Текст книги "Древние цивилизации"

Ливий описывает церемонии, которые устраивали римляне, когда происходило нечто подобное:

«Молния ударила в храм царицы Юноны на Авентине. Так как предсказатели объяснили, что это знамение имеет отношение к матронам и что богиню следует умилостивить дарами, то, согласно эдикту курульных эдилов, были созваны на Капитолий женщины, живущие в самом городе и не далее (расстояния) 10 камней от города; здесь они сами из своей среды выбрали 25, к которым остальные должны были доставлять пожертвования из своего приданого. На эти деньги был сделан дар – золотая чаша – и отнесен на Авентин; матроны чисто и непорочно принесли жертву. Тотчас был назначен децемвирами день для другого жертвоприношения той же богине; порядок его был таков: от храма Аполлона повели через Карментальские ворота двух белых коров; за ними несли две кипарисных статуи богини Юноны; затем шли 27 девиц в длинных одеждах и пели в честь царицы Юноны гимн, который в то время для людей, стоявших на довольно низкой ступени развития, казался, может быть, достойным похвалы, а теперь, если передать его, негармоничным и нескладным; за рядом девиц шли децемвиры, увенчанные лавровыми венками и в обшитых пурпуром тогах; от ворот они пришли по Югарской улице на форум; здесь процессия остановилась, и, взявшись руками за веревку, девицы шли мерным шагом в такт гимна. Затем они двинулись далее по Этрусской и Велабрской улицам через Бычью площадь на Публициев холм и к храму царицы Юноны. Здесь децемвиры заклали двух жертвенных животных, а кипарисные изображения были внесены в храм».

По убеждению этрусков и римлян, во власти гаруспиков было отвести угрозу бога или, по крайней мере, смягчить ее. С этой целью жрецы совершали магические ритуалы и обряды, призванные умилостивить божество. Место, куда попадала молния, гаруспики тщательно очищали, устраняли следы удара молнии и закапывали все, что было при этом повреждено. Затем они окружали пострадавший участок оградой и посвящали его божеству, а для смягчения его гнева приносили жертву. На месте «погребения» молнии делали соответствующую надпись. В Риме очистительными жертвоприношениями, как правило, занимались гаруспики, получавшие свои полномочия от сената. Иногда сенат поручал выполнение подобных обрядов римским жрецам. Их ритуальные действия несколько отличались от ритуала этрусков.

Этруски и римляне верили, что гаруспики способны молитвами и жертвоприношениями добиться того, чтобы боги посылали или, наоборот, не посылали молнии. Сначала римляне обращались к этрусским гаруспикам лишь в случае крайней необходимости, так как считали их учение чуждым своим верованиям. Лишь позже, когда римляне подчинили себе этрусков, гаруспиция постепенно стала частью официальной римской религии.

Один из первых случаев, в связи с которым гаруспики были приглашены из Этрурии в Рим, описан Титом Ливием: «Мысли людей ужаснуло сообщение, что во Фрусине (город в Лации) родился ребенок, выглядевший как четырехлетний. Немалое удивление возбудил его рост, но намного большее волнение вызвало то, что невозможно было определить, мальчик это или девочка. Гаруспики, вызванные из Этрурии, провозгласили, что это неблагоприятное знамение, и распорядились вывезти дитя за территорию Рима, удалиться с ним от суши и утопить его посреди моря. И положили дитя в ящик и заживо бросили его в море».

Во времена Республики и в начале Империи (примерно до середины I в. н. э.) гаруспицией занимались жрецы этрусского происхождения. Впрочем, и позже римляне принуждали юношей из привилегированных этрусских семей давать пророчества. Римская знать стремилась к тому, чтобы учение гаруспиков сохраняло свои аристократические черты. И действительно, пророчества гаруспиков в период Республики играли на руку аристократии Рима. Они были направлены против демократических движений, с одной стороны, и против попыток отдельных влиятельных лиц захватить в свои руки власть – с другой. Этрусские гаруспики, например, приложили усилия, чтобы воспрепятствовать народному трибуну 123–121 гг. до н. э. Гаю Гракху, предложившему расселить безземельных римлян в Африке, там, где раньше стоял Карфаген. Они заявили, что при основании колонии волки якобы подрыли межевые столбы, отмечавшие ее границы, и что это неблагоприятное знамение, знак несогласия богов с предложением Гракха. Гаруспики ссылались главным образом на то, что после победы над Карфагеном в 146 г. до н. э. римляне прокляли его территорию и запретили строить на ней поселения. Позже жрецы старались воспрепятствовать установлению диктатуры Суллы и Цезаря, опиравшихся на низшие слои населения.

Со временем гаруспики стали неотъемлемой частью жизни Рима. В период Империи они объединились в коллегию, или корпус, центром которого были Тарквинии. Римляне обращались к гаруспикам и по личным вопросам, и по делам, имевшим важное государственное значение. Когда в 70 г. н. э. обновлялся Капитолийский храм, гаруспики имели решающий голос при обсуждении вопросов, связанных с выбором строительных материалов и способа строительства. Кстати, в I в. н. э. спекуляции на тему предсказаний гаруспиков стали так популярны, что император Тиберий распорядился, чтобы жрецы гадали для частных лиц лишь в присутствии свидетелей. Император же Клавдий, идеализировавший историческое прошлое этрусков, естественно, благоволил и к их религии.

Доверчивостью людей начали злоупотреблять предприимчивые дельцы, для которых гаруспиция стала золотым дном. Они предлагали свои услуги, разумеется, не бескорыстно, в основном солдатам и крестьянам. «…Гаруспики, весталки – все они заставляют простых, необразованных людей тратить деньги ради лживых суеверий», – пишет Колумелла. О мнимых гаруспиках говорит и Катон: «Пусть не спрашивает совета у гаруспиков, авгуров, весталок и звездочетов». Интересна точка зрения на гаруспицию Цицерона. В своей книге о предсказаниях он в дискуссии с братом говорит:

«Принимая во внимание государство и общественную значимость религии, я думаю, мы должны ее уважать. Но здесь мы одни и, следовательно, можем, ничем не рискуя, оценивать вещи, особенно я, который в большинстве вещей сомневается. Рассмотрим, если хочешь, сначала внутренности. Может ли кто-либо кого-либо убедить, что гаруспики вследствие длительного опыта знают, что якобы предсказано во внутренностях? Но как долго этот опыт мог накапливаться и как давно его стали использовать? Или каким образом они сообща договорились о том, какая сторона неблагоприятна и какая благоприятна, какая извилина предвещает несчастье, а какая успех и благополучие? Чтобы обо всех этих вещах могли договориться гаруспики этрусские, элидские, египетские и пунические? Но они не могли этого сделать, да и вряд ли это сделать мыслимо.

Ведь каждый, как известно, предсказывает по внутренностям по-разному, и у них нет единой общей науки. Кроме того, если внутренности обладают свойством предсказывать будущее, они должны быть связаны с естественной сущностью вещей или должны быть подвержены воздействию и воле богов. Но что может иметь общего с сущностью вещей, могущественной и прославленной, определяющей все частности и все движение, – я даже не беру желчь, хотя некоторые считают эту часть внутренностей, видимо, важнейшей, – но печень могучего быка, или его сердце, или легкие? Что имеют в себе эти внутренности столь значительного, чтобы по ним можно было бы предсказывать будущее?»

Легенду о Тагесе, которого нашел в борозде некий тарквинийский пахарь, Цицерон сопровождает полным иронии комментарием: «Будет ли кто-нибудь так глуп, чтобы поверить, что был вырыт – бог ли, человек? Если бог, почему он вопреки своему естеству скрывался в земле, чтобы появиться на свет выкопанным? Как же так, разве не мог этот бог познакомить людей со своим учением с места более возвышенного? Если же был этот Тагес человеком, то как он мог жить под землей? И далее, где он мог научиться тому, чему учил других? Право же, сам я глупей тех, кто такому болтуну верит, если против них так долго говорю».

Нет, Цицерон не верил гаруспикам: «Хорошо известно высказывание Катона, который удивляется, почему гаруспик не смеется каждый раз, когда увидит гаруспика. Сколько их предсказаний исполнилось? Или, если исполнилось какое-нибудь их предсказание, где доказательство, что это не произошло случайно? Когда Ганнибал, живший в изгнании у царя Прусия, предлагал ему сражаться до конца, царь ответил, что он не осмеливается, ибо якобы этого не позволяют сделать предзнаменования внутренностей. В ответ Ганнибал воскликнул: "Смотрите-ка! Неужели ты поверишь скорее куску телятины, чем опытному полководцу?"»

Но, несмотря на то что Цицерон и многие другие выдающиеся люди относились к искусству гаруспиков скептически, тем не менее, вера в их предсказания жила еще долго. Даже в IV в. н. э. император Константин, в правление которого были прекращены гонения на христиан, вынужден был издать строжайшее распоряжение, запрещавшее гаруспикам приносить жертвы у общественных алтарей и в храмах, и, в конце концов, приказал им прекратить под страхом смерти свою деятельность. Однако попытка императора уничтожить гаруспицию не увенчалась успехом. При его наследниках, в период заката римского могущества, гаруспики продолжали заниматься предсказаниями. Правда, фортуна не всегда поворачивалась к ним лицом: порой власти смотрели на их действия сквозь пальцы, а порой сжигали их книги. Но вырвать корни этого учения было почти невозможно, и христианским священникам и государям приходилось вести с наследниками этрусских мудрецов постоянную борьбу. Еще в VII в. н. э. издавались указы о том, чтобы гаруспики не занимались пророчеством.

Этруски, как и другие древние народы Средиземноморья, верили в загробную жизнь. Этим можно объяснить обычай этрусков строить склепы наподобие домов, снабжать их предметами первой необходимости, украшать стены фресками и хоронить мертвых в одежде и с драгоценностями. Это был даже не акт уважения, но прямая обязанность живых по отношению к мертвому. С давних пор в Этрурии была известна и кремация тел. Можно предположить, что, по представлениям этрусков, душа и тело не связаны тесными узами, и сожжение тела освобождает душу. Примечательно, что пепел сожженных ссыпали в урны, напоминавшие формой дом или тело человека.

Но в общем у этрусков были настолько сложные представления о загробной жизни, что пройдет еще, вероятно, немало времени, прежде чем ученые смогут внести ясность в этот вопрос. На основании сохранившихся могильных фресок и сопоставления греческих и этрусских религиозных культов можно сделать вывод, что у этрусков, вероятно, существовало несколько совершенно отличных друг от друга представлений о загробной жизни. Так, например, этрускам было не совсем ясно, живут ли умершие в самой могиле или переселяются в подземное царство. Обе эти точки зрения мирно уживались в этрусском обществе.

Сведения о том, как представляли себе этруски загробную жизнь, мы черпаем в основном из фресок богатых склепов. На них часто изображалось путешествие в подземное царство. Усопший отправляется туда пешком, верхом или на колеснице, иногда на руках крылатого гения. А какова сама загробная жизнь? На некоторых картинах она изображена полной радости, веселья и гармонии; умершие участвуют в богатых пирах, устроенных в их честь, во время которых все присутствующие наслаждаются музыкой и танцами. На других фресках мы видим богов подземного царства из греческой мифологии – Аида, которого этруски называли Аита или Эита, с волчьей шкурой на голове, и Персефону, по-этрусски – Персипуай. Популярным сюжетом в этих фресках является также трапеза, но проходит она в совсем другой обстановке. Лица демонов, прислужников бога мрачного подземного царства, не выражают умиротворения, характерного для персонажей предыдущих картин. Эти демонические существа, порожденные представлениями самих этрусков, внушают страх. Таков, например, Харун, хотя и названный как Харон – у греков мифический перевозчик через реку Стикс, – но не имеющий со своим греческим прототипом ничего общего, кроме имени. Крючковатый нос, оскаленный рот и синее, словно гниющее, тело производят отталкивающее впечатление получеловека, полузверя. Другой, уже чисто этрусский, демон – Тухулха в своем безобразии не уступает Харуну. Лошадиные уши и нос, напоминающий клюв грифа, обезображивают лицо, крылья нетопыря, поднимающиеся над его головой и обвивающие талию и ноги, дополняют образ.

Немаловажен тот факт, что фрески, на которых изображены радостные пиры и празднества, относятся к более раннему периоду – к VI и V вв. до н. э., тогда как тревожные, зловещие изображения стали появляться в IV в. до н. э. Большинство исследователей полагает, что это изменение было вызвано начинавшимся закатом этрусского могущества.

Считается, что религия этрусков изучена лучше других областей этрускологии. Тем не менее, как мы видим, ученые и здесь часто разводят руками. Хотя источников, пополняющих наши сведения об этрусской религии, немало, все же дает о себе знать то обстоятельство, что священные этрусские тексты и надписи пока молчат. Возможно, однако, что, даже если они заговорят, мы и тогда не узнаем многого, так как подавляющая часть этрусской религиозной литературы до нас не дошла.

Одной из загадок этрусской истории являются некие «лукумоны». Ученые до сих пор не знают, за что именно тот или иной человек мог быть назван этим титулом. Римский грамматик IV–V вв. н. э. Сервий в комментариях к Вергилию писал: «Лукумоны на языке этрусков это цари». На этом суждении исследователи построили массу гипотез о значении термина. Одни считали лукумонов просто царями, другие уточняли – «цари, наделенные сакральной властью». Третьи полагали лукумонов родовыми старейшинами, четвертые – выборными царями, пятые – сословием аристократов, а шестые – особой должностью.

Источники о лукумонах можно распределить по группам данных. Во-первых, это информация из первых рук: этрусские памятники. Во-вторых, разнообразные предания о лукумонах, дошедшие до нас с помощью греческих и римских авторов. Из таких свидетельств выстраивается довольно длинная цепочка фактов, последнее звено которой относится к IV в. до н. э., а первое теряется в туманной древности.

Этрусские памятники дают возможность познакомиться с одним из лукумонов. Каменный саркофаг, крышка которого сделана в виде фигуры грузного пожилого мужчины: он возлежит на мягком ложе, опираясь левой согнутой в локте рукой на две подушки. Этот мужчина, имя которого Ларс Пулена, разворачивает свиток. В довольно пространной надписи сообщается, какие Ларс Пулена занимал должности, а также перечисляются линии родства. Ларс Пулена был лукумоном. И еще – жрецом этрусского аналога бога Диониса. Прадед Ларса Пулены, судя по прозвищу «greice», был греком.

Саркофаг относится к первой половине III в. до н. э. и происходит из Тарквинийского государства. Второй источник более поздний (в пределах 150—30 гг. до н. э.). Это самый длинный из известных на сегодняшний день этрусских текстов. Запись сделана на пеленах для бинтования мумии. Мумия молодой женщины – творение египетских специалистов и обработана в полном соответствии с законами этой страны. Но на пеленах записан этрусский текст, нечто вроде религиозного календаря с указанием необходимых ритуалов в честь того или иного божества в течение года. И вот среди специальных религиозно-культовых терминов возникает этрусская форма «Lauxumneti». Учитывая грамматическую форму, возможно, речь идет о некоем месте, связанном с лукумонами.

Одно и то же предание о лукумонах пересказывают античные историки – Полибий, Тит Ливий, Плутарх. Все они излагают важный, с точки зрения римлян, эпизод: осада галлами сначала этрусского города Клузия, а затем уничтожение ими самого Рима в 390 г. до н. э. Оказывается, галлы под стенами Клузия появились благодаря именно лукумону. Он был сыном очень знатного и богатого этруска, который, умирая, поручил Аррунту, жителю Клузия (по-видимому, торговцу – он возил в Галлию вино), воспитание своего ребенка. Однако воспитанник отплатил Аррунту черной неблагодарностью. Чтобы наказать лукумона, Аррунт обратился за помощью к галлам. Как пишет Ливий, «за то, что тот соблазнил его жену, а поскольку сей юноша обладал большой властью, то невозможно было наказать его иначе, как прибегнув к чужеземной силе».

Судя по этому эпизоду, лукумон находился над всеми структурами управления, хотя и не был наделен какой-либо должностью, просто сказано, что «обладал большой властью». Правда, античные авторы не знают точно – лукумон в этой истории – это звание или имя. В одних источниках лукумоном назван умирающий отец, в других – его сын. Может, «титул» передавался по наследству?

История лукумонов в Риме, согласно античной традиции, начинается с Ромула, то есть с середины VIII в. до н. э. Лукумоны из Этрурии направляются на помощь первому римскому царю, но, оказавшись на новом месте, они перестают быть тем, кем являлись на родине. Об их деятельности ничего не известно. След лукумонов пытаются увидеть лишь в термине «луцеры». Появляется легенда о том, что некто Лукумон, или иначе Луцер, дал имя одной из триб Рима. Триба в городе – особое административно-социальное подразделение. Поскольку Рим был многонациональным поселением, здесь существовало три трибы: рамнов, титиев и луцеров. Рамны назывались так по имени Ромула, а титии – сабинского царя Тита Татия. Полагали, что в трибе рамнов преобладают коренные римляне, среди титиев – сабиняне и их потомки, среди луцеров – этруски.

Но это легенды. В более же или менее достоверной истории этрусков особого внимания заслуживает судьба Тарквиния Древнего. Он был родоначальником этрусской царской династии в Риме (616–510/509 гг. до н. э.). При этом Тарквиний сохранил за собой статус или титул лукумона, который получил еще в Этрурии. Относительно же его преемников – Сервия Туллия и Тарквиния Гордого – такой определенности нет. Надо сказать, что Тарквиний Древний по происхождению вовсе не этруск, а грек, сын коринфянина Демарата. Некоторые древнеримские авторы утверждают, что Этрурия с ее жесткими сословными барьерами не позволяла эмигранту сделать достойную карьеру. Но, читая Ливия, легко убедиться, что данное, в общем-то верно подмеченное, правило применительно к лукумону не имело силы. В самом деле, этот чужак находит себе удивительную жену – знаменитую прорицательницу Танаквиль, он баснословно богат. Он лукумон, и что бы это ни значило, для этрусков данного факта вполне достаточно, чтобы проявлять особое уважение даже к иноземцу.

Откуда у ученых возникло представление о лукумонах как о царях, наделенных сакральной властью, царях-шаманах? Дело в том, что почитание царя у этрусков тесно связано с культом подземных божеств. Царь-чародей воспринимается как средоточие связей с потусторонним миром, а его дворец, его столица – как своеобразный портал из мира мертвых в мир живых и наоборот. В царском дворце (Региуме) постоянно совершались чудеса, о которых рассказывали леденящие душу истории. Цари этрусков уже при жизни строили себе усыпальницы, учредили чудовищный праздник, в ходе которого следовало умертвить младенца. В римском пересказе порядки, заведенные этрусскими царями (в том числе представителями соответствующей династии в самом Риме), неизменно представали в виде мерзких в религиозном и унизительных в социальном отношении. Принесение ребенка в жертву богам загробного мира для римлян было таким же несусветным и ужасным деянием, как и мобилизация всех жителей без различия сана и возраста для прокладки под землей дренажной системы. Собственно, эти рассказы увязывались в один цикл – отношения этрусских царей-деспотов с Подземельем. Мы же можем сделать вывод о явном сходстве древнеэтрусских обычаев с теми, что существовали, например, в Древнем Египте – как в отношении представлений о жизни после смерти, так и в отношении полного подчинения населения правителю страны.

Одно из сказаний связано с освоением этрусками новых земель. Тархон – легендарный основатель города Тарквинии и многих других городов в Этрурии – с войском перешел Апеннины и «заложил в первую очередь город, который тогда назвал Мантуей, что по-этрусски означает имя отца Дита. Затем посвятил отцу Диту еще одиннадцать городов и праздник, а также освятил место, где постановил сходиться двенадцати городам на совещание». Дит – великий бог подземного мира. Таким образом, Тархон делает то же, что и Тарквиний Древний: переселяясь в чужие края, он как бы перевозит сюда и подземных богов из родных мест. Недаром ведь центральным пунктом в законе об основании городов «Этрусского учения», знаменитого свода этрусских религиозных книг, переведенных в I в. до н. э. на латинский язык (благодаря чему и известных нам), становится ограждение от внешнего мира городской чертой – бороздой в земле. Правильно устроенный город должен иметь в своих стенах особое углубление («мундус»), через которое наземный мир мог бы общаться с подземным.

Очередная легенда о лукумонах дошла до нас в большом числе вариантов начиная с I в. до н. э. и кончая VI в. н. э. Вспомним о Тагесе, младенце-старце. Очень интересна мотивация его появления из-под земли: пахарь провел борозду глубже обычного, поэтому и появляется демон, показывая, что живущие на поверхности не знают законов богов. Лукумоны оказываются в числе тех, кому Тагес передает свои знания. Послушать его собираются представители «двенадцати городов Этрурии». Правда, для поездки в Тарквинии лукумону, скажем, из североэтрусского города Волтерр потребовалось бы много времени, ведь надо было преодолеть 160 километров. А до Арреция (современный Ареццо) от Тарквинии – 140 км. Между тем, античная традиция говорит о быстротечности пребывания Тагеса на земле. Это выразительно звучит в «Метаморфозах» Овидия:

 
…некогда пахарь тирренский,
В поле увидевший вдруг ту глыбу земли, что внезапно,
Хоть не касался никто, шевельнулась сама для начала,
Вскоре же, сбросив свой вид земляной, приняла человечий,
После отверзла уста для вещания будущих судеб.
 

Лукумоны, по определению, сохранившемся в словаре Феста, – «некие люди, называвшиеся так за их безумие, потому что места, к которым они подходили, становились опасны». Такое определение не исключает, однако, что лукумон только на определенное время мог впадать в экстаз, а обычно был вполне нормален. Итак, судя по вышеприведенной цитате, лукумон обладает особенной (магической) силой, которая распространяется на окружающее пространство и смертельна для обывателей. Лукумоны же, перебиравшиеся в земли далеко от родных мест (где они черпали свою сверхъестественную энергию), утрачивали свои способности. Сказание о Тагесе отнесено этрусской легендарной историей к глубокой древности. «Этрусское учение», провозвестником которого якобы был Тагес, было популярно в эпоху уже достаточно развитой цивилизации, которая создала города, открыла плужное земледелие, пользовалась письменностью. Значит, время появления на земле Тагеса следует отнести к более раннему времени, к бронзовому веку. Именно в том времени, вероятно, следует искать корни особого отношения к лукумонам.

Возможно, сама природа Этрурии заставляла местных жителей выделить из своей среды кого-то вроде посредников между миром богов и миром людей – лукумонов. Недра таили в себе множество разнообразных полезных ископаемых. Это способствовало развитию в этих краях всевозможных ремесел, торгового обмена с весьма отдаленными народами, которые нуждались в железной и медной руде, цинке, квасцах и многом другом, чем оказалась богата земля Этрурии. Подземные богатства притягивали сюда людей. Значительная часть этрусской территории оказалась покрыта вулканическими выбросами, поверх которых постепенно образовывался плодородный слой земли. В районе Этрурии Апеннины образуют дугу, как бы прогибаясь под натиском влажных ветров Атлантического океана. Высота гор здесь весьма солидная, и они задерживали влагу. Вода стремилась обратно – к морю – и становилась одним из главных факторов, влияющих на историю Этрурии. Потоки буквально пропиливали вулканическую основу почвы. И если взглянуть на область сверху, можно увидеть, что вся она прорезана глубокими каньонами. Часто вода пряталась в толще земли, просверливая каналы, создавая озера. Вода и солнце сделали «этрусский амфитеатр» настоящим раем для растительного и животного мира, но не для человека, во всяком случае до тех пор, пока он не понял и не поставил себе на службу особенности природы этой области.

Для тех же, кто бездумно пытался изменить окружающую среду, этрусская природа приготовила немало сюрпризов. Попытки человека наладить регулярное земледелие – например, вскапывать землю или выкорчевывать лес, вызывали негативные последствия. Нарушался водный баланс, а это означало: засоление земель – они делались непригодными для земледелия; образование новых болот – распространялась малярия; мелели реки, прибрежные лагуны затягивались илом, судоходству и торговле наносился страшный удар…

История проникновения человека в этрусский амфитеатр и его приспособления к местной природе – это история борьбы с водной стихией. Вот из этого напряженного противостояния и мог родиться феномен лукумонства.

Следует отметить, что человек не спешил забираться в этрусский амфитеатр. Уже к IV–III тыс. до н. э. Апеннинский полуостров мог похвастать рядом весьма продвинутых в культурном отношении регионов. На севере, в Паданской равнине, развивалась так называемая культура террамар – земледельцев, скотоводов, металлургов. И весь юг полуострова был охвачен очагами подобных культурных образований. Явное проникновение человека в этрусский амфитеатр прослеживается археологами только с первой половины II тыс. до н. э. Тогда вся территория Этрурии оказалась во власти скотоводов. Показательно, что именно пастухи с относительно небольшими стадами благополучно интегрируются в местное природное окружение, вероятно, нанося ему минимальный вред. Представители других культур появлялись тогда время от времени, чтобы извлечь из этрусских недр спрятанные там природой минеральные богатства. То были «охотники за металлом», которых посылали в Этрурию народы Апеннинского полуострова, развивавшие свои культуры к северу, югу, западу и востоку от нее. Они добывали руду, переплавляли ее в слитки и уносили домой. Наверное, не всякий раз такие экспедиции кончались благополучно, они пресекались воинственными пастухами. Приходилось оставлять тяжелый груз, пряча его в надежные места, и не всегда удавалось за ним вернуться. До сих пор в земле Этрурии находят довольно много таких слитков.

Так продолжалось, вероятно, много веков, однако в XVII–XVI вв. до н. э. в этрусском амфитеатре появляются оседлые поселения. Жители занимаются здесь переработкой полезных ископаемых, производством из них нужных в хозяйстве предметов. И не то удивительно, что такие поселки появляются, что они прячутся в глухих местах, опасаясь своих могучих соседей… Удивительно то, что люди сумели понять местную природу, приспособиться к ее капризам. Работать на местной земле было возможно только с помощью дренажных систем. Наверное, на первых порах они были предельно примитивными. Но со временем накапливался опыт, и в эпоху развитой этрусской цивилизации местные ирригаторы умели уже практически все: строили подземные водоотводные каналы, пробивали скалы, сооружая наземные рукотворные реки, делали и многое другое. С водой они были теперь на «ты». Не было в Италии других таких специалистов, которые могли бы поспорить с этрусскими знатоками в умении находить подземные воды по внешним признакам. Для этих и других практических целей в Этрурии существовали специальные травники. Но таким премудростям надо было еще очень долго учиться, поскольку они основывались на многолетнем наблюдении уникальных особенностей этрусской природы. Вероятно, носителями знаний об этрусских водах, травах и многих других природных явлениях и становятся лукумоны.

XII в. до н. э. стал для всего Средиземноморья эпохой катастроф. Огромные массы людей, населявших Центральную Европу, двинулись на юг, сокрушая на своем пути высокоразвитые цивилизации. Погибла Ахейская Греция, воспетая Гомером страна Агамемнона и Одиссея. И на Апеннинском полуострове все было разрушено и сожжено. Однако эти толпы переселенцев так и не решились вторгнуться в этрусский амфитеатр. Снова путь им, как и много веков назад их предшественникам, преградила здешняя коварная природа.

Этруски пребывали еще в бронзовом веке, а пришельцы принесли с собой умение обращаться с железом. Они уже были земледельцами. Еще, судя по археологическим данным, пришельцы были исключительно воинственны, но, несмотря на это, остановились у границ Этрурии и оставались там длительное время – с XII по IX в. до н. э. Да и потом, когда они, очевидно, сумели приспособиться к новым условиям и начали движение внутрь амфитеатра, это движение не привело к насилию. Напротив, возник союз культур. Обитатели оседлых поселений и воинственные жители пограничных районов Этрурии образуют тандем. Некогда бесстрашные свободные пастухи, очевидно, составили базу низших слоев населения, чье положение мало чем отличалось от рабского. В результате стремительных преобразований фигура древнего лукумона в новом обществе как бы скрывается в тени. Носителем высшей власти становится правитель. Особый статус лукумона теперь присваивается им. По характерным изменениям в погребальном обряде на протяжении VIII–VII вв. до н. э. видно, как новая власть постепенно находит свое лицо в системе не только общественных отношений, но и мифологической картине мира древних этрусков. На основании изучения похоронной практики этрусков специалисты делают выводы и о представлениях, которые царили в этом обществе, в отношении смерти и возможности жизни после нее. Здесь следует обратиться к истории соседей этрусков – древних италийцев и греков, которые разработали стройную систему взглядов на эту проблему. Оказывается, что между взглядами этрусков и, к примеру, италийских греков-колонизаторов существует множество параллелей.

Традиционно считается, что именно юг Италии, колонизованный греками, был зоной распространения орфико-пифагорейских представлений. Ключевым пунктом и орфического, и пифагорейского учений была вера в переселение душ и загробный суд, после которого душа либо возвышалась над своим прежним положением, либо низводилась ниже. Имея общий «фонд идей», орфики и пифагорейцы обращались с ним по-разному. Орфики, подобно многим другим представителям тайных, мистических учений, противопоставляли себя всем остальным людям, помышляя прежде всего о личном спасении. У пифагорейцев же пассивная вера в бессмертие, характерная для орфиков, преобразуется в уверенность в том, что на цепочки переселения души можно оказать воздействие еще в процессе преображения душ, влияя таким образом и на конечный итог функционирования Вселенной.