Текст книги "Хроники пикирующего Эроса"
Автор книги: Анна Яковлева
Жанр: Документальная литература, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Шервудский лес
Век былой прошёл, пропал…
Если б нынче Робин встал
Из могилы средь полян,
Если б дева Мариан
Снова в этот лес пришла,
Явь бы их с ума свела:
Повалил дубы с тех пор
Корабельщика топор,
И в волнах гниют они.
Пчёлы смолкли в наши дни,
Нынче – странно! – даже мёд
Всяк за деньги лишь возьмёт!
Джон Китс (пер. В. Рогова)
Катерина, 57 лет:
– Мы дружили с ней с детства. Жили в одном подъезде, я – на втором этаже, Марианна – этажом выше. Мать её работала на АТС, отец был инженером в институте Курчатова; что-то там аварийное случалось, и он входил в реактор, получил не одну дозу облучения. Я иногда думаю, не с него ли писался образ Гусева в сценарии знаменитого фильма «9 дней одного года»?.. У Марианны была сестрёнка, они обе хорошо рисовали. После школы Марианна собиралась поступать в Строгановку: говорили, есть все данные, есть художественный талант. Но человек она была творческий, неожиданный, бывало, и для неё самой: творческие люди живут в каких-то других пространстве и времени. В общем, очередной из творческих туров она пропустила и пошла работать в Музей Пушкина, каким-то техническим сотрудником. Там познакомилась с будущим мужем, вышла замуж.
Обитали они в комнатушке при музее, иной жилплощади не было. Условия, понятно, примечательные: чтобы пройти в туалет, надо было спуститься вниз и миновать всю анфиладу комнат дома, ванна или душ отсутствовали, горячая вода – тоже. Приладились кое-как и горячую воду брали из батареи центрального отопления. Через год родилась дочка.
Жили в ужасающей бедности – какие зарплаты у технических работников музеев? Когда появлялись хоть какие-то деньги, Марианна шла в арбатский гастроном и торжественно покупала двести граммов мяса. Рождение дочери как-никак принято отмечать: для интеллигентных музейных тётенек куплено было угощение – одна бутылка вина, а ещё гнали самогон и настаивали его на лимонных корочках, на том, на сём. Когда гости разошлись, бутылка магазинного вина оказалась нераспечатанной.
Муж Марианны оказался психопатом, жену бил. Развелись. Вместе с дочкой вернулась к родителям и сестре. Бывший муж ещё долго безобразничал, приходил, угрожал, выбивал дверь в квартиру. Приходилось вызывать милицию – уникальная ситуация для тихого дома в центре Москвы. Было мучительно больно – перед родителями, соседями, перед самой собой.
Жизнь надо было как-то устраивать. И Марианна стала работать в известном московском музыкальном театре, в бутафорском цехе. Умелые руки многое могли, но зарплата… И вновь нищета. Не все театры имели бутафорский цех, потому обращались в театр Марианны. Она выполняла сложные заказы для Геликон-оперы, делала бутафорию для Кремлёвских ёлок, для шоу Сергея Зверева, специальных матрёшек для уникального циркового номера дрессированных ёжиков… Тем в основном и зарабатывала. Но и при том часто голодала. Бывало, что денег хватало, только чтобы на троллейбусе доехать до театра. Курить приходилось «Беломор» – потому что самый дешёвый.
Другая при такой жизни завяла бы, скуксилась и махнула на всё рукой, но не Марианна. Она была очень светлым и лёгким человеком. Получив комнату в коммуналке, долго радовалась. Она вообще была радостным существом.
Меня с дочкой она приглашала на все прогоны новых спектаклей, на лучшие места «для своих». Лучшие места в её театре были на самой верхотуре, на балконе, причём в проходе – ну кто бы догадался? Мы запасались газеткой, чтобы сидеть на ступеньках, – именно оттуда была лучше всего видна сцена и оказывалась наилучшей акустика. Благодаря Марианне мы были в курсе самых свежих новостей театральной Москвы, а как интересно наблюдать за работой бутафоров в цехе – не передать словами…
У неё случались романы, но все какие-то бесплодные и неудачные. Один приятель поселился в её коммунальной комнатке, не платя за неё, и, бывало, удивлялся тому, что она ещё иногда туда приезжает. Потом он исчезал, но и другой оказывался не лучше. Лёгкость, так привлекавшая в ней мужчин, при совместной жизни начинала казаться им легкомыслием и безалаберностью, свет и тепло, от неё исходившие, принимались как должное, без благодарности: вот стоит лампа и светит, и греет, для чего же она нужна, как не для этого?
Но неудачными её романы считали мы, подруги. С каждым она расставалась, сохраняя тёплые отношения, будто за всем наносным, видимым точно ощущала лучшего человека, образ Божий, и благодарила судьбу за то, что он был ей послан.
Был и один особый роман с «чириковым живописцем». Наверное, Марианна его действительно любила. В период перестройки художники на Арбате продавали за десятку – «чирик» – свои пейзажики и графику. Но границы открылись, и художник уехал в Германию, где женился на немолодой и богатой даме, занявшейся устройством его выставок. Он стал известен, и на одной из выставок ему была присуждена первая премия, а Михаилу Шемякину – вторая. Вот чего стОили некоторые наши «чириковые» художники…
Знаешь, для меня она была очень важным человеком. Её некоторая неправильность, иногда избыточная, – она могла много пить, хотя быстро пьянела, могла не прийти на свой юбилей, потому что у неё оказывались какие-то более важные творческие дела, – корректировала мою избыточную правильность. Я поняла, что можно жить, не загоняя себя в навязанные извне несокрушимые железные рамки, как меня учили родители. Я поняла, что такое свобода, что такое лёгкое дыхание при забеге на марафонскую дистанцию жизни, и какое это счастье несмотря ни на какие привходящие обстоятельства.
Как-то она вернулась в свою коммуналку, получив гонорар за очередной заказ, и сказала соседке: что-то мне плохо с сердцем. Соседка вызвала «скорую». Пришёл мужчина в белом халате, зашёл к Марианне в комнатку – и ушёл минут через двадцать. Соседка заглянула – Марианна лежит на полу без сознания. Опять «скорая», Боткинская больница и диагноз: двусторонний ушиб мозга. Операция. Она лежала в коридоре – в палатах мест не было. Ухаживала за ней сестра. Почти всё время она была без сознания. Когда сознание изредка к ней возвращалось, она вполне разумно отвечала на простые вопросы, но на вопрос, что с ней случилось, так и не ответила: не помнила. Она умирала ещё неделю. Ей был 41 год, а на дворе стоял 1998– й.
Гонорар из комнатки Марианны пропал. Завели уголовное дело – виновных, как водится, не нашли. Или не захотели найти. Похоронили её прах на Николо-Архангельском кладбище, в могилу родственницы.
…А была Марианна из рода Шервудов, которому суждена была в Российской империи не всегда славная, но всегда громкая история. В 1800 году Павел I пригласил механика Вильяма Шервуда, который стал важно именоваться Василием Яковлевичем, на работу в Россию. Рассказывают, что там случались разные люди: от Ивана Васильевича Шервуда, первого доносчика на декабристов, за что император присвоил ему фамилию Шервуд-Верный (а в свете переименовали в Шервуда-Скверного) до славной династии архитекторов, живописцев и скульпторов, самым известным из которых был Владимир Иосифович (Осипович) Шервуд. Этот Шервуд – строитель Исторического музея и идеолог, англичанин по крови и тамбовский по рождению, «русского стиля» в архитектуре. Ему удивительно точно удалось выразить славянофильские идеи в духе Данилевского. Он создал памятник героям Плевны в Москве, врачу Пирогову, написал портреты семьи Чарльза Диккенса (будучи для этого приглашён в Англию), русского правоведа, философа и историка Чичерина, знаменитого историка В. О. Ключевского – Россия зачитывалась не только его историческими трудами, но и афоризмами и остроумными высказываниями; так, по поводу своего портрета он писал Шервуду: «Если задача искусства – мирить с действительностью, то написанный Вами портрет вполне достиг своей цели: он помирил меня с подлинником». Шервуд создал и портрет Ю. Ф. Самарина, философа-славянофила и публициста, и других замечательных россиян.
Предки Владимира Осиповича – из Малороссии. Дед, Николай Степанович Кошелевский, родом из казацкой семьи, закончил Санкт-Петербургскую Академию художеств и строил Исаакиевский собор, Таврический дворец, Михайловский дворец (ныне Русский музей), прокладывал Мариинский канал. Кошелевский был знаком с Пушкиным, и В. О. Шервуд передаёт семейное предание об одной из их встреч: «В ожидании приема Николай Степанович мерно прохаживался по зале. В это время вбежал небольшого роста человек с взъерошенными волосами, с заметным беспорядком в костюме. Пушкин только что был возвращён из ссылки. Он буквально бегал по комнате. Кошелевского заинтересовала эта личность, и он, посматривая на него, вынул табакерку. Только что он её раскрыл, Пушкин бросился к нему и выбил эту табакерку из его рук, страшно сконфузился и начал извиняться. Между ними завязался разговор, вследствие которого Пушкин выразил своё удивление – встретить такого просвещённого деятеля в московском обществе и после, встречаясь с ним, любил беседовать с ним». Сам В. О. Шервуд, будучи ещё безвестным художником, свёл близкое знакомство с Н. В. Гоголем и оставил о нём любопытные заметки. Шервуды были родственниками и славного рода Фаворских.
Дом по адресу Остоженка, 16 принадлежал когда-то историку Сергею Михайловичу Соловьёву и его семейству. Именно Соловьёв рекомендовал оставить Ключевского в университете по окончании курса, что и было сделано. В наше время потомок этой семьи устроила тут галерею из двух комнат, экспозиции которой менялись раз в месяц. Состоялась там и выставка работ В. О. Шервуда и его потомков. Из работ Шервуда особое внимание посетителей привлекал портрет прабабки Марианны – двадцатилетней дочери Шервуда – и оригинальные его приёмы в графике. Он делал лессировку тушью, разведённой водой, и это давало удивительные эффекты. Так, например, было создано «Святое семейство». Вблизи – ну, «Св. семейство» как св. семейство, традиционный сюжет, только какое-то совершенно воздушное впечатление. Отойдёшь, оглянешься – а там наверху прозрачные ангелы, которые не видны вблизи.
Была там и работа Марианны – портрет её дочери. Лёгкая кисть, летящие мазки напоминали «Девочку с персиками» Серова, но только напоминали. На уникальный почерк Марианны специально приходили посмотреть студенты художественных вузов.
Дом благополучно дожил до 2006 года, а ныне, в связи с «реконструкцией», «пополз» фундамент, и дальнейшая судьба дома проблематична.
Шервуды жили как русские, ради блага России и умирали с мыслью о России. Знали бы они, какая жизнь выпадет их прапраправнучке…
…И захирел Шервудский лес, прибежище благородного заступника людей Робин Гуда, и возлюбленной его Мариан не стало. Но дух подруги-художницы живёт несмотря ни на что. Знаешь, сказал мне Катерина на прощанье, с её кончиной я поняла, что смерть мне не страшна: там меня встретит Марианна.
Курортный роман
В городе Сочи тёмные ночи
Малыш уже посапывал в кроватке, жара спала, и я, наконец, могла вдохнуть свежего морского воздуха, сидя в шезлонге на лоджии. Всегда терпеть не могла жару, в южной природе вообще есть что-то избыточное, что-то совершенное через край: температура слишком высокая, растительность слишком пышная, нагло навязчивая, ночи слишком тёмные. А в этот дом отдыха поехала лишь потому, что врачи настоятельно советовали сыну промывать носоглотку тёплой морской водой и прогревать её на южном солнышке. И в дверь номера постучали.
На пороге стояла Маша. Мы соседствовали с нею в Москве, работали в одном учреждении, а здесь очутились вместе случайно, не сговариваясь, и обрадовались тому, как тесен мир: всегда приятно встретить знакомого человека где-нибудь за тысячу километров от дома.
– Ань, разреши мне принять у тебя душ… В моём номере душа нет, ты же знаешь, а я сейчас тут с этим, который пивом торгует, ну, золотозубым…
Потом я всю ночь отмывала и дезинфицировала душевую и ничего не могла с собою поделать, потому что с утра душ понадобится малышу. В Москве её ждал как бы любимый Вовик. А тут были южная ночь, бархатное чёрное небо, усеянное звёздами, золотозубый абориген с отвисшим пузом и бесконечно игривое, день и ночь, в исполнении Софии Ротару, на стихи Арсения Тарковского: «Вот и лето прошло, словно и не бывало, на пригреве тепло, только этого мало! Только-только-только этого мало!!!» Я потом спрашивала у своих студентов, про что эта песня, и услышала в ответ: про курортный роман. А Маша никак не могла понять, с чего это я вдруг прекратила с нею общение и на отдыхе, и навсегда.
Каждым летом миллионы людей едут на курорты в поисках знакомств. Феномену «как с цепи сорвался», наверное, столько же лет, сколько самому курортному отдыху. В повседневности мы часто живём, как по проторённой колее катимся, исполняем затверженные роли, и хоть и хочется разнообразия, порою просто жаждется перекроить всю наперекосяк сложившуюся жизнь, воспарить из серого занудного быта в романтические выси, а – не выходит никак. Вокруг всё те же надоевшие стены, и те же улицы с магазинами, и приевшиеся лица, и безлюбовность. И тогда за любовью едут на юг. Там и природа шепчет, и все такие раскованные, красивые и свободные.
Предварительно можно посетить соответствующие сайты для целевой аудитории, ознакомиться с номенклатурой и прейскурантом, а также со всеми видами продвинутой практики. Тут масса подробных рассказов курортников о своём опыте: секс на пляже, секс в набегающей волне, секс в авто и в реликтовых кустах заповедной зоны… Да и модные психотерапевты советуют: раскрепостись, сбрось оковы душной обыденности, позволь себе всё, что запрещаешь в городе, где живёшь, потому что там семья, сослуживцы, знакомые, а ведь хочется соответствовать имиджу правильного человека, – и тогда вернёшься свежим и обновлённым и будешь продолжать жить приличным человеком. Как бы.
При этом множество людей мечтает найти на югах настоящую любовь. А что, вон ведь у Чехова в «Даме с собачкой»… И одна знакомая тоже на юге нашла себе мужа, хороший человек оказался. Но, увы, с любовью на югах негусто.
На самом деле курортные романы редко продолжаются после отпуска, и ещё реже бывает так, как случилось между чеховскими Гуровым и Анной Сергеевной. Да ведь и они, у которых из пошлой курортной связи, как из сора, выросла настоящая любовь, потом только мечтали: им «казалось, что ещё немного – и решение будет найдено, и тогда начнётся новая, прекрасная жизнь». А она всё не начиналась и не начиналась.
Нет, я далека от утверждения, что если курорт – так любви и быть не может. Но есть простые вещи, которые надо бы понимать. Особенно сегодня, в эпоху культа «раскрепощённого тела» и неконтролируемого поведения, в который старшие действительно как с цепи сорвались, потому что всякая чувственная жизнь считалась у них грязной по определению, и это невротическая реакция, когда сказали, что «можно» и даже «нужно», а младшие так просто выросли под грохот идей: живи в своё удовольствие, ты этого достоин!
Когда-то старший братец, приучая к взрослой жизни, впервые сводил меня в бар. И вот там, в праздничном полумраке и всполохах разноцветного света, там, где, как мне казалось, и протекает настоящая жизнь с высокой романтикой и подвигами любви, где все дамы прекрасны, а мужчины только и делают, что поют им серенады, пусть на манер Окуджавы, Высоцкого или Джо Дассена, брат сказал: не обольщайся. Если ты пришла в бар, кафе или ресторан одна или с подругой, чудесные незнакомцы, подсевшие познакомиться, будут изначально считать тебя девочкой лёгкого поведения, такова сложившаяся установка. Её можно изменить, но это потребует от тебя дополнительных усилий. И потом, когда мы были с ним в альпинистском лагере: горы – это, конечно, романтика и располагает, все на отдыхе, триумфальные восхождения, счастливые спуски, танцы у костра и весёлый флирт, и чувство победы и свобода. А только будь готова, сестрёнка, если в четыре утра, на рассвете, он проползёт в твою комнату не слишком таясь и зажмёт ладонью рот… И я была готова, потому что ты не только сказал это, но и обучил приёмам самбо. Спасибо, брат.
Пропащая
Ксения О., 38 лет:
– Когда-то мы с Варенькой были летними подружками детства. Девчачья дачная компания была разновозрастной: старшая, смуглая и худая Людка-татарка, её сёстры, мал мала меньше, белобрысая Алка из параллельного переулка – на несколько лет младше меня, я и совсем маленькая Варенька, белокурый ангел с ярко-голубыми глазами и ресницами-опахалами в полщеки. Бабушка Вареньки жила на даче круглый год – домик у неё был неказистый, старенький, ещё довоенной постройки, но тёплый, с печкой. Родом деревенская, держала она кур – единственная во всём посёлке, остальные дачники были городскими жителями, и из живности у них имелись лишь коты да собаки, привозимые на дачи по весне и увозимые в город к осени.
Папа Вареньки был военным, мама страдала эпилепсией и нигде не работала, вела хозяйство в городе и летом на даче.
В наших развлечениях Варенька участвовала редко: в лес её с нами не отпускали, на озеро ей с нашей компанией ходить разрешалось, но не купаться, а только смотреть, что она и делала – с завистью глядя на нас, со смехом плескавшихся в воде, как утки, отжимавших на берегу волосы и сложным приёмом снимавших мокрые купальники, чтобы переодеться в сухое: никаких кабинок для переодевания там отродясь не водилось, поэтому процедура требовала ловкости и быстроты. Правда, иногда мы всё-таки, к тайному восторгу послушной Вареньки, затаскивали её в озеро, на самое мелкое место у берега, а потом ей приходилось долго сушить на себе трусики, потому что запасные, конечно, отсутствовали как класс. Качели ей были дозволены, но под присмотром бабушки, а разве под таким-то бдительным оком раскачаешься по-настоящему? Одно расстройство. Когда мы по очереди катались на велосипедах – не у всех наших девчонок они были, – Варенька крутилась возле нас на самокате, правда, получалось это у неё и смешно, и по-детски изящно. В куличики она играла одна – нам это занятие было уже не по чину. Зато тут уж она расходилась вовсю, навёрстывая радости запретных развлечений: перемазывалась мокрым песком с ног до головы – и голубые сандалетки становились тёмно-коричневыми, нарядное платьице, отделанное кружевами, шло абстракционистскими пятнами, личико украшалось полосками маленькой пятерни, отиравшей пот, локоны мешали усердному труду, и Варенька, разглаживая и безуспешно пытаясь их выпрямить, откидывала волосы назад, превращаясь из сказочной куклы в песчано-пёструю шатенку неизвестного роду-племени. Бабушка, отчаянно ругаясь, отмывала Вареньку холодной водой прямо из-под крана на участке, переодевала в новое кружевное платье, однако следующий поход ребёнка в песочницу быстро заканчивался таким же преображением из ангела в лихого сорванца.
Осенью мы разъезжались по городским квартирам, а летом встречались, повзрослевшие на целых девять месяцев, а это очень большой срок в детстве. Красовались своим превращением из девочек в девушек, и разговоры велись уже на другие темы – о мальчиках, о модной одежде, – и на озеро Алка ходила в бикини, привезённом из-за границы, а мы ей страшно завидовали, потому что у нас таких было не достать ни за какие деньги, и играли в волейбол, а вечерами жгли вместе с взрослыми мальчиками костры и пели «Милую мою» – песню предшествовавшего поколения молодых, но мы во многом подражали им, нашим старшим братьям и сёстрам, стремясь стать такими же взрослыми, свободными и счастливыми.
Что произошло в стране в начале девяностых, мы поняли плохо, да и не особенно стремились понять: в голове были наши будущие свадьбы, которые непременно состоятся, думали, куда идти после окончания школы. Я, прочитав в восьмом классе учебник по истории философии, готовилась в философы, Людке с сёстрами светила одна дорога – на завод в ближайшем городке, Алка собиралась в парикмахеры, а Варенька… Вот с Вареньки для нас и проявилась впервые сущность нового времени.
Однажды по посёлку разнеслась страшная весть: отца Вареньки убили ещё зимой. За два года до этого он был отправлен в отставку, работы не было, семья бедствовала. Чёрные риэлторы, как рассказывали потом, долго ему угрожали, а позже, когда мать уехала в гости в другой город на несколько дней, изуродовали и убили. Нашли его, ещё молодого, со смоляными кудрями, поседевшим. Весной умерла мать Вареньки, в это время сама Варя уезжала на каникулы к подругам. Сказали, что смерть наступила в результате эпилептического припадка. Варенька потребовала расследования причины смерти. Заплатишь тыщ пять долларов, расследуем, проведём все экспертизы тип-топчик, нет – хорони так, сказали ей менты. Таких денег у Вареньки не было и быть не могло: бабушка к тому времени померла, а других родственников у неё не оказалось. Квартира очутилась в руках тех, кто её домогался, мгновенно была продана и перепродана, и Варенька оказалась бы на улице, если бы не дача.
Она поселилась в разваливающемся домишке и пустила квартирантов – двадцать шесть таджиков, которые теперь работали в нашем посёлке. С ними пила, с ними и спала. Платили ей гроши, зато иногда подправляли завалившийся забор или прохудившуюся крышу. Опухшая, в чём-то больше похожем на лохмотья, чем на платье, с колтуном на голове вместо прежних локонов, Варенька ничем не походила на ту весёлую и послушную, «правильную» девочку, которую мы знали в детстве.
И вдруг с Вариного участка исчезли и таджики, и сама Варя, а на месте старенького дома возводились чертоги – трёхэтажный дворец. Говорили, что это главный милиционер соседнего города вынудил Варю продать ему дачу с участком. Варенька подала в суд, заявив в исковом требовании, что милиционер заставил её подписать документы якобы купли-продажи, ничего при этом не заплатив. Был назначен день суда, но за сутки до него Варя исчезла. Её не было нигде – ни в суде, ни у подруг, ни у соседей по посёлку.
Домище был построен и тут же продан, и ещё раз продан, и ещё – в общем, схема была такой же, как с квартирой: чтоб следов не обнаружилось. Однако три года по посёлку ходили нехорошие слухи: Вареньку помнили все. Хоть бы тело нашли, причитала Алка, похоронили бы по-христиански. Ну да, возражала Людка, мент – спец, небось так упрятал – в болоте, в тюряге ли, – что не увидим мы больше Вареньку ни живой, ни мёртвой. Говорят, что кто-то даже написал жалобу в областную прокуратуру. Но всё было тщетно. Мы простились с Варенькой в душах своих, а тут у всякой свои беды – кто работу потерял, кого ограбили, у кого тоже близких убили, на войнах, на улице или в подъезде, кого-то избили до полусмерти. Пули ложились рядом, как говаривали на фронте.
Но вдруг Варенька появилась. Обошла весь посёлок, со всеми поздоровалась, всем рассказала, что вот, мол, не оставил мент в беде, купил участок с домишком и всё-всё заплатил, как обещал. А на эти денежки купила, мол, Варенька трёхкомнатную квартиру в городе, и ещё осталось, на эти оставшиеся деньги она и живёт себе припеваючи. Мы смотрели на неё разинув рты, как на привидение. Да и вправду сказать, выглядела Варенька не лучшим образом: синяк под глазом, шея оцарапана, рука перевязана. Соседи интересовались, что с ней, а она, улыбаясь, шутила: бандитская пуля, говорит. Ну, шутит, и хорошо, значит и ладно. А одета дорого, модно, и причёска теми же локонами, что в детстве, и духами благоухает.
Улучив минутку, я подошла к Вареньке, когда одна она шла по дороге на станцию, и сказала: как это всё славно, что ты жива и благополучна. Она глянула на меня потемневшими враз глазами. Живу на вокзале, сказала, вокзальная я, а шмотки и духи я ему должна вернуть после этого парада-але. Он не заплатил мне за дачу, просто вышвырнул, а когда слухи пошли и прокуратура наехала, нашёл меня и сказал: чтоб поехала в посёлок и всем рассказала, что всё у тебя в полном порядке, вся ты в шоколаде, потому что это я тебя спас от пьянки и таджиков. Не съездишь или хоть пикнешь чего не то – убью, и ничего мне за это не будет, тебя всё равно уже все похоронили давно, а у меня всё тут куплено.
И, тряхнув искусственными локонами, добавила: папка перед смертью учил – терпи, дочка, человек может вытерпеть всё, даже если его не любят в двадцать пять, в тридцать пять, в сорок, – при том, что его очень любили в пять. Меня любили – папка, мамка, бабушка, вы все. И я – вытерплю.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.