Текст книги "Гинекологическая проза"
Автор книги: Анна Бялко
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
– Данные ультразвука никаких отклонений не дали, нужно будет сделать рентгенографическое исследование, затем гидротубацию, если ничего не найдем, будем делать лапароскопию. Попутно нужно будет гормональный фон проверить, массаж маточный поделать, так что, Ирина Николаевна, мужайтесь, будем бороться.
И если пока для Ирочки все эти слова значили не более, чем набор медицинских терминов, то за следующие три с лишним года она детально познакомилась с каждым из вышеназванных понятий. Теперь воспоминания о моральных страданиях по поводу первого ультразвука вызывали у нее тихую улыбку. Унизительно ей тогда было, горя она не знала, вот что.
То, что страдания, помимо моральных, могут быть чисто физическими, Ирочка постигла в полной мере во время лечения. Лапароскопия оказалась на практике введением внутрь световода через разрез на животе – вполне операция, хоть и под местным наркозом. Страшно и больно, и шовчики потом ноют. А маточный массаж, хоть за операцию и не считался, был жуткой сам по себе процедурой, когда в тебя, в самое сокровенное твое нутро вторгаются чуждые жесткие руки, и мнут тебя, и растягивают, и невозможно сдерживать крик, тут даже понимание того, что это все для твоей же пользы, не спасает. После этого разные мероприятия вроде гидротубации или чего другого кажутся просто развлечением, хотя и они малоприятны, а о стеснительности и прочих сантиментах забываешь напрочь. Да и само по себе нахождение в больнице (а Ирочке, естественно, приходилось периодически проводить там от недели до месяца) не способствует развитию в человеке чрезмерной стыдливости.
За время выполнения намеченной программы лечения Ирочка узнала многое не только о медицине. Она научилась лежать в больнице, где среди таких же несчастных она стала членом нерушимого женского братства. Не радостного сообщества молодых матерей, но братства женщин, лишенных по разным причинам этого такого естественного и такого необходимого счастья. Она не встречала до сих пор нигде такой искренней теплоты и бескорыстной готовности помочь, как здесь, в серых больничных палатах, среди женщин различных кругов и судеб, сведенных случайным образом в узких стенах. Невзирая на, а может быть, именно благодаря тому, что, по выходе из этих стен, встречаться им больше не приходилось, женщины здесь были предельно открыты друг другу, делясь с соседками по палате самым сокровенным, и получая столь же искренний отклик в ответ.
И Ирочка привыкла к таким отношениям и, странным образом, не то чтобы полюбила их, но после, на свободе, среди родных, среди Славиных скупых расспросов и материных суетливых причитаний, она чувствовала себя непонятой и чужой, как с другой планеты. В самом деле, ну как объяснить им, что вот прошлый анализ показал одно, а новый – совсем другое, и в этом есть повод для оптимизма, или наоборот; какими словами описать непричастному человеку, мужчине тем более, как болит все внутри после процедуры гидротубации, когда тебя всю, до маленькой клеточки, накачивают специальной жидкостью, наблюдая по приборам за ее током, и как болит потом душа, узнавая, что и это мучение было перенесено втуне. Больничный мир затягивал ее, даже работа не приносила облегчения, тем более, что там начинали коситься на ее отлучки, и, кроме того, приходилось придумывать каждый раз новые причины для очередного ухода в больницу, настоящих она там не открывала. Это действовало на нервы, и Ирочка стала подумывать о том, чтобы уйти с работы, хотя бы на время, долечиться спокойно. До чего долечиться, она не говорила даже сама себе, хотя вариантов тут было два – пан или пропал, и весы, чем дальше, тем неуклоннее клонились именно ко второму.
Как-то в конце осени, после очередных трех недель, проведенных в Центре (курс эндокринологической гормональной проверки-лечения, каждый день уколы и таблетки, от которых ломит поясницу, ноет все тело до кончиков пальцев и не хочется жить, каждый третий день – анализ крови из вены), Ирочка пришла к своему лечащему врачу на последний перед выпиской прием. Елена Игоревна у себя в кабинете перечитывала бумаги в толстой серой папке, в которой Ирочка опознала свою «историю болезни».
– Доброе утро, Ирочка. Присаживайтесь, – и продолжала листать. Закончила, закрыла папку, положила на край стола, чуть прихлопнув ладонью. – Так вот. Мне грустно об этом говорить, но я не вижу явных причин вашего бесплодия. Мы давно вас наблюдаем, мы провели множество обследований и профилактических курсов, и ничего серьезного мы за это время не находили. Были легкие следы воспалительного процесса, возможно, в результате осложнения после каких-либо инфекционных заболеваний, но, во-первых, сами по себе они достаточно незначительны, во-вторых, мы их успешно устранили. Что я могу еще сказать? На все только воля Божья. Я не вижу резонов вас дальше мучить, Ирочка, вам тут досталось за это время, – тут она подняла глаза на побледневшую, закусившую губу Ирочку, которая сидела, вцепившись, как в последнюю соломинку, в край стола.
– Ирочка, Ирочка, подожди, дослушай меня, я не собираюсь тебя бросать, я хотела предложить, наоборот, следующий вариант. Об искусственном оплодотворении слышала? О детях «из пробирки»? У нас в Центре уже несколько лет очень успешно этим занимаются, два десятка детишек выросло, знаешь, наверное? Ну вот. Только это все сложно, и тяжело, и шансы все-таки не стопроцентные, и я думала дать тебе время, где-то полгода, передохнуть, и посоветоваться с мужем, и потом, вдруг чудо случится… Кстати, Ирочка, о муже. Вообще-то мы, прежде чем лечить женщину, всегда сперва обследуем на бесплодие мужа, но ты к нам пришла уже откуда-то, и мне казалось, уже с бумажками, а тут я что-то не могу справки про мужа найти. Может, она у тебя где-то?
– Нет, Елена Игоревна, у меня нет. У меня ее вообще нет, я первый раз о таком слышу. Но знаете, с ним все в порядке, он абсолютно здоров, и у него… ну… – слова о том, что у Славы был ребенок, застряли комом у Ирочке в горле, но врач кивнула головой понимающе, и продолжила:
– Конечно, Ирочка, но ты пойми, я без такой бумажки просто не могу тебя направить. Я, по-хорошему, и лечить-то тебя без нее права не имела. Но это совсем несложный анализ, не больно, ничего. Ты тут у нас сколько всего вытерпела, не сравнить. Ты пока отдыхай, в санаторий опять съезди, а муж за это время пусть зайдет, сдаст, и я буду направление оформлять. Там еще очередь какая-то будет, так что сильно затягивать с этим не надо.
По выходе из больницы Ирочка первые несколько дней, как, впрочем, и каждый раз, завертелась в круговороте вольной жизни. Слава, родители, работа, пестрая череда событий различного масштаба, от похода в магазин до приема гостей – все это увлекало по контрасту с однообразными больничными буднями и занимало голову целиком. Тем более, на работе серьезно встал вопрос об Ирочкином увольнении – сколько фирма может мириться с ее, пусть даже наиуважительнейшими, отлучками? Ирочка, неожиданно легко для себя самой, согласилась уйти, и тут же, тоже неожиданно, получила сразу несколько предложений работы на дому, так называемой халтуры. Что было приятней всего, эта халтура щедро оплачивалась, так что она и в деньгах почти не теряла, не говоря о сознании собственной ценности. Халтура была, конечно, проявлением Олеговой заботы, он предвидел ее увольнение, и позаботился о наведении мостов. Компьютерный человек, а вот поди же…
Но бури пролетели и улеглись, жизнь устаканилась, вошла в колею, и Ирочка снова оказалась лицом к лицу со своими проблемами. Она и не забывала о них никогда, в фоновом режиме это всегда сидело в мозгу, но тут в проблему вовлекался Слава, а это было уже далеко за пределами обычного.
Нельзя сказать, что Слава совсем уж безразлично относился к Ирочкиным стремлениям, он, как примерный муж, исправно навещал ее в больнице, отвозил-забирал на машине, покорно выслушивал рассказы о больничных буднях и тонкостях лечения, но все это как-то чуть отстраненно, так что Ирочка не могла отделаться от ощущения, что Слава воспринимает ее мучения несколько вчуже, а его действия вызваны не искренним желанием помочь ей, а скорее осознанием того, что так положено. Жену положено любить и навещать в больнице. Точка. Положено вместе с ней хотеть ребенка. Положено ее поддерживать – он и поддерживает, хотя сам с гораздо большим удовольствием занимался бы сейчас изготовлением из титановой пластины горного крюка номер семнадцать.
Поэтому, прежде чем начинать со Славой разговор об искусственном зачатии, Ирочка еще и еще раз обдумала вопрос сама, желая окончательно убедиться в серьезности своих намерений, ведь, чем глубже убеждена в чем-то сама, тем легче заставить поверить в это другого. Все-таки была в таком способе зачатия некая искусственность, да что там – некая, сплошная просто синтетика, ей, конечно, хотелось бы не так. А с другой стороны, генетически все в порядке, ребенок, безусловно, ее и Славин, а что какие-то клетки соединились не в одном, а в другом месте – что с того? Носить-то она будет сама. Ирочка снова представила, как у нее внутри будут скрестись крошечные ручки… Конечно, это только ее ребенок, никаких вопросов, и все-таки, все-таки… Совершенно неясно, как Слава еще это воспримет, с его правильностью и некоторым пуританством воззрений. И посоветоваться-то ни с кем нельзя, ведь о таком способе зачатия, если они на это решатся, никто не должен знать, зачем ребенку на всю жизнь клеймо. Доктор сказала, можно еще подождать, может, и стоит? Но опять же, время идет, чуда можно ждать вечно и не дождаться, а ей уже тридцать два… Не Бог весть сколько, рожают и позже, даже и первый раз, но и с пробиркой тоже, наверное, чем моложе, тем лучше… И еще этот Славин анализ… Почему-то Ирочка, кроме прочих сомнений, еще отдельно опасалась заговаривать с ним именно об анализе.
Предчувствия ее не обманули. Слава достаточно скептически отнесся к самой идее получения ребенка искусственным способом, долго хмурился и кривился, говоря, что все эти врачебные штучки ему непонятны, да и зачем это все, когда есть традиционный способ, но Ирочкины объяснения на грани слез свое дело сделали, и в принципе он дал себя уговорить. Но когда Ирочка только заикнулась о необходимости сдачи спермы на анализ, Слава взвился. Он долго и смешанно распространялся о том, что сама она, если ей уж так надо, может до бесконца играть в эти игры, считать себя сколько угодно больной и несчастной, но он, Слава, никакого участия в этом принимать не будет, он знает точно, что он нормальный здоровый мужик, что у него все в норме, что ни на какие унизительные для человеческого и мужского достоинства процедуры он не дастся, что, если на то пошло, то не надо ему никаких детей, и вообще, если быть до конца откровенным, то нет никаких сомнений, кто тут бесплоден, как раз у него, у Славы, ребенок был, и тому есть свидетели, вот Алина может подтвердить. Наконец он выдохся, замолчал, ушел в свою комнату и закрыл за собой дверь.
Ирочка потихоньку приходила в себя. Она ожидала, конечно, негативной реакции, но чтоб такой… И с чего он так разорался? Сначала она испытывала по поводу происшедшего простое удивление. Потом задумалась. По мере мысленного прокручивания в голове Славиного монолога дивный образ любимого мужа, трепетно лелеемый в душе все эти годы, как-то померк и слинял, недоумение переросло в обиду, а далее – в откровенную злость. Какого черта! Можно подумать, она сидит себе дома на диване, и от скуки гоняет его по врачам. Да столько, сколько она за эти годы перенесла, ни один мужик не выдержит. Спелеолог хренов! Особенно больно было вспоминать, как он ссылался на Алину. У Ирочки давно не было к ней никаких темных чувств, но сейчас упоминание о том, как она была беременна от Славы, резануло по живому.
Немного погодя, когда острая злость улеглась, до Ирочки вдруг дошло, что если Слава не сдаст этот самый анализ, ей не видать направления как своих ушей. Мечта, подошедшая так близко к реальности, на глазах растворялась и таяла. Нелепость происходящего так поразила Ирочку, что некоторое время она ходила, как в тумане, даже не задумываясь, можно ли что-то предпринять. Потом озадачилась. Наиболее простым способом ей показалось уговорить-таки Славу, и она сделала новую попытку. Результат был тем же, разве что крику чуть меньше, зато ссылок на Алину – больше. Ирочка опять разозлилась, правда, способности соображать при этом не потеряла.
Она стала думать, уже невзирая ни на свое отношение к Славе, ни на остатки сентиментальности. Не до того. Раз война, то как на войне. Почему, собственно, невинная просьба вызывает у него столько воплей? Ну не хочешь, так и скажи, чего орать? А не потому ли он орет, что сам не уверен в своей состоятельности? Для мужиков-то это нож острый. Да, но Алина… Ведь там действительно было, медицинский факт, она сама почти видела. Стоп-стоп-стоп, а что было-то? Алина делала аборт. Слава был в то время с нею, но кто сказал, что он был один? У них там, помнится, были сложности в отношениях, и замуж она за него отказалась, а Алина никогда не жаловалась на недостаток поклонников.
Интересно получается. Ведь, если аборт был не от Славы, значит, козырей у него больше нет, и, значит, можно будет триумфально загнать его на анализ. Да, но если результат и впрямь будет отрицательный, то что тогда толку? А очень даже, для таких случаев существуют донорские банки спермы, так что не страшно. И возразить ничего не сможет, никуда не денется.
Итак, дело за малым. Надо выяснить все до конца. Вот когда Ирочка пожалела, что Алина живет теперь в другом полушарии, ведь не будешь же писать все это в письме. Или по телефону. Да такое и в глаза-то спросить трудно, а уж так… Ирочка решила взяться пока за Соню с Мариной, дружили все близко, может, что и мелькнет.
Но не зря говорят, Бог помогает плачущим. Ирочка позвонила Соне, то-се, разговор ни о чем, как только женщины умеют, и вдруг:
– Слушай, ты знаешь, тут ведь Алька скоро приезжает, месяца на два, где-то к Новому году должна.
Ирочка настолько искренне обрадовалась, что Соня даже слегка удивилась, но, тем не менее, было решено и подписано встретиться всем вместе, семьями, вот как только, так сразу.
И ведь действительно встретились. Дело было у Сони, в ее большой, по такому случаю тщательно убранной квартире. Ирочка со Славой немного опоздали, и к их приходу от уборки остались только легкие следы, ее вообще хватило ненадолго, ни одна уборка не вынесет пятерых детей разных возрастов, да еще возбужденных встречей. Но в целом обстановка была мирной. Мужья, не будучи раньше знакомыми, вели разговоры на общие автомобильно-компьютерные темы, Соня с Мариной суетились вокруг стола, Алина…
Все же Ирочка ждала встречи с Алиной не без душевного трепета. Тут и теперешнее играло роль, и былое. Ирочка еще опасалась, как поведет себя Слава при этой встрече, колебалась даже, брать ли его вообще, но решила, что пусть, даже если его это выведет из равновесия, тем легче будет его потом обработать. Но Слава вел себя просто никак, поздоровался с Алиной, как с незнакомой, и примкнул к мужской части общества.
Алина не сильно изменилась за прошедшие годы, слегка поправилась, рассталась с копной кудрей, сменив их на безупречную короткую стрижку, да, пожалуй, стала потише, поспокойнее, воздух вокруг нее уже не начинал гудеть и вибрировать. На первый взгляд, таким образом, страшной не казалась, можно было бы и поговорить, но всему свое время.
Ближе к концу вечера, захватив бутылку вишневого ликера и блюдо с пирожными, дамы сбежали от мужей и детей на кухню, где завязалась и потекла чудесная ненавязчивая беседа. Кто не знает эти женские беседы, разговоры обо всем и ни о чем, которые постороннему мужскому уху всегда покажутся невыносимой пустой болтовней, и из которых любая женщина почерпнет больше полезной информации, чем из Британской энциклопедии. Улучив минутку, Ирочка негромко предложила Алине встретиться на днях, поболтать еще.
– Да с удовольствием, – ответила та. – Я тебе дам телефон. Давай хоть завтра, я как раз парней к маме отвезу. Где-то после обеда, только не поздно.
Они назначили встречу в центре, на Пушкинской площади, в скверике напротив памятника, через Тверскую. Летом там работает фонтан и полно народу, а сейчас, по Ирочкиным прикидкам, не должно быть толпы, и разминуться будет трудно.
Ирочка пришла чуть раньше, присела на скамью, еще раз репетируя про себя нужные фразы, и почти тут же издали увидела приближающуюся Алину. Волнения насчет выбора места были напрасны, Алина в любой толпе не осталась бы незамеченной. Белый пушистый полушубок, ярко-алый шарф вокруг головы, и, главное, стремительный летящий шаг выделял ее однозначно. Почему-то она была в темных очках на пол-лица. Когда Ирочка спросила ее об этом, та рассмеялась:
– Представляешь, такое идиотство, воздух родины разъедает мне глаза. Слезятся, ничего не могу поделать. Столько чаду в воздухе… Но вообще все очень здорово, так все изменилось, прямо Европа.
Так, болтая, в медленно опускающихся синевато-серых зимних сумерках они шли не спеша по Тверской к центру. Болтала в основном Алина, рассказывала о своей тамошней жизни, сетовала на проблемы детского образования, обсуждала одежду встречных дам. Ирочка отвечала в основном междометиями, судорожно стараясь поймать благоприятный момент для того, главного, вопроса, ради которого все и было затеяно.
Наконец, зашли в небольшое кафе, сняли шубы, сели. Мгновенно возникший официант был отправлен Алиною за кофе с яблочным пирогом, а сама она тут же стала ностальгически вспоминать, как пекла, бывало, этот яблочный пирог своими руками по студенческим временам чуть ли не из гнилой картошки, и как Слава его (пирог) любил.
– Кстати, слушай, я все хочу спросить, чего ты детей-то не заводишь? Славка был бы счастлив, он чудный мужик, и отец замечательный. Ты не обижайся на меня, я совершенно ничего такого в виду не имею, но просто как-то странно.
Тут Ирочка, решив про себя, что лучше момента все равно не будет, зажмурилась на секунду и бухнула:
– Скажи мне пожалуйста, вот ты тогда еще аборт делала, это было от Славы или нет? Мне нужно знать.
Алина слегка отпрянула. Медленно подняла руку, сняла темные очки. В ее светло-серых глазах Ирочка увидела яростный, обжигающий холод, содрогнулась внутренне, но взгляда не отвела. Она, не раскрывая рта, пыталась объяснить Алине, что не хочет ее обидеть, что ей действительно это важно, что это не касается ни Алининой жизни, ни ее давних отношений со Славой, что это нужно только ей, Ире, ради ее несуществующего ребенка, ради…
Никто не знал, сколько длилась эта пауза, пока они сверлили друг друга взглядом, во всяком случае официант успел подать злосчастный пирог и исчезнуть, но вот ярость в Алининых глазах стала постепенно исчезать, давая место пониманию, лицо смягчалось, теплело, наконец, Алина прикрыла глаза, кивнула и тихо сказала:
– Я поняла. Хорошо. Я тебе скажу. Но ты уверена, что хочешь услышать ответ?
Ирочка молча наклонила голову.
– А ты точно знаешь, какой ответ ты хочешь услышать?
– Да. То, что есть. Что было. Аль, мне правда очень важно это знать.
– Это был его ребенок.
– Ты уверена? Ошибки не может быть?
– Абсолютно. Ты можешь думать что хочешь, но у меня никогда не бывало двоих одновременно, так что и вариантов нет. Это то, что ты хотела знать? Я тебя успокоила?
Тут что-то щелкнуло у Ирочки внутри, лопнул многолетний нарыв страха, тяжелым комом сидящий в душе и мешающий жить. Господи, чего она боялась все эти годы? Алины? При чем тут Алина? Ну, бывшая Славкина баба, ну, красивая, но совершенно посторонняя и ни капли не демоническая. Сидит напротив, пирог вон ест, крошки на свитере. Ведь не она же мешала мне жить все эти годы, ведь это я сама, со своими дурацкими страхами, этого не надо, того боюсь, насочиняла себе пугал, распихала по всем углам и дрожала всю жизнь, глаза боялась поднять, подумать как следует… Алина… Никто не делает жизнь за нас, только мы сами, мы сами… Себя не надо бояться, собственных страхов, собственных мыслей… Ведь так все просто – спросила, получила ответ, можно жить дальше, только подумать, подумать…
Новые, легкие мысли рванулись потоком. Ирочка сбивчиво, не следя за плавностью текста, а только стараясь не разреветься, поведала Алине о том, зачем она ее расспрашивала, и о предложении врача, и о Славином отказе делать анализы, и как она устала от всего этого, о своей дурацкой ревности и о многом другом, о том, о чем и задуматься-то толком все эти годы боялась…
– Надо же, Господи, глупость какая! Да даже если у него был десяток детей, что это дает? Он все лазает? Чего ж ты хочешь? Там может быть все, что угодно, и обморожения, и излучения, да просто стрессы какие. Ой, мужики! Слов нет. А еще ведь, небось, сутки просиживает за компьютером… Слушай, мне кажется, надо, чтобы с ним поговорил об этом мужик, понимаешь? Не ты, а именно мужик, так, как бы между прочим, невзначай. Есть у него какой-нибудь друг, или кто-то, кому бы он верил? Ну и попроси его тихонько, ведь это святое дело. А там, глядишь, все и наладится, ведь их тоже лечат. Как мне тебя жалко, Господи, я представляю, что ты вынесла, мне это не вчуже знакомо, у меня ведь тоже было… – горячо вторила ей совсем не страшная, не чужая, а близкая и все-все понимающая Алина.
И так они долго сидели, непрерывно что-то говоря и постоянно перебивая друг дружку, внезапно сроднившись душами, и делились, делились, делились знаниями и судьбами, сливаясь в потоке сознания, бескорыстно обмениваясь тем лучшим, что составляет женскую суть каждой из нас.
Когда они наконец распрощались, на улице было совсем темно и морозно. Ирочка спустилась в метро, доехала, вышла опять на поверхность. В бархатном небе прямо над головой блестела одинокая звезда. Ирочка привычно повернула к собору, зашла внутрь. По краешку, вдоль стены, подошла к образу Богородицы, постояла, склонив голову, затем подняла глаза к лику. В полумраке, перебиваемом золотистыми бликами свечей, Богородица смотрела так же строго и прямо, но в ее печальных очах теплился, теплился легкий отблеск неизбывной женской надежды.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.