Текст книги "Гинекологическая проза"

Рассказ третий
Никогда нельзя знать

Машу всегда все считали счастливой. В смысле везучей. Удачливой. Как будто везучесть – это такое же свойство человеческой натуры, как, например, глупость или скромность. Маша не особенно спорила с общественным мнением, хотя, слегка кокетничая сама с собой, всегда говорила: «А что я? Я как все, ничего такого». Потому что те вещи, которые кому-то могли, конечно, казаться сказочным везением, были для нее совершенно естественны.

Ей повезло родиться москвичкой. В хорошей, в том смысле, что полноценной, достаточно, но не чрезмерно обеспеченной семье, где мама и папа – с высшим образованием.

Потом внешность. Не роковая красавица, на которую взглянул – и упал к ногам, но очень и очень ничего. Фигурка, белокурые волосы копной до плеч, яркие глаза – уже немало для нехитрого девичьего счастья, Маша же придачу была еще и не дурочка. Отличница с первого до десятого класса, гордость семьи и школы. Обычной средней школы, никакой не специальной, окончив каковую с золотой медалью, легко, с первого раза, поступила в институт. Не МГИМО, не Университет, даже не Иняз, но и не совсем уж арбузолитейно-заборостроительный.

Институт, помимо диплома о высшем образовании, дал Маше некоторое количество разноплановых знаний, полезные знакомства и связи и, что, пожалуй, главное – замечательную компанию друзей.

Потом Маше еще раз повезло, и она устроилась на работу, которая, почти не имея отношения к полученной в институте специальности, была интересна и для своего времени достаточно денежна. Называлось безумно красиво – редактор отдела переводов научно-технической литературы издательства «Мир» – не работа, а мечта, но главное было даже не в этом, а в том, что Маша ее любила. И народ был в отделе хороший, и сама работа как процесс Маше нравилась. Каждое утро бежать на работу, как на праздник, а в выходные считать часы, оставшиеся до понедельника – разве не счастье?

Безусловно, жизнь никогда не стелится под ноги сплошной ковровой дорожкой, у всех случаются и взлеты, и падения, но Маша, которая считалась везучей и которой нравилось это свойство своей натуры, во-первых, старалась неудачи особенно окружающим не демонстрировать, а, во-вторых, научилась относиться к ним творчески.

Все неудачи, рассмотрев их попристальнее, можно разделить на те, что в какой-то мере зависят от твоего поведения, и те, что никак не зависят. Вот, например, если на улице с утра льет дождь и вообще погода пакостная – ты ничего не можешь с этим поделать. А если ты выходишь из дома в такую погоду в любимом платье и туфлях на шпильке и, отойдя два метра от подъезда, скользишь и падаешь в лужу, губя туалет безвозвратно – никто, кроме тебя, не виноват. Можно не грозить кулаком небу, самой надо было раньше думать.

Так вот, у Маши было это ценное умение определять степень собственной вины в случившихся неудачах и относиться к ним соответственно. Странным образом, если тебе удается понять, что в произошедшем твоей вины всегда хотя бы половина, пережить случившееся бывает гораздо легче. Это относится даже к тем несчастьям, которые при правильном отношении не поворачиваются к тебе своей положительной стороной. Очень многие поворачиваются, стоит только эту положительную сторону разглядеть. И в любом случае, житейский опыт вещь полезная.

Тут можно возразить, что на своих ошибках учатся только дураки, что есть святая правда. Все наши прошлые, настоящие и будущие ошибки уже не только кем-то когда-то совершены, но даже описаны в литературе. Причем в классической. К сожалению, нужная книжка не всегда попадается под руку (или, вернее, на глаза) в критический момент жизни. Читаешь, бывало, задним числом и думаешь – вот, прочесть бы это года три назад, сколько глупостей бы не натворила…

Вернемся к Маше. Ее личная жизнь была богатой – она была замужем в третий раз. Каждый следующий муж был, по общему мнению, лучше предыдущего, поэтому считалось, что и здесь ей везет. Подобному мнению способствовало и то, что удачливая Маша каждый раз выходила замуж сразу после предыдущего развода, последний раз просто до смешного – штампы о разводе и новом браке стояли в паспорте одним числом. С одной стороны, это было проявлением такой всеобщей женской мудрости – не разводись, не имея «запасного аэродрома», а с другой – личного Машиного отношения к вопросам семьи и брака. Ей просто претило быть разведенной, что бы ни думали об этом феминистки.

Но два развода – это два развода, и какой ценой они даются, знала только сама Маша. Ну, может, еще самая близкая с институтских времен подружка Леля. От первого, студенческого, брака у Маши был сын, и снова – как хорошо, говорили все: сама молодая и уже такой большой ребенок. А возня с этим ребенком, бессонные ночи, стирки и беготня за кефиром по детским кухням вместо подготовки к экзаменам, которые все равно надо сдавать – кто же помнит такие мелочи.

Третий брак у Маши был действительно очень счастливым, без дураков. Для обоих он был не первым, у каждого уже были дети, и такой паритет очень упрощал отношения. Муж Саша, красавец с золотым характером, программист высокого класса, хоть и старше на шесть лет, в житейских вопросах был достаточно непрактичен, знал это за собой и предоставлял Маше вести хозяйство по ее усмотрению, не вмешиваясь и не критикуя по мелочам, что тоже способствовало установлению семейной гармонии.

Поскольку муж, как уже было сказано, был программистом, и программистом хорошим, то работу он мог себе выбирать и по понятным причинам экономического характера выбирал ее за границей. Контракт здесь, контракт там, тут год, здесь два, Маша везде ездила с ним – они немало помотались по разным странам. Такой образ жизни тоже не мог не вызывать зависти окружающих: «Живет, как сыр в масле, катается по заграницам, слов нет».

За свою интересную жизнь Маша заплатила любимой работой, отсутствием постоянного места жительства и существованием на чемоданах, а также проблемами детского образования. На самом деле жизнь состоит в основном именно из этого, остальное не более, чем красивая рамка. В целом Машина жизнь отличалась от жизни офицерской жены (кому придет в голову завидовать офицерской жене?) только пунктами назначения. Трудно спорить, Париж, безусловно, привлекательней Урюпинска, но если ты сидишь в этом Париже в нетопленой полупустой квартире, учишь вместе с ребенком орфограмму номер один о правописании безударных гласных в середине слова, не видишь мужа целыми днями, а кроме него тебе особенно не с кем словом перемолвиться, потому что французский ты еще не выучила, то, право, различия не столь уж велики.

Маша мало кому описывала эти стороны своей жизни, только, может быть, родным и Лельке, близкой подружке, оставаясь для остальных вечной счастливицей.

Все равно бесполезно объяснять, что по уровню своего благосостояния они с Сашей устойчиво относятся только к среднему классу – на жизнь хватает, на роскошь нет, проблемы у каждого свои, а отсутствие стабильной крыши над головой не напрягает только в студенческие годы…

– Мы – безродные космополиты, – шутя, описывал Саша их образ жизни и был стопроцентно прав, особенно в части безродности.

Тем не менее, если брать картину в целом, Маша была довольна. Они с Сашей любили и понимали друг друга, какие-то деньги в семье водились, ребенок рос, обучался и радовал, Саша только что продлил еще на год контракт в небольшой, но симпатичной ближневосточной стране, где они прожили предыдущий год, и это придавало жизни хоть какую-то определенность…

И тут оказалось, что Маша беременна. В принципе возможность дальнейшего увеличения семьи обсуждалась и раньше, но все больше в сослагательном наклонении будущего времени, связывая это с получением Сашей какой-нибудь более постоянной работы в какой-нибудь более конкретной стране, а также с решением жилищного вопроса. Дети никогда не заводятся вовремя, что не мешает им быть желанными. В конце концов, решили Маша с Сашей, живем втроем, проживем вчетвером, момент, конечно, не оптимальный, но и не самый плохой, год стабильной жизни впереди просматривается, а там видно будет. Все равно когда-то пришлось бы, отчего не сейчас. Кроме того, в маленькой восточной стране аборты все равно были запрещены государством, так что и вариантов особенных не было.

Что касается Маши, она еще до всех этих дискуссий про себя решила, что ребенку – быть. Ей тридцать два, времени впереди не очень много, работы все равно нет и не предвидится, кому здесь нужен ее прекрасный русский язык, и все равно через год уезжать. Старший ребенок вырос – почти одиннадцать, а маленького хочется ужасно.

Она, конечно, с Сашей советовалась, с наисерьезнейшим видом взвешивала и обсуждала те и эти возможности, но чего хочет женщина – того хочет Бог, и все было решено, как надо.

Еще Маше очень нравилось, что рожать она будет не в Москве, а за границей.

Воспоминания о первых родах до сих пор вызывали в ней содрогание, несмотря на то, что она – счастливица – рожала недолго, не покалечилась и мальчик получился на десять баллов. А что роддом был, скажем так, не идеально чист, и акушерки обращались… неласково, и мужа туда не пускали – это, в сущности, мелочи. К сожалению, такие мелочи тоже отравляют воспоминания, и теперь Маша радовалась, что вот, родит, как белая женщина, в чистоте и комфорте, муж будет сидеть рядом и держать за руку, а врачи – разговаривать с придыханием, всемерно способствуя появлению на свет нового человека.

Ей даже сон приснился, как она рожает, лежит на удобном диване в прекрасном светлом зале с огромными окнами и видом на сад, рядом две сиделки, угощают ее чем-то вкусным, она требует позвать мужа, а ей отвечают, что с радостью, да он вот уехал по неотложным служебным делам.

– Ах так, – кричит во сне Маша. – Уехал! Вообще тогда не буду рожать, делайте что хотите.

А вокруг все забегали, заволновались, уговаривают… Красота. Маша даже проснулась от удовольствия.

Но ничего нельзя знать наверняка, пока не увидишь своими глазами. На поверку местная медицина не выглядела столь прекрасной, как во сне. И помещения были потеснее, и народу в очередях было будь здоров, и врач никаких восторгов не выражал… Осмотрел, сказал, все в порядке (естественно, а у Маши по-другому и быть не могло), дал направление на анализы, выписал витамины и велел зайти через месяц. Осматривал, правда, на ультразвуковом мониторе, техника на грани фантастики, но и только-то. Впрочем, Маша ничего больше пока и не хотела, чего хотеть на сроке в два месяца, она и к врачу-то пошла скорее из желания посмотреть, как тут все устроено.

А потом начался токсикоз. Не просто так токсикоз, когда с утра вырвет и живешь как человек – к этому Маше было не привыкать, у нее вообще рвота по утрам была первым признаком беременности, что в первый раз, что сейчас. Тут был токсикоз, как надо. И утром, и через час, еще и еще, а если, не дай Бог, что-то съешь в промежутке…

Маша опять пошла к врачу. Тот выслушал ее с мрачным видом, изучил результаты анализов и заявил, что с ней все в порядке, а токсикоз – обычное явление и исчезнет сам по себе к концу третьего месяца. После Машиных уверений, что, может, это и обычное явление, но сил никаких нет, врач полез в стол, извлек медицинский справочник, полистал его и велел продолжать прием витаминов и пить больше жидкости. С тем Маша и ушла.

Она и рада была бы пить больше жидкости, да даже, может, и ела бы что-нибудь, если бы удавалось. Но увы. Даже при одной мысли о том, что в квартире есть кухня, где готовится еда, начинались мучительные спазмы в желудке. Скоро у Маши не осталось сил на сколько-нибудь осмысленное существование, она лежала пластом, периодически только наклоняясь к тазику, который бессменно поселился под кроватью.

Так прошел третий месяц беременности, за ним четвертый. Облегчения не наступало. Эскулап отказывался предпринять что-либо, объясняя Маше, что все ее беды от того, что она злонамеренно не принимает витамины и пьет мало жидкости. На пятом месяце беременности Маша весила на семь килограммов меньше, чем до нее, из цветущей женщины превратившись в скелет, обтянутый бледно-зеленой кожей.

«Господи, – думала Маша, – как только меня муж еще терпит, я даже сама себе отвратительна».

Муж Саша, между тем, был на высоте. Поскольку Маша превратилась в лежачую больную, на него помимо основной работы свалились домашнее хозяйство и заботы об уже имеющемся ребенке. Саша, который был вечно погружен в какие-то свои вычисления, отчего производил на непосвященных впечатление слегка не от мира сего, начал бегать по магазинам и детским кружкам, освоил азы кулинарии (даже съедобные супы научился варить) и навыки больничной сиделки. А в промежутках между этой разнообразной деятельностью – и это потрясало Машу больше всего – он, присев на краешек кровати, убедительно рассказывал жене, или тому, что от нее осталось, как он ее любит и что все будет хорошо.

К середине пятого месяца беременности и третьего месяца нескончаемого кошмара Маша поняла, что больше так жить нельзя. Добравшись до врача, она села в его кабинете на стул и тихо, но решительно заявила, что скоро умрет, и если немедленно не будут предприняты решительные меры, то она уже никуда отсюда не уйдет, а будет ждать смерти прямо здесь. Если хочет, пусть вызывает полицию. Врач не рискнул связываться с полицией, злобно пробурчал что-то на своем загадочном языке, и дал направление в местный госпиталь.

Из госпиталя, где она провела сутки, Маша вернулась с двумя яркими впечатлениями.

Первым было то, что для решения проблемы токсикоза, от которого она за три месяца чуть не загнулась, потребовалось шесть часов и две капельницы физиологического раствора, то есть примерно два литра соленой воды. В Москве такую процедуру можно было проделать амбулаторно в районной поликлинике, не доводя беременную женщину до полусмерти.

Вторым впечатлением было посещение родильного отделения. Маша со своей капельницей лежала в крошечной палате напротив входа в вышеназванное отделение и имела возможность наблюдать за его жизнью. Больше всего обстановка родильного отделения напомнила ей Киевский вокзал в Москве.

Рождение ребенка – большое радостное событие. По этому поводу все родственники и друзья (а семьи на Востоке немалые) считают своим долгом навестить роженицу в больнице. Теперь, если учесть, что палата – на восемь человек, и вокруг каждой постели толпятся родные и близкие, включая детей и стариков, можно вообразить себе всю красоту картины.

На фоне впечатлений от увиденного Машины мечты о родах за границей как-то поблекли, а палата на четырех человек в московском роддоме, куда не пускают никаких близких, стала казаться ей просто чудом асептики и антисептики.

Будучи женщиной решительной, Маша вывод из всего произошедшего сделала единственный – рожать здесь она не будет, а поедет домой, причем чем скорей, тем лучше.

На то, чтобы убедить Сашу в правильности своего решения (несмотря ни на что, он был принципиально против разделения семьи), заказать билеты, собраться и все такое, ушло недели две. К концу первой недели токсикоз начал понемногу отвоевывать оставленные позиции, и о грядущем полете Маша думала с легким ужасом.

За два дня до отлета Маша проснулась среди ночи. Внутри нее что-то легонько трепетало, очень нежно, словно маленькая птичка в ладони. Биение было мимолетно, трепыхнулось – и замерло. По срокам ребенок имел право на первое шевеление, и Маша разбудила Сашу. «Слушай, – велела она ему. – Вроде бы зашевелился». Сонный Саша прижался ухом к животу, ничего не расслышал и снова заснул. Ребенок, судя по всему, тоже и больше никаких признаков жизни пока не проявлял.

Накануне вылета ее снова рвало по десять раз в день, и в самолет она предусмотрительно набрала с собой огромное количество пластиковых пакетов. Но они не понадобились. За всю дорогу Машу вырвало единственный раз – уже по приземлении, в аэропорту Шереметьево, и на этом токсикоз кончился, как отрезало.

Уже потом врач в женской консультации объяснила Маше, что токсикоз такой силы был, скорее всего, проявлением акклиматизации, незаметной для здорового человека. С этим оставалось только согласиться, тем более, что в глубине души Маша всегда считала беременность тяжелой болезнью.

Итак, Маша с пузом и сыном Коленькой стали жить после долгого перерыва в своей московской квартире. Квартира осталась Маше от бабушки как раз незадолго до Колиного рождения, в глазах всех знакомых став еще одним свидетельством невероятной Машкиной везучести: еще двадцати лет нету, а уже отдельная квартира.

Коля пошел в школу, и Маша наконец вздохнула с облегчением – не надо было больше отвечать за детское образование. Выяснилось кстати, что образован ребенок был ничуть не хуже регулярно учившихся сверстников (Маша страшно собой гордилась).

Стоял конец марта, но было холодно и полно снега. Маша, не видевшая нормальной зимы уже несколько лет, с удовольствием гуляла по утрам в небольшом скверике около дома, покупала себе в огромном количестве газеты и книжки на родном языке и наслаждалась звучавшей повсюду русской речью. Ей, после перерыва оказавшейся снова дома, нравилась даже привычная ругань продавцов в магазинах, тем более что продукты перестали быть дефицитом, покупка еды не была больше борьбой за выживание, были бы только деньги. Деньги были, даже на треть Сашкиной зарплаты в Москве можно было жить, ни в чем себе не отказывая.

Вообще в Москве Маше нравилось. Тут были родители, масса знакомых и друзей, по всем она успела соскучиться. Колька был пристроен – когда не в школе, то ездил по бабушкам, поэтому проблемы свободного времени не возникало. Чувствовала она себя прекрасно, как и не лежала в лежку четыре месяца. Наоборот, была настолько бодрой, что тихое домашнее существование казалось ей тесно, и Маша стала искать, куда бы направить энергию.

Вопрос – о, вечное везение – решился неожиданно быстро и сам собой. Среди многих визитов Маша зашла навестить свою бывшую работу, где была встречена с распростертыми объятьями. Ей там не только по-человечески обрадовались, но вдруг предложили поработать – издательство стало частным предприятием, заказов было полно, а Маша по старой памяти считалась хорошим редактором. Но, несмотря на заманчивость предложения, ходить каждый день в офис показалось ей утомительным, и Маша ограничилась надомной вычиткой и правкой подстрочников. За это платили деньги, правда, очень небольшие, на жизнь их количество никак не влияло, просто было ужасно приятно наконец снова почувствовать себя полноправным членом общества, приносящим в дом получку.

Словом, жизнь была прекрасна и удивительна. Омрачало ее только отсутствие мужа. Маша, уезжая вопреки Сашиным уговорам, где-то в глубине души даже немного радовалась предстоящей разлуке, полагая, что будет только полезно, если Сашка немного отдохнет от вида полудохлой жены, да и вообще она не представляла себе, что ей будет так его не хватать. Не то чтобы они никогда не расставались за прошедшие годы, периодически то Саша ездил в короткие командировки, то Маша выбиралась с Колькой в Москву навестить родителей на месяц-другой, но эти разлуки были легкими, только украшающими семейное бытие.

Сейчас все было по-другому. То ли из-за того, что Сашка ухаживал за ней все последние месяцы, как за малым ребенком, то ли беременность сказывалась таким неожиданным образом, но Маша жутко скучала по мужу. Иногда, особенно вечерами, когда сын засыпал у себя в комнате и Маша оставалась сама с собой, просто плакать хотелось от одиночества, так было себя жалко, беременную, неприкаянную. Днем такое тоже иногда бывало, когда, например, Маша останавливалась перемолвиться словом с бабушками у подъезда. Бабушки Машу прекрасно знали, как знали всех, живущих по соседству, знали и Сашу и Колю, но все равно, при виде них Маше безотчетно хотелось втянуть живот, спрятать его от любопытных глаз и сочувственных шепотков. Почему-то было стыдно ходить беременной без мужа, глупо, иррационально, муж-то имелся, но тем не менее. Маша вдыхала, убирая пузо поглубже, расправляла куртку попросторнее. Поскольку ходила она в основном в брюках (нечеловеческое счастье, да здравствует западная цивилизация – брюки для беременных!), то можно было тешить себя надеждой, что на посторонний взгляд ты кажешься просто в меру упитанной, но при этом симпатичной дамой. Все равно ужасно хотелось, чтобы Сашка оказался рядом, чтобы пройти с ним мимо бабушек гордо, под руку, пузом вперед. Но днем ладно, от бабушек можно уйти, а вот вечерами…

Маша не выдерживала, брала телефон, набирала длинный-длинный международный код и их домашний номер, дожидалась, пока Сашка на том конце снимет трубку (два доллара минута разговора), и быстро опускала свою. Муж понимал, в чем дело и перезванивал. С той стороны звонки были дешевле. Маша плакалась, Саша утешал, говорил, что и сам безумно скучает. Маша так живо представляла его, одинокого, в этой чужой полупустой квартире, ей становилось жалко уже его, в общем, слезы. Ребенок в животе начинал брыкаться, как ненормальный, чтоб перестали рыдать, унять его потом было невозможно.

До сих пор Маша не знала, кто живет у нее внутри, мальчик или девочка, на ультразвуке вредное дитя лежало так, что с определенностью сказать было нельзя. Очень хотелось дочку, тем более, что сын уже был. Саша тоже предпочитал девочку, а Колька упорно требовал брата. Точно Маша знала только одно – кто бы оно ни было, зловредностью характера отличается исключительной. Отказавшись шевелиться при Саше, чтобы отец хоть послушал, дитя начало проявлять двигательную активность немедленно по отрыве самолета от земли и больше уже не давало забыть о себе надолго, напоминая о себе то так, то эдак.

Вообще у Маши складывались странные отношения с этим младенцем. Колька, будучи в таком же состоянии, вел себя идеально, с ним можно было дружить, он отзывался на просьбы проявиться или, наоборот, успокоиться. Маша давала ему слушать музыку, читала книжки и просто постоянно находилась в контакте. С новеньким все было не так. Наверное, Маша сама была отчасти в этом виновата, так как, изведенная токсикозом, долгое время воспринимала ребенка не как отдельное живое существо, а как собственную болезнь, и человеческими чувствами к нему прониклась только после начала шевелений. Да и то это была скорее не любовь, а любопытство исследователя: «Ну, и что еще оно мне сейчас устроит?» Ребенок, очевидно, понимал это и отыгрывался, как мог. Он напрочь отказывался шевелиться, если его просили, зато когда не надо, брыкался так, что чуть не скидывал Машу со стула. Кроме того, каждый день, примерно в одно и то же время (когда уставшая за день Маша ложилась спать и уже почти засыпала), дитя просыпалось и начинало рыть себе ход наружу, скребясь в бок изнутри так, что можно было всерьез опасаться за его – бока – целостность, да и больно было чертовски, но унять стервеца было невозможно.

Если же не считать детских диверсий, то в остальном чувствовала она себя ну просто на удивление хорошо.

– Очевидно, – рассказывала Маша мужу по телефону, – мне просто не хватало привычной концентрации выхлопов в воздухе. Теперь она есть, и я чувствую себя прекрасно.

Все-таки примерно через месяц после возвращения Маша озадачилась решением медицинского вопроса. Самочувствие самочувствием, а рожать все равно придется, и надо определиться, где именно, раз уж за границей не вышло. Маша провела широкий опрос знакомых и выяснила, что лучшим местом в Москве считается Центр Матери и Ребенка на Юго-Западе, бывшая клиника Союзного значения. Помимо прочих достоинств, туда еще и ехать с Машиного Балаклавского проспекта было не очень долго, и решение было принято. Узнав по «09» телефон, Маша позвонила в этот замечательный Центр, чтобы узнать, как туда попадают.

Оказалось все очень просто. Если есть деньги, то приходишь и ложишься. Отдельная палата, полный уход, хочешь – с мужем, хочешь – без.

– Бог с ним, с мужем, – сказала расчетливая Маша. – А если без денег?

– Без денег сложнее, – ответили ей. – У вас есть московская прописка?

Выяснилось, что при наличии таковой Маша имеет-таки право на бесплатное обслуживание, но для этого нужно принести направление из районной женской консультации, заверенное в базовой консультации же. Это огорчило Машу. Ее воспоминания о визитах в женскую консультацию во время первой беременности были отнюдь не радужными, наоборот, она вынесла оттуда четкое убеждение, что с подобными заведениями лучше не связываться вообще, а уж получить от них что-то полезное для себя… Бр-р.

– Девушка, а это обязательно? – взмолилась Маша в трубку.

– Нет, конечно, за деньги мы никаких направлений не требуем, – лучезарно ответила девушка.

Тогда Маша стала оценивать масштаб бедствия. Расценки, будучи немаленькими, ей не понравились. Не то чтобы они были уж совсем недоступны, в крайнем случае Маша с Сашей могли такое себе позволить, но если можно без этого… Поблагодарив девушку и повесив трубку, Маша еще немного подумала, посчитала в уме, после чего решительно взяла с полки телефонный справочник и стала искать в нем районную женскую консультацию.

– В конце концов, – говорила она сама себе, – за такие деньги я потерплю. Лучше я, в крайнем разе, им там, в консультации, приплачу. И потом, даже если там до сих пор так же гадко, я-то в любом случае стала старше и опытней, справлюсь с ними как-нибудь.

Но все равно было противно. В голову лезли картины двенадцатилетней давности. Все общение с врачами из консультации четко ассоциировалось у Маши с какими-то бесконечными унижениями и страхом. Вот Маша, беременная на седьмом месяце, сидит в кабинете врача, и та кричит на нее за то, что Маша прибавила в весе не триста грамм за полмесяца, как положено, а пятьсот.

– Вон, – кричит врач, – за вашей спиной у меня целый шкаф с мертворожденными, вы тоже туда хотите, что ли?

А Маше девятнадцать лет, у нее первая беременность, чувствует она себя неуверенно и что отвечать в такой ситуации, не знает.

Потом она научилась, конечно, вести себя правильно, но тем не менее каждый поход в консультацию вызывал у нее такой ужас, что тут же начинался приступ гипертонии, а повышенное давление, в свою очередь, давало врачу новый повод для крика. В конце концов Маша просто перестала ходить туда, а дома не подходила к телефону, потому что врач звонила каждый день и рассказывала всякие ужасы про Машину дальнейшую судьбу каждому, кто брал трубку. Поскольку Маша, несмотря ни на что, чувствовала себя неплохо, а ребенок Коля брыкался вовсю, врачихе никто не верил, но на нервы эти звонки действовали ужасно. Это продолжалось до тех пор, пока однажды звонившая не нарвалась на Машиного папу.

– А что вы, собственно, хотите от моей дочери? – задал папа резонный вопрос. – Она здорова, но ходить ей трудно, а пользы в визитах к вам она не видит. И вообще ей скоро рожать, не волнуйте ее.

– Вы не понимаете, – заверещала врачиха, – мы несем за нее ответственность…

– Вот и несите ее дальше, – ласково сказал папа и бросил трубку.

На этом звонки прекратились, а фраза об ответственности надолго вошла в семейные анналы. Маша благополучно родила через две недели и за хлопотами воспоминания об общении с врачом стерлись и померкли, но если теперь опять начнется что-то похожее, то, может, дешевле сразу заплатить и не мучиться…

Все-таки Маша преодолела себя и в консультацию решила сходить. «Будут обижать – уйду, но попробовать надо», – решила она. В конце концов, раз на раз не приходится, а заранее ничего знать нельзя.

Готовясь к походу, Маша оделась понаряднее, памятуя, что встречают по одежке, собрала в сумку все свои иностранные бумажки с данными об анализах и морально приготовилась к длинной очереди и неприятной беседе.

Но все оказалось совсем не так плачевно. Первым сюрпризом, настигшим Машу еще в регистратуре, стало то, что эта консультация была базовой в своем районе, а следовательно, задача упрощалась вдвое.

Вдохновленная, Маша поднялась на третий этаж собственно к врачу и была приятно удивлена полным отсутствием очереди перед нужным ей кабинетом.

Она постучалась, заглянула, послышалось приветливое: «Войдите». Маша вошла в кабинет. Врач и сестра, обе довольно молодые и миловидные, хором всплеснули руками, радостно восклицая: «Ой, надо же, беременная. Садитесь, садитесь».

Маша осторожно присела, продолжая недоумевать. Она ожидала чего угодно, но чтобы такой радушный прием…

– Вы, наверное, к нам на учет будете вставать, – заботливо спрашивала тем временем врач, Любовь… Михайловна, кажется, вспоминала Маша табличку на двери. – Верочка, достань карточку. Ваше имя-отчество?

– Мария Алексеевна, – ответила Маша, и кинулась в бой. – Я, собственно, не знаю, надо ли мне становиться к вам на учет, я только что вернулась из-за границы, я там работаю (что было враньем, полезным для создания образа деловой современной дамы, которой труднее отказать, чем заштатной домохозяйке), и вот теперь (изящный кивок на живот) вернулась, и я уже договорилась в Центре Матери и Ребенка, у меня там знакомый врач, и мне, собственно, нужно только направление, чтобы, знаете, уладить формальности…

Врач с сестрой слушали, как завороженные. Когда Маша остановилась, врач, мило улыбаясь, сказала ей:

– Конечно, Мария Алексеевна, вы не волнуйтесь, мы вам выпишем направление, мы беременным сейчас вообще ни в чем не отказываем, их у нас мало. Вам только все равно придется на учет у нас встать и анализы сдать – их надо в направлении указывать. А в какой стране вы работали?

Маша стала рассказывать про свою заграничную жизнь, описывала в красках токсикоз, ругала чужую медицину, демонстрировала данные обследований, говорила, почти не кривя душой, что если бы нашим врачам, да тамошнее оборудование… В процессе увлекательной беседы ее обмерили, взвесили, прослушали и осмотрели, вручили бумажки анализов с заверениями, что как только будут готовы, так тотчас же и направление выпишут. Словом, расстались лучшими друзьями.

По дороге домой Маша потрясенно размышляла, насколько же должна была упасть рождаемость в стране, чтобы заставить советскую – ах, нет, уже российскую – медицину повернуть лицо свое к народу своему… Она знала, конечно, что экономическая ситуация не блестяща, что реформы идут тяжело, все это неоднократно и ежедневно повторялось всеми средствами массовой информации, но одно дело в газете читать, а другое – своими глазами увидеть…

При этом в процессе общения с многочисленными своими знакомыми у Маши отнюдь не сложилось впечатления, что кто-то из них так уж бедствует. Наоборот. Все были страшно деловые, все где-то работали, в основном что-то кому-то продавали, через одного у всех пищали пейджеры или – того круче – мобильные телефоны. В разговорах часто мелькали деньги, пренебрежительно так: «Ну, слушай, это и стоило-то совсем немного, подумаешь, штука баксов». Маше все время казалось, что она чего-то не понимает. Для них с Сашей штука баксов – по-человечески тысяча долларов – были очень даже существенной суммой.