Текст книги "Пять дней на Святой Земле и в Иерусалиме"

Гавань острова Патмос

9 часов.

Проходим остров Кос или Ко, «велик вельми, богат всим, людми и скотом». Велик, но не вельми. Только после множества других меньших он может показаться таким. У Коробейникова говорится: «А от Сакиза острова до острова Станкова два дни ходу, а в нем город Станков». Конечное «в», очевидно, есть руссицизм, но предшествующее «Стан…» представит немало затруднений географу-исследователю. Соседи мои по помещению положительно уверяют, что «Стан…» есть перековерканное на турецкий лад εἰς τὴν так что все слово будет значить: εἰς τὴν Κῶ – в Ко. Также надобно объяснять и Сакиз, т. е. испорченное εἰς Χίο – в Хио. Аналогия подобного образования в устах турок собственных имен разительно подтверждается пресловутым словом Стамбул, которое есть не что иное, как отуреченное греческое: εἰς τὴν πόλιν (в город). Кос стоит при самом море. Окрестность его покрыта садами, город, хотя не велик, но пригляден. Здесь – также особая епархия, т. е. митрополия (80-я в числе других), а в прежнее время была подведомая Родской кафедре епископия. Слышно какое-то неустройство в церковных делах косских. Недавно присылаем был следователь от патриарха. Везде в патриархате одно и то же – первое и последнее – затруднение: неопределенность и недостаточность архиерейского содержания, подающая повод к нескончаемым жалобам. В Ко в первый раз мы утешились видением пальм. Миновав остров, мы еще раз увидели перед собою залив, далеко вдающийся в малозийский берег и называвшийся в старое время «Черепичным». На северном выходящем углу его стоял и процветал когда-то Аликарнасс, а на южном – Книд. Оба города в языческое время принадлежали к третьему Союзу Дорийскому, а в христианское были епископиями в числе других двадцати восьми, составлявших епархию Карийскую, митрополиею которой был город Ставрополь. Теперь нет ни епископств, ни самой митрополии. Вообще же христианство почти совсем иссякло по всему побережью малоазийскому от Смирны до Тарса, усеянному когда-то епископскими кафедрами. Следующая за Карийскою епархиею, Памфилийская имела восемнадцать епископий, Писидийская – девятнадцать, Ликийская – тридцать шесть, две Килиийские — девятнадцать. Теперь на всем этом пространстве слышится имя одной Писидийской епархии – до того убогой и неустроенной, что редко кто, как говорят, соглашается ехать туда на управление немногими отуреченными по языку и нравам христианами. Горько убедиться в таком тяжелоприскорбном факте. Магометанство тоже, конечно, не процветает в одичавших местах. Но мало утешения в том, что и у соседа дела идут не лучше, чем у нас.

Богословское училище Апостола Иоанна на Патмосе

Порт и крепость на острове Родос

Полдень

От солнца прячемся под тент. Легкий ветерок едва достаточен к тому, чтобы навевать хотя малую прохладу. Малые островки сменяются один другим беспрерывно с правой стороны, а слева все кажется слитым в одну прямую сплошную линию материка, хотя и здесь есть тоже острова, видимо, когда-то оторвавшиеся от твердой земли. Наибольший из них называется Сими с городком того же имени. Ничем он не примечателен кажется с моря, ни высотою, ни широтою, ни красотою, ни даже безобразием, но его прославил (уже в наши дни) уроженец его, некто Константин Симонидис, пресловутый и преспособный подделыватель древних рукописей и сочинитель самых смелых и невообразимых небылиц. Он давно уже напечатал книгу «Симаиду», в которой воспел свою родину такими и столькими лжами, что читавшие ее не находят слов для выражения своего удивления своеобразному гению человека. Россия также отчасти знакома с Симейцем, как и вся Европа. Не говоря о другом чем, достаточно припомнить его смешное и посмевательное уверение, что известная синайская рукопись Священного Писания переписана вся его собственною рукою! Мне показывали в Константинополе изданный Симейцем в Лондоне на счет одного хвастливого лорда, доставленный сему издателем, отрывок из Евангелия от Матфея первого (!) века, в котором жена Пилатова именуется Пемпелою. Тут же на пароходе узнал я, что бедный человек, игравший столько лет с наукою и совестию, нынешним летом скончался в Александрии самым жалостным образом. В половине второго часа пароход бросил якорь в пристани острова Родо. В общности тот же вид имеет город, как Хио и Ко. От самого берега он начинается стеною и идет внутрь острова по склону горы, скрываясь от взора задними частями. Много минаретов высится над кучею домов, но они уже не имеют той изящной формы тонких стрел или копий, какую имеют на каждом шагу встречаемые в Константинополе и Смирне и которая напоминает наши воскуяровые свечи, поставленные перед иконой. Здесь они толще и короче, а там – на юге – и совсем превратятся, говорят, в башни или колокольни. Город пронизан насквозь зеленью, в которой преобладает уже не кипарис, а финик. Кроме той бухты, в которой мы остановились, есть севернее ее другая, меньшая. При входе в эту меньшую, как думают, стоял знаменитый «Колосс Родосский». Так как высота его известна из свидетельства древних писателей, то на основании одной этой данной выводят заклю чение, что рассказы о прохождении кораблей между ногами статуи есть изобретение «легковерного воображения византийцев». Достается бедным византийцам. А я бы от их имени спросил тяжеловерную близорукость заносчивой критики: если статуя с тем и поставлена была, чтобы сторожить некоторым образом вход в пристань, то очевидно, что корабли (не уменьшим их до размеров «римского огурца», но и не увеличим до объема «горы») должны были проходить через отверстия Колосса. А уж как проходили, при известной и определенной высоте идола, об этом не дело было византийцам заботиться. Имея в распоряжении своем четыре часа свободного времени, мы отправились в город. Паспортов наших здесь не забирали и даже не спрашивали. Нас окружили местные чичероне, болтающие понемногу на всяких языках. Одному из них (еврею) удалось овладеть нами. Собственно говоря, мы шли своим путем, а он своим, но он до того навязчиво преследовал нас объяснением всего встречающагося нам, что мы нечувствительно сделались его слушателями, а потом и совсем подчинились ему. Прошли по «улице Рыцарей» и бегло видели десятка три-четыре фамильных гербов старых монголов Европы, делавших во имя неписанного евангелия папства набег на Азию. Чудеса храбрости, оказанные рыцарями против мусульман и возбуждавшие восторженное удивление современников, вызывают в душе моей чувство, подобное тому, с каким иногда у нас расходится народ с места драки, приговаривая: «Славно подрались!» Никакого другого. Европеец не должен гневаться на меня за то; ибо, по сущей правде, тогдашние дела его, увенчавшиеся таким печальным исходом, пробуждают в душе еще худшее нечто, а именно злорадование, столько естественное, когда видишь, по бесприкрасному выражению русскому, что «вор у вора дубинку украл». Взобравшись на высоту, мы осмотрели развалины древней церкви и другие многие следы недавнего землетрясения, вышли за западные ворота крепости, отдохнули у редкого по широте своих ветвей кипариса, посетили православную церковь, прошли «консульскою» улицей, и не зная, что еще видеть и делать в гостях у своих[33]33
  Наш Павел I был гроссмейстером ордена Иоаннитского.


[Закрыть], возвратились к чужим[34]34
  Единственный, кроме меня, русский пассажир на «Огюсте» есть молоканин, нарочно едущий с чужими, чтоб не видеть своих.


[Закрыть] – от гордых «Иоганнитов» к смиренному «Джовани», уведомлявшему, что уже пора обедать. «Прямо шедше приидохом в Кон (Ко), в другий же день в Родос». Та к описывает плавание свое евангелист Лука, сопутствовавший апостолу Павлу. Долго ли были здесь апостолы и сходили ли на берег, неизвестно. Кто первый проповедывал тут имя Христово, также остается неразведанным. Ни о каких-либо предстоятелях родской церкви, прославившихся мученичеством и святостию, тоже не слышно. Едва можно было отыскать у болландистов одного святого мученика родского Фанурия (27 мая). Между тем строгою историею отмечено печальное имя одного епископа родского Исайи, подавшего повод к изданию известной 77-й Новеллы Юстиниановой. Округ Родской митрополии простирался некогда на все острова Архипелага, известные под общим именем Кикладов. Теперь непосредственное ведомство Родского митрополита простирается на один Родос. Имя нынешнего владыки – Синесий. Так нам назвал его священник, которого мы видели в церкви. В шесть часов вечера снялись с якоря. Все мои «синтрофы» (что значит до слова: «совоспитанники», а общее: «товарищи») остались в Родо. От нечего читать и слушать, я повторяю здесь свои «зады». Плывя по Марморному морю и Эллиспонту, мы имели у себя по правую руку Европу (в тесном древних греков смысле), а по левую Миссию. Вышедши же в Эгейское море (Архипелаг – тоже), имели по левую руку у себя преемственно Эолию (11 городов), Ионию (12 городов) и Карию или Дориду (6 городов), пока у Родо поравнялись с Ликией, а по правую – ряд островов. Проезжая всеми этими историческими местами, славными в дохристианское время, мы встречались с следующими памятными именами языческого мира: Сафо в Митилине, Омира в Смирне (Хио, Киме и прочими), Анаксагора в Клазомене (возле Смирны), Анакреона в Тео (там же), Ксенофана в Колофоне (возле Ефеса), Ираклита, Апеллеса и Парразия в Ефесе, Пифагора в Само, Фалеса в Милете, Иппократа в Ко, Иродота и Дионисия в Аликарнассе, Евдокса (астронома) в Книде и… (нашего Олега в Родо!) и многими другими знаменитостями греческого периода всемирной истории. Греция имела от всех трех племен своего родоначальника здесь поселения, развившиеся до невероятной степени богатства, блеска и торговой деятельности и затмившие собою выселившую их отчизну-мать. Неудивительно потому, что половина имен, которыми она славится, принадлежит малоазийской Греции, а не ей самой. На этом перекрестном пути движения политической, умственной, торговой и всякой иной деятельности в сего освещен ног о историею мир а древнего чего не вотретишь и с чем не познакомишься! Тут были пресловутые «чудеса света», по крайней мере, три из них: храм Дианы в Ефесе, Мавзолей в Аликарнассе и Колосс Аполлонов в Родо. Тут была богатейшая библиотека древности с двумястами тысяч книг (в Пергаме). Тут память славнейших лиц древности: Кира, Александра, Антиоха, Цезаря. Тут и памятные цари: Крез с несметными сокровищами, Мидас с золотыми яствами и ослиными ушами, и пр. и пр. Одним словом, чуть не вся древняя история и мифология соприкасаются некоторым образом к местам, на которых останавливался взор наш на протяжении от Тенедо до Родо.

Довольно на нынешний день. Кстати проститься с сент ябрем. Один из древнейших календарей христианских (448 года) замечает, что этот месяц так «назван от числа (счета) дней. Дней 30. Называется у евреев Тессори, у египтян Фовис, у афинян – Метадигмон, у греков – Горпитос»[35]35
  Любопытны ежедневные заметки календаря о сентябре. 1. Календы. 2. Фавоний (зефир, западный ветер) и Хор (тоже ветер). 3. Игры. 7. Непогода. 11. Фавоний и Африк. 12. По временам непогода. 13. Иды. В этот день в Риме в храме Минервы ежегодно прибиваются магистратом медные щиты. 15. Фавоний по временам или Вултурн (юговосточный ветер). 18. Фавоний и Хор. 20. Игры. 21. Фавоний и Хор с дождем. 22. Непогоду означает. 24. Равнонощие. 26. Начало осени. 27. По временам Фавоний. 28. Непогоду означает. 29. Игры (по другому календарю 354 года: ludi fatales).


[Закрыть], а по иным – Гоппиакос. Прибавим: по-сирски – Элук, по-арабски – Иль-ул, а по старо-славянски – Рувень или Вресень.

«Пучина яже против Киликии и Памфилии», 1 октября 1868 г.

Держимся на юго-восток. Кроме вечно зыблющегося полотна вод, ни с какой стороны не видно ничего. Истинная пучина, с представлением которой от детства соединяется нечто такое, чему конца нет, и в чем всему конец. Паломник Зосима называет этот угол Средиземного моря «Понтийским морем», а Коробейников «широким Белым морем». Понтийским его называет и «Книга глаголемая козмография». Любопытный этот образчик русского географического миросозерцания одним тем уже отличается от всех других подобных попыток изображать поверхность земную, что стоит лицом к востоку и ставит в средоточии земли Царьград, что и согласно с понятием его как царя. Босфор Козмография называет «Гирлом», Малую Азию – «Землею асийскою и елминскою (!) с премудрыми грады, Випънелацким (?) царством и Македонией». Карта эта была бы терпима еще при царях Иванах, но увы! на ней значится уже и Санкт-Петербург. Обстоятельство это заставляет меня не хвалиться ею ни перед кем чужим.

Смотреть на один и тот же вид безграничного моря наскучило. Писать мешает тряска от ворочающегося винта. От нечего делать всматриваюсь в окружающий меня разнородный и разновидный мир. Еще третьего дня, когда я сидел наверху и прислушивался к неумолкаемому говору на пяти-шести языках, вдруг услышал над головой своей чистейшим русским языком произнесенное: «Как поживаете?» Слова были обращены ко мне. Знакомящийся был человек лет тридцати-тридцати пяти, принадлежащий к небольшому кружку пассажиров, резко отличавшемуся от всего прочего общества и принятому мною сперва за евреев. Из разговора с ним я узнал, что это были виртембергские немцы, переселяющиеся на жительство в Палестину. Всех переселенцев будет около двух тысяч человек. Теперь едут туда покамест два семейства в пятнадцать человек. Это, так сказать, соглядатаи земли обетованной или самим себе обещаемой. Оба семейства, по-видимому, связаны между собою родством. Говоривший со мною жил прежде лет семь на юге России, куда вызвал потом и сестру. Там они и научились оба говорить по-русски. Новые мирные завоеватели хананейской земли дают своему обществу особое имя: храм. Я спросил, зачем эта новая и несколько странная кличка христоименного народа, и не укрывается ли в этом «храме» какая-нибудь задняя мысль, которую пока неудобно назвать ее собственным именем. Ответ последовал довольно уклончивый и неясный. Я спросил прямо, не едет ли вместе с этим «храмом» в Палестину пропаганда какого-нибудь нового учения для окончательного истребления там христианства. Помолчав, собеседник ответил: «Мы протестанты, едем просто жить в Палестине. Увидев нашу добрую жизнь, если будут подражать нам, то это и будет наша пропаганда». «Темпель» намерен колонизоваться в Галилее, где-нибудь около Кармила или Назарета. «Потерпим поначалу, – продолжал собеседник, – что делать? На то решились. Лишь бы поскорее выучиться местному языку. Знаю, что американская колония в Яффе не удалась, но мы ведь не торгаши. Побуждение у нас чисто религиозное. Все пугают нас климатом. Но мы выберем место на горах» и пр. Мужчины уже не носят европейских шляп, а ходят в красных фесах. Есть и дети. Некоторого рода начальство держит в кружке один старик с громким голосом и замечательною свободою слова. Чуть ли это не пастор. Кроме тихого и мирного общества «храмовников», обращает на себя общее внимание первокласный пассажир, не то француз, не то англичанин, говорливый до такой степени, что можно бы счесть в нем это мономанией. Если он умолкает хотя на две минуты, то соседи уже переглядываются между собою вопросительно, ища как бы разгадки такого необыкновенного явления. Добряк пристает ко всем и особенно надоел паше (и на «Огюсте» тоже едет куда-то паша), с которым поминутно заговаривает по-турецки. На беду общества, говорун знает чутъ ли не все, сопредельные Средиземному морю языки. Из вежливости никто не отказывается от докучливой беседы, но зато уже всякий зорко смотрит за первым случаем сдать собеседиика кому-нибудь другому на руки. Большею частию разговор оканчивается тем, что жертва, посмотрев на часы и как бы вспомнив что-то, встает с места и уходит вниз. Не спасало и упорное (истинное или притворное) чтение книги; напротив, книга-то более всего и привлекала к себе грозу. Ибо как удержаться и не спросить: «Что вы почитываете?» А затем уже и открылся разговор. Я один вот уже третий день спасаюсь от напасти, обязанный тем, вероятно, своей одежде, отталкивающей от себя большею частию европейца, или пристальному смотрению за борт, отчасти невольному, отчасти умышленному. Слова два и о пароходе. Пароход не из больших, не из старых и не из первостепенных. Устройством похож на нашего «Аскольда», да и размеры, я думаю, весьма близко подходят у одного к другому. Существенная разница между ними та, что здесь помещение второго класса находится на самом носу, а рулевое колесо на самой середине парохода, так что вахтеному офицеру не нужно кричать постоянно на весь пароход, отдавая рулевому те или другие приказания. Зато нет на нем прибортных закрытых помещений как на «Аскольде». Австрийские пароходы похваляются за их аккуратность, простоту обращения властей и ласковость подвластных (и те, и другие почти исключительно славяне далматинские), дешевизну платы и редкость несчастных случаев. Я убедился кроме того, что здесь пассажиру можно вступать в разные, помимо табели и таксы, соглашения с разными ведомствами, и можно рядиться и торговаться даже относительно самой важной статьи – платы за переезд. Большинству пассажиров такой порядок вещей приходится на руку. Раз коснувшись Ллойдова пароходного общества, я с общего голоса нужусь высказать свое самое глубокое уважение к его полезнейшей деятельности на Востоке. История восстановления христианской цивилизации на Востоке должна посвятить не одну страницу на описание истинных услуг этого общества одичалому и погруженному во мрак изуверства краю. Фанатик-магометанин, побывши несколько дней на пароходе под командою христиан и потолкавшись между разными личностями и народностями, возвращается домой совсем с иными понятиями о вещах и людях и волей-неволей делается распространителем иных начал семейной и общественной жизни, а, главное, приучается к терпимости, что на Востоке есть уже весьма важный шаг вперед. Я видел, с какою злобою вчера еще отходил от матроса, поставленного сторожить вход на первоместную палубу и не пускать туда третьеклассников, один из таковых магометанин. Ярость отображалась во всех чертах лица его. Сегодня он уже улыбается снизу тому же матросу, делая руками движения наподобие тех, которыми тот вчера спровадил его сверху лестницы восвояси. Кстати о сем страже и о сем спроваживании. На наших пароходах я не видел такого нарочного блюстителя порядка. Вследствие сего, естественно, привиллегированное место мало-помалу наполнялось людьми, не имевшими на оное права. Когда их набиралось уже слишком много, давалось приказание «согнать лишних». Нарушителей пароходных постановлений немедленно сгоняли. На их место через несколько времени являлись другие, которых ожидала потом та же участь. И так дело шло с утра до вечера, пока сгонять не надоедало, и дело не предоставляемо было на волю судьбы… Мы добрее их, заключил я свои наблюдения, а они лучше нас, хотя понятия, выражаемые тою и другою сравнительною степенью, не расходятся далеко друг от друга.

Столько времени идем, и не встретим ни впереди себя, ни по сторонам ни одного судна! Дорогою нашею они не ходят. Большею частию от Родо идут либо вдоль южного берега Малой Азии, либо прямо на Бейрут и Александрию, т. е. еще правее нашей линии. Жар становится весьма чувствительным, и, если бы не море, был бы невыносим. Глядеть на однообразие зыблющейся стихии наскучило. Itineraire своею мелкою печатию истомил зрение до того, что стало больно глазам. Слушать чужие речи и ввязываться наблюдением в чужую жизнь как будто недобросовестно. Однако и затыкая уши, я не мог бы не выслушать следующей оскорбительной выходки против близкого сердцу предмета. Старого немца-библеиста спрашивает один, по-видимому, англичанин, что он думает о греческой церкви. С докторальною важностию встает тот со скамейки и, приподняв немного руку, отвечает: «Это церковь мамоны». «Как? Как? Что вы сказали» – сыплются веселые и злорадостные вопросы со всех сторон. Солидный англичанин требует объяснения слова «мамона». Немец роется в просторном кармане своего пальто, вынимает оттуда денежный кошелек и, подняв его выше головы своей, говорит торжественно: «Voila le mammone!» Смех сделался всеобщим. Не сомневаюсь, что по направлению ко мне послан был не один саркастический взгляд, но благоразумие требовало не замечать ничего. Когда не умеешь говорить, и притом так бойко, как говорит обижающий тебя, то лучшее дело молчать. Пусть места, которыми мы проезжали, возопиют вместо нас в слух гордого, и очень, очень не враждебного стяжанию духовенства протестантского. Позади нас были Миры с памятию святителя Николая, а впереди стоял Тримифунт со своим Стридоном, у которого, верно бы, при случае, не отыскалось не только кошелька в кармане, но и самого кармана. Дай Бог, чтобы протестантская церковь и через тысячу лет своего существования похвалилась хотя одним Спиридоном или Сампсоном или Филаретом. Не этих людей церковь есть церковь мамоны, а тех, которые во имя церкви или занимаются продажей индульгенций, или поднимают море и сушу, чтобы отнять у других индульгенционный доход.

К закату солнца стал обозначаться впереди нас дымною полоскою далекий берег. Это был остров Кипр.

Ларнак, 2 октября

Чудное устройство души человеческой! Случайно запавшее иногда в мыслительную способность представление не можешь выгнать из нее ничем. Как и куда ни уходишь от него, в конце концов опять возвращаешься к нему. А в другое время усильно и настойчиво стараешься, так сказать, держать на привязи известное представление и поминутно отбегаешь от него в рассеянность и забытье. Что за несчастное существо был бы человек, если бы не имел крепящей, сдерживающей и оживляющей способности забываться! Не могши заснуть от духоты в своем, частию колыбель, частию гроб напоминающем 48 нумере и не зная, чем скоротать время, исключительно приуроченное ко сну, я пытался образумить неотчетливое сознание своего беззащитного и беспомощного положения на куске дерева в беспредельном море. Мысленно вынимал под собою рыхлый и ломкий пол и падал стремглав в ужасающую бездну воды и воды без конца… На секунду содрогался смертным трепетом, но в то же мгновение отталкивался, или как бы выныривал опять к вере в твердое и устойчивое существование. Так, думаю, до последнего предела исчезающей жизни все будешь отталкиваться от ужасающей мысли небытия, и умрешь внезапно! Усилие поставить себя там, где и остановиться не на чем, истомило меня, и я к утру, не знаю как, очутился наконец во власти того, от кого столько раз уходил, стараясь рассудочно вглядеться в него. Эта мука «нервных людей» к сожалению, давно мне известна. Только что подступает момент забытья, непрошеный исследователь замечает: «А! вот уже засыпаю…» и снова болезненно пробуждаешься. Так проходят целые ночи!

7 часов утра

Ломаная линия горных высот провожает нас слева. От нее к морю стелется отлогое подгорье серовато-фиолетового цвета, почти совершенно голое. Не знаю почему, издавна я представлял себе Кипр одним неисходимым садом, в котором не бывает никогда ни жарко, ни холодно, точно в оной «загородке» в красные летние дни. Памятные описания острова у Барского поддерживали в этом заблуждении. На самом деле оказалось не то. Кипр, как Родос, Патмос и другие острова Архипелага, представляется в наибольшей части своей каменистым утесом, чуть прикрытым слоем красной или белесоватой земли. Только верхушки гор видятся поросшими как бы мохом (т. е. лесом или хотя кустарником). Вдали, над самым морем можно различать город, к которому мы направляемся. Издали он кажется большим и красивым, особенно привлекает к себе взор четыреугольная с колоннами колокольня, стоящая, как уверяют, над самым гробом Христова друга Лазаря. В восемь часов был брошен якорь в ларнакской пристани, и началась обычная история выгрузки и нагрузки людей и вещей.

Полдень

Возвратились из города. Он разительно напоминает собою захолустные части Родо, и вместе с ним имеет уже свой особенный, как бы африканский характер. Улицы состоят из длинных, глухих, каменных заборов. Кое-где низкие и узкие ворота ведут с улицы на открытый дворик, обставленный низкими со сводами комнатами. Во всем и над всем видишь преобладающую мысль и заботу укрыться от солнца и от нежеланного чужого глаза. Прямо с набережной входишь в крытый базар, напоминающий собою подобный же константинопольский (чар – ши) только одною своею нечистотою. Прошед его, встречаешь церковь. Первый взгляд уверяет, что она дело рук многих поколений. Вопреки «Итинереру», склонному вообще видеть на Востоке памятники западного влияния, но на сей раз отдавшему восток востоку, я думаю, что ларнакская церковь не византийского стиля, по крайней мере – не чистого византийского, а подпавшего уже влиянию мавританско-готическому. Несмотря на этот смешанный характер, все же она представляет собою любопытный памятник давно минувшего. Здание кажется изнутри ветхим, сырым, грязным, вообще – весьма невзрачным. Когда-то были над ним три эллипсоидальных купола. Теперь устья их закрыты деревянным потолком. Достойны примечания шесть столбов, стоящие посередине в два ряда и разделяющие церковь на три части (нефа). Каждый из них имеет среди себя поперечный (с юга на север) невысокий пролет и по углам его вверху капители из зеленого мрамора, заставляющие предполагать, что под ними были когда-то, или еще и теперь таятся закрытые штукатуркой, мраморные же колонны. Красивая и преухищренная колокольня поставлена над алтарною оконечностию южного нефа. В этой части есть спуск по нескольким ступеням к гробнице святого Лазаря, стоящий под самым престолом большого алтаря. Она из белого мрамора и имеет вид саркофага с островерхою крышею. Поклонившись сей святыне, мы внимательно осмотрели все, что можно было видеть в церкви, даже взбирались в двухэтажный гинекион топорной работы, устроенный из дерева над папертною частию храма. Приложились и к древней иконе Богоматери, поставленной в кивоте при одном из столбов левой стороны. На серебряном окладе ее в одном месте по голубой эмали написано золотом: . На помосте церковном в одном месте сохранился остаток плиты с древнею греческою надписью ‘η πόλις Ποσειδώνιον ’Αντιπάτρου, т. е. «город Посидония Антипатрова» (награждает, передает памяти). Вышед из церкви, мы еще побродили по соседним улицам или, точнее, закоулкам и, не вынося зноя, возвратились на пароход.

В четыре часа снимаемся с якоря. Есть еще время сказать что-нибудь памятное о древнем Кипре. Древнейшая из историй, еврейская, знает Кипр уже островом. Но сохранившиеся у египтян предания представляют его первоначально продолжением материка – вероятно, со стороны Сирии, к которой и теперь направляется он своею длинною косою. Мог или не мог принадлежать он к потерянной для географии Атлантиде, об этом не нам судить, по крайней мере – не здесь на пароходе, где все справки заимствуются из двух-трех книг, с присовокуплением к ним и «Козмографии», которая своим изображением острова Кипра, распространенным почти на все Средиземное море, первая подает руку союза блестящему предположению о бытности здесь Атлантиды. Священному бытописанию известны были, как надобно думать, и Кипр, и Родос (Быт. 10, 4), – последний под собственным именем, а первый под именем, «Киттим», или древнейшим именем места, против которого мы стоим. В географии римлян оно называлось Citium. Это было, конечно, ближайшее и, вероятно, старейшее из поселений финикийских. Ему и досталась честь принять и упокоить в себе старейшего колониста христианства, Лазаря. Апостол Павел неоднократно посещал Кипр. Апостол Варнава здесь был похоронен. Такое доброе семя не могло не принесть и соответственного плода. После апостола был здесь епископом апостольский ученик Филагрий (9 февраля). Затем с неопределенным наз ванием епископа кипрского известны еще священномученики: Мнасон (18 октября)[36]36
  Барский называет святого Мнасона тамосейским, и с ним упоминает еще святых епископов Ираклидия и Родиона, тоже тамосейских.


[Закрыть] и Исакий (21 сентября), Мелетий (20 сентября), Априон (7 февраля), Григорий (4 марта), славный Епифаний с преемником своим Савином (12 мая), пресвитер Арис токл с диаконом Димитрианом и чтецом Афанасием (20 июня), мученные за имя Христово. Кипру принадлежат также святые: Тихон, епископ Амафунтский, Спиридон, Аркадий и Нестор, епископы Тримифунтские (12 декабря и 7 марта), два Макария – епископы Пафские (8 февраля и 25 октября), Авксивий (или Авксилий), епископ Солонский, Трифиллий, епископ Левкосийский и Феодот, епископ Киринийский и святые 20 мучеников (Александр, Аммоний и др), празднуемые под 9-м февраля, также мученики: Дидим, Немесий и Потамий (20 февраля), мученица Салафта (26 февраля), мученик Павел (17 марта) и мученик Ферапонт (27 мая). На Кипре подвизались и преподобные Евтропий и Варух (26 февраля). В Родо мы оставили за собою патриархат Константинопольский. В промежутке между ним и патриархатом Антиохийским, встретили здесь особую независимую церковь православного мира – Кипрскую или «Новой Юстинианы», которой первостоятель титулуется наравне с патриархами «блаженнейшим» и имеет преимущество (когда-то царское) подписывать свое имя на деловых бумагах раствором киновари. Первоначально 13 (по Барскому – 16, по Даниилу – 24) епископий острова составляли одну митрополию, зависевшую от Антиохийского патриарха. Потом с 474 года остров получил права церковной «самоглавности» и управляется собственным архиепископом. Теперь на острове всех четыре епархии, в том числе и архиепископская. Подчиненные архиереи носят титло митрополитов, к немалому удивлению нас русских, привыкших иначе видеть, говорить и слышать. Но если архиерей, в административном отношении, есть начальник иереев, то и начальнику епископов весьма естественно, в том же смысле, называться архиепископом, и дивного тут ничего нет. Что же касается до титла митрополита, то самые эти, подчиненные архиепископу митрополиты кипрские уже доказывают собою ясно, что титло это не имеет устойчивого значения в православной церкви. Главный (например, областной) город по-гречески назывался когда-то μητρόπολις (м ат ь-г ор од), а митрополит значило только – епископ главного города (или и столицы). Если он делался и начальником всех других епископов области, то очевидно, вместе с тем становился и архиепископом. Таких архиепископов мы действительно и находим в древности на кафедрах Иерусалимской (до обращения ее в патриаршую), Кесарийской, Мирской, Фессалоницкой и других немногих. Это, по-видимому, еще остатки первоначального административного распорядка церкви. Когда, с течением времени, образовались в ней патриархаты, то архиепископами в действительном смысле слова стали одни патриархи. В ряд их вошел и епископ столичного города Кипра, а его областные архиереи на прежнем общем основании удержали за собою титло митрополитов, хотя уже, строго говоря, не имеют на него права, ибо и областное деление более уже не существует, и митрополиями не называются уже главные города, и самые кафедры их не заведывают уже никакими подчиненными епископиями. Очевидно потому, что «митрополит» здесь есть уже одно титло без значения и без особенных прав. У нас же, судя по теперешнему положению дела, и оба названия митрополита и архиепископа обратились в одни почетные титла. Рассуждая по поводу сего с одним греком о разных порядках церковных, я узнал от него, что при учреждении независимой церкви элладской хотели было поступить «согласно с логическою и каноническою правдою», а именно: всех епархиальных архиереев назвать епископами, предоставив столичному (Афинскому) епископу почетный титул митрополита, архиепископом же не называть никого, ибо «при синодальной форме церковного управления ни один архиерей не начальствует над другим». Но, к сожалению собеседника, дело было «испорчено», и десять напрасных архиепископов все-таки явились, с прибавкою каждому из них лишней (против епископов) тысячи драхм[37]37
  Монета около четвертака ценностию.


[Закрыть] в жалованье. Любопытные рассуждения наши перервал оглушающий гром цепи поднимаемого якоря, волочимой по палубе над самыми головами нашими. От бессонницы у меня и без того всякий звук барабанил в ушах. Я поспешил уйти наверх, захватив с собою неразлучный бинокль и смеху подобную историю Адександра Великого, писанную на простом греческом языке и приобретенную мною в Смирне за пять пиастров.