Текст книги "Поэзия Каталонии"

Пере Марк

 
Дни человека к смерти чередой
стремят его от самого рожденья,
и не прервется путь ни на мгновенье
во сне, на отдыхе иль за едой:
назначен срок, и вот живет он, зная,
что смерть его в небытие вернет,
в болезни, в здравье, в счастье, средь невзгод, —
но участь людям не дана иная.
 
 
Известно, не объедешь стороной
смерть строгую, напрасны ухищренья,
богатство, норов, власть, сопротивленье;
но неизвестен день кончины злой —
как, где, когда придет, всех подминая,
ни щит, ни ров, ни замок не спасет —
и мудреца, и дурня унесет:
мы все – одно, все та же персть земная.
 
 
Нам ведомо, что всех конец такой
ждет рано или поздно; тщетно рвенье.
Сколь быстрое у времени теченье!
Но человек не помнит правды той:
любуется собою, почитая
свой ладный стан, лик ясный, и влечет
мирская жизнь его, мирской почет,
и обольщает чувств игра пустая.
 
 
Но вспомним же, как сотворен любой.
Мы все – лишь соков мерзостных смешенье;
в нечистом лоне вспомним заточенье
и чем питает мать нас той порой,
как страждет, нас из лона извергая,
а мы с великим плачем в свой черед
вступаем в лживый мир, что обречет
на муки нас, казня и обжигая.
 
 
Что можешь ты сказать, старик гнилой?
Ведь из-за хворей жизнь твоя – мученье!
Смерть шлет тебе свое предупрежденье,
а ты внимать не хочешь вести злой.
Как в смрадном гноище свинья тупая,
в грехах своих гваздаешься, и вот
язык твой суесловит, спорит, лжет,
дух подлый у тебя, а длань скупая.
 
 
Тебе постичь умом бы и душой,
что всем нам жизнь приносит измененья:
разор – богатым, бедным – возвышенье,
большим стал малый, малым стал большой,
с недугом юный борется, страдая,
и прежде старца быстро в гроб сойдет,
а старый мнит, что льва сильнее кот,
кончины для себя не ожидая.
 
 
Лишь Богу ведомо, зачем дурной,
безумец, лжец приял бразды правленья;
кто добрым был в нужде и подчиненье,
злым станет, коли лен получит свой;
монах, что в Грассе жил, свой нрав смиряя,
епископом гордыню обретет;
иному бы пасти в Террассе скот,
а он вершит судьбу большого края.
 
 
Кто хочет Богу верным быть слугой
и в этом мире жить без огорченья,
пусть вверится Господню попеченью
и радости не требует другой.
Бог знает сам, кому конец, карая,
или недуг тяжелый Он пошлет,
и правит нами с горних Он высот,
по воле испытанья избирая.
 
 
Я слышал, как промолвил, умирая,
святой отец в печали: «Счастлив тот,
кто в пастухах жизнь прожил без забот:
мирская честь вас удалит от рая».
 
 
Я, Пере Марк, к Создателю взываю:
пусть мужество и волю мне пошлет,
чтоб с радостью сносил я груз невзгод
и не гордился, блага принимая.
 

 
Деву чту я, коль стыдлива,
рыцаря – коль меч остер,
даму – коль наряд красивый,
а слугу – коль в деле спор,
а коня – коль пышногривый
и покорен воле шпор,
неустанный, нестроптивый.
 
 
Люб мне бег его ретивый
там, где людно и простор,
и люблю глядеть, как живо
пышет и дымит костер,—
пусть не дремлет враг кичливый,
что, затеяв ратный спор,
сжат осадой терпеливой.
 
 
В милой нрав мне люб игривый,
чтоб была не из притвор,
станом тонкая на диво,
пусть мне тешит плоть и взор,
любит пусть меня правдиво,
не за деньги иль убор,
и верна, и незлобива.
 
 
И по нраву мне учтивый,
обходительный сеньор,
храбрый, честный, справедливый,
всем открывший дом и двор
и презревший речи льстивой
низкий и ненужный сор,
щедрый и правдолюбивый.
 
 
И люблю зимой дождливой
до зари войти в притвор,
пусть ведет тихоречиво
клирик с Богом разговор,
ибо пенья переливы
оглашать должны собор
лишь в день праздника счастливый.
 

Ансельм Турмеда

 
Если ты деньгой богат,
не засудят, не казнят —
адвокатом станет кат,
лишь тряхни мошною.
 
 
Деньги могут в мудреца
мигом превратить глупца
и тихоню в наглеца,
в грешника святого.
 
 
В деньгах корень зол и благ,
в них причина войн и драк.
Станет в церкви кто «за так»
петь «Beati quorum»?
 
 
Деток радует их вид,
преподобный кармелит
требы ради них творит,
ради них он спляшет.
 
 
Толстым выглядит худой,
если с толстой он мошной.
Только скажешь «на!», глухой
в тот же миг услышит.
 
 
Деньги – лучший из врачей.
Мавр, католик, иудей,
еретик и иерей —
все в Мамону верят.
 
 
Ради денег мир живет,
с ними дураку почет,
праведник за них солжет —
это ли не чудо!
 
 
Деньги надобно копить,
стоит ради них убить.
Сможешь ты за них купить
и престол святейший.
 
 
Избери благую цель,
набивай себе кошель.
Твердо знай: Святой Кошель
нынче правит миром.
 

 
Я ранним утром встал
(а было то весною)
и на коне помчал
тенистою тропою;
деревья надо мною,
как свод, сплелись, и вдруг
широкий вижу луг
с зеленою травою.
 
 
Я замер, ослеплен:
столь яркими лучами
струился небосклон;
луг был покрыт цветами.
За крепкими стенами
из тесаных камней
открылся замок мне,
сверкая куполами.
 
 
Все изумляло взгляд:
царящих над долиной
высоких башен ряд
и мощные куртины.
Прекраснее картины
припомнить я не мог.
Прозрачный плыл поток
извилистой ложбиной.
 
 
Проворны и быстры,
там рыб ловили птицы,
а в волнах осетры
резвились и плотицы,
и плыли вереницей
огромные угри,
старались пескари
поглубже в дно зарыться.
 
 
С седла я соскочил,
исполнен восхищенья,
и обойти решил
столь дивное строенье.
Вдруг слышу приглашенье:
«Вступите к нам, сеньор!»
Я кверху поднял взор,
застыв от изумленья,
 
 
В бойнице увидал
я девичьи ланиты.
Вдруг с шумом мост упал,
ворота мне открыты;
на каменные плиты
взошли семь юных дев
в нарядах королев,
что жемчугом расшиты.
 
 
На нежных шеях их
горят сапфиры, лалы,
а в косах золотых
блестят, багряно-алы,
чудесные кораллы;
ласкают мне глаза
гранаты, бирюза,
смарагды и опалы.
 
 
Мне радостен прием,
приветливый на диво;
все девы, встав кружком,
взирают неспесиво,
так статны и красивы.
Тут ближе подошла
что всех милей была
и молвила учтиво:
 
 
«Вас в гости звать, сеньор,
приятно мне и мило.
Нам в замке с давних пор
так одиноко было,
печально и уныло.
Для жительниц сих мест
отраден ваш приезд», —
и голову склонила.
 
 
Ведет меня с собой;
чуть мы с моста спустились,
ворота за спиной
со скрипом затворились,
и мне в саду явились
еще немало дев,
но вмиг среди дерев
они, смутясь, укрылись.
 
 
То был предивный сад:
лимоны, апельсины,
черешня, виноград,
орех, миндаль, маслины;
в ряд с ягодою винной —
айва и абрикос,
а с вишней персик рос,
тутовник, мандарины.
 
 
Столь пышной и густой
листвой они одеты,
что вопреки самой
природе было это,
как будто стужа лета,
как будто зимний зной.
Никто красы такой
не зрел с начала света.
 
 
Повсюду на ветвях,
листвой укрыты, пели
десятки певчих птах,
звенели и свистели,
сливая в хоре трели;
без счету голосов —
от прим и до басов —
звучали, как в капелле.
 
 
А меж дерев цветы:
тут встал нарцисс, белея,
здесь алых роз кусты,
там нежная лилея;
цвели левкои, млея,
благоухал жасмин,
душистый розмарин
ласкала ипомея.
 
 
И, солнцем осиян,
пять звонких струй вздымая,
там в центре бил фонтан;
его вода живая,
алмазами блистая,
светла и весела,
каналами текла,
чудесный сад питая.
 

Андреу Фебрэ

 
Тот день, что отделил меня от вас,
и сердце отделил мое от плоти;
без сердца я – но вы его найдете:
оно при вас, владычица, сейчас;
вот почему я к вам, моей сеньоре,
печалясь, посылаю свой упрек:
от сердца моего я так далек,
что с каждым днем мое сильнее горе.
 
 
Два сердца с вами – их не различить
под вашей властью, правой и счастливой;
но ежели какой-нибудь ревнивый
соперник их помыслит разлучить,
вы моему сначала прикажите,
и вступится оно за вашу честь,
и будет эту службу с честью несть —
оставьте страхи при такой защите!
 
 
Два сердца бьются рядом, без препон,—
поэтому я жив, пока вы живы:
мое в разлуке сердце обрели вы,
а я в разлуке был его лишен;
и посему не ведайте сомнений —
нет сердца у меня другим дарить,
зато вдвойне вы можете хранить
мне верность, оградясь от оскорблений.
 
 
Послушливее сердца в мире нет,
клянусь вам, благородная сеньора:
все сделает легко и без укора,
лишь бы любить вас до скончанья лет
наперекор любому, кто блаженство
при виде вас не может ощутить,
и ваше целомудрие почтить,
и оценить все ваше совершенство!
 
 
Все краше вы; ваш мимолетный взгляд
в душе рождает грезы и посулы;
не знаю от Испании до Пулы
я никого, кто вами в плен не взят;
вы самых дерзновенных за собою
уводите, встречая на пути;
любовь, молю: спаси и защити
мое завоеванье всеблагое!
 
 
Мой ангел, красота преград не знает:
кто беден – вам за благость воздает,
кто знатен – почитает вас, но тот,
кто благороден, – вас обожествляет.
 

Посылка

 
Мой ангел, не возьмет меня могила,
молитесь – и осилю все мученья.
Пречистой Деве сладостны моленья —
ах, если бы и мне в них место было!
 

 
Мое блаженство, горе, ангел мой!
Вдали от вас я дни влачу без цели.
Зачем же, преисполнясь добротой,
вы жизнь мою, увы, не пожалели?
Раздавленный, как жалкий муравей,
оплакал я любовь свою былую.
Нет, если я не ваш, то я – ничей:
Скорее, Смерть, прерви судьбу такую!
 
 
Покинутый, обманутый судьбой,
без веры, без опоры, – неужели
отвергнут я возлюбленною, той,
какую мир не видывал доселе,
бесчувственной к тому, кто всех верней,
кто даже и не глянет на другую?
Нет, если я не ваш, то я – ничей:
скорее, Смерть, прерви судьбу такую!
 
 
Я в черный час пленен был щедротой
и сладостью, сокрытой в этом теле,
поскольку обесславлен я молвой,
гласящей, что ко мне вы охладели.
Но кто найдет желание скромней?
Я лишь по службе преданной тоскую.
Нет, если я не ваш, то я – ничей:
скорее, Смерть, прерви судьбу такую!
 
 
Любовь моя, вернитесь поскорей —
я красоты и благости взыскую.
Нет, если я не ваш, то я – ничей:
скорее, Смерть, прерви судьбу такую!
 

Сирвента

 
Исполненный печали непомерной,
бесстрашный голос прозвучал в зените:
«О христиане! Или смерть примите,
иль оградите Господа от скверны!
Гроб приснославный держат басурмане
в своей неверной скинье год за годом —
их покоряя праведным походом,
явите Бога в славе и в страданье!
 
 
Пришла пора святого воздаянья —
да будет в мире власть креста отныне!
Кто поруганью предавал святыни,
где б ни был, не избегнет наказанья.
Пусть будет отвоевана Гранада,
пусть нехристей настигнет ваша ярость,
чтоб ни следа в долинах не осталось
от этого злокозненного стада!..»
 
 
Вперед! Нам уготована награда:
с язычниками битву начинаем,
веселие победы нашей чаем —
а большей чести и желать не надо!
Ждет иноверцев вечная геенна,
оружием сразим их и проклятьем,
отмщения теперь не избежать им,
поскольку наша мощь благословенна.
 
 
Вся бездна преисподней постепенно
заполнится лавиной нечестивых —
сумеет удержать ли, поглотив, их,
чтобы никто не вырвался из плена?
Тогда сам дьявол может испугаться,
не успевая справиться со всеми.
Но мы воскликнем: «Наступило время
еретикам в пучину погружаться!»
 
 
Подобно палым листьям, что кружатся
под жарким ветром, дующим с востока,—
арабам, туркам, маврам из Марокко
под натиском святым не удержаться.
Захватим их селенья и мечети
в сраженье беспощадном и суровом,
покуда мавры именем Христовым
не ввергнуты в расставленные сети!
 
 
О Матерь Божья, Ты одна на свете
прибежище взыскующего сердца:
любого одолеем чужеверца,
когда услышишь Ты молитвы эти.
Пускай любовь Спасителя и сила
нам ниспошлет Твое благоволенье,
чтобы за нашу веру и раденье
Ты всех нас вечной жизнью одарила.
 

Жорди де Сан Жорди

 
Всегда со мною ваш прекрасный образ,
он сердце веселит мне днем и ночью,
затем что, вашей красотой любуясь,
я в памяти запечатлел ваш облик,
и даже смерть над ним теперь не властна,
а коль придется мне сей мир покинуть,
могильщики мои воочью узрят
над мертвым ликом знамение ваше.
 
 
Как малое дитя с душой безгрешной
пред алтарем в восторге замирает,
завороженное блистаньем злата,
и боле ничего не хочет видеть,
так я, любуясь всею статью вашей,
не нагляжусь на ваши совершенства,
и подле вас я забываю Бога,
в любовное блаженство погруженный.
 
 
Любовь оковы на меня надела,
в темницу ввергла; я как будто заперт
на все запоры в сундуке дубовом,
и не под силу мне освободиться,
зане любовь питаю к вам такую,
что сердце так льнет к вам и так страшится
хоть па минуту разлучиться с вами
и крепко лишь любовью к вам, голубка.
 
 
Вы столь пленительны, сколь величавы,
и красота, вам данная от Бога,
блистательней каменьев драгоценных,
мучительней и беспощадней терний.
Среди подруг подобны вы рубину,
что прочие каменья затмевает,
иль ястребу, что воспаряет в небо
высоко над пернатыми другими.
 
 
Вся плоть моя истомлена любовью,
какой не ведал ни один мужчина;
любви такой, что в сердце мне проникла,
ни в чьей груди доселе не бывало.
Я от любви, как мудрый Аристотель,
пылаю и лишаюсь разуменья;
и с вами я повсюду неразлучен,
как с кельею монах, как палец с ногтем.
 
 
О смилуйтесь, прекраснейшая дама,
правдивая и чуждая злонравья!
Не допустите от любви погибнуть
того, кто любит вас сильнее прочих,
вам делавших подобные признанья;
вы – дерево с животворящей сенью,
примите же меня под вашу кущу
и знайте: ваш я ныне и навеки.
 
 
Бесценнейший рубин, вы благородством
затмили всех на белом свете сущих,
затем что в вас единой воплотилась
вся доблесть и краса Пентисилеи.
 

 
В чужих стенах и в стороне чужой,
с родными и сеньором разлученный,
и телом несвободен, и душой,
всех благ лишенный, скорби обреченный,
не ведая, где ныне все друзья,
ни помощи не видя, ни участья,
я здесь томлюсь; скорбит душа моя,
но есть отрады у меня в несчастье.
 
 
Был роскошью пресыщен прежде я,
а ныне, у тюремщиков под властью,
ценю превыше пышного шитья
те цепи, что стянули мне запястья.
Пускай судьба неласкова ко мне,
но все ж не прокляну моей темницы,
затем что здесь со мною наравне
немало доблестных мужей томится.
 
 
Я утешаюсь тем, что на войне
служила королю моя десница.
Враги числом нас превзошли вдвойне,
но бились мы, как подобает биться.
Утешен я и тем, что без утрат
не знал бы, сколь бесценны обретенья,
и все же горько мне, что дни летят,
а мы напрасно чаем избавленья.
 
 
Я все бы претерпел, но во сто крат
невыносимей то, что в заточенье
мы о событьях судим наугад
и подкрепить надежду на спасенье
нам нечем; и печалюсь я о том,
что в просьбах Сфорца смысла нет нимало,
и оттого слабею с каждым днем,
иссяк задор н мужество пропало.
 
 
То, что всечасно вижу я кругом,
всю цену для меня бы утеряло,
когда б не Бог, которым я ведом,
чья длань меня в невзгодах поддержала,
и не король, что нас отсель спасет,
поскольку все мы знаем несомненно:
кто честно послужил сеньору, тот
сеньором будет вызволен из плена!
 

Посылка

 
О государь, вы рыцарства оплот!
Так не забудьте тех, кто неизменно
в бою готов был положить живот,
оружьем защищая сюзерена.
 

 
Красавица моя! Вы столь желанны
и сердцу, и рассудку, и глазам,
что спор ведут все трое беспрестанно,
кто более из них любезен вам,
Я им помочь не в силах, право слово,
и так они пылают все втроем,
что распрями допечь меня готовы,
и я сгораю, мнится мне, живьем.
 
 
Глаза твердят, что упредят любого
в искусстве оценить вас, да притом
их доля незавидна и сурова:
они вам часто жертвовали сном
и слезы проливали дни и ночи,
а если вы являлись им во сне,
то мучились они еще жесточе,—
и с ними соглашаюсь я вполне.
 
 
А сердце, глаз нимало не пороча,
твердит: невместно быть нам наравне,
мол, этот свет, что источают очи,—
не в них самих горит он, а во мне.
К тому ж глаза в любимой зрят отраду,
а сердце горевать обречено,
и потому, признать по чести надо,
заслуживает первенства оно.
 
 
Рассудок утверждает, что награды
те двое недостойны все равно,
а он, рассудок, дни и ночи кряду
воспоминанье пестует одно,
не ведая ни отдыха, ни срока,
где вы, что вы, гадая и казнясь,
но не таит ни одного упрека,
а только служит вам и славит вас.
 
 
От спорщиков дождаться трудно проку!
Вся троица пред вами напоказ:
вот сердце, уязвленное жестоко,
глаза, что слезы точат всякий час,
рассудок, угодивший в злые сети,
и я погиб, коль тою же рукой,
что навязала мне раздоры эти,
не будет вновь дарован мне покой.
 

Посылка

 
О дама Изабель, зачем в секрете
вы держите доныне выбор свой?
все трое страждут пуще, чем от плети,
вас в судьи призывая вперебой.
 

Вторая посылка

 
Я, Изабель, молю вас об ответе,
не в силах сладить с пыткою тройной:
скажите – кто вам всех милей на свете?
Решите спор и сжальтесь надо мной!
 

Аузиас Марк

 
 Где сыщешь ты спасительный совет,
о сердце, если жизнь твоя – помеха?
Ты любишь слезы и не любишь смеха —
как вынесешь ты боль грядущих лет?
К чему дни жизни длить несовершенной?
Смерть ждет тебя, навстречу ей спеши:
всё дальше от тебя приют души,
когда от смерти ты бежишь блаженной.
 
 
Она манит отдаться ей смиренно
и слезы радости струит из глаз;
мне слышится ее певучий глас:
«Мой друг, покинь сей дом, чужой и бренный.
Тебе дарю я высшую из льгот,
досель не ведомую детям праха:
ведь я спешу лишь к тем, кто полон страха,
но медлю с теми, кто меня зовет».
 
 
Жизнь на себе власы, рыдая, рвет,
и вопиет, и со смятенным ликом
она сулит мне в ужасе великом
именья, изобилие щедрот,
но зов ее мне страшен и докучен,
как смерти зов – избраннику судьбы;
кто свыкся с болью и тщетой мольбы,
тому и голос смерти сладкозвучен.
 
 
Дивлюсь: любой влюбленный неразлучен
с надеждой гордой; но когда бы он
узнал, какой любовью я сражен,
он был бы опытом моим научен.
Любовь кляня, все дали бы зарок
губительной не поддаваться власти,
но расскажи я о блаженстве страсти —
и проклянут дни без ее тревог.
 
 
К кому еще Амур был так жесток?
Я тяжко ранен горестной любовью;
исходит, истекает сердце кровью,
скудеет животворной влаги ток
от горькой скорби, и душа больная
целенья и подмоги не найдет:
я изнемог под бременем невзгод,
но чашу скорби изопью до дна я.
 
 
Лилея средь чертополоха, знаю,
что жизнь свою в сем мире я избыл:
лишась надежд, я душу погубил,
и кара мне назначена земная.
 

 
Коль без Тебя нам нет к Тебе дороги,
дай руку мне иль за волосы вздерни,
а коль моя рука Твоей не ищет,
втащи меня к себе хотя б насильно.
Хотел бы я идти к Тебе навстречу,
да не могу, а почему – не знаю:
свобода воли мне дана, нет спора,
я сам не ведаю, что мне помехой.
 
 
Хочу восстать из праха – и не в силах,
тому причиной – тяжесть прегрешений;
покуда смерть не вынесла вердикта,
прими меня в число Твоих, Всевышний;
пусть сердце черствое мое смягчится
Твоею кровью, исцелившей стольких,
кто маялся подобным же недугом;
но медлишь Ты и, стало быть, разгневан.
 
 
Не столько разумом я согрешаю,
сколь отягчаю волю я виною.
О, помоги мне! Но мольбы – безумье:
Ты тем поможешь, кто себе поможет,
и тех, кто тянется к Тебе, Ты призришь,
для них Твои объятия раскрыты.
Что делать мне, коль помощи не стою
и, знаю сам, стараться б мог усердней?
 
 
Прости, что говорю с Тобой в безумье!
Слова мои порождены тревогой.
Страшусь я ада – и к нему иду я,
хотел бы возвратиться вспять – не властен.
Но помню я: разбойнику спасенье
Ты даровал, хоть и не по деяньям,
и дух Твой веет, где Тебе угодно,
а как и почему – не ведать смертным,
 
 
Пусть я дурной христианин на деле —
в том не виню Тебя и чужд я гнева;
я знаю: все, что Ты содеешь, – благо,
Ты прав, даруя жизнь и смерть даруя,
Ты справедлив во всех Твоих веленьях,—
безумен тот, кто на Тебя восстанет.
Любовь ко злу, неведение блага —
лишь из-за них Тебя не помнят люди.
 
 
Тебя молю я укрепить мне сердце,
чтоб с волею Твоей я слил желанья,
и коль от мира мне немного проку,
подаждь мне силы, чтоб его отринуть,
и дай вкусить хоть малую частицу услад,
что праведнику Ты даруешь:
пусть плоть моя, мятежница слепая,
обрящет утоленье и уймется.
 
 
О, помоги мне, Боже! Двинуть пальцем
я не могу без Твоего веленья!
Так прочно зло во мне укоренилось,
что кажется мне горькой добродетель.
О, сжалься, Боже! Обнови мне дух мой —
он по моей вине к добру не склонен;
и если смертью искуплю грехи я,
она мне будет сладким покаяньем.
 
 
Во мне любовь к Тебе слабее страха,
и сознаюсь я в прегрешенье этом;
моя надежда смущена тревогой,
а чувства все – в неистовом боренье.
Ты справедлив и благ, я это вижу,
и вижу: Ты мирволишь недостойным,
по прихоти одаришь, обездолишь —
дрожит и праведник, – мне ль не страшиться?
 
 
Коль Иов праведный страшился Бога,
что делать мне, погрязшему в ошибках?
В аду не существует время, знаю,—
и ужас чувствую при мысли этой.
Душа сотворена, чтоб узреть Бога,
и вот, узрев, кощунственно бунтует;
такое зло под стать не человеку —
и где же, кто идет путем подобным?
 
 
Молю Тебя, жизнь сократи мне, Боже,
покуда худшего я не изведал;
живу я в скорби – и развратной жизнью,
и вечной смерти я страшусь безмерно.
Зло – в мире сем, в том – вечное мученье.
Возьми меня, когда сподоблюсь блага:
не знаю, что за польза мне в отсрочке —
пред странствием не ведают покоя.
 
 
Скорблю о том я, что не в должной мере
скорбеть могу о муках бесконечных:
ведь скорбь подобная чужда природе,
нам не познать ее и не измерить.
Но если так, то жалки оправданья,
что ада не страшусь, как подобает;
алкаю неба я, но рвеньем скуден;
слаб страх мой – и слаба моя надежда.
 
 
Коль представляешься ты нам гневливым,
тому виной – неведение наше;
Ты милостив всегда и неизменно,
что мнится злом, на самом деле – благо.
Прости мне, Боже, что Тебя винил я,
я признаю, что я один виновен:
Твои деянья зрел я оком плоти —
так одари слепую душу зреньем!
 
 
С Твоею волею моя в раздоре,
я враг Тебе, когда хочу быть другом.
О, помоги мне в этой злой напасти!
Не мерь заслуг моих, иль я отчаюсь;
не в радость мне, что жизнь так долго длится,
и страшно мне, что ей предел положен;
живу скорбя: мое желанье слабо,
а мой рассудок помрачен смятеньем.
 
 
Ты – тот предел, где кончатся пределы,
то благо Ты, что мерою всем благам,
и тот не добрый, кто с Тобой не сходен.
Кто угодит Тебе, тот имя Бога
и человечность высшую обрящет,
Твоею волей став Тебе подобным,
тогда как тот, кто дьяволу потрафит,
да примет имя своего владыки.
 
 
Коль цель конечная есть в этом мире,
она не истинна, не осчастливит:
она ведь – лишь начало завершенья,
насколько нам судить доступно, смертным.
Философы, что сами жизнь прервали,
в разладе с миром были и с собою,
а стало быть, им правда не открылась
и людям проку нет от их учений.
 
 
Коль есть благое в иудейской вере
(она ведь райских врат не отворяет),
то лишь одно: она – начало нашей
и вкупе с ней единство образует.
И всякая людская цель желанью
не даст ни отдыха, ни завершенья,
но без нее мы высшей не достигнем:
Предтеча возвестил нам о Мессии.
 
 
И тем, кого прельщает цель иная,
не знать покоя, не обресть опоры;
всем ведомо, и тонкости излишни:
лишь Ты один хотенья утоляешь.
Как реки устремляют бег свой к морю,
так все в Тебе пресуществятся цели.
Чтоб возлюбить Тебя, подаждь мне силы:
пусть страх мой превозможется любовью!
 
 
А коль приять любовь я не способен,
усиль мой страх, дабы не смел грешить я:
отринув грех, отрину я привычки,
что от любви к Тебе меня уводят,
и те, кто от Тебя меня отторгли,
да сгинут, ибо жизнь мою сгубили.
Продли мне дни, молю Тебя, о Боже:
мне кажется, на путь я вышел верный.
 
 
Как оправдаться мне перед Тобою,
когда держать ответ в смятенье буду?
Ты мне дорогу указал прямую,
а я ее серпом опасным выгнул.
Хотел бы распрямить, да не под силу —
так помоги мне, всемогущий Боже;
какой удел Ты мне готовишь, знать бы:
Ты зришь его, хоть он сокрыт в грядущем.
 
 
Молю Тебя мне ниспослать не здравье,
не милости природы и Фортуны,
но лишь любовь к Тебе, великий Боже:
я знаю твердо – нет завидней блага.
Неведома мне высшая услада,
покуда не готов ее постичь я,
но знает самый грубый из мужланов,
что в мире ни одна с ней не сравнится.
 
 
Когда страшиться смерти перестану?
Когда воспламенюсь к Тебе любовью,
что невозможно без презренья к жизни —
соделай так, чтобы свою презрел я,
и все, что ныне мне на плечи давит,
окажется внизу и под стопами:
кто львиного не убоится когтя,
тому осиное не страшно жало.
 
 
О Боже, умертви во мне все чувства,
чтоб никаких желаний я не ведал,
не только грешных и богопротивных,
но даже тех, что для Тебя не важны.
Хочу я думать о Тебе едином,
хочу искать к Тебе прямой дороги —
соделай так, и если отступлюсь я,
к мольбам моим замкни свой слух навеки.
 
 
Не дай скорбеть мне о мирских усладах —
ведь эта скорбь любви к Тебе мешает,
а я в плену докучливой привычки;
в былом я отягчил себя грехами,
но я не хуже многих нерадивых,
кому Ты дал все то, о чем прошу я;
молю Тебя, ко мне проникни в душу,
ведь Ты входил и в худшие, Создатель.
 
 
Католик я, но холод чувств ленивый
мне не дает согреться жаром веры,
а я потворствую безвольно чувствам
и верю в рай умом да по уставу.
О да, мой дух вседневно наготове,
но чувства медлят, чуждые Познанью;
так помоги же мне, пусть пламя веры
зажжет все то, что холодом объято.
 
 
Меня Ты создал, чтобы спас я душу,
и знаешь, верно, что ее гублю я.
Коль так и есть, зачем меня Ты создал,
ведь знание Твое непогрешимо?
Верни меня в небытие, Всевышний,—
всё лучше, чем страдать в темнице вечной;
я верю – как сказал Ты об Иуде, —
что лучше б не родиться человеку.
 
 
О, если б умер я, прияв крещенье,
не возвратился бы в объятья жизни,
а сразу заплатил бы долг свой смерти
и ныне б никаких не знал сомнений!
Страшатся ада смертные сильнее,
чем наслаждений рая вожделеют:
познали муки мы, по ним и судим,
а рая чувствами познать не можем.
 
 
Дай силы мне, чтоб отомстил себе я:
Тебе перечил я – и я виновен.
А не смогу – карай мне плоть, всевластный,
но дух щади, ведь он – Твое подобье.
Но наипаче сделай твердой веру,
неколебимой сделай Ты надежду.
Тогда исполнюсь я любовью к ближним;
а коль взмолюсь о плоти, Ты не внемли.
 
 
Когда же сердце наконец смягчится
и обольюсь я сладкими слезами!
Раскаянье – вот их родник извечный,
вот ключ, что нам врата небес откроет;
а покаянье – горьких слез источник,
любви в слезах тех меньше, больше страха;
и все ж пошли мне горьких в изобилье,
они – надежная дорога к сладким.