Текст книги "Немир"

Немир
Алиса Клио

Не ищите здесь чего-то особенного. Его нет.

Из мемуаров короля Галахáда

© Алиса Клио, 2023

ISBN 978-5-0051-7491-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

Всё происходило во тьме.

Сначала казалось, будто в этой комнате ничего не было.

Но вот луч света скользнул из маленького окошка наверху и упал на страницы книги. И кто-то выступил из тьмы.

И началось…

– Книгу следует раскрывать с начала, – зазвучал чей-то голос. – Ты разве об этом не знал?

– А тебе что за дело? – равнодушно проговорил человек-из-тьмы, – Я готов читать с этого места.

– Читать книгу с середины – всё равно, что родиться посередине собственной жизни. И потом, то, что не имеет начала, не имеет и конца. Ты хочешь, чтобы эта книга была бесконечной?

Человек собирался ответить, но осознал, что ответа не ждут. Голос заструился под потолком комнаты, набирая силу, и стало ясно, что никакими аргументами его не остановишь.

– Хочешь, чтобы твоя жизнь была бесконечной?

Человек по-прежнему молчал.

– Хочешь, чтобы этот мир…

– Хватит!

Человек глубоко вздохнул и поднял глаза к окну. Свет обрисовал его руку, протянутую над страницами книги. Решение было принято, но где-то в глубинах души, как подводные течения, ещё шевелились упрямые щупальца страха и недоверия.

– Да понял я, понял, – сказал он, криво усмехаясь, – главное – то, что мы выбираем и как потом из этого выбираемся, правда? Такой вот каламбур.

– Да, – печально произнёс голос ниоткуда, – хотел бы и я уметь смеяться. В мире, где всё зависит только от воли Творца, где каждое его движение, каждое слово…

– Неужели? Ну, так произнеси это слово. Хотя бы одно.

Комната будто съёжилась, сгущая мрак, и голос поспешил затеряться в её расплывчатой неопределённости. Но человек-из-тьмы по-прежнему ждал. Странно, что даже напрасная, отчаянная надежда продолжает жить и настойчиво терзать уставший разум – будто знает, что ему со всем его мощным арсеналом никогда не дотянуться до её хрупкого тельца.

Молчание становилось многозначительным.

Человек вздохнул. Что ж, попробовать стоило.

– Знаешь, тебе повезло, что выбор за мной. Вот, – он перевернул страницы на начало, – Получи. Доволен теперь?

– Конечно, доволен! Иначе и быть не могло. Люблю, когда всё правильно.

– Если бы не ты, я бы всё сделал по-своему.

– Если бы не я, тебя бы здесь не было. Почитай мне вслух.

Человек склонился над книгой и, уступая просьбе невидимки, принялся читать ровным спокойным тоном, радуясь, что ничто не выдаёт его волнения в те моменты, когда он, словно прозревая, догадывается о том, что ждёт его на следующей странице. Потому что невозможно, чтобы он знал заранее. Невозможно, и это утешает.

Часть первая

Что прячут камни стен

Глава первая

С точки зрения народа, сказки не имеют иной цели, как действовать на фантазию.

«Русский фольклор» (учебник) (Т. В. Зуева, Б. П. Кирдан)

Он был таким же, как все, обычным жителем Настоящего Мира.

Ленни Мантуер родился и вырос в городке на побережье залива. Городок был такой маленький, что обходился без собственной истории, написанной на гербовой бумаге и заверенной Главной Печатью, как у всякого уважающего себя населённого пункта. Даже писателя, способного сочинить такую историю, нечем было сюда заманить, – почему-то романтика здешних мест прельщала только торговцев да разных дел мастеров. Сам городок состоял из нескольких улочек, сходившихся к центральной площади, где располагались рынок, аптека, государственные учреждения и библиотека. Последняя была самым внушительным зданием в округе, что говорило о том, что читатели, в отличие от писателей, в городке не переводились.

Ещё в детстве, рисуя цветными мелками на асфальте, Ленни изображал буквы алфавита. Не людей – люди не интересовали его настолько. У каждой буквы был свой стиль, характер и внутренний мир – за этим Ленни следил особенно тщательно. Неуверенной рукой он создавал набросок с натуры (позировала вывеска ближайшей овощной лавки), а затем украшал его затейливыми завитками и экзотическими цветами. Буквы разворачивались у него в целые картины, которые часто привлекали беспечное внимание сверстников – правда, ненадолго. Но Ленни не переживал: он не был тщеславен и не искал популярности; он даже не расстраивался, когда его рисунки погибали под струями дождя – новые вырастали, будто подснежники, на ещё влажном асфальте. В общем, у Ленни был счастливый характер.

Помимо овощной лавки на площади были также мясная, бакалейная, булочная, парикмахерская и другие заведения, назначение которых Ленни узнал много лет спустя, зато уже сейчас он знал, как они звучат и пишутся. Как-то в один из дней ранней весны, когда моросил дождь, уже ставший постоянным спутником его занятий, алфавит закончился. Ленни завершил последнюю картину. Букву тут же размыло водой, но он не заметил. Взъерошенный и мокрый, он отряхнул руки и отправился домой.

Дождь продолжался, воробьи галдели на мокрых липах, родители, как водится, ничего не подозревали… Ленни зашёл в отцовский кабинет, где стоял книжный шкаф, и приступил к делу.

Неделями просиживал он теперь на стремянке, далёкий от земли, зато близкий к самой высокой полке, листая старые книги в потёртых переплётах – а именно в старых книгах, как известно, находится место абсолютно всему. Мама Мантуер умоляла его спуститься ниже, к литературе, более подходящей его возрасту. Всему своё время, отвечал Ленни – и возвращался к своему занятию. Засыпал он с книгой в объятьях; его курчавые волосы были усыпаны бумажной трухой.

Итак, Ленни любил книги… а книги любили его – во всяком случае, ничто не указывало на обратное. Пока.

Папа Мантуер грозился закрыть шкаф на ключ, но так и не выполнил угрозу. Сам редактор, он втайне радовался рвению сына. В городскую библиотеку Ленни ещё не допускали (по малости лет), и супруги Мантуеры в конце концов пожалели его и оставили всё как есть.

Ленни не сразу смирился со строгой чернотой и чёткостью линий, присущей напечатанному тексту. Ему казалось – буквы в книгах должны быть даже более красивыми и цветными, чем на рекламах и вывесках. Но скоро, овладев магией чтения, он смог наблюдать, как невзрачная вязь печатных знаков оборачивается высокими каменными замками, серо-стальными тучами, отражёнными в быстрых водах реки, заколдованными крылатыми деревьями-птицами, гневливыми зелено-чешуйчатыми рептилиями – драконами, выдыхающими пламя и заливающими его собственными слезами… слезами одиночества и отчаяния, поскольку никто никогда не целовал их сморщенные носы. Он прочёл о нарядных городках на игрушечных холмах, о рыцарях, гремящих железом на каменных мостовых этих городов, о принцессах, влюблённых сразу во всех рыцарей земли… Это было намного интереснее, нежели «Овощи» и «Отбивные» и куда увлекательнее, чем однообразные городские улочки с обычными гражданами, спешащими туда и обратно по своим обыденным делам.

Гражданами мира, который он потом, гораздо позже, назовёт Настоящим…

Он принадлежал к немногим счастливцам, которые сразу узнают своё призвание.

Ленни вырос быстро и неожиданно для самого себя, и тогда пришло понимание, что он – не просто человек, а тоже гражданин этого мира, и должен этим гордиться, если больше пока нечем.

А это означало, что настала пора прощаться и искать в жизни свою дорогу. Однако тут возникли определённые сложности. Отец Ленни долгое время работал редактором столичного альманаха «Путь к вершинам» (в столице писателей было много, и ещё больше редакторов). Будучи человеком приземлённым, он отдал литературное пространство «Пути» в полное распоряжение теоретиков чистого реализма в поэзии и прозе. И, хотя папа Мантуер застал могучий расцвет научной (и ненаучной) фантастики, он так и не смог привыкнуть к этому жанру, не видя в полусказках практической пользы для человека нынешнего столетия. Ему нужны были реальные люди и реальные пути. Самое интересное было в том, что вскоре многие фантастические вещи воплотились в жизнь, которую папа Мантуер после этого перестал признавать «реальностью». В самом деле, какая же это реальность, если в ней преспокойно сбываются самые невероятные придумки и прогнозы?

Напротив, Ленни в юности обожал фантастику (она вытеснила из его души сказки древних фолиантов, что дало возможность маме Мантуер наконец опечатать верхние полки и вздохнуть свободно, благо воздух в квартире стал значительно чище). Ленни даже читал под кроватью «Конана-варвара», о чём, однако, вспоминать не любил. Когда пришла зрелость, а с нею – необходимость выбора профессии, Ленни отказался говорить на эту тему. Камнем преткновения стали отношения с отцом, который хотел видеть сына редактором и намеревался в будущем передать ему дела альманаха. Находясь на пике конфликта, Ленни не мог, да и не желал определяться. Родственники подвергли его коллективной анафеме и перестали выдавать деньги на карманные расходы, но только усугубили ситуацию. Так продолжалось несколько лет, пока не разрешилось само собой со смертью Мантуера-старшего. Тогда же выяснилось, что мамы Мантуер не существовало. Ленни воспитывала мачеха, и настоящей матери он так и не узнал. Правда, приёмная мать была неизменно добра к нему, но он предпочёл уйти. Повзрослев и кое-что поняв, Ленни решил посвятить себя книгам – этот поступок стал как бы примирением с отцом и одновременно признанием в любви к жизни, более снисходительной, нежели бывший редактор «Пути к вершинам».

Окончив школу, Ленни не захотел ехать на учёбу в столицу, чтобы не отдаляться от места, где чувствовал вдохновение. Библиотека притягивала его, и сила притяжения был велика. Но без специального образования туда не брали. Ленни два года промаялся без дела и, наконец, поступил в институт библиографии. Это учебное заведение обосновалось здесь не так давно, но уже процветало, поскольку сюда стекались юные всезнайки со всего Побережья. Вскоре его взяли на работу. Этому обаятельному сильному юноше с добрыми синими глазами совсем не подходило прозвище «архивный крыс», придуманное остроумными сокурсниками, но именно оно давало представление о его единственной страсти. Новая работа позволила узнать о книгах всё – по крайней мере, о тех, что поступали в библиотеку, а если каких не было, то Ленни всегда мог сказать, почему их нет, и когда появятся. Была у него удивительная способность: пролистать любую новинку, как бы «сканируя» её содержание, и тут же определить, в какой раздел её отнести; мало того, у него была феноменальная память на сюжеты – он запоминал их сотнями и никогда не затруднялся дать подробную консультацию посетителю.

Можно без преувеличения сказать, что его все любили, поскольку нрав у Ленни был мягкий, чуткий и отзывчивый. Он никогда не грубил, не кричал, не срывал зло на невинных и всегда стремился найти компромисс. А главное, не считая фанатичного отношения к работе, никогда за свою короткую жизнь длиной в двадцать три года Ленни не давал повода окружающим усомниться в своей непоколебимой нормальности.

Из родных у него осталась тётя Хинильда, жившая за городом, да другая тётя, дальняя родственница матери, с которой Ленни общался два-три раза в год. Он продолжал учиться и работать, снимая квартиру на центральной площади рядом с библиотекой. Его, не слишком общительного от природы, добровольное одиночество не тяготило: совместный ужин с парой друзей оставался источником впечатлений надолго, и в целом такая жизнь Ленни устраивала. Спокойствие нарушали только письма, исходящие от тёти Хинильды. Тётя не пользовалась телефоном, считая, что это дорого, а давала работу почтальонам. Если сообщение было срочным, она просила посыльного: «Греби, сынок, побыстрее». К счастью, таких писем оказывалось немного, иначе бедный студент разорился бы на одних чаевых.

Однажды почтальон сказал Ленни: «Вам надо завести жену. Очень полезный зверь в доме, и Ваша тётя не будет доставать почём зря». Ленни любезно кивнул, но чаевых не дал, и срочных писем с тех пор не было. Жизнь пошла дальше своим спокойным ходом, и шла, покуда однажды…

Однажды Ленни проспал.

Он проснулся в одиннадцать часов тридцать две минуты по местному времени, то есть на два часа позже обычного. Едва открыв глаза, Ленни ощутил нарастающее раздражение, словно пропустил нечто важное, при чём непременно должен был присутствовать…

И тут он услышал внутренний голос. Это было столь неожиданно, что Ленни окончательно пробудился и прислушался, пытаясь определить его источник; как ни странно, это удалось – невидимый собеседник расположился где-то в районе живота, на несколько пальцев ниже солнечного сплетения. Ещё ничего не понимая, Ленни инстинктивно напряг слух, но успел различить лишь конец фразы и слово «поздно», прозвучавшее особенно отчётливо.

«Что значит «поздно»? – поинтересовался он сердито, поскольку ощущения в животе были не из приятных.

«Объясняю, – ответил голос. – Тебе осталось жить каких-нибудь шестьдесят четыре года, три месяца, пятнадцать дней, шесть часов и двадцать пять… нет, двадцать четыре минуты. Это время даётся тебе для работы по специальности (сюда входит также работа над собой), обретения и укрепления семейных уз, наживания благосостояния и воспитания подрастающего поколения. Также из всего объёма отпущенных тебе лет я вынужден выделить двадцать восемь процентов для сна, без которого человек обходиться не может…»

«И что? – поинтересовался Ленни, предчувствуя недоброе. – Семья, работа, дети… А как же всё остальное?..»

«Что – остальное?» – недовольно поинтересовался голос.

«Ну, творчество, развлечения, отдых… Созерцание, наконец!»

«На всё это у тебя время уже было», – спокойно заявил голос.

– А не пошел бы ты… – грубо ответил Ленни, однако встал и оделся. Настроение у него сделалось премерзкое.

«Вот и здорово! – искренне обрадовался голос. – И не забудь, что к четырём тебя ждёт тётя Хинильда; она уже очень стара, и, если ты опоздаешь хоть на полчаса, у неё может случиться удар!»

Дорога к тётиному дому пролегала среди кустов акации и шиповника. Это была неасфальтированная дорога – обычное дело для провинциальных посёлков. Пыльная и узкая, похожая на колею от колеса гигантского вездехода, настоящее бедствие в выходные дни, когда городские жители рвутся в пригород на своих машинах, но вполне сносная в будни. Вот почему Ленни выбрал для путешествия среду; к тому же он ясно понимал, что длительность визита к тёте обратно пропорциональна его эффективности. Застрять же у неё на целый выходной ему совсем не улыбалось.

Он шёл, энергично перебирая ногами, зорко вглядываясь вдаль, и громко кричал (не называть же такое пением!) любимую дорожную песню:

Сияет небо синевою над моею головой.

Сверкает солнце в вышине над бирюзовою волной.

Топчу ногами шар земной, вокруг меня – цветущий сад,

Иду, куда глаза глядят, но только не назад!

Иду вперед, иду вперёд, куда глаза мои глядят,

Пусть не зовёт, пусть не зовёт, пусть не зовёт никто назад!

Мерцают звёзды надо мной, повсюду мрак и тишина.

Спустилась ночь. Все говорят – она для отдыха нужна.

Но сила ночи не страшна, как небесам не страшен ад,

Я продолжаю путь вперёд, ведь промедленье – шаг назад!

Иду вперёд, иду вперёд, иду на ощупь, наугад,

Пусть не зовёт, пусть не зовёт, пусть не зовёт никто назад!

Куда б тропа не завела, куда б волна не занесла,

Я помню – выбор сделан мной; в нём не ищу добра и зла.

И пусть я сам не выбирал себе ни цели, ни пути,

В одном я точно преуспел: я понял, главное – идти.

Иду вперёд, иду вперёд, куда же мне ещё идти!

Ведь у меня, ведь у меня другого не было пути!

Горланил он, чтобы придать себе бодрости, а так в песне не было какого-то особенного смысла. Иногда Ленни глядел вдаль: не покажется ли одинокий автомобилист; обычно они едут тихо-тихо, поэтому, когда колымага поравняется с пешеходом, есть возможность напугать водителя неожиданно громким пением, начав очередной куплет.

Любимое развлечение студента.

Увидев, наконец, знакомые крыши посёлка, и среди них тётин дом, Ленни примолк и ускорил шаг, всем видом показывая, как он торопится. Потому что тётя наверняка смотрит в окно.

Многие, забываясь, называли её «старой дамой» или «нашей престарелой родственницей», хотя ей было не больше шестидесяти трёх. Ошибка простительная: тётя очень удачно старилась. Она являла собой идеальное собрание тётинских качеств. Эта особа расхаживала по дому, опираясь на палочку, согнувшись в три погибели, и каркающим фальцетом оповещая окружающих о грядущих несчастьях – от неурожая по Армагеддон включительно. Она любила, чтобы её считали хрупкой и немощной, и, в то же время, слушались беспрекословно. Домашнюю работу тётя свалила на приходящую прислугу, ссылаясь на годы и нездоровье. Однако её спина мгновенно выпрямлялась, а движения обретали былую проворность, стоило тёте захотеть забраться на крышу, чтобы посмотреть, что делается у соседей, или же отчитать мальчишек, рассевшихся на ветвях молодых дубков. И куда только девался картавый фальцет: взамен являлся некий трубный глас, тут же поднимавший окрестных ворон на крыло. После такой «прогулки» она, охая, спускалась и пространно жаловалась на ревматизм, качаясь в своём кресле, пока у собеседника не начинала кружиться голова. Так что на тётю лучше было не смотреть постоянно.

К счастью, в доме было на чём остановить взгляд. Несколько старинных картин ласкали глаз застенчиво-пастельной палитрой красок, по углам выстроилась антикварная мебель, с полок укоризненно глядело столовое серебро, не чищенное годами. Тётя пользовалась ограниченным набором посуды, всё остальное, говорила она, «наследство», вот пусть наследники его и чистят. Наследник, правда, существовал только один – Ленни – и он давно уже понял намёк.

Стены в комнате, где они обычно пили чай, были оклеены бледно-жёлтыми обоями с изображениями странных существ – то ли драконов, то ли верблюдов с крыльями, и хранили следы мушиных посиделок.

– Как ты проводишь время? – спросила тётя. – Развлекаешься хоть иногда?

– Учусь, – промычал Ленни, старательно пережёвывая.

– У тебя ещё нет девушки?

Ленни проглотил и посмотрел на тётю через стол.

– Вы уже спрашивали в тот раз.

– Это не склероз, – сказала тётя строго. – Я всё надеюсь, что она появится.

– Зачем?

«Вот сейчас она скажет…»

– Я уже слишком стара и не могу приглядеть за тобой. Жена купила бы тебе телевизор. Не нужно читать так много. Вредно для зрения.

– Телевизор не лучше.

– Это – главная вещь в доме, – настаивала тётя. – Нужно знать, что происходит в мире. Сегодня мы вместе посмотрим вечерние новости.

Именно этого Ленни надеялся избежать. В своих мечтах он нередко уносился назад, в те времена, когда телевидения не было в помине, и древние люди после тяжёлого трудового дня смотрели на звёздное небо. Наверно, тогда и были открыты все известные законы природы. А что может открыть человек, часами лежащий на диване перед говорящим ящиком, внимающий ему с лёгкой душой и детским доверием?

«Кругом одни враги, – говорили тётины глаза. – Мой племянник, и тот меня не понимает».

– Любого в наше время могут клонировать! – гневно сказала тётя и вперила в него такой ожесточенный взгляд, будто он имел, что сказать против. Ленни не сдержался:

– Тётя!!! – это был вопль ужаса. Он перевёл дух и взял себя в руки. Потом сказал: – Я думал о Вас лучше…

– А что? – она удивилась, но смущения скрыть не смогла. – Раньше ты называл меня на «ты» и «кока», ведь я как-никак твоя крёстная…

– Тётя, не смотрите всякую чушь! – непреклонно повторил племянник. – Вы не должны так нервничать – никто Вас не клонирует, – убеждал он, ужасаясь этой мысли. «Клонировать её – значит, обеспечить этому миру преждевременный конец», – мрачно подумал молодой человек.

В душе Ленни не раз раскаивался, что не может относиться к старушке сердечнее. Но её категоричная манера навязывать ему свою волю просто сводила с ума.

– Твой образ жизни меня шокирует, – сказала тётя.

– Ничего такого в нём нет, – сказал Ленни.

– Именно это меня и шокирует, – упрямо повторила тётя. – Если бы ты, как все нормальные молодые люди, пил, курил, дрался, ну, и так далее, я бы не волновалась. Но у тебя есть это, – тётушка сморщила нос и повертела в воздухе пальцем, похожим на сморщенный стручок гороха, – Если ты в состоянии меня понять… СТРАННОСТИ!

– Странности, – повторил за ней Ленни и пожал плечами.

«Ну, спасибо, открыла мне глаза, – подумал он. – А я-то и не знал».

– Пил, курил, дрался… – задумчиво произнёс он, чтобы хоть что-то сказать. – Но, тётя, мне же не пятнадцать лет!

– Старший брат твоего отца, – произнесла тётя, глядя на Ленни в упор, – твой дядя, иначе говоря, тоже страдал этим… Всё произошло так внезапно. Во-первых, он бросил пить и курить. Через несколько месяцев оставил место, на котором трудился целых двадцать три года! Это во-вторых, – скрупулёзно подсчитывала тётя. Ленни заметил, что она никогда не говорила «двадцать с лишним», или «пятьдесят с хвостиком», предпочитая более точные выражения.

– И? – подбодрил он её.

– Ты прекрасно знаешь, чем всё это закончилось.

– Ничего, я всегда рад послушать интересную историю до конца.

– Он купил пароход, – сказала тётя. – И уплыл. – Вне себя от возмущения, она схватила маленькую стеклянную ложечку для варенья и ударила ею по краю стола. У любого другого ложечка тотчас бы разбилась, но нет – тётя всегда точно рассчитывала силы, – всё обошлось.

– Говорят, он обосновался за морем, основал судостроительную компанию и многих безработных трудоустроил, но я в это не верю. При таком начале трудно ожидать хорошего конца.

Так безапелляционно тётя вынесла приговор жизненному пути достославного дяди, легенды о котором сопровождали Ленни с детства. Покончив с этим антипатичным субъектом, старушка умиротворённо опустила веки и принялась раскачиваться в своём кресле, не ведая о том, в какое недоумение повергла племянника. Обычно молодой человек старался не вдаваться в подробности семейных дрязг, сознательно отрешаясь от любых конфликтов, но сейчас ему показалось, что тётя почему-то невзлюбила дядю, а теперь перенесла эту неприязнь на него.

– Каждый человек имеет право… быть странным, – не очень уверенно сказал он (уж больно официально прозвучало – словно строка из какой-нибудь декларации).

– Да, если только он знает, как далеко могут зайти его странности, – подхватила тётя. – А за тебя даже я не смогу поручиться в случае чего…

– Тётя, Вы меня шокируете безмерно, – с досадой сказал любимый племянник.

Он посмотрел на неё и заморгал в недоумении: тётя вдруг представилась ему огнедышащим драконом из какой-то книги, названия которой он не помнил (их было много, таких книг, – что там помнить!). В настоящий момент этот дракон и впрямь готов был пустить слезу, но вместо этого погрозил когтистым пальцем и сказал сварливо:

– Вот ещё эти твои писательские словечки: всё безмерно да бесформенно, видали! Можно подумать, хоть один нормальный человек знает, что это такое!

Поражённый этой трансформацией, Ленни ничего не сказал. Воспоминание детства озадачило его и изрядно напугало. Взглянув на тётю ещё раз, он отметил, что она утратила драконий облик и вновь стала нахохлившейся старой девой. Далее беседа протекала, так сказать, в официальном духе: тётя продолжала высказывать претензии к миру и людям, а Ленни невпопад поддакивал или неопределённо мычал, не будучи в состоянии что-либо соображать. Убедившись вскоре, что такое поведение встречает со стороны тёти агрессивную реакцию, Ленни взял тайм-аут и замолчал до конца обеда. Старушку это не смутило, и она продолжала вести разные разговоры, временами находя в качестве оппонента давнюю подругу, любимую сестру, либо другого гипотетического персонажа. Короче, распрощавшись с родственницей в положенный час, Ленни почувствовал, что его мозг совершенно измучен.

– Это ж надо, а? – восклицал он, стоя посреди дороги, как будто рядом находился невидимый Доброжелатель, готовый его выслушать. Ленни расстроился бы куда сильнее, не знай он, что тётя любит племянника по-своему, да только проявления этой любви таковы, что от них лучше держаться подальше.

«Ей просто не с кем поговорить. Да и не о чем, если на то пошло. Но всё уже позади, – успокоил он себя. – Доволен теперь?»

Вопрос был обращён к внутреннему голосу. Но изнутри ничто не отзывалось, и Ленни понял, что надо идти.

Ленни любил обратную дорогу, потому что она шла под горку, и ступать по ней было легко. А ещё потому, что находил на ней совсем иные мысли, чем по пути туда. Хотя, конечно, дорога была одна, просто воспринималась как две разные, такой вот парадокс. С каждым шагом на сердце становилось веселее. Деревья сплетали ветви над его головой; под шелест листьев хорошо думалось о детстве – том отрезке жизни, когда впечатления неповторимы. Чуть погодя дорога расширялась, и тогда последние из деревьев могли лишь грустно помахать друг дружке, как машут влюблённые, расставаясь на перроне. А сама дорога втекала в равнину, словно живописная жёлтая река в изумрудную ширь океана. Дальше она бежала меж богатых многоцветных трав, ещё больше выделяясь в вечернем пейзаже, и это наводило на мысль, что ни одна река в океане не теряется.

Ленни знал, что дороги бывают прямые, извилистые, проторенные, нехоженые, кружные, тернистые, петляющие, срезающие, тайные, а также большие, кривые… не бывает лишь тупиковых. Главное – это оставлять открытым небо над своей головой, и тогда даже в самой кромешной тьме, на дне самого глубокого колодца звёзды будут светить тебе. А если туча закроет звёзды, небо всё равно склонится над тобой, как заботливая мать, и тогда… Ленни не был уверен, сможет ли он взлететь, но в случае чего был готов попробовать.

Единственное, чего не стоит делать – отступать. «Особенно, когда за плечами у тебя тётин дом», – подумал Ленни, улыбнувшись про себя, и ускорил шаг.

Он ни с кем не делился своими мыслями, и не потому, что стеснялся их. Но памятуя о том, сколько времени прошло, прежде чем удалось дойти до такого своим умом, Ленни чувствовал: вряд ли собеседник сразу ответит пониманием. Только очень мудрый откроется навстречу, но часто люди лишь притворяются мудрыми из страха, что иначе их сочтут никем. Такие для придания значимости своим идеям изобретают собственный язык, пройдёт немало времени, прежде чем ты сможешь овладеть им, и ради чего? А люди обычные, немудрые, и помыслить боятся о подобном, вот и получается, что единомышленников у Ленни не было.

И всё-таки он и понятия не имел, что его могут счесть странным.

«Странности!» Тётушка сморщила нос так, словно принюхивалась к чему-то неприятному…

Странности. Да, у него мало друзей, да и те порой как-то подозрительно на него смотрят. Раньше он не замечал.

«Ты можешь стать великим человеком, Ленни Мантуер, можешь изобрести машину времени, создать роман обо всём лучшем, что есть в людях, но запомнятся, врежутся в память именно они, странности. Благодаря твоей тёте, родным, близким, друзьям. «Он спал стоя, – скажут они, – выращивал вампирский чеснок, курил толчёную мандрагору…» Да мало ли что ещё можно изобрести! Странности, странности, странности!..

СТРАННОСТИ!

Так думал Ленни, и эти мысли, в свою очередь, вызвали к жизни другие, столь же странные, но очень созвучные ночному часу. Он вдруг вспомнил, что в легендах этих мест сохранилось упоминание о ещё одной дороге, которая называлась Опрометчивой, и точно такой была, потому что имя ей давалось в те времена, когда слов на ветер не бросали. Дело в том, что большинство ступивших на неё впоследствии пожалели об этом, и, хотя не совсем честно сваливать на дорогу ответственность за собственный выбор, имя прижилось и стало историей. Когда в детстве Ленни приставал к родным с вопросами, те умело заворачивали беседу в другое русло, словно чего-то боялись. Единственное, что Ленни уяснил для себя, – у каждого существует своя Опрометчивая дорога, поэтому её так сложно обнаружить на карте. Смутно он догадывался, что именно её избрал когда-то знаменитый дядя; дорога подошла к Побережью, пересекла его и утонула в водах залива. Пришлось дяде волей-неволей садиться на корабль, а дальше всё случилось само собой. И то, что он никогда не раскаивался в своём выборе, ещё больше утвердило окружающих во мнении, что он сумасшедший.

«А ведь где-то есть и моя», – подумал Ленни.

Быстро темнело. Дорога в этот вечер излучала то же, что душа человека – в часы успокоения. Невидимая в темноте, она давала о себе знать каждым камушком, который попадался под ноги, изо всех сил стараясь, чтобы Ленни не сбился и не заплутал. Ленни даже чудилось, что это она бежит за ним, успевая оказаться под ногами в последний момент, когда он уже готов упасть в овраг или провалиться по колено в болото. Конечно, это не могло быть правдой, как и лёгкий шёпот у него над головой, будто бы там смыкали кроны невидимые деревья. Рощица давно закончилась, деревья потихоньку отступали к горизонту, оставляя взамен заросли шиповника и жасмина, чьи нежные ветви отливали жёлтым в призрачном свете восходящей луны. Всё это Ленни знал, но ощущал почему-то совсем другое. Он даже стал оглядываться, столь отчётливо ему вдруг вообразилось чьё-то присутствие. Но он не успел толком поразмыслить над этим, потому что вдруг споткнулся, в чём-то запутавшись, и стал падать. Падение тоже было медленным и каким-то неестественным, но всё быстро прекратилось, как только Ленни приземлился.

Земля нанесла ему чувствительный удар, будто специально кинувшись навстречу. Увернуться он, конечно же, не успел, и теперь сидел, потирая свои ушибы, и медленно приходя в обычное состояние.

Тут он сообразил, в чём дело. Дорога подвела его.

Прямо посередине лежала большая покрышка, в которую он ухитрился наступить.

«Смешно-то смешно, – сказал он себе, – а лежу я прямо на проезжей части».

Он отполз в сторону, случайно взглянул на небо – и тут увидел такое, что изменило… нет, перевернуло… нет, опрокинуло – на этот раз не его тело, но разум и воображение: луна внезапно стала расти, превращаясь в огромную расходящуюся спираль света, которая, описывая круг за кругом, приближалась к земле; вот она слегка коснулась, зацепила её поверхность; потом, на следующем круге, один луч чуть задержался, чтобы мягко лизнуть морщинистую щёку старой планеты… Всё это Ленни видел уже на бегу: он забыл о боли и ушибах и нёсся, окончательно потеряв прежнюю дорогу, туда, где творилось доселе Невиданное, Невообразимое… он так хотел попасть туда раньше, чем лунный луч. И он знал, что должен успеть.

Он вбежал туда, окунулся в золотисто-жёлтое море и только подумал: «Успел? Не успел?!!»