Текст книги "Гинекологическая проза"

После различных наводящих вопросов выяснилось, что мужик сам из Киева (хохол – вот откуда и сало, и жадность – звучали комментарии в кулуарах), там у них стряслось что-то несусветное, какой-то взрыв, какая-то авария, ничего толком не сообщают, народ никуда из города не выпускают, а там то ли радиация, то ли что похуже, он утек чудом и хочет здесь, в горах, отсидеться, пока не полегчает. Из мало связных бормотаний: «Припять… Господь наказал… Полынь… Ангелы с трубой, прямо под Пасху… Начальство поубежало все, а нас – на демонстрацию майскую, дети с цветами… Храни Бог…» стройной картины не складывалось, мужик вдруг запросился спать, ушел в большую палатку и отключился. Остальные, посидев еще немного, отчаявшись разобраться в происходящем, затоптали костер и последовали его примеру.

Утром хохла уже не было. Исчез внезапно, как и появился. Сомнения на тему, а был ли мальчик, не было ли это коллективной галлюцинацией, этаким духом здешних мест, разбились о пустую водочную бутылку, блестевшую около костра, но породили сомнения в хохляцкой природе гостя – какой хохол бросит бутылку, пригодную для сдачи? Среди всех этих упражнений в остроумии на фоне готовящегося завтрака суть рассказанного вчера загадочным гостем как-то и вовсе стерлась за полною кажущейся бессмысленностью таковой.

Миновали и день, и вечер, а в ночь налетела буря. Настоящая буря с дождем и градом. Ветер выл, дубы трещали и качались, дождь хлестал, как ненормальный, небо раздирало молниями, а от грома закладывало уши. Маленькую палаточку сорвало и закрутило, Оля с Мишей кинулись спасать имущество и ловить собственно палатку, ребята выскочили на подмогу, пока все собрали, вымокли до нитки, тут уж не до сна никому, просидели остаток ночи все вместе в большой палатке, стуча зубами, кто от холода, кто от страха (Оля, например, и от того, и от другого). Заснули под утро.

Утром от катаклизма не осталось и следа. То есть следы в виде разоренного лагеря как раз остались, но природа дышала тишиной и благодатью. Более-менее весь день ушел на просушку барахла и восстановление жилища.

На этом походные приключения практически кончились. Больше ничего непредвиденного не случилось. Вовремя спустились с гор, успели на поезд, вернулись в Москву. И там узнали о Чернобыльской катастрофе, случившейся ровно в день их отъезда в поход. Тут только стало понятно, что иеремиады странного ночного гостя, принятые ими за пьяный бред, были на самом деле откликами реальной трагедии.

И газеты, и телевидение были полны описаниями причин случившегося, текущими сводками с места события и мрачными прогнозами на будущее. Радиация невидима, неуловима, а последствия ее неизлечимы. Массы эвакуированных, вынужденных покинуть свои дома, спасатели-ликвидаторы, гибнущие во имя долга – было так странно и непривычно читать обо всем этом в газетах, которые обычно предпочитали такие события замалчивать. Очевидно, масштаб этой катастрофы замалчиванию не поддавался, и от этого она казалась еще страшнее.

Трагедия трагедией, а жизнь продолжается. Недели через две после возвращения из похода Олю вдруг, внезапно, среди дня, затошнило – еле успела добежать до ванной, и, сопоставив это с другими необычными выходками своего организма, она поняла, что беременна.

Страшно обрадовалась – наконец-то, вот она начинается, новая жизнь. Остаток дня проходила, уже по-иному всматриваясь в себя, стараясь отыскать еще какие-нибудь несомненные признаки изменившегося состояния. Вечером, уже погасив свет в комнате, сообщила новость Мише. Тот даже не сразу поверил, все переспрашивал: «А ты точно знаешь? Ты уверена?» Но после возрадовался и просиял (насколько это можно разглядеть в темноте).

Новые доказательства не заставили себя долго ждать. На следующий день Олю снова вырвало, а еще на следующий она уже ранним утром проснулась от ощущения подступающей тошноты и, даже в себя толком не придя, помчалась в ванную.

Так и пошло. Токсикоз нарастал, рвало по несколько раз на дню. Начиналось с утра, потом обычно выдавался перерыв часов до двенадцати, потом приступы шли снова, где-то к вечеру становилось получше, а уже перед самым сном следовал заключительный аккорд и – до следующего утра. Страшно раздражали все резкие запахи (Оля раньше даже не замечала, что безобидный отвар валерианки в стеклянной банке на кухне, который бабушка имела обыкновение пить на ночь, так ужасно воняет) и, что хуже, стало сильно укачивать в любом транспорте, включая метро. Если раньше дорога в институт занимала двадцать минут на троллейбусе, то теперь приходилось выходить минимум за час, потому что через каждые две остановки Оля бледнела, вскакивала, судорожно стискивала зубы и начинала продираться к двери. Миша с обреченным лицом следовал за ней.

Вообще надо сказать, что Мишу, который так всего этого ждал и стремился, порядком раздражало Олино нездоровье, вернее, его практические проявления – и удлинившаяся дорога в институт, и то, что Оля порой не могла готовить на кухне – там почему-то тошнота усиливалась, и вообще невозможность куда-либо с ней пойти, как приличные люди. Как-то, когда она на удержалась, и ее вырвало прямо в вагоне метро, Миша даже устроил ей небольшой скандальчик. Понятно, ситуация не из приятных, и людей стыдно, и вообще, но Оля здорово на него обиделась.

Сама она принимала все свои беды стоически и даже с тайным восторгом – вот оно как бывает, совсем как в книжках, и она, Оля, теперь тоже все это переживает на себе, и в ней растет малыш, она была уверена, что будет девочка (Миша хотел сына), они вдвоем со всем справятся, пусть тошнит, это значит – процесс идет, все в порядке.

Оля, конечно же, рассказала обо всем и Соне, и маме, и прочим родным и близким. Соня была страшно рада, мама, в общем, тоже, хотя ей казалось, что лучше было бы сперва закончить институт, хотя бы курса четыре, чтобы не брать академический отпуск, но сама Оля была так счастлива и горда, что никакие слова со стороны ничего не меняли.

Соня даже попыталась ради Оли бросить курить, что у нее, впрочем, не вышло, но во всяком случае, она перестала курить дома, так что их с Олей посиделки «Пойдем, покурим» переродились в «Пойдем, поговорим», отчего не стали менее интересными. Они взахлеб обсуждали будущую жизнь: и кто родится, и как назвать, и как поставить мебель.

А время шло. Подступала весенняя сессия, и тут Оля наконец ощутила некоторые социальные преимущества своего нового состояния – ее без звука пропускали сдавать все зачеты в первых рядах (считалось, что в начале преподаватель еще не устал, и менее раздражен, да и вообще, раньше сядешь – раньше выйдешь), она прямо говорила: «Ребят, я должна сдать до двенадцати, иначе потом в этой аудитории никто ничего сдавать не сможет».

Сессия начиналась в июне, потом давали недельку вздохнуть, а в июле начинался летний стройотряд – противная обязаловка, насаждаемая комитетом комсомола – каждый должен полтора месяца из двух оставшихся от лета отпахать на «благо родины». Все были пересчитаны, переписаны и распределены по различным «трудовым фронтам». Оля с Мишей числились на карбюраторном заводе, это было по крайней мере в Москве, а не под какой-нибудь Калугой, но тут Оля здраво решила, что ее ребенку это неполезно и что надо бы от стройотряда освободиться.

С этим она направилась в комитет комсомола. Отловить сотрудника, занимающегося вопросом освобождения от стройотряда, было непростым делом, но Оля выследила его, и когда пришла, наконец, к нужной двери в нужное время, застала перед ней человек восемь таких же умных со всего института, стоящих за своей свободой. Оля заняла очередь, дело шло медленно, все успели разговориться, и в этом разговоре Оля с ужасом выяснила, что без убедительной медицинской справки за заветной дверью делать нечего.

– Подумаешь, беременная, – авторитетно сказала ей девица с соседнего факультета, – у нас в группе девчонка, у той восемь месяцев срока, так и то за справкой погнали, а у тебя и не видно ничего. Она с пузом еле в дверь вошла, а этот гад – выразительный кивок на дверь – ей заявляет: «Основания свои предъявите». Сволочи они там все.

– Да ты не расстраивайся, – вступил в беседу парень, стоящий рядом. – Возьми да сходи за справкой, делов-то. Если ты беременная, тебе дадут без звука, вам, девчонкам, хорошо, не то, что мне, я пока докажу, что у меня ревматизм…

Наслушавшись, Оля решила действительно пока не соваться, а раздобыть справку. Собственно, идея сходить к врачу все равно витала в воздухе, Мишина бабушка, например, встречаясь всякий раз с Олей в коридоре, осведомлялась: «Ну что, деточка, уже была у врача? Нет? Напрасно, напрасно».

Бабушка была поставлена в известность о грядущих событиях несколько позже других, так как Оля продолжала ее побаиваться, к новости отнеслась сдержанно положительно, вежливо поздравила, посоветовав только не тянуть и немедленно пойти к врачу.

Почему-то Оля тогда восприняла этот совет как недоверие к себе – дескать, что ты можешь понимать, вот пусть врач подтвердит, что ты беременна, тогда и поверим. Главное, Миша, слыша все это, тоже завелся – сходи да сходи, и Оле, которая жила своей беременностью, это казалось грубым посягательством на самые основы ее нового мира – ужасно было обидно. Уж он-то, казалось бы, мог бы и не требовать справки от врача.

Но теперь справка действительно понадобилась, поэтому Оля, выяснив предварительно у Сони, где находится районная женская консультация и к какому врачу идти, сообщила Мише:

– Все, можешь быть доволен, завтра пойду к врачу, получу справку, что в самом деле беременна. Могу две попросить, одну комсомольцам отдам, другую тебе оставлю.

– А комсомольцам зачем? – с удивлением спросил Миша. Зачем оная справка ему самому, вопроса не возникло.

– Стройотряд откосить. Они без справки не освобождают, я уже сегодня была, выяснила.

– Ух ты, Олища, строяк хочешь откосить, что ж я, один буду на этом Москарзе корячиться? А ты где будешь?

– Ну, допустим, вас там таких человек тридцать, со всего института, а я на дачу поеду. Мы там с детенышем будем воздухом дышать.

– Олька, ну это нечестно. Ну как это, вы там, а я здесь, один? Мне без вас будет плохо. Давай ты не поедешь, а? Насчет завода ты, конечно, права, вам там делать нечего, но уж на дачу-то? Ты тут гулять будешь, вот, в парчок сходишь, на балкончике посидишь, ну Олюш?

– Разберемся, – сказала Оля, про себя решив сейчас не спорить, но на дачу все равно поехать. Благо будущего ребенка было важнее Мишиных капризов.

Вообще с началом беременности равновесие действительно сместилось. Мишины приступы молчания то ли исчезли, то ли их заслонили приступы тошноты. Бояться Оля, во всяком случае, точно перестала. Миша пытался было восстановить статус-кво, но нарвался на суровую отповедь в том смысле, что ей, Оле, сейчас переживать вредно, она и не будет, а если ему, Мише, хочется играть у нее на нервах, то она, пожалуй, поедет к маме. И помогло. Главное, Оля нисколько не притворялась, не кривила душой, изображая напускную строгость, сказала, наконец, то, что думала в данный момент. Легкость и моментальность воздействия поразили ее и если не заставили задуматься прямо на месте, то какие-то зерна, на будущее, безусловно, были заронены.

Итак, справка. На следующий день Оля отправилась в женскую консультацию. Заведение это находилось, по счастью, недалеко от дома, нужный врач принимал (или, будучи женщиной, принимала) в удобное время, после обеда, с двух до восьми, и Оля, вышедшая из дома немного после трех, практически никаких трудностей для себя не предвидела.

Она быстро и легко нашла большое желтое здание, выходящее фасадом на Садовое кольцо, обошла, руководствуясь Сониными инструкциями, его сбоку, вошла через арку в темноватый двор и тут же, по правую руку, действительно обнаружила малозаметную дверку с малозаметной же синей вывеской «Женская консультация от поликлиники номер…».

Оля вздохнула с облегчением. По ее представлениям, поиск собственно консультации был наиболее сложной частью поставленной задачи, потому что дальше-то, собственно, какие могут быть сложности? Она беременна? – беременна. Справка ей положена? – положена. Ну и все. Добрый доктор посмотрит, головой покивает, велит есть витамины и гулять на воздухе и бумажку даст без второго слова. Все очень хорошо.

Надо сказать, Оля в свои без малого девятнадцать лет раньше никаких соприкосновений с заведениями такого рода не имела, поэтому первым – и неприятным – сюрпризом в нарисованной ею идиллической картинке стала для нее огромная очередь.

В самом деле, поднявшись по узкой темной лесенке на второй этаж и миновав окошко регистратуры, Оля обнаружила средних размеров помещение со стенками неопределенно-унылого цвета, линолеумным полом в тон, небольшим окном, до половины закрашенным белой краской, отчего в помещении стоял полумрак, но главное – все помещение было заполнено женщинами. Их было человек двадцать или больше, понять с ходу было сложно, они сидели на имеющихся больничных скамеечках, на подоконничке, некоторые просто на корточках, опираясь о стену, те же, кому стены не хватило, переминались с ноги на ногу, занимая практически все остальное пространство. За угол уходил неширокий коридор, в нем виднелся краешек белой двери с номером и табличкой.

Там, в глубине, вдруг произошло некое движение, дверь распахнулась, жесткий голос выкрикнул: «К Семеновой – следующая», женские ряды зашелестели, и следующая – счастливица – с трудом поднявшись, исчезла в проеме.

Теряя надежду на легкое избавление, Оля негромко спросила: «К Деминой – кто последний?», на что ей сразу откликнулась: «Я» – миловидная женщина лет двадцати пяти, сидевшая на одной из скамеечек с краю.

– А перед вами много народу, не знаете? – осведомилась Оля уже просто на всякий случай.

– Да человек десять, не меньше. К Деминой всегда много, – охотно ответила женщина.

Оля еще раз оглядела помещение, отыскивая себе место поближе к этой женщине, чтобы не потерять ее в толпе. Вообще-то ей страшно хотелось уйти, наплевав на справку и все остальное, но чувство долга подсказывало, что справка – нужна, без нее ребенку придется все лето дышать химией на заводе, другого пути нет, а этот день, скорее всего, не хуже всех остальных. «Ладно, потерплю, – решила Оля про себя, – все через это проходят», – и попыталась пристроиться к стене поудобнее, в расчете на долгую вахту.

«Вот черт, – подумалось ей, – могла бы книжку взять, хоть не так тошно было бы». При мысли о тошноте ее затошнило по-настоящему – в комнате было отчаянно душно – но тут женщина, с которой она разговаривала, тронула ее за руку:

– Садитесь, тут есть еще немножко места, я подвинусь. – И, видя Олино смущение, – Садитесь-садитесь, я же вижу, вам нехорошо, хлопнетесь сейчас тут в обморок, зачем это.

Оля с благодарностью села, уместившись на самом краешке скамейки, слегка отдышалась, и они с соседкой понемножку разговорились о том о сем.

Оказывается, женщина наблюдалась у Деминой несколько лет, три года назад родила дочку и врача всячески хвалила.

– Вы знаете, Тамара Акимовна мне сохранила дочку, просто спасла нас. Она очень хороший врач, вам повезло, что вы у нее будете наблюдаться. Да, к ней много народу, но это того стоит, уверяю вас. Я сама могла бы от работы в ведомственную клинику ходить, и ездить удобно, и народу там никого, а все равно вот, видите, хожу к ней, сюда.

В разговор включилось еще несколько женщин из ближнего окружения, все более-менее сходились на том, что Демина – врач хороший, хоть, может, и строга, вылечила у одной то, а у другой это, а вот Шлыкова, в соседнем кабинете, – не дай Бог.

Оля впервые попала в такой женско-гинекологический клуб, подобные разговоры были ей внове, их обескураживающая откровенность казалась ей слегка шокирующей. «Как можно, – думала она, – о таком – с незнакомыми?» По молодости она не понимала, что легкость трепа именно и основана на том, что видятся женщины в первый и последний раз в жизни, имен друг друга не знают, сейчас выйдут – и разойдутся в разные стороны. А пока – отчего не скрасить ожидание беседой о том, что всем интересно и существенно.

Наконец, где-то часа через два, подошла и Олина очередь. Соседка ее уже скрылась в кабинете, вот сейчас она выйдет – и на старт. За время сидения Оля успела подрастерять свои радужные представления о приятной беседе с добрым доктором, ей было уже все равно, что будет с ней за дверью, только скорее бы зайти туда и покончить с этим.

«К Деминой – следующая», – раздался голос из кабинета. Оля вскочила, шагнула к двери, потянула на себя ручку и, разминувшись на пороге с недавней соседкой, ступила внутрь.

По контрасту с приемной, где она просидела последние два часа, кабинет врача был полон яркого солнечного света и свежего воздуха, лившихся из двух больших распахнутых окон. У одного из них стояли валетом два стола, за одним сидела молоденькая девушка в белом халате и шапочке, чуть старше самой Оли, а за другим – женщина лет сорока, коротко стриженая, темноволосая – врач. По левую руку от нее стоял стул, на который она указала Оле резким торопливым жестом.

– Садитесь. Фамилия? – при этом врач придвинула к себе стопку медицинских карт и начала перебирать их. – Фамилия? – повторила она.

– Я в первый раз. У меня нет здесь карты, – тихо сказала Оля, слегка испуганная суровым тоном врача.

– Так. Марина, заведи карту, – кивнула Демина девушке. Та повернулась, вытащила откуда-то с полки бланк и положила перед собой.

– Фамилия, имя-отчество, – скороговоркой стала спрашивать девушка, записывая Олины ответы. – Адрес, телефон, год рождения, возраст полных лет. По какому поводу обращаетесь?

– Я беременна, – гордо ответила Оля, уже успевшая немного успокоиться за время проведения формальной процедуры.

– Что? Беременна? – вмешалась врач. Голос ее звучал возмущенно. – Почему сразу не сказала? Беременным мы другие карты заводим. Марина!

Марина с тяжелым вздохом снова повернулась, вытаскивая из шкафа другую карту, длинную и широкую.

– Господи, беременная, – недовольно произнесла она. – Только не хватало сегодня, и без того народу полно.

– Да, девушка, может, вы в другой раз придете, – строго спросила-велела врач. – У нас, действительно, очень большой сегодня прием.

– Я тоже два часа простояла, – Оля хотела сказать это возмущенно, но вышло жалобно. – Что ж мне, домой уходить?

– Ладно, – смилостивилась врач. – Ничего, Марин, мы быстренько.

Дальше они действительно быстро взялись за Олю в четыре руки, ее взвешивали, измеряли в длину (на специальной стойке) и в ширину (сантиметром и каким-то странным инструментом, похожим на большие щипцы). Все данные быстро записывались в карту, и кроме того, Марина задавала Оле всевозможные вопросы, ответы на которые тоже записывала.

– Чем в детстве болела?

– Замужем официально?

– Как давно?

– Возраст мужа?

– Срок беременности?

С ответом на последний вопрос Оля запнулась: «Где-то месяца два», чем вызвала недовольство медицинских работников.

– Ну, месячные последние когда были? – Оля тоже точно не помнила.

Врач совсем рассердилась:

– Что же вы, девушка, приходите такая неподготовленная? Знать такие вещи надо. Ладно, проходите, раздевайтесь и – на кресло, – она указала Оле рукой на ширму, отгораживающую угол кабинета. Возле ширмы была раковина и медицинский стол, на котором тусклым блеском отсвечивали разнообразные инструменты.

За ширмой стояло гинекологическое кресло. Оля видела его первый раз в жизни, и оно ей категорически не понравилось. Корявое, рогатое, покрытое рыжей клеенкой. Кругом подставочки, лоточки. Бр-р. Оля медлила, но требовательный вопрос врача: «Готова» – подстегнул ее, она быстро стянула трусишки, скинул туфли и неловко вскарабкалась наверх.

– Так, ногу туда, эту сюда, шире, попу ближе к краю, – командовала врач, надевая тонкую перчатку на руку. – Еще ближе, живот мягкий, дышим глубже…

Господи, как же больно и противно! Оля съежилась, пытаясь вытолкнуть из себя чуждую руку, и тут же нарвалась на новый окрик:

– А это еще что такое?! И тут не подготовилась! Почему кишечник не очищен? Клизму надо делать перед посещением гинеколога, всему вас учить надо!

«Господи, я же первый раз тут, откуда мне все это знать», – подумалось Оле, но вслух она это высказать не рискнула. Рука продолжала свои движения внутри, еще, и вдруг:

– А с чего ты взяла, что беременна? – прозвучал вопрос. – Я тут не вижу никакой беременности. Какой срок, говоришь?

Оля просто подавилась ответом. Как это, с чего взяла? Она молодая, здоровая, замужем, хочет ребенка, не предохраняется, у нее задержка почти два месяца, ее рвет целыми днями, что тут еще можно думать-то? Как-то нелепо объяснять все это врачу-гинекологу, да еще, по слухам, такому опытному. В растерянности она промолчала, а врач Демина снова стояла над ней с металлической трубкой в руках.

– Сейчас в зеркало посмотрю, мазок возьму, там будем думать, что с тобой делать. Не вижу я беременности, киста там у тебя.

Новое болезненное вторжение, на сей раз холодного металла. Оля снова сжалась, и телесно и внутренне, больше всего хотелось плакать, но она держалась.

– Все, одевайся. – Врач вышла из-за ширмы.

Спасительная пауза помогла Оле справиться с подступающими слезами. Когда она снова села к столу, из горла уже могли выходить связные слова. Проблема была в том, что спрашивать, рассудок отказывался признавать услышанное, поэтому Оля, собрав силы в кулак, тихо – чтобы не разреветься – сказала:

– Тамара Акимовна, а меня сильно тошнит, и по утрам, и днем. И задержка. И вообще, что со мной может быть?

– Откуда ж я знаю? – равнодушно ответила Тамара Акимовна. – Вот тебе направления на анализы, кровь-моча, завтра утром натощак, а потом зайди ко мне, я с утра принимаю, я тебя еще раз посмотрю. Только кишечник очисть, чтоб не как сегодня, поняла? – Окинула Олю взглядом и милостиво добавила. – В очереди не стой, так зайди, Марина тебя проведет.

– К Деминой – следующая! – возопила в это время Марина, и Оля поторопилась выйти из кабинета, сжимая в руке бумажки с направлениями.

Так, теперь главное – взять себя в руки. Не заплакать прямо тут, в приемной, и вообще лучше не заплакать. Домой в таком виде идти нельзя, только с расспросами будут приставать, рассказывать им тоже ничего нельзя, так и видится бабка, удовлетворенно поджимающая губы: «Я же тебе говорила». Это она меня сглазила, ведьма старая, не хотелось ей моего ребеночка, покой в квартире нарушать. Стоп-стоп-стоп, не реви, вот скамейка во дворе, куст какой-то, давай сядем и подумаем еще раз: что случилось?

Врачиха сказала, что беременности нет? Нет, она как-то не так сказала. Мало ли, что она не видит… И потом, велено завтра прийти, она будет еще смотреть. Может, и вправду это из-за клизмы все… Но откуда мне знать, как надо? Я тут вообще первый раз, что она, не видит? И нечего орать на меня. Господи, лучше б я сюда никогда не ходила, лучше бы на заводе отпахала, Мишка только рад был бы… Мишка… Ему тоже не скажешь, опять начнется… Никому ничего не говорить, завтра еще раз сходить, все сделаю, как надо, может, обойдется… И повод есть – анализы сдать. Точно. Мишке скажу – без анализов справки не дают, Соня сегодня поздно придет, а с бабкой можно особо не вдаваться…

Теперь главное – успокоиться и не реветь. Не реветь, я тебе сказала…

Тут Олю очередной раз вырвало, и это нехитрое действие ее успокоило и даже взбодрило. «Вот же рвет, – сказала она себе. – Значит, все на месте. Детеныш функционирует, жизнь продолжается». Встала с лавки и медленно побрела к дому.

Вопреки опасениям, никто ее особенно ни о чем не расспрашивал, Миша вполне удовлетворился продемонстрированными направлениями на анализы – строго велел не забыть про них на следующий день и даже нарисовал плакатик на листке бумаги: «Олька, пописай в баночку!», каковой гордо вывесил в туалете, ну, а Соня вообще поздно вернулась в тот день…

На следующее утро, в восемь часов, тщательно проделав все предписанные процедуры, голодная Оля, борясь с тошнотой, стояла в очереди на сдачу анализов. Когда у нее из вены брали кровь (впервые в жизни), она чуть не упала в обморок (тоже впервые в жизни), но справилась, устояла, и, с кружащейся головой и бешено колотящимся сердцем, пошла к Деминскому ненавистному кабинету.

Постучалась, приоткрыла дверь, заглянула. Медсестра Марина увидела ее, узнала, махнула рукой приглашающе: «Заходи-заходи», врачиха милостиво кивнула и указала на кресло повелительным жестом…

Снова холодная клеенка, унизительно-болезненная процедура осмотра, но Оля терпела, изо всех сил стараясь не напрягать мышцы, только не помешать, пусть, пусть все осмотрит как следует, я-то выдержу…

– Нет, – произнесла удовлетворенно Демина, снимая с руки перчатку. – Нет, не вижу я там никакой беременности. Киста да, есть. Марин, выписывай направление в пятидесятку, потом сбегай, позвони, пускай за ней приезжают, это их случай.

– И что? Что со мной будет? – полушепотом спросила Оля со своего кресла.

– Ну как что, – спокойно, как маленькой, ответила ей Демина, – я тебе выписываю направление на операцию, сейчас скорую пришлют, отвезут в больницу, разрежут и посмотрят, что там у тебя. Ты одевайся и посиди здесь, подожди.

Очевидно, в этот момент Олю спас только здоровый инстинкт самосохранения беременной женщины, потому что рассудок ее от этой тирады отключился сразу и намертво, никакому логическому осмыслению услышанное не поддавалось, она механически сползла с кресла, оделась, подошла к Марине, строчившей что-то на листке бумаги нечитаемыми каракулями, и ангельским голосом попросила:

– А можно, я только домой быстренько сбегаю? Я тут рядом живу, в двух шагах, я только тапочки возьму, в больницу-то. И вообще, я могу и сама доехать, зачем скорую гонять, я же в порядке и чувствую себя нормально.

Марина, которой явно не хотелось идти звонить, подняла голову, глянула вопросительно на врача:

– А правда, Тамара Акимовна, может, пусть сама съездит? Я ей тут все написала, ехать близко, в больницу мы позвоним, а в диспетчерскую сейчас не пробиться. И, получив согласие врачихи, уже Оле, скороговоркой. – Так, вот тебе направление, тут все написано, анализы, скажешь, мы пришлем, да они там и сами сделают, поедешь прямо сейчас, зайдешь в приемный покой, только отдашь направление, они разберутся. Как ехать, знаешь? – Оля молча кивнула. – Ну все, шагай, счастливо тебе, как выпишут, придешь к нам на обследование…

Зажав в руке направление, Оля медленно вышла из кабинета, прошла по коридору, стараясь не ускорять шаги и держать спину, ежесекундно ожидая, что врачиха передумает и велит вернуться, но нет, вот поворот коридора, окно регистратуры, лестница, тугая дверь и яркий, летний солнечный уличный свет.

На улице Оля пошла быстрее, почти побежала, приговаривая сама себе, что вот еще, больница, глупости какие, так и даст она резать своего ребеночка, не дождутся… Какой-то мужик посмотрел на нее с изумлением, и она поняла, что говорит все это вслух. Остановилась, встряхнула головой, потянулась поправить волосы и вдруг заметила бумажку с направлением, которую так и сжимала в руке. Безотчетным движением Оля отбросила ее прочь, но тут же передумала, подняла, сунула в сумку и пошла домой. Мыслей в голове не было просто никаких, что делать, кому что говорить, господи, да так ли все это важно перед лицом настоящей беды? Главное, она сейчас спаслась, ушла, унесла своего ребенка, сейчас он с ней, в ней, а что там будет дальше – посмотрим.

Дома была только Соня. Она открыла Оле дверь и ахнула, увидев белое без кровинки лицо. Оля прошла в ее комнату, села на диван и очень спокойно, без выражения изложила случившееся.

– Я не знаю, что теперь делать, – закончила она тем же механическим голосом. – Но ни в какую больницу я не поеду и резать своего ребенка не дам.

– Я тоже совершенно не представляю, как тут быть, – пролепетала Соня со слезами на глазах. – Может, все-таки стоит поехать, все-таки врачи… И что же будет? Мы же не знаем…

При виде Сониных слез деревянное Олино спокойствие вдруг куда-то исчезло, из глаз как-то сразу тоже потекли слезы, ей стало страшно и неуютно, она вдруг почувствовала себя той, кем и была в ту минуту – маленькой, напуганной девочкой, и в этом бедственном положении инстинктивно прибегла к самому верному средству, каким пользуется каждый ребенок в минуту отчаяния.

– Я позвоню маме, – сказала она, вытерла глаза и пошла к телефону.

Олина мама работала в одном из бесчисленных научно-исследовательских институтов, в просторечье называемых «ящиками», институт был полусекретный, звонить туда было долго и сложно, потому что звонок шел через три коммутатора, и Оля с детства была приучена по пустякам мать на работе не беспокоить. Но сейчас она стоически прошла все препоны, стараясь только не всхлипывать в трубку, услышала наконец спокойный мамин голос и рассказала ей вкратце о произошедшем.

– Так, – сказала мама на том конце провода. – Ты все сделала правильно, перестань реветь, сиди дома, никуда не ходи, жди меня, я сейчас приеду.

Всегда легче жить, имея перед собой четкие инструкции. Оля повесила трубку, вернулась в комнату, заползла обратно в диван и стала ждать маму. Ждать маму, конечно, гораздо лучше, чем вообще не знать, что делать дальше, но на душе все равно было тошно. Соня сидела рядом и жалостливо гладила ее по плечу.

Олина мама, Наталья Сергеевна, была невысокого роста, носила сильные очки и разговаривала тихим голосом, в быту и на работе отличалась добротой и скромностью, но помимо этого в ней имелось еще одно скрытое свойство. Многие люди, знавшие Наталью Сергеевну годами, могли даже не подозревать о наличии данного свойства, но те, кому выдавалось столкнуться с его проявлениями напрямую, помнили о нем долго.

Наталья Сергеевна никогда не давала в обиду своих детей. В случае неоправданных посягательств сторонних сил на детское благополучие маленькая хрупкая женщина превращалась в стальной бульдозер с программным управлением и в этом состоянии была практически непобедима. В качестве иллюстрации можно только добавить, что Оля, в бытность свою школьницей, наиклассичнейшую угрозу всех учителей: «Вот маму в школу вызову» с успехом обращала против них самих. «Может, лучше маму в школу вызвать?»– ангельским голосом предлагала она учителям в случае каких-либо конфликтов, и если учитель по неведению или наивности соглашался, то встреча с Натальей Сергеевной сильно обогащала его педагогическую практику…

Минут через сорок раздался звонок в дверь. Оля поскакала открывать. Мама вошла, спокойная, собранная, чмокнула Олю в нос, поздоровалась с Соней, рассмеялась: