь не смутит мысль о том, что Мадлен ложится в постель с другим – пусть даже это муж?

– Вы жестоки, Ивонна. Мысль о моем сокровище в объятиях другого мучительна, она терзает мне душу. Но, отвлекаясь от нее на мгновение – нечеловеческим усилием воли, поверьте! – и трезво оценивая ситуацию, я считаю, что будущее Мадлен будет более надежным, если она вернется к Пьеру-Луи.

– Следовательно, вы не собираетесь жениться на ней, если она получит развод?

Арман простер обе руки, как бы давая понять, что вполне осознает свое ничтожество и стыдится его:

– Я слишком люблю Мадлен, чтобы желать ей такого мужа, как я. Я, надеюсь, хорош в роли любовника, но, став мужем, неизбежно превращусь в домашнего тирана. Увы, как это ни мучительно для меня, лучшим выходом будет возвращение Мадлен к мужу.

– И все так просто? – тонко выщипанные брови Ивонны словно взлетели.

– Как мы оба знаем, Мадлен оставила Пьера-Луи, узнав о его романе. Теперь, слава Богу, с подружкой покончено – это я знаю точно. Таким образом, ничто не мешает им соединиться вновь.

Ивонна пристально смотрела на гостя, теребя длинными пальцами зеленые нефритовые бусы. Она переменила положение ног, и от этого движения груди под тонким шифоном белого жакета легонько колыхнулись.

– Поскольку вы уже решили будущее Мадлен, а тем самым и Пьера-Луи, вам, вероятно, приятно будет услышать, что он был здесь вчера вечером и умолял ее вернуться.

– Надеюсь, он был трезв.

– Да, и говорил он вполне искренне.

– И что же? Не терзайте меня, Ивонна!

– Думаю, его поведение произвело благоприятное впечатление на Мадлен, как и его заверения, что он избавился от любовницы.

– И она согласилась?

– Это очень серьезный вопрос, – обыденный тон Ивонны противоречил смыслу ее слов, – его следует обсудить со всей тщательностью. Что вы надеетесь услышать от меня? Мадлен сейчас думает об этом…

– Значит, есть надежда, как вы считаете? Я считаю вот что: вы суете нос в семейные дела, которые вас вовсе не касаются. Пускай Мадлен прихватила вас однажды для послеобеденного развлечения, чтобы забыть о своих супружеских разочарованиях, – но это не дает вам права вмешиваться в частную жизнь посторонних людей. В конце концов, Мадлен моя сестра, и я дорожу ее доверием.

– Тысяча извинений! – поспешил воскликнуть Арман, изобразив на лице самую очаровательную из своих улыбок. – Мое искреннее желание поправить дело и вправду может показаться навязчивым. Простите меня, Ивонна.

Она ответила сдержанной улыбкой, которая нарушила душевный покой большего числа мужчин, чем мог вообразить Арман, наклонилась к нему и слегка притронулась к рукаву его пиджака – Ивонна знала очарование этого жеста.

– Арман, мы знакомы уже несколько лет, и я чувствую, что могу говорить с вами откровенно. Мадлен еще не решила окончательно, но я уверена, что она вернется к Пьеру-Луи, и очень скоро.

– Я буду этому рад, – тут он коснулся ее руки.

– А уверена я потому, что прошлой ночью Мадлен позволила мужу остаться с ней.

– Что?! Остаться здесь? И они занимались любовью?

– Я не строю догадок о том, что происходит между женщиной и ее мужем, когда они ложатся в постель после долгой разлуки, – ответила Ивонна с неслыханной даже для нее чопорностью, – но когда я видела сестру утром перед отъездом в Версаль, по блеску в ее глазах я догадалась, что она довольна этим событием.

Свидетельство Ивонны вызвало в сердце Армана ревность – такую неистовую, что он напрочь забыл цель своего визита и больше не думал о том, как заручиться ее поддержкой, чтобы примирить Мадлен с Пьером-Луи. Известие о предполагаемом восстановлении супружеских отношений ничуть его не обрадовало, зато услужливое воображение нарисовало картину: его возлюбленная и его соперник, обнаженные, ложатся в постель. Он отчетливо увидел, как Пьер-Луи ласкает груди Мадлен и целует нежные коричневато-розовые бутоны сосков.

– Вам плохо? – осведомилась Ивонна. – Вы так внезапно побледнели.

Но лихорадочные фантазии уже увлекли Армана к худшему: он представил, как Пьер-Луи своими грубыми руками раздвигает стройные бедра Мадлен, стремясь запечатлеть поцелуй на завитках каштановых волос. И наконец – о ужас! – наваливается на ее гладкий живот и втыкает в ее лоно свой мерзкий прибор!

– Может быть, велеть горничной принести вам стакан воды? – спросила Ивонна то ли сочувственно, то ли с видимостью сочувствия, поскольку догадывалась о причинах замешательства Армана и находила его терзания в высшей степени забавными.

– Нет, благодарю, – он постарался овладеть собой. – Просто минутная слабость. Накануне вечером я выезжал и, видимо, выпил лишний бокал шампанского. Все уже прошло, уверяю вас.

– Ах, все мы слишком часто развлекаемся по ночам, это вредит здоровью, – Ивонна понимающе улыбнулась, – но нельзя же сидеть дома до полного отупения. Идите сюда, сядьте рядом и расскажите, где вы были вчера вечером. Наверное, на танцах в «Акациях»?

Арман послушно поднялся с кресла и присел рядом с нею на кресле. Чувства его все еще пребывали в смятении, но он взял себя в руки; кулаки уже не сжимались в бессильной жажде отколотить Пьера-Луи за то, что тот переспал с собственной женой. Он смотрел на Ивонну с плохо скрываемым раздражением, как какой-нибудь старинный деспот, готовый казнить посланника, принесшего неприятную весть. Меньше всего ему хотелось вести светский разговор о танцах в ночном клубе.