Текст книги "Последний портрет Леонардо"

Январь 1517 года. Замок Клу-Люсе

За окном гремит гром.

Леонардо да Винчи сидит в большом кресле, стоящем в глубине комнаты, и, кутаясь в тёплое одеяло, думает лишь об одном – поскорее бы кончилась эта гроза. Так же, как в детстве, он безумно боится громовых раскатов…

У него необычные пристрастия – он считает совершенством всё, что создано природой: животных, птиц, травы, деревья, реки, горы, моря; ему нравятся страшные, отпугивающие лица людей; доставляет удовольствие смотреть на казнь, но он не переносит пения монахов, звона колоколов, крика младенцев, и боится грозы.

Часы пробили полночь, однако Леонардо не покидает своего кабинета и не хочет зажигать свет. Он ожидает гостей.

Вчера в Амбуазе состоялось посвящение дворян в рыцари ордена Архангела Михаила. После того, как новообращенным вручили орденские цепи, во дворе замка были организованы состязания – схватка льва с тремя огромными сторожевыми псами. В этой схватке победили, отчего-то, псы. Их пришлось оттаскивать ото льва, чтобы те его не разорвали. И уже после этой сомнительной победы какой-то незнакомой паж передал Леонардо записку на языке посвящённых. В ней говорилось, чтобы сегодня в полночь он не спал – к нему придут с визитом.

За долгие годы своей жизни да Винчи прекрасно научился понимать и использовать язык птиц. Много лет назад случайное знакомство с бродячими артистами открыло ему, юноше, делавшему свои первые шаги в мастерской Андреа Верроккьо, дверь в мир древних книг, тайн и ошеломляющих знаний ордена гульярдов. Привлекали Леонардо не столько доктрины этого общества, сколько старинные манускрипты с востока и записи древних греков. Тогда, в благодарность менестрелям, он подарил им одну из своих Мадонн и до сих пор, уже более полувека, был бесконечно признателен тем случайно встреченным бродягам за пропуск в мир сыновей Гуля. Он не сомневался – Мадонна окупилась сполна.

После той встречи Леонардо начал писать в зеркальном отражении. А с годами, невольно, сам не замечая этого, всё чаще в своих трудах стал переходить на язык посвящённых, упуская гласные и соединяя слова…

Сколько прекрасных знаний таили в себе те книги, и тогда, в молодости, ему казалось, что перед ним как на ладони раскрыто множество притягательных загадок, ведь ему известен язык тайнописи. Но когда он познакомился с этими манускриптами, понял – увы, многое было уже взято до него.

«Видя, что я не могу выбрать для изучения большой пользы, большого удовольствия, потому что люди, до меня рожденные, захватили для себя все полезные и необходимые темы, я поступлю так, как тот, кто по бедности своей, последним приходит на базар. Не имея возможности удовлетворить себя никаким иным способом, он забирает всё то, что другие видели и не избрали, а отвергли как малозначительное. Я возложу на себя эту легковесную ношу из товаров, пренебреженных и отвергнутых многими покупателями, и пойду с нею не по большим городам, но по бедным деревушкам, распродавая товар за такую цену, какая ему подобает».

И да Винчи не просто воспользовался теми знаниями, которыми почти все пренебрегали, он как будто заново узнавал их, ставя под сомнение всё прочитанное, перепроверяя каждый постулат, потому что: «опыт никогда не ошибается, ошибочными бывают наши суждения, заставляющие нас ждать от опыта таких явлений, которые он не дает».

Пятьдесят лет да Винчи ежедневно ставил эксперименты, изучал, думал, и на фундаменте из открытий, сделанных древними учеными, создал множество нового, не изведанного ранее… Как там у гульярдов: цель – стремиться к невозможному. Он, Леонардо да Винчи, многого достиг, добиваясь этой цели.

Сидя в тёмной комнате замка, отданного в его распоряжение королём Франции, Леонардо ждал. Не зная, кто к нему должен придти, он прекрасно понимал, за чем придут эти люди. И тогда, увы, он будет вынужден отдать им то, что представляет для него очень большую ценность…

Пять лет назад войска объединенных сил Венеции, Рима, Швейцарии и Испании освободили Милан от солдат французского короля Людовика XII. Вокруг ликование, триумф победителей, веселье, но только не для Леонардо да Винчи. Казалось бы, он тоже должен радоваться вместе со всеми – именно они, эти французские солдаты, превратили в решето его глиняную модель конной статуи Сфорца, над которой он работал без малого 16 лет, но в 1512 году итальянца Леонардо уже мало заботила эта, так никогда и не оконченная им, огромная статуя. На карту было поставлено гораздо большее – его дальнейшая жизнь.

Шесть лет он провёл на службе у наместника Французского короля в Милане – Шарля Д» Амбуаза, шесть лет получал хорошее жалование и занимался в своё удовольствие наукой. Более того, именно французы помогли ему решить такие щекотливые вопросы, как наследство и выполнение обязательств перед Флорентийской республикой. (Получив задаток за картину «Битва при Ангиари», да Винчи не выполнил условий договора – краски на стене потекли и картина не была окончена. А флорентинцы обязывали великого мастера либо вернуть задаток, либо переписать картину заново). И вот в одно мгновение, вместе с уходом французских солдат, почтенная старость для великого художника и исследователя оказалась лишь призрачным видением.

А да Винчи уже шестьдесят. Он не тридцатилетний молодой человек, который, покинув Флоренцию, едет на службу в Милан. Ему не сорок семь лет, когда он, лишившись своего покровителя Лодовико Сфорца, возвращается из завоеванного французами Милана обратно на Родину. Ему шестьдесят. А за плечами не совсем безупречный для итальянца багаж прошлого: пышные приемы, устроенные французскому королю-завоевателю Людовику XII, служба у его наместника – Шарля Д» Амбуаза; служение Чезаре Борджиа – папскому сыну, а по совместительству дьяволу; так и не отлитая конная статуя, неудавшийся эксперимент с красками «Битвы при Ангиари». Но самое печальное то, что на небосводе славы о нём забыли. Уже давно прошла эйфория от его «Тайной вечери», стёрлась из памяти небывалая известность, которую принесла Леонардо его гигантская модель коня, и жители Флоренции больше не толпились перед выставленными полотнами мастера. Теперь в Италии другие кумиры: у всех на устах Микеланджело и Рафаэль.

В 1513 году уже пожилой да Винчи идёт на поклон к папе Льву X (Джованни Медичи, сыну Лоренцо Великолепного). Тот помог – Леонардо переехал в Бельведер и стал получать… целых 33 дуката в месяц, в то время как мальчишке Рафаэлю за его работы платили тысячи дукатов. И всё же Леонардо из Винчи никогда не прекращает своей деятельности. Он изучает, ставит опыты, рисует наброски и картины, и… не оставляет попыток найти более могущественного и щедрого покровителя. Задействовав все свои связи, он пообещал самый главный труд своей жизни в обмен на поддержку короля Франции.

Этот труд был для него как выпестованный, долгожданный ребёнок для матери, но поскольку Леонардо не любил маленьких детей, то для него эта работа сопоставима с великим произведением искусства. Подобно тому, как талантливый скульптор случайно натыкается на, казалось бы, совсем обыкновенный кусок мрамора, так и Леонардо когда-то давно заинтересовался старинным текстом. На этот древнегреческий манускрипт мало кто обращал внимания, потому как знания, содержащиеся в нём, не лежали на поверхности. А он интуитивно почувствовал – это то, что ему нужно. Так же как художник кропотливо, не торопясь, начинает очищать, обтачивать кусок мрамора, так и Леонардо тщательно, дотошно, постоянно возвращаясь, перечитывая и вникая заново, стал изучать этот документ. Подобно гению скульптуры, любующемуся на нежное разнообразие прожилок редкого сорта мрамора, на его оттенки и игру света, он вникал в переливающиеся грани знаний. А дальше,… дальше была чисто его работа. Он мог забросить этот манускрипт, как забрасывают мрамор, мог забыть. Но нет, день за днём он перечитывал, ставил опыты, моделировал, и когда догадался соединить то, что изложено в древнем тексте, с этрусской пластиной, которую подарила ему Катарина в далёком детстве, то понял, что её подарок и есть ключ, отпирающий многое. Леонардо сделал восхитительную цельную вещь, создал стройную, законченную систему, позволяющую видеть во времени на десятилетия, и даже столетия вперёд. И вот сейчас он должен всё это отдать?!

Мысли Леонардо прервал стук. Слуга вошел в комнату и доложил, что к нему пришли двое посетителей. Да Винчи велел впустить гостей.

Вошедшие были одеты в монашеские рясы, и большие черные капюшоны, надвинутые очень низко, которые почти полностью закрывали их лица. Один гость был высоким, довольно плотного сложения, а второй… Леонардо не сомневался, что перед ним женщина. Он сразу уловил еле различимый запах дорогих ароматических солей, да и округлости под рясой говорили сами за себя. Да Винчи приказал слуге выйти, плотно закрыл за ним дверь и только после этого предложил гостям сесть. Однако они никак не отреагировали на его приглашение, так и остались стоять. Мужчина произнёс первым:

– Aboie chien voit*.

Леонардо ответил:

– Ame en etoiles*.

После этого сначала мужчина снял капюшон, а затем его спутница. Художник удивился, но удивление постарался скрыть. Господина он узнал, звали его Луи де Брезе – сенешаль Нормандии. Рядом с ним стояла молодая и очень красивая женщина. Правильные черты лица, белоснежная нежная кожа, черные волосы, но да Винчи чувствовал холод, исходивший от неё.

– Я думаю, Вы узнали меня, великий мастер. – Луи де Брезе слегка поклонился. – А это моя жена Диана, урождённая де Пуатье, – сказал сенешаль.

– Я рад видеть Вас, – ответил Леонардо.

Гости молчали, молчал и Леонардо, а в голове всё крутилось: «Может быть не за этим…»

– Великий Леонардо, – начал Луи после затянувшейся паузы. – Нам много известно о Ваших восхитительных полотнах, о Ваших познаниях и изобретениях в различных областях, таких, как механика, математика, астрономия, оптика. Так же нам известно, что мы принадлежим к одному обществу, обществу Квинты. Именно как член этого братства я хочу обратиться к Вам с просьбой: не могли бы Вы дать несколько уроков рисования моей жене?

Мастер терялся в догадках: «Если они пришли не за документами, тогда это просто наглость с их стороны. Я уже давно никого не учу и всё меньше уделяю время живописи, я занимаюсь наукой. Конечно, должность сенешаля – высокая должность, и, по-моему, в ордене он занимает весьма почётное положение, это в какой-то мере оправдывает его, но… А вдруг они просто хотят забрать обещанный мною труд, а это прошение так, для отвода глаз?»

Давно уже Леонардо не чувствовал себя так растерянно. На секунду ему захотелось забыть приличия и выкрикнуть все свои вопросы: «Зачем Вы явились сюда в столь поздний час? Какой ранг Вы занимаете в ордене Квинты? Что, в конце концов, Вы от меня хотите?»

Он сумел совладать с собой и тут же простил себя за минутную слабость: «Как же я не хочу отдавать мой кодекс!» – в сотый раз повторил он про себя.

Великий гений, которым восхищался сам король, не знал, что ответить. Минута проходила за минутой, за окном слышались раскаты грома, а Леонардо всё молчал. Холодный насмешливый взгляд красивой юной женщины, испытующий пожилого мужчины, тревожно-пугающие звуки разверзающегося в ночи неба, яростные всплески молнии и нависшая тишина…

Молчание нарушил сенешаль Нормандии:

– Мессир Леонардо, моя жена Диана очень хочет научиться хорошо рисовать. Она пожелала написать мой портрет, и непременно в пурпурном плаще.

«Значит, пурпурный», – с облегчением проговорил про себя Леонардо.

Он глубоко вздохнул, стараясь сделать это незаметно, дабы не показать своего волнения, и очень учтиво ответил:

– Я думаю, у меня найдется время дать несколько уроков рисования вашей жене.

Опять в комнате повисло молчание. Леонардо не хотел говорить об обещанном им труде, и ждал, так же испуганно и безнадежно, как следующего, более сильного раската грома, неотвратимый для него вопрос.

Вопрос не прозвучал. Вместо этого женщина с видимым почтением, но, увы, еле уловимым пренебрежением, произнесла:

– Обещанные Вами документы понадобятся позже, пока Вы их можете оставить у себя.

Леонардо да Винчи ничего не ответил, он лишь слегка наклонил свою седую могучую голову – сейчас он действительно был благодарен им. Ещё не успев поднять головы, он услышал:

– Нам пора уходить. О времени урока Вам сообщат. Если оно будет Вам неудобно, Вы можете предложить своё время.

– Хорошо, – ответил да Винчи.

– До свидания, – произнёс сенешаль.

И как же Леонардо хотелось ответить «прощайте», но нет, в ответ также прозвучало:

– До свидания.

«В истории современной Европы ни одна организация не играла такой значительной роли, как тайное общество, известное c XI по XVII под именем гульярдов или сыновей Гуля. Эта организация распалась лишь в начале XIX века, после того, как была полностью достигнута цель, к которой они стремились почти тысячу лет, и которая состояла в том, чтобы заменить власть церкви и аристократии властью народа…

Всё, вплоть до самого их названия, было бы похоронено во мраке забвения, если бы они не оставили несколько поэтических сборников на латыни, одинаково странных как по своей форме, так и по содержанию, которые привлекли к ним внимание специалистов…

…Гримм связывает этимологию этого названия с провансальским языком, на котором слова galiar, gualiar обозначают «обманывать», и именно от них он производит слово gualiarder, а от него – Gouliard; но было бы гораздо проще обратиться к парижскому gouailleur – «насмешник», «зубоскал», синониму хорошо известного слова blagueur «хвастун», «враль», «балагур», а также к слову goualeur, которое на арго обозначает певца, если бы всё это не было попыткой поставить телегу впереди лошади. Действительно, гульярды были и насмешниками и певцами; но эти два простонародных выражения происходят от названия ордена, а не наоборот.

…Начиная с IX столетия, то есть сразу после школьной реформы Карла Великого, на дорогах Франции появились толпы бродячих ученых, которые позже стали известны под именем гульярдов.; но далеко не все эти бродяги обязательно являлись членами семьи или ордена Гуля, да и те, которые входили в этот орден, не всегда были бродягами, хотя именно эти последние составляли в нём большинство…

Карл Великий, сконцентрировав в монастырях всё, что оставалось от научных, литературных и ремесленных традиций древности, сумел в то же время изолировать эти традиции от ещё сохранявшихся очагов язычества, и, начиная со времени его правления и до появления больших университетов только в монастырях и нигде больше можно было обучиться архитектуре и всем другим искусствам, с нею связанным, то есть скульптуре, живописи и прочим.

…Общество сыновей Гуля было открыто для всех: для знати и для простолюдинов, для богатых и для бедных, для французов и для чужеземцев, для мужчин и для женщин, для священников и мирян… Он (орден гульярдов) всегда был тесно связан с организациями масонов и, на первый взгляд, ничем от них не отличался. Однако для того, чтобы стать гульярдом, необходимо было иметь степень магистра в одной из профессиональных корпораций, как, например, госпожа Помпадур, гроссмейстер Верховной Ложи, входила в орден только в качестве магистра корпорации граверов. Диана Пуатье, вероятно, была членом корпорации архитекторов, а Карл IX, как известно, принадлежал к корпорации оружейников. Инициация в ордене гульярдов заметно отличалась от аналогичных ритуалов в других обществах, и пройти её было гораздо труднее, чем церемонию посвящения в масоны, где от нового адепта требовался простой денежный взнос. Не всякий желающий становился членом ордена гульярдов, которые были подлинной элитой нации, как бы офицерами во главе войск, сформированными из масонских организаций.

Гульярды не были исключительно французами; их было немало и в Германии, в обществе розенкрейцеров и иллюминатов. Их организации существовали также в Англии, в Италии и в Испании; повсюду они пользовались одним и тем же языком и одной и той же письменностью, искусством шифровать и расшифровывать непонятные для посторонних иероглифы, и это искусство называли они «стихоплетством»…

Если бы мы захотели проследить историю Кварты и Квинты с самого начала, мы были бы вынуждены вернуться к самым допотопным временам…. Мы ограничимся здесь напоминанием, что, несмотря на разнообразие имен и названий, все религии и философии сводятся к двум доктринам, таким же древним, как и сам человек. Все они начинаются с физики и постепенно добираются до метафизики, проходя ряд ступеней, которые можно расположить следующим образом:

Религия: Мужское – Солнечное – Марс – Кварта – Позитивное – Физика – Искусство.

Религия: Женское – Лунное – Венера – Квинта – Негативное – Метафизика – Наука.

Все эти ступени можно представить двумя символами, которыми мы пользовались всегда: + и – (плюс и минус).

В истории многих народов арийские языки служили особым средством, позволяющим выразить символ позитивного. На греческом слово «арийский» (aryen) на самом деле является синонимом слову «мужской» (ares, arren). Поэтому позитивная философия сначала обращалась к греческому языку, затем к французскому, то есть к двум самым точным языкам из всех когда-либо существовавших.

Негативный принцип всегда скрывался в неопределенности и туманности того языка, который мы неточно называем еврейским, но который на самом деле является языком Ханаана. Это слово происходит от QN, или Кенос, что означает «пустой», полый, как тростник (сanne); здесь присутствует та же самая идея и тот же самый образ, что и во французском слове coin (угол) и в римской цифре V (quintus). Противоположная идея выражалась на ханаанском языке, так же как на греческом и на латыне, словом KR, которое имело значение выпуклый, а также «таран». Отсюда слово Квиринус, которое римляне применяли к богу Янусу, олицетворявшему мужское и солнечное начало…

Во все времена и у всех народов религии Кварты и Квинты всегда существовали рядом друг с другом, несмотря на обоюдное желание уничтожить своего противника. У евреев мужскому принципу поклонялись элохисты, а женскому – иеговисты, которые в конце концов изгнали первых вместе с семьей царя Давида. В Риме Квиринус, легенда о котором очень схожа с легендой и Христе, остался богом плебеев, происходивших из Галии. Сенаторы из Аркадии, отличавшие друг друга по привязанной к туфлям лунеле, поклонялись женскому принципу, олицетворяемому Венерой, матерью Энея.

…Все знают, что собака воет на луну и никогда – на солнце, что и позволяет утверждать, что религия луны – это религия собаки. Поэтому пароль лунопоклонников звучал так: Лающая собака видит (Aboie chien voit), на что отвечали: Душа в звёздах (Ame en etoiles). Эта душа и была луной, которую её поклонники называли душой природы…

…Иерархия гульярдов выражалась числами от пяти до одного: IIIII, IIII, III, II, I.

Пять пилонов, – cinq piles – произносились как simple, «простой», а на диалекте жителей Лимузена это слово имело также ещё и значение «слабоумный» – непосвящённый; четыре пилона – quatre piles – произносилось как «carpal», или «жаба». У масонов это имя ещё дают ученикам. Три пилона – trios piles – произносились как trepelu и соответствовали рангу магистра. Два пилона, или пара пилонов – une paire de piles – звучала как «pourples», то есть «пурпурный» и соответствовала кардиналам Римской церкви; и наконец, один пилон оставался для Великого Архитектора, или Божества; если один пилон завершался прямоугольной капителью, то он означал гробницу. «Пурпурные» являлись членами верховной ложи ордена, которая была единственной и, кажется, всегда находилась в Париже. Эта жестокая централизация ордена гульярдов объясняет, каким образом оказалось возможным в уже упомянутый нами момент истории сразу же распустить все его рядовые организации». Грасе д’Орсе «Язык птиц» в переводе В. Ю. Быстрова.

1519 год. Франция

«… Мессер Леонардо да Винчи, живописец короля, проживающий в настоящее время в месте, именуемом Клу, вблизи Амбуаза…. дарует и оставляет мессеру Франческо Мельци, миланскому дворянину, в благодарность за услуги и расположение, оказанные ему доныне, все и каждую из его книг, которые находятся теперь в его собственности, и другие принадлежности и рисунки, относящиеся к его искусству и занятиям в качестве художника».

3 мая 1519 года в замке Клу во Франции умер Леонардо да Винчи.

Спустя полгода, ранней осенью 1519, три повозки неторопливо ехали по извилистой дороге, направляясь в сторону Альпийских гор. В первой и самой богатой из них сидел красивый юноша с густыми светлыми волосами и грустными глазами. Слушая стук копыт, он смотрел на занесённые снегом горные вершины. Вглядываясь в белоснежные, ослепляющие на солнце миллионами искр Альпы, сам не заметив как, он в своих мечтах миновал их и спустился вниз, в долину, потом дальше на юг, туда, где неподалёку от Милана находился его родной дом. Открыв старую калитку, он вдохнул божественный аромат мирта и левкоя и пошел к дому. Из кухни доносился тёплый запах свежеиспеченного хлеба. Он взялся за ручку двери, медленно потянул на себя, дверь приоткрылась, и щемящая любовь детства разом нахлынула, наполнила его, но не успел он сделать и двух шагов, как неожиданно сердце заныло от острой боли и с силой потянуло назад. На каменистую дорогу, убегающую узкой лентой вверх, в горы, а затем вниз и дальше, дальше на север, в долину реки Луары.

Так мало времени прошло со смерти учителя, и Франческо знал – пока он не властен освободить своё сердце от привязанности. Словно переплетённые годами корни росших поблизости деревьев, кои никто не в силах был разъединить, его сердце приросло к сердцу великого Леонардо да Винчи.

«Со временем боль должна утихнуть, стать меньше», – говорит сам себе Мельци, но пока сердце не хотело слышать его уверений. В попытке отстраниться от мрачных раздумий, он перевёл взгляд с гор на желтеющие поля и ярко-голубое небо, но снова, уже в который раз, на нежнейшем светлом фоне различил небольшое чёрное пятно. Не единожды отбрасывал он от себя это видение, ратовал на то, что оно мимолетно и пройдёт само собой, но где-то в глубине души осознавал – пятно это значило одно: жизнь его, красивого, здорового двадцативосьмилетнего юноши… почти закончена. Всё самое интересное, незабываемое, яркое покинуло её вместе со смертью да Винчи. Впереди много работы, разбор бумаг и записей великого Леонардо, но яркий свет, который раскрашивал мир вокруг удивительными, интересными, разнообразными красками и событиями, освещал его жизненный путь, ушел навсегда.

«Сколько таланта, знаний, мудрости было в учителе, – думал Франческо. – Может ли смертный человек, творение Господа нашего, одновременно хорошо делать и прекрасные скульптуры, и грозные орудия; изобретать сложнейшие машины и механизмы; рисовать гениальные полотна, а ещё разработать водную систему, которая посредством канала соединила бы Италию с центральной Францией? «Трактат о живописи», «Описание потопа», несколько тысяч опытов, восхитительные картины и сотни рисунков, передающих с такой точностью человеческий характер, особенности лиц, складки одежды, что кажется, созданы они не с помощью угля и сангины, а сами воины, красивые сеньоры, мадонны божественным образом ожили на бумаге. И если бы не было Леонардо из Винчи, никто бы на земле не осмелился сказать, что один единственный человек, пусть даже самый одарённый и обладающий огромными познаниями, способен достичь одинаково непревзойдённого совершенства в таких разных областях, как медицина и математика, инженерия и живопись, оптика, механика, философия, архитектура, фортификация. Но есть да Винчи, и теперь мы вправе сказать: «Такой человек есть – это великий Леонардо, и другого такого не может быть не только в одной стране, но и на всей земле».

Леонардо родился в маленьком городе Винчи близ Флоренции. Долина, окруженная Альбанскими горами, бескрайняя свобода, холодный, никогда не прекращающийся ветер, могущество природы, грандиозный суровый горизонт. Вместе с любовью к окружающим его горам, он впитал холодную страсть, неутомимую тягу к познанию и стремление к красоте. Он пронёс нежность и любовь к своей Родине через свою жизнь, и в благодарность к этому городу, затерянному в горах, сделал его знаменитым…

Франческо, уставший от душевной боли, закрыл глаза и, сам не заметив как, начал задрёмывать в карете. Сквозь сон перед ним, одно за другим, проходят воспоминания.

Вот они с учителем гуляют рядом с замком Клу близ Амбуаза. Вот он помогает Леонардо ставить сложные опыты. Потом он видит себя со свечой в руке глубокой ночью – беспокоясь за здоровье уже тяжело болеющего Леонардо, он подходит к двери его кабинета и наблюдает всю ту же привычную картину: да Винчи сидит в своём кресле и работает.

– Мессир, доктор велел Вам больше отдыхать, – приоткрывая дверь, говорит Мельци.

Леонардо поднимает глаза от бумаг и поворачивается к нему:

– Иди спать, Франческо. Как сладок юношеский сон. А что мне, старику, остаётся. – И снова погружается в свои бумаги.

А потом перед Мельци встаёт видение холодного дождливого весеннего утра. В простой повозке в сопровождении кучера он выезжает из замка Клу и везёт по приказу Леонардо сундук с документами в указанное им место. Только поздно вечером он добирается до нужного города. Останавливается у огромного величественного собора, возвышающегося на холме, берёт сундук и подходит к массивной двери храма. Глухой стук раздаётся в ночной тиши. Спустя минут десять Мельци слышит, как кто-то отпирает засов двери, и перед ним появляется монах.

– Приветствую Вас, – кланяется Франческо, – мне нужен монах Александр.

– Это я, – коротко отвечает он.

– Мой учитель просил передать Вам это, – Франческо двумя руками протягивает тяжёлый сундук. Монах принимает его одной рукой, и Мельци невольно поражается тому, что ноша для него подобна пушинке. Опомнившись, он говорит заученную фразу:

– Леонардо велел передать, что надеется на Бартоломео.

– Бартоломео не подведет, – медленно отвечает Александр. Он довольно долго смотрит прямо в глаза Мельци своими большими тёмными глазами, а потом, не говоря ни слова, захлопывает тяжелую дверь прямо перед его носом. Франческо слышит звук запирающегося засова, в недоумении смотрит на массивную дубовую дверь и чувствует, как ледяные капли дождя падают ему за шиворот. Злой, голодный, промокший до нитки, он садится в повозку и направляется в обратный путь.

Он выполнил поручение.

Во сне Франческо недоволен – самые ценные документы учителя, манускрипты, над которыми тот работал так долго, хранятся теперь в неизвестной церкви в далёкой Бретани. Он же, его ученик, ничего не может с этим поделать – Леонардо просил никогда и никому не говорить этого места. Но как же так? Его лучшую, последнюю работу не увидит никто, кроме десятка монахов?

Повозка сильно подпрыгивает на тряской дороге, юноша просыпается, открывает глаза, и тут его озаряет мысль: «Говорить нельзя, но… нарисовать! На языке живописи возможно указать то место – имеющий глаза, да увидит». – И, успокоенный, он засыпает дальше.