Текст книги "Немир"

Глава десятая

В мире нет ничего страшнее нас самих.

Туви Янссон

Неудивительно, что после всех приключений Ленни решил покончить с уборкой в доме. Амбер горячо поддержал его и даже присутствовал при торжественном водворении в кладовку уборочного инвентаря. По мнению Хранителя, «наведение красоты всегда требовало слишком много сил, времени, здоровья и денег». И всё бы ничего, но это чересчур затягивало…

Ленни уже не доискивался чужих тайн. С тех пор, как у тайны появилось имя, он счёл дальнейшее расследования недопустимыми. Единственное, что он себе позволил – беззлобно поддразнить Рамзеса, который явно побаивался архаика. Обычно тот смущался, если Ленни удавалось подловить его на чём-то неподобающем; но не теперь. Практикант лишь посмотрел на него хмуро и заявил, что от таких типов лучше держаться подальше.

– О нём чего только не говорят, – прибавил он мрачно, – в Городе и окрестностях.

По-человечески Ленни понимал жителей Города и окрестностей: о Сантариале было сложно чего-нибудь не сказать. Но это, опять-таки, характеризовало скорее их, нежели его.

Вместе с весенним разливом реки в Город пришли беженцы – жители окрестных деревень, а с ними – вести о двух армиях на севере, которые сцепились насмерть. Как-то Ленни спустился в нижний город и не узнал его – всюду стояли возведённые на скорую руку деревянные навесы, где переписывали и распределяли вновь прибывших. Понаблюдав за людьми, Ленни пришёл к выводу, что их пригнала в Город паника, а вовсе не хищнические действия захватчиков. Впрочем, оказавшись за городской стеной, паника сама собой сходила на нет. Город стойко держал оборону от слухов. Вскоре беженцев отправили на южную окраину, и опять наступило затишье.

Война была ещё далеко; за рощей, за холмами, за пределом видимости человеческого глаза. Ленни не раз напряжённо вглядывался вдаль, предвкушая со страхом и любопытством появление того, что существовало лишь в умах и разговорах окружающих. Но видел только слабый дымок в долине Дивной, да редкие сполохи белёсого пламени, да ещё прилетали оттуда взволнованные птицы, сбивались в стайки и сидели тишком, и дико было на это смотреть. Изредка чьё-то робкое чириканье прорывалось сквозь завесу молчания, и тогда ослабевшие крылатые создания изливали боль своих маленьких душ в коротком страстном концерте, который заканчивался столь же неожиданно. И от этого становилось ещё тоскливее.

Однажды, гуляя, Ленни забрёл довольно далеко и уже хотел вернуться, как вдруг наткнулся на тщедушное тело, лежащее на обочине дороги. Оно могло принадлежать ребёнку; Ленни долго разглядывал застывшие черты лица, сведённые судорогой пальцы рук, лохмотья, едва прикрывавшие израненные бока, пока не понял, что это не ребёнок, а низкорослое существо какой-то неведомой расы… Он умер недавно – это всё, что смог Ленни понять.

Впервые он повстречал смерть так близко – не героическую или романтичную литературную версию, а её прототип, такой как есть, однако это не стало для отмирка шоком. Внутренним наитием он знал гораздо больше, чем могли поведать ему книги. И мог бы поклясться, что, глядя в эти остекленевшие глаза, отражавшие небо, прожил не одну жизнь. Ленни перенёс умершего в овраг и забросал землёй и дёрном, дав себе слово вернуться и построить настоящую могилу.

Больше он за город не ходил.

Амбер просто запретил это делать.

– Ты же фаталист, – проворчал Ленни в ответ, но спорить не стал.

– И, пожалуйста, не забывай предупреждать, куда и зачем выходишь.

– Ну, уж это нет! – отрезал Ленни, обидевшись на недоверие друга. Рамзес горячо его поддержал:

– Он так ничего и не увидит, если будет сидеть здесь!

– Если так пойдёт дальше, сообщение могут закрыть, и он вообще не вернётся домой. Что ни говори, Ленни, а мне трудно поверить, что ты хочешь именно этого.

– Пусть ходит со мной, – решительно заявил Рамзес. Амбер мучительно вздохнул: решение явно не показалось ему оптимальным. Но он ничего не сказал, вероятно, рассудив: лучше Рамзес, чем вообще никого. Дальнейшие события показали, что провидцем Хранитель Архива не был…

– Важно быть на острие процесса, – говорил Рамзес, широко шагая рядом с Ленни по аллее, окаймлённой тополями и липами, – или находиться в потоке, если это выражение тебе больше созвучно.

Отмирок смотрел ему в рот.

Он понимал, что это глупо, но не мог ничего поделать. Слушать, как Рамзес рассказывает о процессах, и не смотреть ему в рот, было немыслимо.

И всё-таки, Ленни вскоре заметил, что, концентрируясь на голосе Рамзеса и на его мимике, он совсем не поспевает за ходом его рассуждений. Раздосадованный, что ему вновь не удалось продержаться на заданной высоте полёта мысли, Ленни попробовал собраться, встряхнуться, но с ужасом почувствовал, как на него наваливается сон…

– Загрузно, да? – понимающе изрёк Рамзес. – Так оно всегда, поначалу-то.

Ленни вздохнул, раздумывая, что же будет, если он уснёт на ходу.

Когда-то (не так давно) он мог бы поклясться, что знает о Рамзесе всё – или, во всяком случае, многое. Но кое-что явилось для него неожиданностью. Оказывается, ко всем своим замечательным качествам Рамзес был ещё и кайфоломщиком, вернее, его так называли многочисленные жертвы. Первым это слово произнёс Амбер; он тут же смутился, закашлялся и попросил Ленни «не думать ничего такого». «Такого», и в самом деле, не было; просто, как юноша образованный, начитанный и идеологически подкованный, Рамзес считал целью своей жизни просвещение Ни о чём не ведающих, Спокойно живущих сограждан. Ибо, как можно жить спокойно, говорил Рамзес, когда в Немире такое творится! Пока вы сидите у себя дома, занимаясь готовкой и стиркой, происходят перемены глобального масштаба, но вы, даже в кои-веки выползая на улицу, всё равно ничего не замечаете! Где ваша ответственность за судьбу планеты?! Где нравственные принципы и устремления?! Где, в конце концов, банальная взаимовыручка?!

Учтите, говорил Рамзес согражданам, настанет миг, и вы прозреете, но будет поздно. Беспредел настигнет вас и расплющит; выживут лишь те, кто осознанно хочет измениться к лучшему… Не спите! Не спите! «Прогресс, как танк, ревёт, готовясь раздавить!»11
  цитата из стихотворения Dis Fecit.


[Закрыть]… как правило, дальше Рамзес переходил на метафоры одна другой краше, можно было заслушаться! Так он говорил, и снёс не одну крышу… Те, кто пытались упираться, получали по полной программе – Рамзес уверял их, что они сознательно избегают проработок, но это недолго продлится, ибо время нынче движется быстрее, чем в былые годы; отсюда, дескать, и неточности во многих предсказаниях. После такого спокойно живущие граждане начинали постепенно терять радость спокойной жизни, и процесс этот оказывался необратим. Так что, «кайфоломщик»… да, пожалуй, это было верное определение.

Сейчас кайфоломщик и его спутник внезапно оказались в центре толпы, по случайному совпадению состоявшей из многих Не обращённых и Не убеждённых Рамзесом людей; обычно они старались не попадаться на глаза, но так уж вышло, что Рамзес их приметил, а они увидели его. Надо сказать, люди эти в основной массе были обычные, сероватые и скучноватые, но, в общем, безобидные. Увидев Рамзеса, они затряслись от страха, а их лица, и без того невесёлые, сделались совсем кислыми. Что касается Рамзеса, то он уверенной походкой направился к ним, несмотря на все попытки Ленни удержать его от необдуманных действий.

Из толпы выступил длинный, худощавый обыватель с нервным взглядом. Вся его фигура чем-то походила на вопросительный знак. Дёрнув щекой, он беспокойно глянул на Рамзеса и дрожащим голосом произнёс:

– Хочешь сломать нам кайф?..

И тут Рамзеса прорвало.

– Да! – закричал он в экстазе праведного негодования. – Я хочу сломать ваш дурацкий кайф, чтоб вам пусто было, и сделаю это прямо сейчас!..

Зря он это сказал. Бывает, что и овцы перекидываются в волков. Как раз такой случай и назрел; не успели пришельцы оглянуться, как мирные граждане, только что настроенные благодушно, или уж во всяком случае, безразлично, вскипели и, сплотив ряды, двинулись на них. Одни были вооружены зонтиками (к вечеру намечалась гроза), другие агрессивно подняли трости, а селяне, приехавшие на праздник, повыскакивали из-за прилавков, схватившись за вилы. Никто не любит, когда ему ломают кайф.

Поначалу Ленни не поверил в кровожадные намерения граждан – ну, а кто бы на его месте поверил! Только что они с Рамзесом были сами по себе, а толпа – сама по себе, и вот поди ж ты! Как позднее объяснил им Хранитель, произошло что-то вроде «цепной химической реакции», совпадения несчастных обстоятельств, в результате чего друзья по уши влипли в эпическую драму…

– Хватай их! – взвизгнул худощавый тип, поспешно прячась за спины остальных; толпа заревела, и через секунду вся эта человеческая масса просто размазала бы Ленни и Рамзеса по асфальту… Но, к счастью, Рамзес был не так уж оторван от действительности, как могло показаться с первого взгляда. Сообразив, что дела принимают неинтересный оборот, кайфоломщик высоко подпрыгнул и рванул с места со средней скоростью джипа, форсирующего финишную прямую ралли. За ним – Ленни, нежданно обретая силы и второе дыхание.

Преследователи тоже не дремали: они легко взяли заданный Рамзесом темп, и теперь пыхтели позади, подбадривая друг дружку боевыми выкриками. И пошла погоня – кстати, весьма увлекательная, поскольку ландшафт местности был неровный, древняя мостовая обветшала, да и лужи местами попадались. То и дело кто-нибудь из преследующих спотыкался и падал, ругаясь на чём свет стоит, но Ленни не оглядывался. Ему было так страшно, ведь никто никогда не гнался за ним с вилами наперевес, и Творец знает, чем это ещё закончится! Он видел только мелькающие пятки Рамзеса, который бежал всё быстрее…

В небе кружились птичьи перезвоны; ветер носился над Городом, тревожа ветви деревьев, отягощённые крупными цветами. Атласные лепестки усыпали капот странного механического экипажа, стоявшего в одном из переулков. Весна в Немире вступила в пору бурного расцвета, что означало сезон повышенного спроса на кисти, краски и холсты. Впрочем, это никоим образом не коснулось двух архаиков, затаившихся в экипаже под прикрытием раскидистых ветвей.

Свету и теплу все представители этого народа предпочитали мрак и холод. Дождь с ледяным ветром загоняли в дома скверну, которая всегда ассоциировалась у архаиков с людьми. На морозе не погуляешь по улице, распевая под настроение неприличные песни, и не сунешься в кабак, чтобы лишний раз надраться – святая истина. В то же время, неприязнь архаиков не относилась исключительно к людям. Они вообще были чужды дружбе и любви до гроба, а просто приятельские отношения считались у них пижонством. Однако, упомянутая пара составляла исключение из всех неписанных правил, хотя сами они вряд ли смогли бы объяснить, в чём оно…

Последние полчаса оба сидели, не шевелясь, напряжённо уставясь в пустое пространство улицы, словно ожидали, что ниоткуда возникнет нечто ужасное и полностью завладеет их вниманием.

– Думаю, это всё-таки глупо – торчать тут, когда у нас в кои-веки полная свобода действий, – подал голос один из них, сидевший за рулём. – Нет, правда, Сантариал, действовать – значит, двигаться вперёд, а движение – это жизнь!

Сидевшего за рулём звали Нандоло Грободел; и, хотя его несомненно древняя фамилия, переведённая на нынешний язык, потеряла в своём благозвучии, носителя вполне устраивало впечатление, которое она производила на людей.

– Немир дышит на ладан, и чем дальше, тем глубже, – произнёс он, чтобы не молчать. – Нет, серьёзно, я не могу больше тут сидеть.

– Иди побегай.

Если ничто тому не препятствовало, Нандоло думал и говорил почти одновременно. Это экономило силы и время, однако не означало, что данный конкретный архаик был болтуном – следовало ещё потрудиться, чтобы расшифровать форму, в которую облекались его откровения.

– Галахад здесь. Ну и как тебе это понравится? – своим вопросом Нандоло подразумевал вероятные перемены в умах и сердцах обывателей. Сантариал лишь покачал головой.

– Что, неужели?! Ничего восхитительного, удивительного… даже ужасного?! С ума сойти, – Нандоло выглядел разочарованным. – Это называется «ничего особенного». Ненавижу подобные состояния.

– Прорабатывайся.

На пульте замигал сигнал связи.

– Как у вас дела? – послышался голос Инферналиса. Архаики переглянулись.

– Как обычно, – отозвался Сантариал. Нандоло неодобрительно нахмурился, искоса поглядывая на него. Оно и понятно. Как обычно… Ничего особенного… Близнецы-братья разговорной речи.

– Значит, всё в порядке? – подозрительно поинтересовался начальник. – И мне не нужно вас контролировать?

Судя по его виду, Сантариал чуть было не ответил: «Нужно, дорогой мой, ещё как нужно», но сдержался и промолчал. Сигнал погас.

– Жаль, что мне приходится уживаться с таким выражением на твоём лице, – искренне сказал Нандоло.

Сантариал лишь ухмыльнулся. Подобная ухмылка – одним уголком рта – как правило, не вела ни к чему хорошему. Кажется, это сам Инферналис придумал о своём сотруднике байку, что у того, якобы, повредился лицевой нерв после встречи с ахинеей, которой, понятное дело, повезло гораздо меньше. Нандоло же склонялся к версии родовой травмы. Сколько он его знал – Сантариал редко улыбался от души, и эти случаи следовало заносить в Анналы.

– Как по-твоему, зачем он звонил?

– Напомнить, что тебе пора заняться аутотренингом, – машинально отозвался Нандоло. – Кстати, если серьёзно, у него был повод поговорить.

– Неужели?

– Тот тип, которого мы отправили на общественные работы, застрелился.

– Это ты виноват, – отрешённо заметил Сантариал, глядя куда-то вдаль.

– Я думал, ему не повредит, если он поработает немного на общество, как работал на себя.

– Ты был чересчур убедителен, – голос Сантариала звучал так же невозмутимо. – Впрочем, всё правильно: ему это действительно не повредило.

Нандоло досадливо поморщился, потирая пальцем правую бровь, что свидетельствовало о крайней степени нервозной раздражённости.

– Разве не лучше искупить вину добрыми делами, чем гнить в казематах несколько лет? – поинтересовался он.

– Это ты так считаешь.

– В том-то и дело!

Они обменялись сердитыми взглядами.

– Ему ещё повезло, – довольно резко заявил Сантариал.

– Ага. Больше, чем тому фабриканту, которого по твоей наводке обвинили в торговле людьми. Ему пришлось выплатить кучу денег разным инстанциям, чтобы откупиться. Я, конечно, не против прибавки к жалованью, но он разорится окончательно!

– Нет, – сказал Сантариал. – Он такая сволочь, что вряд ли.

– Всё равно. Если так шевелить всех богатеев, скоро у нас не останется совсем никакого рынка. Его предприятие потребляет сорок процентов шерсти, идущей из Порто-Фенко. А машинный магнат, живущий напротив, залпом скупает то, что теперь называется художественными произведениями. На что будут жить люди творчества?!!

Последнее прозвучало словно вопль погубленной души, который улетел никуда. Легче было привить на мысе Аджано сильфанейскую моду, чем выжать из Сантариала хоть какую-нибудь эмоцию.

– Извини, – сказал Нандоло. – Увлёкся.

Сантариал откинулся на спинку сиденья, рассеянно вертя на пальце кольцо принадлежности к высшему эшелону.

– Я иногда задумываюсь, – произнёс он, – почему в Незапамятные Времена из Немира выслали всех поэтов, а художников и музыкантов оставили? По-моему, это несправедливо.

Нандоло долго и пристально смотрел на напарника.

– А я иногда задумываюсь, – в тон Сантариалу ответил он, – почему, когда я так говорю с тобой, мне хочется поверить в существование ангелов, демонов и…

– Творца?

– Вот не надо мне тут про Творца! Творец – это суровая реальность, рабочие будни. Только про него и слышу. Я хотел сказать, во Всеобщее Благо, которое греется где-то на песочке и машет нам лапкой.

Сантариал лишь кивнул, но ничего не сказал. Вопросы веры в Немире обычно не обсуждались: этот принцип соблюдался всеми (ну, кроме новаторов вроде Рамзеса). Слишком эфемерной была граница, отделяющая самый первый из сотворённых миров от некоего запределья, где обитали лишь тонкие структуры и где материя и мысль существовали в неразделимом единстве.

Правда, в свете последних событий всё больше граждан Немира традициями пренебрегали, и это тоже было понятно. Чем страдать в одиночестве, куда как проще поделиться своими сомнениями и страхами с соседом, чтобы тот передал другому, и пошло-поехало. Тем хуже для них, тем хуже…

– Кстати, о буднях, – сказал Нандоло деловито. – Сегодня, кажется, праздник у некоторых. Исхода Весны, или нечто вроде. Народ гуляет и развлекается. У меня предложение: двинули к центру. Небольшая потасовка с парочкой смертельных исходов – как раз то, что нужно.

Сантариал взглянул на часы, украшавшие приборную доску. Стекло давно отлетело и болталось на одной пружинке, но часы, неизвестно чьими молитвами, продолжали трудиться, дробя немирскую вечность на секунды, минуты и часы.

– Половина шестого, – сказал он. – Мы можем не успеть.

– Что ж, тогда нам представится редкостная возможность насладиться обществом тех, кому хорошо.

Поначалу Сантариала развлекали человеческие дрязги: они казались ему переборами расстроенного инструмента. Но потом он понял, что по тональностям, регистрам и набору мелодический вариаций люди инструментам в подмётки не годятся. И вообще, они – самые банальные существа во всех мирах.

Возьмём хотя бы этих. Обожают сидеть друг у друга на голове. За столько сотен лет не уяснить, что толпа всегда более управляема.

Точкой обзора архаики выбрали площадку на небольшом возвышении, откуда неплохо просматривалась городская площадь и скопление народа. Навскидку Сантариал насчитал человек пятьдесят. Пятьдесят человек слонялись туда-сюда с важным видом, ничем особенно не занимаясь. У них не было ни идеалов, ни просто ценностей, понятных представителям высших рас, к которым архаики, естественно, причисляли себя. Нандоло был прав. Он всегда прав.

– Привет, крошка! Отлично выглядишь. Одеваешься в детском магазине?

Девушка, переходившая улицу перед экипажем, шарахнулась куда-то в сторону, спасаясь от насмешливых выкриков Нандоло. Вдохновлённый довольным взглядом Сантариала, тот уже озирался в поисках следующей жертвы. У Нандоло всегда отлично получалось доводить людей. В служебном ресторане на мысе Аджано он частенько собирал целые толпы, закатывая необычайно талантливые импровизации на тему разговоров, подслушанных в Городе. Он сыпал фразами, не задумываясь ни на секунду: это и было самым комичным. Наверно, Нандоло с успехом заменил бы всех оставшихся в Немире деятелей культуры и искусства, если бы слова «лояльность» и «политкорректность» хоть что-то значили для него.

Благодаря покровительству Магистра, во всём соблюдавшего нейтралитет, архаиков в Городе всё же терпели, если, конечно, не ловили за руку на провокационной деятельности. От немедленного шельмования их спасала уникальная способность отвлекать от себя внимание и становиться практически незаметными. Наряду с чтением мыслей талант этот присутствовал абсолютно у всех.

– Ты считаешь, это нормально, когда женщина хочет похудеть, чтобы соблазнить мужчину, выйти замуж, родить и снова стать толстой? – спросил Нандоло, тяготясь вынужденным бездельем, пока улица пустовала. Такие риторические вопросы были вполне в его духе. Не получив ответа, он обычно задавал следующий и мог продолжать так до бесконечности.

– Ты представляешь, их называют неотмирками, как и нас, только прибавляют «люди», – снова подал голос Нандоло, с отвращением разглядывая вызывающе лазурное небо. – А мы, значит, нелюди. Гуманоиды! Правящие круги без конца нас унижают!

Сантариал жестом прервал этот гневный монолог, указав на толпу, в которой что-то происходило. Нандоло тут же насторожился.

– Ахинея задери его за хвост, – пробормотал он в качестве комментария, вглядевшись, – Никак это Рамзес, лаборант нашего дорогого…

Улыбка снова коснулась губ Сантариала, теперь она была мечтательной и почти нежной, – так бабочка задевает крылом цветок, пролетая. Нандоло, однако, предпочёл бы ей самую зверскую гримасу.

– Итак? – начал Сантариал, подняв бровь, – с чего начнём?

– Нет уж, – отказался Нандоло, – отбой. Против такой конкуренции мы ничто.

– Ну, хоть посмотреть?

– А у тебя истерикон не начнётся? Лично я пас. Пойду куплю кефиру, и домой.

Вздохнув, Нандоло взял деньги и, путаясь в полах длинной одежды, выбрался из экипажа. Спустя минуту он возвратился и со словами «Подержи пока» вручил Сантариалу кефир, а сам полез на заднее сиденье и принялся шарить в коробке с инструментами. Делал он это с известной опаской: на их родине бытовало убеждение, что, сунув руку в любое отверстие, неизвестно что оттуда вытащишь. Жители мыса Аджано даже постель перестилали с известной осторожностью.

А всё оттого, что чёрные пески лишь издали казались безжизненными. Говорят, там водились даже скорпионы, только они не жалили, а плевались, но приятного тоже мало. Хранитель Архива однажды сказал, что пустыня отыгрывается так за отсутствие верблюдов. Природа, дескать, не любит пустоты.

Вечно шутит этот Хранитель Архива. Какие такие верблюды?!

– Кажется, колесо прокололось, – поморщившись, сообщил Нандоло. Сантариал согласно кивнул: обычно, если в машине архаиков что-то прокалывалось, значит, его прокололи. К таким вещам следовало проявить максимум внимания. Вскоре Нандоло выпрямился, держа в руках инструменты.

Тут-то всё и произошло.

…они выскочили на ровную площадку полукруглой формы, окружённую невысоким каменным парапетом. Отсюда начинался крутой склон, поросший соснами, и спуск прямиком к морю. Но Ленни увидел совсем другое.

То, что для архаиков было лишь механическим созданием их инженерных гениев, для Ленни явилось полной неожиданностью. Он едва не затормозил: впечатление от встречи с этим странным нечто заслонило даже собственное плачевное положение. Со стороны оно выглядело как гигантская птица, сложившая усталые крылья и наклонившая голову. Обтекаемые формы, чёрные шероховатые бока, выступы с обеих сторон; птица, которая никогда не полетит, однако, мелькнуло у Ленни, всё же это был механизм, причём, очевидно, способный передвигаться. И Сантариал, стоявший рядом, только подтвердил для Ленни верность этой теории. Не станет же человек, даже такой, как Сантариал, мирно стоять с пакетом кефира возле какого-то монстра!

Рамзес тоже его увидел. Он неожиданно встал, словно врос в землю, а потом с диким воплем ринулся к парапету. Сантариал обернулся… Сперва ему на глаза попался Ленни, а затем – лавина людей, затопившая горизонт и неотвратимо приближавшаяся… В таких обстоятельствах самым разумным было просигналить отступление. Возможно, так бы Сантариал и поступил, будь он один. Но внезапно одно «крыло» отъехало, и наружу высунулся кто-то ещё – одетый точно так же, но ростом пониже и лицом посмешнее, и этот кто-то замахал руками и закричал:

– Эй! Марафонец! Сюда! Сюда! Да скорей же ты!!!

Что-то ощутимо изменилось… Ленни нервно оглянулся: до него только сейчас дошло, что топот преследователей затих. Толпа сгрудилась у края площадки, не решаясь приблизиться. Удивление, ненависть и страх на лицах почтенных неотмирков смешивались в разных пропорциях. Если Ленни и колебался, то, услышав глухой рокот позади, оставил колебания до лучших времён. Он в несколько прыжков преодолел расстояние, отделявшее его от архаиков, но в этот момент что-то просвистело над ухом и смачно взорвалось на капоте! Это был гнилой кочан капусты!

– Ахинеево отродье! – загремел кто-то из толпы. – Я так и знал!

Остальные ответили рёвом; задние ряды преследующих навалились на авангард, подминая его под себя. Сантариал с презрением поглядел на «летающий объект», промелькнувший в двух сантиметрах от его носа. Присутствие духа, которое он при этом выказал, заслуживало длительных аплодисментов, но Ленни было не до того. Он с размаху плюхнулся на сиденье, а спутник Сантариала, выпрямившись во весь свой невеликий рост, угрожающе заорал:

– Эй, ты, который запустил кочан на Луну! Я – Нандоло Грободел, и отныне ты – мой личный враг!..

Возмущённая толпа заколыхалась, словно потревоженный мусс. Но не успели селяне переварить эту информацию, как над их головами взметнулся чей-то указующий перст.

– Я говорил: они с библиотекарем заодно! – послышался крик из гущи народа. – Гнусные архаики! Предательство и обман у них в крови!

– Ты сам сейчас будешь в крови! – недовольно пообещал Нандоло.

Двигатель взревел, и он пошатнулся, нырнув между сиденьями.

– Эй! – раздался оттуда его нервный голос. – Давай жми! А то догонят и придётся убивать!

Расстояние между ними и преследователями зримо увеличилось, и продолжало расти. Сантариал держал руль правой рукой, поглядывая в зеркало левым глазом, и было видно, что жизнь на такой скорости для него не в новинку.

– Надо же, сколько народу за ними гонится, – поразился Нандоло, поглядев назад.

– За нами, – лаконично отозвался Сантариал.

– Интересно, – сказал Нандоло, – а где наш идеолог концепции? Что-то я его не вижу.

Ленни тоже было интересно, если данное слово здесь подходит. Забираясь в экипаж, он успел увидеть, как Рамзес, перемахнув через парапет, бросился вниз по склону. Двое или трое устремились за ним, остальное скрыли ветви деревьев.

– Как я их понимаю, – философски заметил Нандоло; похоже, невзирая на резкие толчки, которые экипаж выдавал на этой ущербной дороге, его мысль продолжала течь без особых усилий. – Что этот недогуру им сделал? – полюбопытствовал он, и Ленни понял, что вопрос адресован ему.

– Мы хотели сломать им кайф! – обречённо ответил он. Он всё еще не пришёл в себя и никак не мог отдышаться, но постепенно ему начинало казаться, что Рамзес выбрал гораздо лучший вариант. Особенно когда Нандоло вызывающе громко захохотал.

Преследователи скрылись из виду. Экипаж вырвался на простор зелёной долины; дорога шла прямо к побережью, и скоро запах моря прокрался сюда вместе с западным ветерком. Ленни сидел молча, впервые переживая непосредственный контакт с Немиром после нескольких недель заочного знакомства. Он так долго ждал этого момента, и всё-таки оказался к нему не готов. Есть вещи, к которым нельзя подготовиться заранее.

Это был хороший вечерок, хотя над морем медленно, почти незаметно набухала грозовая туча. Ленни почему-то показалось, что Сантариал держит курс прямо на неё. Пытаясь понять, что происходит, он поглядел на своих спутников.

– Меня зовут Нандоло Грободел, – сказал Нандоло. – А ты Ленни. Попробуй сказать, что нет. Это Сантариал Деанж, и тут я, разумеется, должен встать и снять шляпу, но я, с вашего позволения, лучше посижу.

Ленни мрачно подумал, что совсем недавно Нандоло уже представился, да так азартно, что теперь полгорода в курсе, кто он такой. Сантариал, со своей стороны, даже не шевельнулся, словно речь шла не о нём, да и вообще он вёл себя так, словно был один. Ленни почувствовал внезапное раздражение: хотя они давно покинули Город, он и не думал сбросить скорость, и такая гонка очень действовала на нервы. Но потом Ленни вспомнил: ах да, война… Эта мысль посетила его случайно; ничто не напоминало о чрезвычайном положении. Разве что отсутствие людей: здесь, в непосредственной близости от арены военных действий, не осталось желающих наблюдать природные красоты на открытых пространствах.

– Ну так что, друзья до гроба? – поинтересовался настырный Нандоло. Похоже, пребывание в молчании было для него противоестественно.

Так вот что напоминает ему эта странная посудина!.. Гроб! Хотя нет, снова мимо. Ленни никогда не питал пристрастий к разнообразным механическим конструкциям, но теперь, когда он оказался внутри одной из них, вопрос о её устройстве и принципе действия поневоле начал его беспокоить. Ленни принялся ёрзать, озираясь по сторонам с откровенным любопытством, которое вскоре было вполне удовлетворено. Изнутри механизм действительно больше всего напоминал автомобиль, однако Ленни заметил одну интересную деталь: сиденья и пол запорошены невесомой и очень нежной на ощупь чёрной пыльцой. Оставалось гадать, какой цвет был присущ им раньше.

– Это фаэтон, – произнёс Нандоло как нечто само собой разумеющееся.

– Да? – спросил потрясённый Ленни.

– А как ещё его назвать? – Нандоло передёрнул плечами. – Можешь предложить имя получше?

– Я не знаю, что это такое…

– Никто не знает. Наши гениальные предки явно изобрели его для чего-то другого. Они брали идеи пришельцев из Настоящего Мира. Но всё, что нами создано, так или иначе, повторяет нашу собственную историю. Так должны мы были на ком-то отыграться?!

Ленни был просто убит – только теперь он начал понимать, как странно идеи и легенды его мира преломляются здесь… так что же случилось с архаиками, что им понадобилось «отыгрываться» на своих творениях? Но он ничего не сказал, а продолжал жадно слушать.

– В инструкции ясно написано, что он должен летать, – рассуждал Нандоло, проводя рукой по обивке салона, – но он ведёт себя так, словно поклялся ни за что не отрываться от земли. Сантариал с ним просто намучился – и так во всём, с чем нам приходится иметь дело. По-моему, это похоже на какое-то проклятье.

– Это не проклятье, – сказал Ленни, – это карма.

Он пожалел, что не сдержался. Фаэтон вдруг ощутимо вздрогнул – как будто мир вокруг них содрогнулся. Сантариал тихо выбранился и принялся выравнивать ход.

– Попробуй угадать, какого цвета он был раньше, когда был самим собой, – как-то слишком поспешно предложил Нандоло. Ленни крутанулся на месте и уставился на него, чувствуя, что начинает тупеть: слова архаика казались продолжением его, ленниных, мыслей. Покачав головой, Ленни соскрёб ногтем грязь с поверхности дверцы и с удивлением убедился, что фаэтон имел цвет бледной зелени с посеребрением.

– «Печальный зелёный цвет», – сказал Нандоло, кивнув. – Так назвали бы его сильфанеи. Они обожают придавать всему чувственную окраску.

– А как оно вообще работает?

Нандоло воздел руки к небу.

– Да поможет нам волшебство! – театрально провозгласил он. – Я не знаю! То есть я знаю, как он должен это делать, но вот почему он это делает… – Нандоло сокрушённо вздохнул. – Я бы на его месте не стал. А ты?

Пока он болтал, упражняясь в красноречии, фаэтон сошёл с трассы и покатил прямо по берегу, впереди из туманной дымки выдвинулись скалы Чёрного Грота. Вернее, это могли быть они, ведь Ленни никогда не видел их прежде. Однако за время, проведённое в библиотеке Хранителя Архива, он успел набить свою голову разнообразными знаниями историко-географического характера, и теперь сам мог просветить кого угодно почти по любому вопросу. Чёрные пики правильной конической формы, образующие разорванное кольцо, возникли в голове раньше, чем глаза смогли различить их контуры на затуманенном горизонте.