Текст книги "Немир"

Отсмеявшись, Нандоло продолжал более спокойно:

– Своей красотой Вы подобны солнцу. Когда это светило выползает на небо, среди созерцающих его царственный лик равнодушных не находится. Но, в отличие от солнца, Вы об этом знаете и не растрачиваете свои милости так безоглядно.

– Вы ничего не ответили мне по существу.

– Я не знаю, где он, – сказал Нандоло, – и знать не хочу, откровенно говоря. Я себе все линзы выплакал, а он даже не пишет. Мог бы черкнуть пару строк по старой вражде.

«Что это значит? – подумалось ему. – Почему ей всё известно? Инферналис решил подставить Сантариала, с какой стати? Или тут личные мотивы? Или страх?»

Или Лаванда Эдельвейс… Нандоло сжал губы, чтобы ненароком не выпустить эту мысль наружу; и вдруг ему до смерти захотелось попробовать одну вещь, о которой он знал лишь понаслышке… а почему бы нет?

– Сколько будет стоить у Вас поселиться? – наобум брякнул архаик. – Ну так, между нами?..

Он добился чего хотел – она явно была сбита с толку и не сразу нашлась.

– Наши двери всегда открыты для страждущих, – высокомерно заявила повелительница Нирвалана.

– Но не бесплатно же? Знаете что, дорогая Принцесса, давайте встретимся где-нибудь на нейтральной территории и обсудим наши дела…

– У меня с Вами нет никаких дел, кроме этой войны, – «мурколапки бы её забрали», прибавила она мысленно и тут же одёрнула себя. – И отцы-основатели нашего народа, и сам пресветлый Галахад не одобрили бы моих действий…

– И не стали бы со мной ужинать. Понятно. Но я на них и не рассчитывал, – добродушно сказал Нандоло. – Если честно, Ваш народ не заслуживает такого короля, как Галахад. А такого, как я – может быть. Что Вы об этом думаете?

От такой дерзости оскорблённая принцесса вскочила с намерением убить всех и сразу, но экран погас… Нандоло перед нею больше не было.

– Советник! – яростно закричала она. – Связь прервалась…

Никто не отозвался, и Аве Роза поняла, что подчинённый самовольно покинул её – безусловно, по делу крайней важности. Можно было не изображать царственное возмущение, поэтому принцесса скоро угомонилась.

«Интересно, – думала она, сидя перед тёмным экраном, – что он всё-таки хотел сказать?»

Разорвав связь с сильфанейской штаб-квартирой, Нандоло с раздражением покосился на электронный дневник, который забыл выключить. Этот аппарат был незаменим в случаях, когда требовалось посоветоваться с руководством или спросить его одобрения, но Нандоло был совсем не в восторге от мысли, что их с Аве Розой разговор может достигнуть начальственных ушей. Он немного подождал, думая услышать гневный голос, приказывающий срочно, не сходя с места, дать отчёт обо всём происходящем. Но Инферналис накануне переутомился и прилёг отдохнуть, заложив начальственные уши ватой. Так что заслуженной отповеди Нандоло так и не дождался.

– Ну и что, жизнь всё-таки одна, – заметил он, за неимением Инферналиса оправдываясь перед самим собой. – И даже если не одна, есть у меня право на личное счастье? И даже если нету… должно же у меня быть хоть что-то хорошее, чтоб было о чём вспомнить в старости?

Он уничтожил последнюю запись в дневнике и забыл об этом.

Нандоло солгал принцессе, значительно преувеличив её потери. Он знал, что сильфанеи не числят убитых. Пока на его глазах только двое свалились в Дивную, а один утонул в болоте. Несколько набросились на одного гиганта, и он упал, их же и придавив…

Гиганты и сильфанеи низшего порядка – самые безалаберные существа в Немире. Поэтому, в отличие от Аве Розы, Нандоло и не подумал всерьёз командовать боем – всё равно ничего не вышло бы. Весь следующий день он просто сидел, и смотрел, и слушал невразумительные доклады, и медленно скисал, и сдувался, как воздушный пузырь. Ещё несколько сосен упали друг на друга под ударами гигантов, совершенно закрыв обзор, так что теперь уже никто ничего не понимал…

«Пока эта война больше напоминает заурядную потасовку, – зевая, подумал Нандоло. – Ну и скука… Ох, уж этот Инферналис, каналья адская, мох сушёный, знал, куда посылал!»

Оставалось одно – лечь спать, не дожидаясь ночи.

«Надеюсь, хотя бы со стороны это выглядело красиво».

Падение, казавшееся бесконечным, завершилось. Вокруг была сплошная темнота, и Сантариал даже приблизительно не представлял, сколько прошло времени. Интуитивным, внутренним зрением, он как будто видел себя со стороны: маленькая фигурка, грубой силой вогнанная в пласт земной коры. Подумалось, что подобные ощущения, должно быть, испытывают мёртвые в своих могилах. И только вспомнив, что мёртвые не имеют ни мыслей, ни ощущений, он осознал, что может дышать.

Сантариал чувствовал себя, своё тело, но переживания были не из приятных. Как тогда, после разборки с местными на западной окраине Города – беспрецедентного случая, когда архаики не сумели тихо и незаметно ретироваться с места событий. Его тоже уронили на землю и втоптали в грязь. Но сейчас никто не скажет ему: «Вставай и иди!» Даже на пинок под рёбра рассчитывать не приходится. А собственных сил не хватало на то, чтобы продолжать жить.

Сантариал лежал вниз лицом и думал, перебирая в памяти последние события. Земля разверзлась под ним, вспомнил архаик. За исключением этого Арона, спутника Галахада, в Немире не было никого, кто владел бы волшебством столь разрушительной силы. Сантариал поёжился, но не от воспоминаний, а от внезапной догадки.

Кто бы ни был тот старик, такого сотворить он не мог.

Значит, ему помогли, но никто на земле…

На земле…

Мысли прояснились, и, хотя они были неутешительны, архаик предпочёл их полному неведению. Впрочем, он не был уверен до конца. У него не было доверия к себе, способному так легко обмануться.

Машинально он поднёс к лицу левую руку, на которой находился сигнальный браслет. Красный огонёк датчика отсутствовал. Это было невозможно. Вспомнились давняя присказка инструктора (по совместительству хирурга), вживлявшего браслет: «Если ты когда-нибудь не увидишь этого огонька, это значит… это значит, что ты умер».

Сантариал бессмысленно смотрел в темноту некоторое время, а потом сознание покинуло его. Когда оно возвратилось, Сантариал нашёл, что его видение мира резко переменилось.

«Для могилы тут довольно просторно, – решил архаик, прислушиваясь к полной тишине, окутавшей его странным покоем. – Никогда у меня не было столько личного пространства. По крайней мере, никто до меня не доберётся».

Он не пытался утешить и ободрить себя. Он действительно так думал – впервые думал свободно. Всё правильное и неправильное, тщательно вдалбливаемое в его голову на протяжении всей жизни, потеряло смысл. Где, здесь, под землей, эти правила и неправила? Кого теперь слушаться?

Архаики были народом в высшей степени дисциплинированным. Но они умели быстро перестраиваться. И поскольку никого больше не было, Сантариал прислушался к себе. Что-то подсказывало ему: не стоит оставаться на месте, хотя бы потому, что руки и ноги уже начали коченеть от холода. Тогда он медленно поднялся и пошёл.

Коридор с земляными стенами… Темнота. Сырость. Холодные комья земли в ладони. Никаких звуков. Но Сантариал был настороже. Он отдавал себе отчёт в том, что в любой момент его может схватить кто-то более приспособленный к жизни под землёй. Вид бледных светящихся нитей, свисавших со стен, породил в его душе тихую панику. Нервно оглянувшись без надежды что-то разглядеть, он прошептал что-то вроде заговора – какие-то слова, древние и многократно измененные поколениями:

– Тихие зверьки, злые коготки, паучки, паучки! Нить сучите, сеть плетите, не жалейте, не щадите, всех казните, всех убейте, погубите, только не молчите!

Ничто не отозвалось во мраке, и, присмотревшись, Сантариал разглядел не паутину, но древесные корни, сплетённые между собой и словно поседевшие.

«Надо же! – подумал он вне себя от удивления. – Седые корни! Хотел бы я знать, что за деревья их пустили!»

Страх уже прошёл, и он двинулся дальше, цепляясь за корни. Идти было трудно. Даже когда он шёпотом ругал и понукал себя, заставляя двигаться, это не помогало, как случалось обычно. Биоритмы тела замедлились, и мозг попросту не знал, как с ними управляться. Похоже, здесь вообще ничто не срабатывало – ни автоматические средства связи, ни датчики, ни электронные дневники.

Остановившись передохнуть, Сантариал вытянул руку перед собой и посмотрел на кольцо. От него исходило бледное фиолетовое свечение. Под взглядом архаика свечение усилилось.

– Надо же, как мы умеем, – прошептал Сантариал. – Что ж, если проверенные методы не действуют, так и быть, свети, колечко. Свет это жизнь.

Он ещё раз повторил: «Свети, свети…» Ему понравилось командовать; до сих пор Сантариал только подчинялся, с Нандоло они были почти на равных. Что с того, что это всего лишь кольцо! Подняв руку с кольцом повыше, Сантариал вгляделся вглубь коридора.

Следующий отрезок пути дался ему гораздо легче. Сначала проход сужался, но потом неожиданно расширился, образовав овальную залу. А в центре её, во дворце с земляными стенами, жила та, что была изгнана с поверхности, оттого что завидовала силе и фантазии людей. Ведьма Абра.

«Вот оно что, – подумал Сантариал, стоя на пороге. – Вот куда ты меня послал, нелюдь».

Двери как таковой не было, только проём в три человеческих роста. Не имея выбора, Сантариал переступил порог и произнёс известную формулу, придуманную специально для незваных гостей:

– Мир тебе! Я – лишь странник, уставший в пути. Я тебя не обижу, и ты пощади. Мне неведома злоба и страх незнаком. Я вошёл в этот дом и не знаю, кто в нём. Я кричу, я зову, но твой дом словно нем. Я хочу говорить, но не знаю, с кем.

Ещё один заговор, что-то вроде словесного оберега, которому родители обучали своих чад, тонкая паутинка, протянутая во тьму веков к первому витку кружева Мироздания. И память Сантариала уцепилась за неё. Сам он ненавидел поэзию, но следовало придерживаться законов этого мира, куда более древнего, чем верхний. Иначе, чего доброго, не впишешься в геометрию пространства, и тогда тебе одна дорога – на тот свет.

– А тебе есть, что мне сказать? – отозвалась тень на стене. Она отделилась и вступила в зону света. Дрожь охватила Сантариала при виде её – ибо это была женщина. «К несчастью», – подумал он.

Она была худой и низкорослой – по плечо ему. Длинные плоские груди спускались на живот, руки и ноги оказались несоразмерно длинными, с большими кистями и ступнями. Из круглой головы росли волосы, поразительно похожие на древесные корни. Лицо было сморщенным и безгубым, только острый нос выдавался вперед да глаза, горящие, как уголья, постоянно меняющие свой цвет, буравили собеседника. Пока Сантариал гадал, за что творческая сила так посмеялась над своим созданием, она приблизилась настолько, что он смог разглядеть странные кожистые наросты над её плечами – по-видимому, зачатки так и не развившихся крыльев.

Голосом низким, но не грудным а, скорее, идущим из утробы, женщина произнесла нараспев:

– Тем, кто входит сюда, задаю я вопрос: «Для меня – что слаще людских слёз?» Заходи, коль пришёл, но сначала ответь, что же это такое..?

– Людская смерть, – сказал Сантариал. – Ну, хватит. Или ты впала в детство?

– Но ты-то жив, – заметила ведьма.

– А я и не человек. Так что тебе от меня надо?

Если Абра не заскрежетала зубами с досады, то лишь потому, что зубы у неё были редкие и острые.

– А ты не любишь лишних слов, – сказала она.

– Под землёй каждое слово тяжелей вдвое. Гравитация больше.

– Да неужто? – проговорила ведьма.

Жестом она поманила его за собой; потом хлопнула в ладоши, и миллионы огоньков зажглись в канделябрах, тут и там развешанных по стенам. Приглядевшись, Сантариал заметил, что канделябры удерживают всё те же торчащие из стен древесные корни, теперь похожие на лапы.

Судя по лестницам, круто уходящим вверх, здесь было несколько этажей; а пока перед ним предстала гостиная ведьмы – просторная, но тесно заставленная мебелью комната. Поперёк её перегораживал стол, покрытый тонкой переливчатой материей. Его окружали стулья, тумбы и шкафы, расставленные вдоль стен, однако всё вместе не представляло единого ансамбля. Сантариал не нашёл даже двух одинаковых стульев, и ему невольно пришла в голову мысль, что подобное разнообразие стилей можно встретить лишь в одном месте – на свалке. Почему-то стало не по себе.

Потолок, если он существовал, терялся во тьме. Свет не проникал под его своды.

Абра позвала его за стол, на котором ничего не было, ни единого прибора. Несмотря на страх, который внушала архаику здешняя мебель, он отважился присесть на ближайший стул.

– Там, наверху, не слишком ли много лета? – спросила хозяйка.

– Можно подумать, что здесь, внизу, тебе не всё равно?

– Нет, я слежу за календарём. Каждый год весной я опустошаю свою память, иначе буду помнить слишком много. Но есть вещи, которые я не хочу стирать, – Абра хитро прищурилась, усилив и без того гротескное впечатление от своей внешности. – И одна из них – ты.

– Я не вещь, – прервал архаик. – Не забывайся.

Тревога снова посетила его.

– Забываешься ты, – возразила Абра. – Ну да, зачем тебе помнить бедную старую женщину с корзиной фруктов, которая шла пыльной улицей на окраине города, бедную женщину, лицо которой исполосовали тени домов и деревьев; длинные тени, ибо давно перевалило за середину дня, когда твой взгляд упал на меня, как коршун падает на добычу… я не знаю, что пришло тебе в голову, и не хочу знать, потому что, не отвлекаясь от своей думы – мне казалось, она была о чём-то прекрасном, как и ты сам, и очень важном, важнее, чем тот день, тени, я и моя корзина, – так вот, даже не отвлекаясь, ты подошёл и сказал: «Дай помогу»…

Речь Абры текла плавно, легко, без всякого внутреннего принуждения. Совсем не так, как она воспринималась слушателем.

– Не было ничего подобного, – категорически заявил Сантариал с абсолютной честностью.

– Клянусь, мне бы стало легче, если бы ты просто взял себе яблоко… или сливу… или гроздь винограда, – продолжала она. – Просто для себя. Но ты взял у меня корзину, с тем же спокойным и равнодушным видом пошёл рядом со мной, и я прокляла тебя в тот же миг, потому что ты сделал это только по доброте сердечной, и ничего от меня тебе не было нужно. Ведь у тебя доброе сердце?

– Не особо, – сказал Сантариал, холодея по мере того, как воспоминая пробуждались в нём, поднимая головы, будто змеи, потревоженные в гнезде. «Надо же! – подумал он. – Единственный приличный поступок в моей жизни, и как всё обернулось!»

– Почему же ты не захотела об этом забыть? – поинтересовался он, хотя сам уже догадался.

– Потому что я знала, что придёт день, и ты станешь для меня не памятью, а настоящим.

Пламя свечи, стоявшей перед ней, заколыхалось, по стенам поползли причудливые тени. Здесь, под землёй, не было ветра; ничего, кроме шевеления самой земли и дыхания существ, населявших её плоть. Они, большей частью безымянные и невидимые, могли быть услышаны и узнаны лишь чутким и внимательным наблюдателем, но всё время были здесь, пронизывая пустоту и кружа возле тех, кто был, в мыслях или действием, центростремительной силой.

Абра погасила свечу двумя пальцами.

– Ты из тех, кто любит чужую кровь? – усмехаясь, сказал Сантариал.

– Нет, – сказала Абра, – я из тех, кто любит красоту. Это утешение, живущее во мне.

Негодование, которое росло в душе архаика, не позволило ему цинично рассмеяться. Вместо этого его поразила скорбь, которая выросла за считанные секунды до невыносимых размеров.

– Ты так неравнодушна к тому, что является самым большим несчастьем моей жизни?

– Одно неотделимо от другого, – философски рассудила ведьма, – и если я хочу одно, то получаю весь комплект, даже если на нём проклятие. Или у вас, на поверхности, иначе? – не дожидаясь ответа, ведьма внезапно нырнула под стол и возникла совсем близко от него. – Дай мне поглядеть на тебя, только поглядеть. Пусть мои глаза не привыкли к свету, и смотреть на тебя больно, как на солнце живых… но ты ещё прекрасней, как солнце мёртвых, Солнце Рая, которое не ослепляет, но поражает разум…

Ей не следовало так говорить. Давно осознав силу своей красоты, Сантариал хотел думать, что принимает её спокойно и относится к ней практично, словно к необходимому инструментарию, который требуется беречь. Возвышенные слова этого странного создания разрушительно сказывались на его здравом смысле, вызывая иллюзию собственного беспредельного могущества. То был гибельный путь.

– Если не хочешь меня разозлить, сменим тему, – проговорил архаик, едва владея голосом – его раздирали противоречивые эмоции.

– Ты зря так относишься к тому, что составляет величайший во Вселенной дар, – сказала Абра. – Глядя на тебя, невозможно не хотеть тебя коснуться…

И точно, её длинная рука будто сама собой потянулась к его шее. Иссушенные временем, обтянутые желтоватой кожей пальцы шевелились точно сами собой, и, казалось, кисть сейчас отделится от руки и прыгнет, словно паук, наметивший себе жертву.

– А коснувшись, невозможно не захотеть проверить, что же у меня внутри? – насмешливо произнес Сантариал. Он не сделал попытки уклониться, несмотря на противное ощущение в горле, возникшее, когда пятерня ведьмы подползла к вороту его рубашки.

– Есть и такое, – сказала Абра, убирая руку.

– Я развею твои сомнения. Внутри меня прах и песок, как любезно напомнил мне кое-кто буквально позавчера, – сказал архаик, и глаза его опасно блеснули. – А теперь, будь добра, вернёмся к главному: что тебе от меня надо?

Точно жёлтые светляки были её глаза, когда Абра взглянула на него после этих слов. Вызывающее поведение было свойственно архаику, но за ним ведьма разглядела иное – его беззащитность перед нею, и тёмная душа её возликовала.

– Вот послушай, – глухо произнесла Абра. – По роду занятий я существо подземное, и выхожу отсюда лишь безлунными ночами, когда на земле царит кромешная тьма и всё, что есть живого, спит. Я посещаю их и навеваю сны.

– Да ну?

– Да, напеваю, наговариваю, нашёптываю, – прошептала она, подходя ближе.

– И как они услышат твой шёпот? – спросил Сантариал, поневоле понижая голос.

– А для этого я сажусь на грудь, – объяснила ведьма, приближая своё лицо к его лицу, – или на лоб…

– На лоб тоже садишься?

– Соответственно уменьшаясь в размерах, – раздражённо пояснила ведьма. – А ты что подумал?

– Не важно. И что дальше?

– А дальше им снятся кошмары.

– Очень мило. Вижу, у тебя неблагодарная работа, мамочка. Как и у меня.

– Сопряжённая с риском для жизни, – подтвердила Абра, снова заглядывая ему в лицо.

Свечи в зале погасли, но глаза ведьмы всё равно сияли жёлтым, ибо в душе её полыхал ненасытный огонь.

– Сколько раз меня пытались уничтожить – во сне и наяву! Если при свете ты посмотришь на моё отражение в зеркале, то увидишь, что у меня нет левой ноги, крайней справа головы, а в груди огромная дыра.

Сантариал ничего не сказал, потому что у него прервалось дыхание.

– Тот, кто пройдёт через эту дыру, обретёт бессмертие, – продолжала ведьма. – Каждый, кроме меня. Я не могу пролезть сквозь себя, понимаешь? Но ты дрожишь? Тебе холодно?

Закрыв глаза, архаик кивнул. Он действительно ощущал холод, прожигающий до костей, но, скорее, от леденящего ужаса, чем от сквозняка. Отринув все сомнения, он вслепую протянул руку вперёд и обмер. Там, где маячили висящие до пояса ведьмины груди, на самом деле была пустота. Сантариал отшатнулся от Абры, потерял равновесие, и его рука, ища опору, инстинктивно ухватилась за её длинные космы.

– Ничего, это бывает, – сказала ведьма, снисходительно глядя на него сверху вниз. – Этим надо переболеть.

– Можно, я задам один вопрос? Принцесса Тайна – тоже твоих рук дело?

– Я не помню, – сказала Абра, проведя рукой по лбу. И придвинулась ещё ближе.

– Ну, конечно. Куда удобнее помнить приятные вещи.

– Не знаю, о чём ты. Я не вмешиваюсь в то, что творится там, наверху.

С архаиками надо держать дистанцию. Если она нарушена, готовься к тому, что скоро ты превратишься в пережиток конца света…

– Я не хотел этого, – сообщил Сантариал.

Абра удивилась.

– Чего?

Архаик размахнулся и со всей силы приложил старушенцию по костистой шее. Хрустнули позвонки. Голова Абры дёрнулась назад, но быстро вернулась в исходное положение. Гримаса ведьмы была та ещё: глаза навыкате, перекошенный рот, трясущийся подбородок, короче, сказал бы Нандоло, «в итоге мы имеем нешуточную ярость».

– Убить тебя нельзя, – задумчиво произнёс Сантариал. – Что и требовалось доказать.

– Да я…

– Ты сама меня вынуждаешь. Ну-ка, ответь: ты – ведьма, я – волшебник, и что это означает?

Абра явно напряглась.

– Что мы – прекрасная пара? – недоверчиво спросила она.

– Что существует древнее неписаное правило: ты ничего мне не сделаешь, пока я первый не причиню тебе зла. А с тобой это не работает в принципе; ты заговорена – в чём мы только что убедились. Поэтому и я для тебя неуязвим.

Поразмыслив, ведьма неохотно кивнула.

– Возможно, те, кто меня заговорил, хотели, чтобы я пожила подольше, – сказала ведьма, пожевав губами.

– Возможно, ты кое-кого сильно достала…

– Очень возможно, – согласилась Абра, – но я тебя не отпущу.

«Так, – подумал архаик, и ледяной холод пошёл считать его позвонки, постепенно окутывая пеленой страха, – начинается».

Ведьма тихо хихикала, но оттого ли, что такое поведение ей совсем не соответствовало, или по какой другой причине, это начинало серьёзно раздражать.

– Или отпущу, – нелогично, но очень по-женски добавила она, – но ты должен кое-что мне сказать.

– Спросить, где находится выход?

– Не совсем. Скорее, наоборот.

– Я тоже могу сделать наоборот.

– Уйти ты не можешь, – произнесла Абра. – Ты – внутри меня.

«Вот ещё сообразила», – успел подумать Сантариал, но тут же в ужасе кинулся в сторону: ковёр под ногами тихо шевелился. Предметы здешнего интерьера, по-видимому, обнаруживали странное свойство: они свободно перемещались в пространстве согласно своей или иной, внешней, воле. Сантариал нагнулся и погладил ворсистую поверхность ковра, отчего она ещё более выгнулась: очевидно, ковру были по душе проявления ласки. Но, пока Сантариал занимался с ним, сзади приковыляло кресло и попыталось его лягнуть.

Архаик замер, понимая: самое лучшее сейчас – не делать резких движений. Вообще никаких. К свободе было множество путей, но каждый заканчивался в тесных объятиях невидимого врага, спрятанного за оболочкой предмета интерьера.

«Живые, но бездушные. Страшнее этого ничего не бывает».

Весь дворец с его этажами, лестницами, мебелью и окнами никуда был её огромным телом, каждый орган которого подчинялся её молчаливому приказу. Сейчас это тело замерло, ожидая от него первого шага, но он осознавал, как оно медленно сжимается, стремясь поймать в ловушку. Тяжёлым и плотным сделался даже воздух вокруг.

«Это те, кого ей удалось поглотить. Неисчислимые годы она строила из этого материала себя, своё тело. Интересно, чем стану я…»

И тут, на волне растущей в его душе паники Сантариал вдруг ясно вспомнил, что он и вправду волшебник. Воспоминание пришло как раз вовремя – он почувствовал в руках силу, которой не было раньше.

«Если я внутри неё, мне остаётся только добраться до сердца», – его собственное сердце гулко стукнуло от этой мысли, но Сантариал утешил себя: положение действительно было отчаянным. Он зажмурился и вдруг чётко представил себе Абру: сгорбленный косматый силуэт, неуклюже вывернутые конечности, и бессмысленная злоба, полыхавшая в точке, которая, словно звезда, сверкала прямо возле левой груди. Не открывая глаз, Сантариал двинулся прямо туда.

Те, вокруг него, неспешно качнулись к нему, но замерли, услышав его мысленную молитву. «Не трогайте меня, – шептал про себя Сантариал. – Помогите мне – и я помогу вам».

– Ну, и что ты собираешься делать? – насмешливо зазвучал под сводами дворца её голос. – Предупреждаю: лучше открой глаза.

Сантариал послушался. То, что он увидел, не удивило его: именно этого он ждал. В нескольких шагах впереди пол обрывался, открывая чёрные ворота бездны. Ничего, кроме кромешной тьмы, не ждало впереди, и только под ногами, будто отражение самой себя, плыла звезда, избранная целью.

– Та самая дыра, да? – Сантариал с шумом выдохнул и медленно подошёл к самому краю.

– Тебе не удастся через неё перебраться.

– Посмотрим, – сказал Сантариал и шагнул вниз.

Его оглушил вой, одновременно яростный и заунывный. Между тем, падения не последовало. Его глаза оказались открыты, но не глазами, а кожей он встретил пронзительный взгляд существа, взирающего на него сверху вниз. Ему показалось, что оно было огромным и всесильным. Сейчас оно держало его в своих невидимых ладонях, не давая провалиться в чёрную дыру беспамятства, и только один Творец мог знать, для чего ему это было нужно.

– Я обманула тебя. Умерев, не добьёшься бессмертия – я думала, ты знаешь…

– Мне не нужно бессмертие. Только свобода – и я заплачу любую цену!

– Я не дам тебе умереть.

Волосы ведьмы взвились в воздух и принялись беспорядочно хлестать по сторонам, грозя обрушить земляной свод, что было весьма похоже на истерику. «Наверно, от этого и бывают землетрясения, – подумал архаик. – Страшно представить, что случится, если дойдёт до поверхности». Собрав по крупицам всё своё дружелюбие, он улыбнулся как можно сердечнее и прокричал:

– Давай! Я всё равно не собирался стареть!

И тогда Абра завизжала.

Тьма была повсюду – непроглядная, вязкая. Ледяной воздух обжигал ноздри; Сантариал попытался найти опору, но безрезультатно, и понял, что летит! Наверху сияли холодные блики звёзд; внизу, словно их отражения, светились окна городов и деревень. Больше ничего не было, а затем, и они исчезли. Сантариал почувствовал, как некая сила бесцеремонно потащила его вниз, всё ближе к земле, сквозь ветви деревьев и кустарников, и вдруг швырнула прямо на траву. По-прежнему ничего не видя, он поднял голову, и тут из темноты выступили два светящихся жёлтых шара.

Это были глаза – круглые, словно у кошки, с узкими чёрными зрачками. Рядом завозилось что-то огромное, и Сантариала обожгло горячей волной зловонного дыхания. Дракон! Шелестя чешуёй, тот подполз ближе и подтащил к себе хвост. Дракон был очень большой, и это стоило ему немалого труда. Тупое рыло ткнулось в спину Сантариала, и страшный зверь фыркнул, как обычный пёс, только чуть громче, так что Сантариал, оглушённый, на время утратил все шесть чувств… Дракон продолжал его разглядывать: глаза подслеповато щурились и моргали, наконец, он не выдержал.

– Ничего не вижу! – хрипло прошипел дракон и, дохнув, подпалил молоденькое деревце.

И вот он предстал перед Сантариалом, ужасный Тацирн, ручной зверь ведьмы Абры, оранжевый дракон скал Чёрного Грота. По всему его телу вилась змейкой серебряная полоска; хвост был утыкан шипами; гребень цвета индиго украшал голову, на которой к тому же рядами росли рога. Ещё у него имелись крылья, в данный момент сложенные за спиной. Словом, на месте были все атрибуты настоящего дракона, многократно воспетого трубадурами и менестрелями, но, в отличие от последних, Сантариал, придя в себя, не испытал восхищения. Дракон тоже.

– Это ещё что? – поинтересовался он надтреснутым порочным голосом. – Хомухор, что ли?..

Ведьма Абра, успевшая принять обычный облик, раздражённо хмыкнула:

– Ешь! – пробурчала она. – Без разговоров!

Она была не сильна в психологии, Сантариал уже успел это понять, теперь пришла очередь дракона.

– Это вкусно, – почти жалобно добавила старуха. – Как печенье.

Дракон, однако, не спешил с восторгами. Он вытянул длинную когтистую лапу, потрогал Сантариала, покатал его по траве, как мышонка, и всё равно остался недоволен.

– Печенье, говоришь? – буркнул он. – Не похоже, вот что. Не обманывай меня, Абра.

– Зачем мне это? – удивилась Абра.

– А зачем подсунула мне тролля вместо гиганта?! Я и не ведал ни о чём, а он возьми и окаменей у меня в желудке с первым лучом солнца! И сейчас чего-то темнишь, вечно хочешь мне сделать плохо!

На столь несправедливое обвинение Абра сочла нужным обидеться.

– Ты сначала попробуй, а потом говори! Больно разборчивый стал на старости лет! Не те нынче времена, чтоб шиковать! Нет бы самому о еде побеспокоиться – ну, там рыцаря добыть или сильфанея того же, – понял бы, каково это! Что, слабо?..

– Благодарю покорно, – ответил дракон. – От сильфанеев у меня точно несварение, а рыцари пошли мелковаты, да и тех пока из доспехов выковыряешь, а консервный нож для драконов никто так и не изобрёл! А то ещё придумали – ездят на этих вонючих телегах, так все зубы о них обломаешь. Раньше хоть конём поживиться было можно! Печенья хочу! – рявкнул он. – С молоком, из-под коровы!

– Я тебе дам – печенье! Я тебе дам – корову! Ешь, кому говорю!

Похоже, назревала настоящая семейная сцена. Даже архаику, которого знобило от страха, вдруг сделалось невыносимо скучно. Правда, ненадолго: под давлением Абры Тацирн сгрёб его лапой и продолжил осмотр. Он вертел его и так, и сяк, бурчал и урчал, переворачивал вверх ногами и тряс. Терпеть подобное обращение было невыносимо, но Сантариал слишком устал, и к тому же его хотели съесть.

– Не-ет, – протянул Тацирн. – Я теперь осторожный стал. Здоровье прежде всего! Вдруг отравлюсь ещё!

– Надо же – мнительный какой! – Абра вышла из себя. – Начитался всякого дерьма о вкусной и здоровой пище, и возникает! Ну, говори – будешь есть или нет?.. А то я прямо не знаю, что с ним делать…

– С этого и надо было начинать! – поучительно изрёк дракон. – Не мне решать твои проблемы, старушка! Ты не знаешь, что с ним делать, а я страдай!?. Эй, ты! – он слегка тряхнул Сантариала, и тот принял вертикальное положение. – Держись за коготь, тогда не будешь падать. Давай рассказывай: кто ты, откуда и что думаешь обо всём, что происходит в Немире?

Сантариал молчал. От бесконечной тряски его укачало, и он думал: если так пойдёт дальше, его просто стошнит, и лучше от этого не станет никому. Видимо, Абра догадалась об этом, потому что накинулась на Тацирна, как бешеная фурия:

– Скажет он тебе, как же!

– Ну и зачем ты привела мне такой неразговорчивый ужин?

– Чтоб ты его сожрал!!! – крикнула ведьма. – А не издевался над ним!..

– А каково это – когда тебя съедает дракон? – внезапно спросил Сантариал. Терять ему было нечего, но хотелось вначале услышать, что же его ожидает.

– Не знаю, – сказал Тацирн. – Меня никогда не ели драконы, а если я сам поедаю кого-то, то чувствую приятную тяжесть, кажется, это называется насыщением… Впрочем, давненько этого не было!

– Ну, так что же ты медлишь? – закричала Абра.

И они заспорили снова. Сантариал уже не следил за событиями, но, как выяснилось, зря. Абра уговаривала Тацирна принять таблетки для желудка, а тот отнекивался, аргументируя свою позицию тем, что столь мелкий предмет, как таблетка, проскочит в утробе незаметно, и нужного воздействия не окажет. Наконец ведьма взяла целую упаковку, ухватилась за длинные пряди волос, свисавшие с подбородка дракона подобно лианам, забралась в пасть и, пройдя между передними зубами, осторожно положила таблетки на язык. Но то ли дракону стало щекотно, то ли он решил подшутить, но Тацирн вдруг захлопнул пасть и сделал судорожное глотательное движение. Раздался дикий крик ведьмы, после чего она, по-видимому, провалилась в пищевод, и всё стихло.