Текст книги "Разные люди"

Разные люди
Сборник рассказов
Анна Медалье

© Анна Медалье, 2015

© Анна Медалье, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

От автора

Ну, что ж, это моя первая книга, где собраны рассказы и повести. Здесь будут произведения разные. Но все это герои нашего времени. Среди них есть необычные персонажи и вполне реальные люди. У каждого из них своя история. Я постарадась создать вокруг своих героев атмосферу, чтобы читателю было интересно. Надеюсь Вас не разочаровать.

Пишу я с 12—13 лет. Мои первые рассказы мама носила на работу в свое НИИ и показывала коллегам. В пионерском лагере меня зауважали, когда я написала тексты для КВН и сделала капустник.

Мои пародийные песни, которые я записывала на магнитофон, один мамин сослуживец даже увез с собой заграницу.

Особенно плодотворным был период, когда я отдыхала в Переделкино и общалась с писателями. Там появились мои первые повести.

Публиковаться я начала с журнала «Золотое перо» Союза графоманов. Потом были публикации в журнале «Странник» и в разных газетах и журналах.

Теперь я учусь во ВГИКе на сценариста в мастерской у А. Я. Инина и Н. А. Павловской. Мне много чего появилось сказать и написать. Много еще не реализованных идей и сценариев. Я верю, что все это реализуется, что будет снято кино и хорошее по моим сценариям.

Я желаю всем воплотить свою мечту, как сделала это я. Всем удачи.

Анна Медалье

Д. Т. П.

Я увидел старушку, распластанную на асфальте. Она беспомощно раскинула свои тонкие, сморщенные, в венозных синих жилках руки. Одну ногу она подвернула под себя, когда падала. Вторую беспомощно проволокла за собой, когда ее зацепил и протащил за собой по дороге черный «мерс». Машина давно уже уехала. А она все лежала на дороге. Заметили старушку не сразу. В своем неброском наряде она как будто вжалась в дорогу. И только зоркая женщина с остановки троллейбуса крикнула:

– Бабулю-то сбила машина. Она недавно рядом со мной стояла.

Потом кто-то вызвал скорую, милицию. К телефону-автомату пришлось бежать до метро, потому что ближе ни один не работал. Какой-то мужчина, пощупав пульс, сказал, что бабуля уже «отходит». Суета еще продолжалась некоторое время, потом все потекло в обычном ритме и только на остановке гудели люди:

– Замучили на своих иномарках. Гоняют, ничего не видят – хозяева жизни, и до больницы некогда довезти.

А на небе бабулю ждали у входа ангелы и черти. Предстояло еще выяснить, куда ее душу поместить: в ад или в рай. На вид душа ее была вроде безобидной пенсионной, скромно живущей в маленькой квартирке, чистенькой и ухоженной. Пенсия не самая маленькая. Дети и внуки помнят, навещают. Но СТОП. А это что за темное прошлое.

Оказывается в молодости любила бабуля одного профсоюзного деятеля, и чтобы быть к нему поближе, пошла работать секретаршей в райком партии. Через нее шли тысячи судеб и судьбоносных решений. Деятеля этого она не покорила, а вышла замуж за скромного химика, изобретение которого засекретили, а она помогла внедрить его на каком-то «закрытом» заводе. В общем «производственная любовь». Была она тогда статная, светловолосая с крупными голубыми глазами дама. Носила светлые костюмы, сшитые в партийном ателье. Но босс, видно, не очень ее ценил, и через несколько лет перевел на тот самый завод в профком, где работал ее муж. Там она боролась за чистоту советской морали, профвзносы и лозунг «Даешь!». Ее побаивался даже директор завода. На партийных совещаниях выступать не любила и иногда позволяла себе даже не ходить на них, но ей все прощали, т. к. она делом подтверждала свою любовь к «линии партии».

Черти сказали:

– Отдайте ее нам.

– Хорошо, – безропотно согласились ангелы.

– Чтобы другим наука была, – закричали черти, унося ее в свои подземелья.

В газете появилось маленькое объявление:

«В N-ском часу, на N-ской улице машина марки „Мерседес“ сбила старушку. По дороге в больницу женщина от полученных травм скончалась. Очевидцев просим позвонить по N-ским телефонам».

Конец века, смута в умах, предчувствие свершений, чего-то необычного. Другие стали дети, но осталась та же мораль. Есть бог, идет дождь, и светит солнце, как много веков назад, люди радуются и грустят. Иконки на щитке в машинах, портреты «красных вождей» соседствуют рядом. В общем, все, как обычно, только тебя там нет.

Концептуальный рассказ

Моя нога, пупочная область живота – рентгеновский снимок души, прожилки синих вен и красноватых капиллярных ручейков. И это все видно через огромную и неуклюжую машину, напоминающую таинственный космолет.

Я стою совершенно один, голый как младенец. Нога мерзнет, по животу провожу рукой. Холодно. Как неуютно. Сколько еще ждать.

Голос: Вдохните. Не дышите.

Сознание начинает отключаться. Немеет и постепенно перестает чувствовать покалеченная нога. Живот не движется. Я действительно не дышу. В темноте этой тесной кабинки рентгеновского кабинета….. время замерло. Позвякивает работающий космолет.

Голос: – Дышите.

Свет. Яркий белый свет. Где я?

Кабинка открывается. Голос: – Вы свободны.

Я лечу. Я ударился. Как больно. Нога.

Голос: – Что с Вами? Вы не ушиблись?

Надо мной ангелы в белом. Ноет под пупком. Кажется, я больно ударился об пол. Пахнет старым линолеумом, нашатырем.

Голос: – Он пришел в себя.

Я свободен.

Крутая любовь

На писсуар смотреть не могу, потому что мочиться больно. Вот уже 5 лет, как я ничего не могу.

Когда-то все красивые девчонки в школе, в институте, на работе, жены начальников, которых я возил в магазин, – все были мои. И именно теперь, когда я по-настоящему, до помутнения головы влюбился, – я импотент. Зачем я унижался, прося у друзей ключи от квартиры, дачи, беря машины напрокат. Теперь у меня все есть, и денег мешок. А жизнь идет мимо меня. Только теперь я почувствовал, что такое завоевать женщину. Ходить с ней за руку в кино, целоваться вечером украдкой у дома. По старой памяти я затащил одну знакомую в постель, в надежде, что может что-нибудь получится, но ничего не вышло.

Я лечусь электродами, массажем, читаю иностранные журналы про здоровье в надежде найти новое лекарство, но пока все по-прежнему. Врач говорит, надо отдохнуть, дать восстановиться организму и тогда… Я поехал в лучший санаторий в Крыму. Гулял в белых штанах по кипарисовым аллеям и мечтал о ней, о девушке из хорошей семьи, порядочной, воспитанной, которая не тащит тебя сразу в постель. И о, чудо! Я что-то почувствовал. Под ширинкой толкнулся он. Впервые за много лет молчания. Я еле дождался конца этого «отдыха». Скорей в Москву, к доктору. Тот спокойно мне сказал: – «Ну что ж! Я ВАС поздравляю. Но только теперь никакого излишества».

Но как только я вышел из дверей поликлиники, чувства настолько переполняли меня, что я тут же обзвонил всех своих старых друзей и подруг, и закатил пир горой. Через неделю, когда я очнулся от угара веселья, я вспомнил о ней. Где она, что делает? Я позвонил. Трубку взяла ее мама:

– Вера уехала на гастроли с оркестром. Будет через три месяца.

Я выспросил, куда, в какую гостиницу звонить. Все узнал, взял билет, и первым же рейсом полетел в Париж.

Я нашел ее. Она была одна в номере гостиницы. На столе стоял букет белых роз. Грустно посмотрев на меня, спросила, что я тут делаю.

Я ответил, что приехал за ней, что нас ждет прекрасное будущее. И услышал в ответ, что она не может иметь детей, хочет делать карьеру скрипачки, а потому остаётся в Париже. У неё контракт.

Я закричал, что готов открыть здесь свою фирму, буду носить ее на руках. «Я подумаю», – тихо раздалось в ответ.

Прошло несколько дней мучительных ожиданий. Но Вера все не звонила. Когда я позвонил сам, мне ответил портье, что она выехала из гостиницы сегодня утром вместе с оркестром. Куда? Зачем?…. Помчался снова за ней, был на всех концертах. Дарил подарки.

А она? Она выбрала себе в мужья какого-то хлюпика из оркестра – кудрявого, носатого. Все рухнуло, мечты, надежды.

Купив дом в Испании, я пытался забыть Веру. Иногда звонил ее маме, спрашивал, как дела. И вот однажды она сама позвонила мне в слезах.

– Толя, у меня очень болен муж. У него гемофилия. А лечение дорогое, только за границей.

Я же говорил, хлюпик.

– Ты меня, Вера, извини, но я не знаю, чем тебе помочь.

– Как чем? Ты же… Ты…

Рыдания в трубку.

Я в сомнении. Зачем мне все сначала. В конце концов она отказалась быть моей женой. Но ведь я человек, не мумия, я все еще люблю ее. Опять я еду, кому-то звоню. Ох уж эти девушки из хорошей семьи. Мне так и хочется спросить: – «А ты меня хоть чуть-чуть любишь?»

Но я молчу. Она такая худая, бледная, но все равно красивая. Обнимаю ее за плечи, целую. Чувствую, как она дрожит. Ох, если бы лет 20 назад, я бы за нее не так взялся, и вообще, как я мог отпустить ее тогда!

Муж в больнице в небольшом немецком курортном городке. Она дежурит у его постели день и ночь, боится отойти. Нет солистки оркестра, нет цветов, оваций. Он медленно тает, лицо становится восковым, воспаленные глаза болезненно блестят.

Самолет с гробом садится в Шереметьево-2. Потом кладбище, поминки. А что же дальше, спрашиваю себя? Она грустно смотрит на меня, как и 20 лет назад, но вдруг прижимается ко мне. Шепчет возбужденно: «Ты такой славный, хороший. Почему я сразу не поверила тебе. Столько лет прошло зря, без тебя. Я тогда верила только слухам и сплетням наших общих друзей. Они хором меня отговаривали. Я понимаю, они просто завидовали. Теперь мы будем вместе, я знаю, хотя между нами уже нет той наивной чистоты первого свидания. Но, все же, мы соединились, может быть, навсегда».

Лекция

Было очень скучно. Воздух был наполнен мельчайшими корпускулами зевоты. То один, то другой ротик открывался, показывая свои белые острые зубки, и закрывался с величайшим отвращением к тому, что происходило. Читалась лекция о влиянии магнетизма на человеческое сознание. Иногда, ко всеобщему веселью, вытаскивали кого-нибудь из публики, проделывая с субъектом различные опыты, которые должны были подтверждать теоретические положения, высказываемые лектором. Но очень скоро и это утратило свой интерес. Зал вновь погрузился в дремоту.

Из глубины зала уже нёсся чей-то сладкий храп. Голос выступающего возвысился, пытаясь перекрыть естественные проявления истосковавшегося по беззаботности людского сознания. Какая-то старушка не выдержала и упала в обморок. Её тихо вынесли, скрипнула закрывающаяся за выходившими дверь.

Лектор уже начал выходить из себя, чувствуя, что народ скучает. Казалось, что его голос наполняет полумрак зала, его красные, как бы присыпанные табаком глаза, смотрят на тебя из каждого угла, из-под каждого кресла. Стойкий сивушный запах стоит в носу, в ушах звенит. На улице заливается гармонь, слышен раскатистый смех пьяного мужика, фырканье лошади.

Когда доклад кончился, публика шумно поднялась и повалила к выходу. Звуки улицы радостно ворвались в открытые кем-то окна. И эта скучающая толпа, будто очнувшись ото сна, ринулась на оплывающие в свете фонарей улицы вечернего города.

Новогоднее

Писать рассказы в наше время – занятие неблагодарное. Ничего себе рассказы, тут хотя бы один успеть написать. Некогда, некогда.… Так вот, о чем я … о чем я … А, рассказ…

Встала я как-то рано утром. За окном мрачно, неуютно, небо серое. Сплошная слякоть, ну что это за зима. С утра был крепкий морозец, по снежку проскрипеть до магазина и вразвалочку с полной сумкой обратно. А в такую погоду и выходить никуда не хочется. Но что делать, если в животе и в холодильнике пусто-УРР-урр-рр, ММмм.. Эх. Ближайший магазин закрыт – праздник. Выхожу – никого, только легкий снежок. Бреду до Смоленского, винца бы хорошего (Массандры), да осетринки… На счастье при нынешнем изобилии все есть.

Бреду обратно, заваливаюсь на диван и жую. Что-то никто в гости не зовет, совсем меня друзья забыли, теперь пусть только… Звонят! Нет, не туда попали. Соседи наверху уже празднуют. Топот, голоса, музыка…

Бум-бум-уп ца-ца-бум… Спать захоте… О, идея! Нагряну-ка я к Лапшиным, к ним всегда можно без приглашения…. «Следующая станция – «Беговая»…

Вот домик такой, девятиэтажка, в подъезде темно, в лифте накурено и кнопки прожженные… Осторожно, двери открываются. Мне повезло – за дверью шумно и пахнет вкусно, даже ноздри защекотало. Яркий свет бьет в глаза, большая пушистая елка посреди комнаты, народу тьма. Знакомое лицо – Петюня, родной.

– Привет, заспанная морда! Куда пропала? Я ведь твоего звонка год жду.

– А сам позвонить не мог?!

– Да ну тебя, кто старое помянет, Новый год на носу, веселись душа.

Потом мы долго, долго танцевали, шампанское, конечно, ударило мне в голову. Петя проводил меня утром до подъезда, дальше я не пустила, не хотелось так сразу после нескольких лет.

Он позвонил на следующий день, пригласил пойти в гости к приятелям по институту. Было приятно. Опять расстались у подъезда, дальше начались признания в любви, предложение начать вместе жить, много, много слов.

Как-то я неделю проболела, а в это время думала, что я к нему испытываю. Не просто ли это игра.

Начало нашей совместной жизни было радужное, все время к нам гости ходили, мы в гости. Потом – тишина. Неделю мы вдвоем. Месяц, год. И удивительно: совершенно не скучно. Петюня закончил институт и…

Не помню, как оказалась опять одна под Новый год в пустой квартире, которую надо освобождать, потому что мы ее снимали. Голые стены, обшарпанный, со следами окурков пол. Все. Никогда и ни за что. Только… А зачем?…

Грустное

Не хочется писать о грустном, не хочется. Поэтому о праздничном!? Новый год, мороз 20 градусов, а может и все 30. Воробьи на снегу – юрк-юрк. Я иду навстречу тебе, ты бежишь навстречу мне. Целуемся без слов. Тишина, во дворе никого, в подъезде натоплено и душно. Ты со мной, я с тобой. Домой возвращаться не хочется. Пошел крупный снег, на снегу твои и мои следы. До завтра, до послезавтра, до послепослезавтра.…

Прошел месяц, мы часто встречаемся, но ко мне домой ты не хочешь идти: неужели ты боишься моей мамы?! Мы по-прежнему расстаемся долго-долго на лестнице. Два месяца. Рано утром звонок: «Я уезжаю на практику на месяц…» Как? Зачем?

Через месяц мы снова вместе. На дворе март, под снегом видна черная мокрая земля. +5 градусов, в мае у нас свадьба. Все ХОРОШО! Я с тобой, ты со мной, Я… ТЫ… ОНА? Он исчезает по вечерам, он учит английский язык, он учит… Через полгода он живет у своей мамы, я – у своей. Осенью мы развелись. Зачем, почему?

Звонят в дверь: «Откройте, ОМОН!». Весь день, всю ночь я плакала. Как можно его спасти, я все нашла: и про здоровье, и про работу.

В тюрьме его, естественно, здорово обработали. Кома, два года борьбы за жизнь. Когда мы случайно встретились на улице через 10 лет, я его с трудом узнала, а он меня… не узнал. Шел, ничего не замечая, прихрамывая на левую ногу, один глаз чуть дергался. На дворе зима, воробьи на снегу юрк-юрк.

Пакет

В затхлом сумрачном подъезде с зелёной потрескавшейся штукатуркой, с разбитыми лампочками на этажах, где в лифте кнопки выжжены, а домофон сломан и вырван с потрохами, валялся полиэтиленовый пакет. На полусмытом изображении едва можно различить рекламу французского коньяка, где страстная блондинка в вечернем платье как бы нехотя двумя пальчиками держит пузатый бокал и завлекательно улыбается, приподняв краешек маленьких капризных губок. Её взгляд манит в страну вечного праздника и блаженства, в мир тугих кошельков и красивых женщин.

В пакете лежат несколько пустых бутылок из-под пива. Изнутри пакета тянет влажновато-терпким запахом старого тряпья, валерьяны пополам с уксусом и ещё чем-то, напоминающим скисший малосольный огурец.

Вначале этот пакет, ещё хрустящий новенький лежал в шикарном супермаркете, пропахшем дорогими сигаретами и терпко-ванильными духами. Когда хозяин выходил с ним из магазина, какой-то наглый уличный воришка разрезал пакет в надежде найти там что-то ценное, а уж взять кошелёк было бы самой большой удачей. Но ему не повезло, в пакете были только бутылки с минеральной водой «Перрье».

Пакет мужчина выбросил. Так для него началась новая жизнь – на улице.

В это время в мусорном бачке ковырялась 40-летняя бомжиха Варежка. Её так звали, потому что она ходила и летом, и зимой в драных серых пуховых варежках, найденных два года назад вместе со старыми зимними финскими сапогами с отвалившимся каблуком.

Ещё она носила волчью шапку без одного «уха», драные болотно-жёлтые колготки «Голден лэди», индийскую пёструю юбку с порванной на поясе резинкой. Её она подвязывала поясом от драпового осеннего коричневого пальто с проеденным молью когда-то шикарным норковым воротником. Один глаз у Варежки был подбит в неравной потасовке у метро за пустые бутылки с Бульдогом и Мурой – двумя другими бомжами, которые обитали на территории скверика недалеко от метро. В общем, этот пакетик очень приглянулся Варежке: она принесла его в своё жилище под лестницей.

Сначала она просто любовалась на него и мечтала о красивой жизни, которая могла бы у неё быть. Если бы её мама после очередной пьянки не прирезала своего дружка и не оставила Варежку в пустой загаженной квартире. Одни соседи посоветовали ей поступить продавщицей в коммерческий ларёк, другие – пожить у них. А квартиру – продать. Варежке было страшно одной, ночами ей мерещилось, как кто-то скребётся в дверь или ключ поворачивается в замке, тени метались по стенам, скрипели половицы.

Маму посадили. На суде ей дали 7 лет. Для Вари – так звали Варежку на самом деле – это казалось целой вечностью, и чтобы пережить это время, она переехала к сердобольным соседям. Они кормили её, жалели, но как-то ненавязчиво стали предлагать заняться продажей квартиры. Как потом выяснилось, деньги они взяли себе, а Варе сказали, что их «кинули» и не заплатили.

Она оказалась в 17 лет на улице, без прописки, без паспорта. На работу её брали за гроши, и то нелегально.

Наконец, нашёлся, как ей показалось, порядочный парень, который долго ухаживал за Варей, дарил ей шоколадки, водил в Макдональдс, признавался в любви и осыпал комплиментами и предложил пожениться. После ЗАГСа он повёз её знакомить со своими друзьями, и там бросил. Адрес его она не запомнила, телефон даже не спросила.

Надругались над ней страшно и выбросили опять на улицу.

И вот уже 20 лет бомжиха Варежка пьёт с такими же, как она, выкинутыми из жизни бедолагами, и ночует, где придётся. Этой весной ей повезло. Найдя как-то красное ватное одеяло, старую подушку и картонный ящик от холодильника, она поселилась в доме на окраине спального района. Жители там мало чем отличались от Варежки: так же пили, сдавали пустые бутылки, рылись в помойке в поисках старых вещей или чего-нибудь съестного. Они понимали, жалели её. Давали иногда поесть, опохмелиться и даже пускали помыться.

Так начинался и этот день её жизни. Варежка проснулась, зашевелилась на своём лежбище. Пора идти сдавать тару. Пакет с рекламой её к этому времени начал раздражать и она решила, что в нем-то и понесет пустые бутылки. Но по дороге пакет с заклеенной рекламной блондинкой от тяжести порвался, и «драгоценное имущество» вывалилось и разбилось вдребезги. От злости и отчаяния Варежка завыла, как раненый зверь, начала топтать пакет ногами, ругаясь на чем свет стоит. Выкинутый подальше пакет, как парашют, тихо спланировал на весеннюю, только пробивающуюся траву. А дворник Шалим подобрал его и отнес в мусорный контейнер. Вскоре пакет оказался на городской свалке вместе с другим мусором, где он благополучно затерялся среди других разбитых, разорванных, раздавленных, и уже никому не нужных вещей.

Поэтесса

Посвящается счастливым минутам,

проведённым в Доме творчества Переделкино

В то летнее утро солнце светило особенно ярко. Его лучи как золотистый дождь пробивались сквозь сочную листву, оставляя жёлтые пятна на зелёных газонах парка и отражаясь радужными бликами в капельках утренней росы. Отдыхающие еще спали. Стояла тишина, нарушаемая лишь звонкими голосами птиц и изредка проезжающими электричками. Наконец редкие фигуры отдыхающих, еще полусонных, и бодрого персонала дома отдыха начали появляться на дорожках парка.

Когда день был в самом разгаре, солнце и синева неба с редкими белыми облачками слепили глаза, к старому желтому зданию с колоннами в стиле а-ля ампир одного из корпусов подкатила белая «Волга». Из нее вышла маленькая хрупкая женщина. В одной руке она держала соломенную плетеную сумочку, в другой – небольшую спортивную сумку. Она медленно пошла по дорожке, ведущей к новому корпусу из красного кирпича с лоджиями. Лица её почти не было видно, его скрывала весьма изящная темная соломенная шляпка с вуалеткой. Молодая женщина была закутана в теплую плотную шерстяную накидку, скрывающую пол-лица, до самых глаз. Было только заметно, что она немного щурится от яркого солнца.

Дама в шляпке попыталась незаметно проскользнуть мимо дежурной, но та окликнула ее мягким меццо-сопрано: «Мадам Бугаева, вы забыли взять ключ от номера».

Из-под вуалетки раздалось чуть слышное шуршание ресниц. Дама обернулась к дежурной. Накидка зашевелилась и как будто очень издалека, из другого мира раздался полушепот, полулепет.

«Здравствуйте, Зиночка. Спасибо». И тенью скользнула неслышными шагами к лестнице.

Те, кто были в коридоре, зашептались ей вслед: «Это поэтесса Лидочка, дочка известного писателя Бугаева. Приехала поработать, наверное. У нее уже две книжки вышли в этом году».

Дежурная побежала в столовую предупредить, что приехала Лидочка. Главный повар тяжело вздохнула. Ей предстояло варить яйца всмятку, делать жидкие кашки на воде отдельной порцией, специально для Лидочки. Повар еще помнила Лидочкиного папеньку-красавца, в 35 лет уже седого, очень подтянутого с зелеными упрямыми глазами, всегда одетого в заграничное и по последней моде. Он приезжал один, потом к нему привозили на машине с личным шофером Лидочку. Такую хрупкую, тихую, как и сейчас. Он обожал дочь, баловал бесконечными сюрпризами и подарками. На ее детский день рождения в июле, приглашались все дети с соседних писательских дач, в столовой устраивался праздничный обед с огромным тортом, специально заказанным в ресторане «Прага» в Москве, а вечером были танцы и фейерверк. Лида обычно уходила раньше в свою комнату и читала. Жену Бугаева, как говорили моложе его намного, здесь никогда не видели. Она всегда жила рядом с домом отдыха на шикарной государственной даче, предоставленной писателю Бугаеву за заслуги перед Родиной. Писатель он был действительно талантливый. Его с удовольствием читали и издавали. Он был далек от писательских тусовок, не вмешивался в политику и жил вместе с героями книг в своем придуманном мире, где, конечно, можно было угадать приметы современности, но на них цензура и официальные власти не обращали внимания: «Сказки, фантастика….» – говорили они. Он приезжал поработать. Женщин к себе не водил. Иногда только к нему на день приезжали друзья, издатели, редактора из Москвы. Они брали в буфете ящик пива, у станции покупали воблу и шли в местную сауну попариться и обсудить дела.

Повариха любила готовить уже известному в то время писателю что-нибудь вкусненькое помимо меню. А он всегда в благодарность привозил купленные где-нибудь в Париже недорогие духи. В глубине души все женщины, работавшие в доме отдыха, были влюблены в него. Для них он был живым Аленом Делоном или Жаном Маре, случайно заехавшим в этот уголок Подмосковья. Поэтому, когда Лидочка выросла и стала приезжать одна, ее все ждали и готовились к ее приезду, надеясь, что и ее папа все же заедет к дочке хоть на денек. Но потом кто-то из отдыхающих сказал, что Бугаев развелся с женой и живет в Лондоне, преподает в Кембридже русскую литературу, а Лидочка захотела остаться в Москве.

Так вот, Лидочку все же узнали и заметили. Не успела она поставить сумочку, снять шляпку, как к ней в номер постучали. Это был профессор Семенихин, отдыхающий в соседнем номере. Ему не терпелось кому-нибудь рассказать, что он только что закончил новую книгу по проблеме «Скрытый психологизм в романах Набокова». Он хотел издать её в Англии и надеялся, что, войдя в доверие к Лидочке, ему удастся успешнее пробиться через отца на зарубежный книжный рынок. Профессор предложил ей прогуляться до дома-музея Пастернака, но Лидочка, пошуршав длинными ресницами, вкрадчиво обронила: «Извините меня, Павел Петрович. Я очень устала с дороги. Давайте, вы зайдете за мной через два часа». Семенихин согласился и окрыленный удалился в свой номер.

Хотя Лидочке очень не хотелось идти с ним к этому Дому-музею, но она, зная, что профессор так просто не отстанет, согласилась. Она, не раздеваясь, молча легла на одну из узких кроватей за занавеской в так называемом алькове и вскоре крепко заснула. Ей снилась ее новая книга стихов о солнце, о лете, о запахе скошенной травы. Как вдруг ее разбудил стук в дверь, но это был не профессор Семенихин. Это была дежурная: – «У Вас телефон не работает. Вам звонит папа. Он в Москве. Спускайтесь, возьмите трубку».

Лидочку это не очень удивило. То, что ее знаменитый папочка не появлялся в России уже четыре года, а тут вдруг прискакал, было его манерой.

Вскоре все выяснилось из телевизионной программы новостей. Отцу здесь вручили какую-то писательскую премию за новый роман «Покаянная Русь. Вчера. Сегодня. Завтра». Лидочке в глубине души было обидно. Ведь он уехал от нее неожиданно. Сказав, что едет на месяц почитать лекции, а остался на четыре года. У мамы была давно своя жизнь после развода с отцом. Был маленький пятилетний сынишка от нового мужа, какого-то крупного издателя. Лидочке было уже 30 лет. Когда-то она была хорошенькой. Мальчики в школе обращали на неё внимание, любили дергать ее за косички, но отъезд отца подкосил ее. Но она, смотря на себя в зеркало, каждый раз видела, как дурнеет ее лицо. Она поняла, что потеряла что-то очень близкое, друга, защиту, советчика. Папа столько возился с ней в детстве. Сидел часами у кровати, когда она болела, рассказывал на ночь им сочиненные истории, писал для нее сказки. В юности как мальчик ухажер бегал смотреть результаты вступительных экзаменов в Университет. Благо, что он преподавал в соседнем корпусе. За всю свою юность Лидочка была влюблена только один раз и безответно в папиного друга, красивого, умного искусствоведа Залетова. Он был весь такой тонкий, стройный с тонкими пальцами и белой, почти прозрачной кожей. У него были пухлые губы, всегда чуть опущенные вниз, как у обиженного ребенка. Но он неожиданно для всех женился на дочери какого-то инженера: жаркой рыжеволосой, полногрудой девице, не заметив даже Лидочкиных страданий. А ведь он так красиво читал стихи, знал уйму забавных историй и анекдотов про писателей. А те, кому нравилась Лидочка, всегда ей чем-то не нравились, раздражали ее своей назойливостью, звонкими голосами, букетами цветов, она их просто не замечала. Она любила писать стихи. Сначала это были чуть корявые школьные опусы, потом, в 15 лет – довольно оригинальные сочинения повзрослевшей девушки. Папа Лидочки нашел ее стихи, случайно забытые, на своем столе в кабинете. Прочитал и не поверил, что это писала его дочь. Он вечером позвал ее к себе, поцеловал, посадил на колени как маленькую и сказал тихо и очень ласково: «Ты у меня, оказывается, поэтесса».

А первым слушателем ее стихов была домработница Стася (Станислава Николаевна). Рано потеряв мужа, она пошла на такую работу, чтобы не быть совсем одной и о ком—то заботиться, так как своих детей у нее не было. Теперь Лидочка смело показывала свои стихи папе. Он хвалил или ругал их, но Лидочка никогда не обижалась, потому что он всегда был прав. Один из его друзей, редактор толстого журнала предложил напечатать стихи, только под псевдонимом. Подумав, она согласилась. Увидев в журнале, как сократили ее стихи, выкинув несколько важных строф, она расстроилась и больше в журналах не печаталась. Ее первая книжка вышла, когда ей было 22 года, в известном советском издательстве и довольно приличным тиражом с предисловием папиного приятеля, маститого поэта Виткинда. Книга почти сразу стала библиографической редкостью. В среде писателей и поэтов о ней заговорили. Хотя в «Литературке» – видно обиженный редактор толстого журнала, где Лидочка первый раз печаталась – опубликовал разгромную статью «Поэтическая молодежь и тлетворное влияние Запада на советскую поэзию». Но, к счастью, эту статью не заметили, так как в стране был очередной экономический кризис, и молодые поэты продолжали поддаваться влиянию Запада и читать зарубежных писателей в «Иностранной литературе». А кто-то даже напечатался за границей. Но Лидочка не печаталась в русских эмигрантских журналах. Она боялась, что это повредит карьере ее папы, которого только что приняли в Союз писателей, дали Госпремию за книгу о поэтах-ветеранах Великой Отечественной войны. Папа предлагал Лидочке ехать учиться в Кембридж, но она сказала, что не сможет там писать. Бугаев не стал настаивать и улетел в Париж на конференцию «Писатель – как зеркало века». А через год и уже надолго отбыл в Англию.

Так Лидочка впервые осталась одна в большой папиной квартире в Доме Литфонда, среди старинной мебели, картин и бесконечных стеллажей с книгами. Домработница уехала в отпуск к родне во Владимир. В первый вечер Лидочка забралась в папино кожаное кресло и стала думать, что ей делать. Вроде скучно, надо бы позвать друзей, но они придут, будут шуметь, оставят беспорядок и уйдут, а ей придется потом все это убирать. Нет, не стоит. Она пригласила к себе свою близкую подругу Валю, тоже дочь известного писателя, папиного друга Градова. Они долго шептались в полумраке кабинета, пили чай с тортом. Валя осталась ночевать. Это была стройная высокая голубоглазая блондинка, знающая, чего она хочет от жизни. Окончив философский факультет МГУ, она сидела дома и переводила статьи для папиных друзей, конечно, не бесплатно и мечтала выйти замуж за дипломата и уехать куда-нибудь заграницу. Через несколько лет ее мечта сбудется, и Лидочка потеряет друга в первый раз, потом уедет папа. Мама Лидочки давно не жила с ними, а потом уехала в Америку, так как дедушка Лидочки – мамин папа – был консулом в русском посольстве в Сан-Франциско. Бугаев не захотел ехать в Америку, и они потом развелись. Маму Лидочка почти не видела. Она всегда была с няней. Пожилой, доброй тетей Таней. Лида рассказывала ей всякие необычные истории собственного сочинения, та слушала в полудреме и улыбалась через полуопущенные веки, думая, видимо, о чем-то своем. А мама с папой ходили на дип. приемы, на встречи с писателями. И приходили поздно, иногда с компанией. Из детской Лидочка слышала их громкие голоса и веселый смех. А рядом похрапывала добрая тетя Таня. Девочкой ей очень хотелось встать и посмотреть хоть одним глазком в гостиную, но она боялась. Потом, когда она стала старше, ей давали какое-то время посидеть со взрослыми, потом папа провожал ее спать.