Текст книги "Белый тигр"

– Да, сэр.

Он затянулся, не сводя с меня глаз. Повторил:

– Ты нам как родной.

– Да, сэр.

– А теперь ступай вниз и жди в помещении для слуг.

– Да, сэр.

Прошел час, и меня снова вызвали наверх.

Рядом с Мангустом за обеденным столом сидел человек в черном костюме, читал какой-то печатный текст, беззвучно шевеля красными, измазанными в паане губами. Мистер Ашок за закрытой стеклянной дверью говорил по телефону, дверь в комнату Пинки-мадам тоже была закрыта. Распоряжался исключительно Мангуст.

– Присаживайся, Балрам. Располагайся.

– Да, сэр.

Опять я сижу на корточках. На редкость неудобная поза.

– Хочешь паана, Балрам? – спросил Мангуст.

– Нет, сэр.

Он улыбнулся:

– Да ты не стесняйся, Балрам. Ты ведь жуешь паан, правда?

И, повернувшись к черному костюму:

– Угостите его, пожалуйста.

Тот полез в карман, двумя пальцами достал крошечный зеленый сверточек и уронил в мою протянутую ладонь.

– Это тебе, Балрам. Угощайся.

– Да, сэр. С удовольствием. Благодарю.

– Значит, к делу, – произнес костюм. Красная слюна пузырилась у него на губах.

– Хорошо.

– Судья позаботился обо всем. Если ваш человек исполнит что положено, нам не о чем беспокоиться.

– Мой человек сделает все, что надо, какие могут быть сомнения. Он нам как родной. Он хороший малый.

– Отлично.

Человек в костюме посмотрел на меня:

– Читать умеешь, парень?

– Да, сэр.

– Так читай. – Он протянул листок бумаги.

К СВЕДЕНИЮ ВСЕХ ЗАИНТЕРЕСОВАННЫХ ЛИЦ

Я, Балрам Хальваи, сын Викрама Хальваи, место рождения деревня Лаксмангарх, провинция Гая, чистосердечно заявляю о нижеследующем:

В ночь на двадцать третье января сего года я находился за рулем автомобиля, сбившего неустановленное лицо, или лиц, или лиц и неодушевленные предметы, после чего скрылся с места происшествия, не оказав потерпевшей стороне необходимой помощи. При совершении ДТП иных лиц со мной в машине не было, вся вина за случившееся ложится исключительно на меня.

Клянусь всевышним, что настоящее заявление сделано мною добровольно безо всякого принуждения.

Подпись или отпечаток пальца.

(Балрам Хальваи)

Заявлено в присутствии свидетелей:

Кусум Хальваи, проживающей в деревне Лаксмангарх, провинция Гая

Чамандаса Вирмы, адвоката, суд первой инстанции, Дели

Ласково улыбаясь мне, Мангуст объяснил:

– Мы уже поставили в известность твоих родных. Говорили с твоей бабушкой – как, запамятовал, ее зовут?

– …

– Не слышу.

– …м.

– Да, да, Кусум. Я ездил в Лаксмангарх – какая ужасная дорога, правда? – и лично с ней объяснился. Ну и женщина.

Он заулыбался еще шире, потер руки, и я понял, что он говорит правду.

– Она передает тебе, что будет гордиться тобой, ты ведь сделаешь все, как надо. И она выступила в качестве свидетеля. Вот ее отпечаток пальца. Осталось подписать документ тебе, Балрам.

– Если неграмотный, просто приложи палец, – вмешался костюм. – Вот так.

И он потыкал большим пальцем в воздух.

– Он грамотный. Бабушка сказала, он первый в семье, кто умеет читать и писать. Сказала, ты всегда был умницей, Балрам.

Я притворился, что перечитываю документ. Бумага тряслась у меня в руках.

То, что я вам здесь описываю, господин Цзябао, случается с делийскими шоферами чуть ли не каждый день. Сэр, не думайте, я не преувеличиваю.

Будете в Дели, перескажите мою историю какому-нибудь добропорядочному жителю столицы, представителю среднего класса, вот, дескать, каких ужасов вам понарассказывал один шофер, вот как его подставил хозяин. Увидите, как добропорядочный сразу побелеет лицом, как запрыгает его кадык, как он отвернется к окну и постарается поскорее сменить тему.

В тюрьмах Дели полно шоферов, отбывающих срок за хозяев. Мы давно уже покинули свои деревни, но мы сами, наши тела, души и задницы по-прежнему принадлежат хозяевам.

Вот вам плоды демократии, самой демократической в мире.

Ну полное блядство.

Станет ли родня шофера протестовать? Да ничего подобного. Им есть чем гордиться, чем хвастаться. Их мальчик Балрам отсиживает за хозяина. Отличный слуга. Верный, как собака.

А судьи? Разве они не видят, что признание сделано под давлением? О, судьи тоже повязаны. За скромную плату они закроют глаза на вопиющие несоответствия. И все довольны.

Кроме самого шофера.

Все на сегодня, господин Премьер. До трех еще есть время, но лучше мне закончить. При одной мысли обо всем этом безобразии меня зло берет. Еще пойду да перережу горло какому-нибудь богатею.

Пятая ночь

Господин Цзябао,

сэр,

прибудете к нам, вам все уши прожужжат, что это мы, индусы, придумали все на свете от Интернета и яиц вкрутую до космических кораблей. А потом явились британцы и нас обокрали.

Чушь какая. Величайшее изобретение, сделанное в Индии за последние десять тысяч лет, – клетка для петухов.

Посетите старый Дели, загляните на куриный рынок за мечетью Джама Масжид[33]33
  Джама Масжид – самая большая мечеть в Индии, стоит через дорогу от Красного Форта, построена в 1656 г. Шахаджаханом. Около 20 тысяч человек могут здесь молиться одновременно.


[Закрыть], полюбуйтесь на сотни белых кур и разноцветных петухов, плотно упиханных в проволочные клетки, посмотрите, как они кудахчут, клюют друг друга, бьются в тесноте, в ужасе гадят, вдохните жуткий запах – вонь трепещущей в страхе плоти. Мальчишка-продавец за деревянным прилавком с улыбкой расхваливает только что разделанный товар, перемазанный в свежей крови, – вот потроха, вот ножки, вот грудки. Петухи в клетке чуют запах крови, видят разъятых на части сотоварищей, знают, сейчас придет их черед, – и безропотно дожидаются своей участи. Не сопротивляются, не рвутся на свободу.

Люди в этой стране тоже в клетках.

Вот по вечерней дороге Нью-Дели катит рикша, крутит педали, на его хлипкий экипаж водружена гигантская кровать или столешница. Каждый день этот рикша доставляет клиентам мебель. Кровать стоит пять-шесть тысяч рупий. Плюс стулья, плюс кофейный столик – всего получится тысяч десять-пятнадцать. А рикша получает в месяц рупий пятьсот. Он разгрузит заказанную мебель, и вы заплатите ему наличными – толстый пук денег перейдет к нему в руки. Эту пачку он спрячет – в карман рубашки или в потайное место на белье, – и вернется к хозяину, и отдаст ему деньги – рупии не возьмет! Это его зарплата за год, за два, но он не позаимствует из этой суммы ни гроша.

Каждый день вокруг вас по улицам Дели едут машины, в салоне никого, только шофер за баранкой, а на заднем сиденье лежит черный портфель. В портфеле миллион, два миллиона рупий, столько денег шоферу во всю жизнь не видать. Возьми он их – и можно уехать в Австралию, в Америку, куда угодно, начать новую жизнь. Можно будет воплотить заветную мечту – останавливаться в пятизвездочных отелях, которые он до сих пор видел только снаружи. Можно будет съездить с семьей в Гоа или в Англию. А он отвозит черный портфель куда велел хозяин. В целости и сохранности. Почему?

Потому что индусы самые честные люди на свете, как уверяет вас красочная премьерская брошюра?

Нет. Просто 99,9 % из нас в клетке. Совсем как наши товарищи но несчастью на торжище в старом Дели.

Только не устраивайте шоферу проверку, обронив монетку-другую. Вряд ли сработает. Мала сумма. Денежка перекочует в карман шоферу. Запросто. А вот из миллиона долларов слуга цента не возьмет. Оставьте черный портфель с миллионом в мумбайском такси – водитель тут же передаст находку в полицию, уверяю вас. (Вернет ли вам деньги полиция – это уже другой вопрос, сэр!) В этой стране хозяева не боятся доверять своим слугам алмазы! Каждый вечер поезд увозит из Сурата[34]34
  Город на западе Индии в штате Гуджарат, морской порт в устье реки Тапти, в 23 км от Аравийского моря.


[Закрыть], где крупнейшие в мире предприятия по огранке и шлифовке алмазов, в Мумбаи людей с дипломатами – это слуги торговцев брильянтами, а в дипломате – товар. Почему бы такому слуге не смыться с портфелем, ведь он не Ганди, а такой же человек, как мы с вами? Да потому что он угодил в Клетку.

В Петушиную Клетку, господин Цзябао. А в Китае такая штука есть? Хотя сомневаюсь, сэр. Правда, у вас есть Коммунистическая партия и тайная полиция, людей арестовывают среди ночи, сажают в тюрьму и даже расстреливают. Так я слышал. А у нас в Индии нет компартии. Нет диктатуры. Нет тайной полиции.

Зато есть Клетка.

Никогда еще за всю историю человечества, господин Цзябао, долг меньшинства перед большинством не был таким громадным. Горстка людей – меньше чем 0,1 % населения – до того вышколила остальные 99,9 %, не менее сильных, талантливых и умных, приучила их к такому безусловному раболепству, что дай большинству право свободно распоряжаться собственной жизнью, как они тут же отвергнут твой дар, да тебя же и проклянут.

Приезжайте, посмотрите сами. Каждое утро миллионы людей встают с рассветом, в грязных, переполненных автобусах едут на работу в шикарный хозяйский дом, где за жалкие гроши наводят чистоту, моют посуду, ухаживают за садом, кормят хозяйских детей, растирают хозяйские ноги. Я не испытываю никакой зависти к богачам из Америки или Англии: разве у них есть слуги? Разве они понимают толк в том, что такое благоустроенный быт? Ни бельмеса они в этом не смыслят.

Думающий человек вроде вас, господин Премьер, сразу задаст два вопроса.

Почему Петушиные Клетки безотказно срабатывают? Что удерживает в них людей?

И потом: может ли человек вырваться? Что, если в один прекрасный день шофер сбежит с деньгами хозяина? Какая жизнь его ждет?

Отвечаю на оба вопроса, сэр.

Первое. Человека держит в клетке не что иное, как честь и гордость нашего народа, драгоценный сосуд любви и самопожертвования, коему наверняка отведено достойное место в хвалебной оде, которую вам вручил наш премьер. То есть индийская семья.

Второе. Вырваться на свободу может тот, кто готов отдать свою семью на растерзание. Его близких хозяева будут жестоко преследовать, избивать до смерти, жечь заживо. Разве нормальный человек способен на такое? Только мерзкий выродок.

Какой-нибудь Белый Тигр. Послушайте, сэр, как пробиваются наверх из низов.

* * *

Возвращаюсь к основной теме.

В Нью-Дели, в национальном зоопарке, над клеткой, где сидит белый тигр, висит табличка: «Представь себе, что ты сам в клетке».

Когда я увидел эту надпись, мне даже смешно стало.

Тоже мне задачка. И что тут такого? Представил. Легко.

День-деньской торчал я в своей одиночке, скрючившись под накомарником. Выйти куда-нибудь страшно. Никто не звонит, не велит подогнать машину. Никто мной не интересуется.

Все, жизнь кончена. Я сяду в тюрьму за убийство, которого не совершал. Я трясся от страха, но мне и в голову не пришло сбежать. Или там пойти к судье и рассказать правду. Клетка не пускала.

Каково мне придется в тюрьме? – никак не шло у меня из головы. Как мне вести себя с сокамерниками, сильными, волосатыми, грязными?

Мне вспомнилась история из еженедельника «Убийство»: некто уверял соседей по камере, что у него СПИД, только бы не опустили. Где же этот номер, уж я бы и текст вызубрил, и жесты заучил! Хотя… вдруг меня примут за педика, если скажу про СПИД? Вот уж тогда мерзавцы натешатся вволю.

Положение у меня было безвыходное. Сквозь ячейки сетки я беспомощно глядел на отпечатки ладоней безымянного строителя на штукатурке.

– Мышонок!

На пороге комнаты появился Меченый.

– Твой хозяин уже звонок оборвал.

Я упал на подушку. Меченый подошел к кровати, прислонил к накомарнику свое темное лицо и розовые губы.

– Мышонок, ты заболел? Тиф? Холера? Лихорадка денге?

– Да нет. Я здоров.

– Рад слышать, – осклабился он перед тем, как удалиться.

Наверх я тащился точно приговоренный к смерти на виселицу. Ступенька, еще ступенька, вестибюль, лифт… Вот и тринадцатый этаж.

Дверь открыл Мангуст. Ни тени улыбки на губах, лицо непроницаемое.

– Сколько можно тебя ждать? Отец приехал. Хочет поговорить с тобой.

Сердце у меня забилось. Та к Аист здесь? Вот кто спасет меня! Уж от него будет больше проку, чем от двух его сыновей. Он – хозяин старой закваски и сумеет защитить слугу.

Аист развалился на диване, вытянув бледные ноги. Завидев меня, он заулыбался, и я подумал: «Это он потому, что спас меня!»

Оказалось, ничего подобного. Будет он забивать себе голову всякой чепухой вроде моей судьбы. Есть вещи поважнее. Вот, например:

– А-а-а, Балрам. Разотри-ка мне хорошенько ноги. Дорога такая долгая. На поезде пришлось ехать.

Руки у меня ходили ходуном, я слишком сильно пустил горячую воду и забрызгал собственные ноги. Они тоже тряслись – только сейчас заметил, – прямо колени подгибались. И струйка мочи стекала по ляжке.

Я глубоко вдохнул, изобразил радостную улыбку и с тазиком в руках приблизился к Аисту.

– Позвольте ваши ноги, сэр.

– О, – только и сказал он, закрыл глаза и сладко застонал. И чем блаженнее он стонал, тем пуще я старался. Теперь у меня тряслось все тело и сама собою качалась голова.

Мангуст и мистер Ашок сидели у телеэкрана и резались в какую-то компьютерную игру.

Дверь в спальню распахнулась, и на пороге показалась Пинки-мадам. Ненакрашенная, под глазами синяки, лоб весь в морщинах.

Увидев меня, Пинки-мадам оживилась.

– А шофера вы поставили в известность? – спрашивает.

Аист промолчал. Мангуст и мистер Ашок не отрывались от экрана.

– Никто так ничего ему и не сказал? Ну что за блядство! Его же посадить собирались!

– Надо ему сказать, – отреагировал мистер Ашок, а Мангуст бровью не повел.

– Ладно, – процедил он наконец.

Мистер Ашок повернулся ко мне:

– У нас есть свой человек в полиции, и он передал, что свидетелей нет. Так что, Балрам, твоя помощь не понадобилась.

У меня гора с плеч свалилась. Тазик под руками вдруг сильно накренился, вода пролилась. Я засуетился. Аист открыл глаза, тюкнул меня по башке и вновь зажмурился.

Пинки-мадам бросилась в свою комнату и захлопнула за собой дверь. (Кто бы мог подумать, господин Цзябао, что изо всей семьи только у нее, у дамочки в короткой юбчонке, пробудится совесть?)

Аист заморгал и проводил ее тяжелым взглядом.

– Совсем рехнулась эта женщина. Хочет разыскать родственников девочки и заплатить им. Чистое безумие. Можно подумать, мы все здесь убийцы.

Он сурово поглядел на мистера Ашока:

– Жену надо держать в узде, сынок. Как мы в деревне.

Опять шлепнул меня по голове:

– Вода остыла.

Еще целых три дня я растирал ему ноги. Однажды утром у Аиста заболел живот, и Мангуст велел отвезти отца в «Макс» – одну из самых знаменитых в Дели частных больниц. Со своего места за рулем я смотрел, как Мангуст и старик входят в сверкающую стеклянную дверь. Туда-сюда сновали доктора в белых халатах. В вестибюле была чистота словно в пятизвездочной гостинице.

Назавтра я отвез Аиста с Мангустом на вокзал. Купил хозяевам лакомств в дорогу, проводил до вагона, подождал, пока поезд тронется, вернулся домой, помыл машину. А потом отправился в ближайший храм Ханумана и вознес благодарственную молитву.

Смертельно усталый, забрался под свой накомарник и провалился в сон.

Проснулся от того, что кто-то в моей комнате зажигал и гасил свет.

Это была Пинки-мадам.

– Собирайся. Отвезешь меня.

– Да, мадам. – Я протер глаза. – Который час?

Она прижала палец к губам.

Я встал, натянул рубашку, сел за руль, подогнал машину к подъезду. В руке хозяйка держала чемодан.

– Куда? – спросил я.

Было два часа ночи.

Она сказала.

– А сэр?

– Езжай давай.

Я отвез ее в аэропорт. Больше вопросов не задавал.

Когда мы прибыли на место, она сунула мне бурый конверт, хлопнула дверью и была такова.

Вот так, Ваше Превосходительство, распался брак моего хозяина.

У других шоферов есть свои приемчики, как продлить хозяевам семейное счастье. Один мне рассказывал, мол, когда ругаются, еду быстро, чтоб поскорее добраться до дома, а когда нежничают, сбавляю скорость. Если орут друг на друга, спрашиваю о какой-нибудь чепухе, если целуются, включаю музыку.

Меня немного мучает совесть, ведь они разошлись, когда я работал у них.

Наутро мистер Ашок вызвал меня в квартиру. Стучу, он хватает меня за ворот и втаскивает в гостиную.

– Почему ты не сказал мне, что она собралась уехать? – Да так вцепился, чуть не задушил. – Почему сразу не разбудил меня?

– Сэр, она сказала… сказала…

Он притиснул меня к балконной решетке, мое тело нависло над пропастью, еще чуть-чуть, и я бы полетел вниз. В ужасе я сжался и толкнул его ногами в грудь – он отлетел к сдвижной балконной двери. Оба мы задыхались.

– Сэр, я не виноват перед вами! – закричал я. – Слыхом не слыхивал, чтобы женщина всерьез бросила мужа! Разве что по телевизору, но чтобы в реальной жизни? Я выполнял, что она велела, вот и все!

На балкон села ворона и каркнула. Мы уставились на нее.

Приступ ярости у хозяина миновал. Он закрыл лицо руками и зарыдал.

Я бросился вниз, к себе. Сел на кровать и застыл. Досчитал до десяти, убедился, что хозяин за мной не погнался, вытащил из-под кровати бурый конверт и открыл.

Он был набит сотенными банкнотами.

47 бумажек.

4700 рупий.

Я бросил конверт обратно под кровать: кто-то приближался к моей одиночке.

Вошел Меченый, и с ним еще три шофера.

– Выкладывай, Мышонок.

Незваные гости расположились вокруг меня.

– Что выкладывать-то?

– Швейцар проболтался. Шило в мешке не утаишь, Мышонок. Ты ночью уехал куда-то с женщиной, а вернулся один. Она его бросила, да?

– Не понимаю, о чем ты.

– Не темни, Мышонок. У них были нелады, мы в курсе. И ты увозишь ее куда-то ночью. В аэропорт? Она улетела, ведь так? В наше время в какого богатого ни плюнь – расходится с женой. Уж эти мне богачи… – Он покачал головой, презрительно скривил губы, обнажив красные, гнилые, изъеденные пааном десны. – Бог, брак, семья – для них пустой звук.

– Она просто решила подышать свежим воздухом. Прошвырнулись, и я привез ее обратно. Твой швейцар пусть глаза протрет.

– Хранишь тайну, Мышонок. Верный слуга. Таких уж больше нет.

Я прождал все утро – звонок молчал. Я поднялся на тринадцатый этаж и позвонил. Открыл дверь он, глаза красные.

– Что такое?

– Ничего, сэр. Я пришел… чтобы приготовить вам обед.

– В этом нет нужды, – говорит. (Я-то думал, извинится, – ничего подобного.)

– Сэр, вам надо есть. Голодать вредно для здоровья… Прошу вас, сэр.

Он вздохнул и впустил меня.

Теперь, когда жена сбежала, кто ж о нем позаботится, кроме меня? Это мой долг. Накормить, уложить в постель, проследить, чтоб не похудел.

Я приготовил обед. Подал. Вымыл посуду. С чистой совестью отправился вниз и принялся ждать.

Звонок молчал.

Часов в восемь я опять вызвал лифт. Прислонил ухо к двери квартиры. Прислушался.

Тишина. Ни звука.

Я позвонил. Никакого ответа. Я знал, он там. Кому, как не шоферу, знать, где хозяин? Куда он, туда и я.

Дверь была не заперта. Я вошел.

Он лежал с закрытыми глазами на диване под фотографией двух шпицев, на столике красного дерева подле дивана – бутылка.

Я понюхал горлышко. Виски. Чуть на донышке. Я поднес бутылку к губам и допил остатки.

– Сэр, – сказал я.

Ноль внимания. Я принялся его трясти. Отвесил пощечину. Он почмокал, провел языком по губам. Я еще раз шлепнул его по щеке. Хотя он и так уже почти проснулся.

Слуги – они такие, господин Цзябао. Есть у них свои невинные развлечения. Отхлестать бесчувственного хозяина по щекам. Потоптать ногами подушки. Помочиться в горшки с комнатными растениями. Отлупить домашнюю собачку. Что-нибудь в этом духе.

Я отволок тело в спальню, укрыл одеялом, выключил свет и спустился вниз. Сегодня точно никуда не поедем. Схожу-ка я в «Магазин английских спиртных напитков». А то что-то у меня от хозяйского виски жажда разыгралась.

На следующий вечер все повторилось.

На третий день он снова напился. Но сознания не терял.

– Поехали куда-нибудь, – говорит. – Куда хочешь. По магазинам. По гостиницам. Куда угодно.

Мы покружили вокруг отелей и торговых центров Гургаона. Он, нахохлившись, уныло сидел на заднем сиденье. Даже по сотовому ни с кем не говорил.

Когда в жизни хозяина воцаряется хаос, в жизни слуги происходит в точности то же самое.

«Может, ему до смерти надоел Дели? – подумал я. – Может, ему хочется обратно в Дханбад? А что тогда будет со мной?»

У меня скрутило кишки. Я даже испугался, что обгажусь прямо здесь, в машине.

– Остановись, – прохрипел он.

Распахнул дверь, схватился за живот, сложился пополам – и его обильно вырвало на дорогу.

Я вытер ему рот ладонью, помог выйти, похлопал по спине. Мимо нас с ревом проносились машины.

– Вы слишком много выпили, сэр.

– Почему люди пьют, Балрам?

– Не знаю, сэр.

– Ну да, ты ведь из касты трезвенников… Ну так я тебе скажу, Балрам. Люди пьют, потому что им опротивела жизнь. Мне казалось, каста и религия в наше время не имеют значения. Отец сказал мне – не женись на женщине другой веры, на что я ему…

Мистер Ашок резко отвернулся, набычился, но рвоты на сей раз не последовало.

– Порой я не понимаю, Балрам, зачем мы живем. Серьезно, не понимаю…

Сердце у меня екнуло. Как это зачем ты живешь? А вот чтобы платить мне три с половиной тысячи рупий в месяц. Коли помрешь, кто мне заплатит?

– Надо верить в Бога, сэр. Искренне верить. Моя бабушка говорит – поверишь в Бога, тебе улыбнется удача.

– Это правда. Без веры никуда, – всхлипнул он.

– Жил однажды человек, который потерял веру. Знаете, что тогда случилось?

– Что?

– У него буйвол околел.

– Ясно, – засмеялся мистер Ашок.

– Да, сэр, взял и околел. А на следующий день этот человек сказал: моя вера вернулась ко мне, и попросил у Бога прощения. Угадайте, что произошло тогда?

– Буйвол воскрес?

– Точно!

Он опять засмеялся. Я подкинул ему еще историю в том же духе, и он посмеялся еще.

Такие теплые отношения между хозяином и слугой – где это видано? Он был такой беспомощный, такой потерянный, и мне вдруг стало его страшно жалко. Вся обида за то, что он накинулся на меня после побега Пинки-мадам и чуть не убил, прошла. Это Пинки-мадам во всем виновата. Мистер Ашок ни при чем.

Я долго заговаривал ему зубы, пичкал мудрыми деревенскими притчами – половину я слышал от бабушки, другую половину придумал сам на ходу, – а он согласно кивал в ответ. Ну точно сцена из «Бхагавадгиты[35]35
  «Бхагавадгита» («Песнь Бога») – памятник древнеиндийской литературы на санскрите, часть «Махабхараты», один из священных текстов индуизма, в котором представлена основная суть индуистской философии. Считается, что «Бхагавадгита» является практическим руководством как в духовной, так и в материальной сферах жизни. Часто «Бхагавадгиту» характеризуют как один из самых уважаемых и ценимых духовных и философских текстов не только традиции индуизма, но и религиозно-философской традиции всего мира.


[Закрыть]», когда наш повелитель Кришна – вот вам еще один знаменитый шофер, оставивший след в истории, – тормозит колесницу и делится со своим седоком премудростями насчет жизни и войны. Я пускался в рассуждения, я шутил, я возвышал голос, даже песню спел – только бы мистеру Ашоку стало повеселее.

«Малыш, – думал я, поглаживая хозяина по спине, когда его снова вырвало, – жалкий ты мой».

Приступы рвоты следовали один за другим, я вытирал ему ладонью губы, ворковал на ухо ласковые слова. Сердце мое сжималось от жалости, и я уже не знал, где у меня искреннее чувство, а где хитрый расчет. Да и ни один слуга, коснись его отношений с хозяином, не скажет точно, что идет от души, а что от головы.

И что на переднем плане – ненависть или любовь?

Не все так просто в петушиной клетке, в самом себе поди разберись.

Утром я отправился в придорожный храм у нас в Гургаоне, положил рупию перед двумя местными истуканами и попросил их вернуть Пинки-мадам и чтобы они с мистером Ашоком жили долго и счастливо. И никуда не уезжали из Дели.

* * *

Через неделю приехал из Дханбада Мангуст. Мы с мистером Ашоком встретили его на вокзале.

С его прибытием для меня все изменилось. Теплым отношениям между мной и мистером Ашоком сразу настал конец, золотые денечки близости канули в прошлое.

Снова я был только шофер. Снова мне оставалось только подслушивать.

– Я говорил с ней вчера вечером. В Индию она не вернется. Ее родители только рады. Тут всего один выход.

– Не волнуйся, Ашок. Все идет нормально. Не звони ей больше. Я сам проведу все переговоры из Дханбада. Если ей вдруг понадобятся твои деньги, я мягко намекну насчет ДТП.

– Я расстроен не из-за денег, Мукеш.

– Знаю, знаю.

Мангуст положил руку мистеру Ашоку на плечо – как, бывало, Кишан мне.

Мы проезжали мимо трущоб – длинных рядов палаток, служивших приютом строительным рабочим. Мангуст что-то говорил, но мистер Ашок его не слушал, глядел в окно.

Я посмотрел в ту же сторону. Мимо промелькнула освещенная изнутри палатка: три тени – муж, жена и ребенок – собрались вокруг семейного очага. Семейного – почему-то это особенно чувствовалось. Я понял, что переживает сейчас мистер Ашок.

Он приподнял руку – вот сейчас коснется меня – и обнял Мангуста за плечи.

– В Америке я считал семью обузой, не стану отрицать. Когда вы с отцом уговаривали меня не брать Пинки в жены, так как она из другой касты, я пришел в бешенство, не стану отрицать. Но ведь без семьи мы ничто. Пустое место. Пять ночей рядом со мной не было никого, только шофер. И вот наконец появился ты, близкая душа.

Я поднялся вместе с ними в квартиру, Мангуст велел накормить их, и я приготовил даал, чапати и окру[36]36
  Даал – соус или похлебка из гороха или чечевицы со специями. Чапати – пресная лепешка, печеная на сковороде или в печи тандури без масла, используется как замена ложки. Окра – стручковое растение, его тушат, запекают, фаршируют, маринуют, готовят с мясом.


[Закрыть], и накрыл на стол, и вымыл потом посуду.

За ужином Мангуст сказал:

– Если тоска заедает, Ашок, попробуй заняться йогой и медитацией. На телевидении есть мастер-класс йоги, каждое утро ведущий программы делает вот так…

Он прикрыл глаза, вдохнул и медленно выдохнул:

– О-о-о-о-о-о-ом.

Когда я, вытирая руки о штаны, вышел из кухни, Мангуст сказал:

– Подожди-ка.

Достал из кармана конверт и, широко улыбаясь, будто награду вручить собирался, помахал им в воздухе:

– Тебе письмо от бабушки.

И взялся вскрывать конверт своим толстым черным пальцем.

– Не извольте беспокоиться, сэр, я умею читать, – говорю.

Только Мангуст уже держал раскрытое письмо перед собой.

– Надо ли тебе читать чужое письмо? – спросил мистер Ашок. – Нехорошо получается.

По-английски спросил. Но я догадался, о чем речь.

И что ему ответил брат, догадался:

– Да он не против. Ему как с гуся вода. Он не понимает, не чувствует, что такое тайна переписки, да и вообще частная жизнь. В деревне у них одно помещение на всех, в нем и спят и трахаются у всех на глазах. Поверь мне, он не против.

И Мангуст повернулся к свету и прочел вслух:

Дорогой внук! Это письмо я попросила написать господина Кришну, учителя. Он тебя вспоминает с любовью, помнит твое детское прозвище: Белый Тигр. Живется нам здесь нелегко. Дожди не выпали. Попроси у хозяина прибавки, скажи, семья в беде. И не забывай высылать домой деньги.

Мангуст поднял глаза от бумажки:

– У всех слуг одна забота. Деньги, деньги, деньги. Им все мало. Одно название, что слуги. Натуральные кровопийцы.

Он продолжил читать:

Твоему брату Кишану я сказала: «Пора пришла» – и он, послушный внук, женился. Тебе я указывать не стану. Ты не такой, как все. Ты вдумчивый и в этом похож на свою мать. С самого детства ты задумывался, встанешь, бывало, у пруда и уставишься, открыв рот, на Черный Форт, днем ли, ночью ли. Так что я не говорю тебе: «Пора пришла», ты сам подумай о радостях семейной жизни. Да и всем твоим близким станет лучше. Ведь когда люди женятся, дожди делаются обильнее. Буйволица как следует откормится и даст больше молока. Это все знают. Мы так гордимся тобой, тем, что ты в городе. Но ты и о нас подумай тоже, не только о себе. Непременно приезжай и отведай моей курицы с карри, а то найдем тебе невесту, и тебя не спросим. Твоя любящая бабушка Кусум.

Мангуст уже собирался было отдать письмо мне, но мистер Ашок выхватил у него листок и перечел.

– Они порой такие трогательные, эти деревенские, – как бы оправдываясь, произнес он.

На следующий день я отвез Мангуста на вокзал, и опять купил ему досу, любимое лакомство, и повыковырял картошку, и побросал на рельсы. Пока я стоял на перроне, хозяин прикончил досу, а мыши внизу на шпалах – картошку.

Вернулся домой, поднялся на лифте на тринадцатый этаж.

Дверь была приоткрыта. Я постучал и вошел.

И сразу крикнул:

– Сэр, да вы что!

Мистер Ашок сидел, погрузив ноги в тазик, и сам себе делал массаж.

– Что же вы мне не сказали! – Я кинулся к тазику. – Сейчас я вам разотру ноги.

– Не надо! – рявкнул он.

– Сэр, это моя обязанность, не ваша! Стыд-то какой! – Я погрузил руки в грязную воду и ухватил его за лодыжку.

– Нет!

Он оттолкнул ногой тазик – вода разлилась по всему полу.

– Сколько же в вас дури, люди! – сказал негромко. И, указывая на дверь, прорычал: – Убирайся! Оставь меня в покое хоть на пять минут! Будь так любезен!

* * *

В тот вечер я отвез его в торговую галерею. Из машины выходить не стал, к компании шоферов не присоединился.

В Гургаоне, куда ни кинь взгляд, стройплощадка; работа не утихает и ночью: горят прожектора, пыль клубится над котлованами, леса карабкаются выше и выше, бледными тенями снуют люди и вьючные животные, надрываясь под тяжестью щебня и кирпичей.

Человек вел по стройке осла, с обеих сторон ярко-красного седла свисали две металлические бадьи, доверху заполненные щебнем. За верховодом семенили два осла поменьше, тоже с нагруженными бадьями. Эти двое шли не так быстро, и крупный осел то и дело останавливался и оборачивался, выказывая что-то очень похожее на родительское беспокойство.

Я сразу понял, что меня тревожило.

Послушаться Кусум? Жениться? Ни за что! Она шантажирует меня, нарочно передала свое письмо через Мангуста. Попробуй, мол, ослушаться, сразу сообщу мистеру Ашоку, что денег не шлешь.

Правда, с другой стороны, у меня будет женщина, – а то уже давно ни с кем ничего, прямо невтерпеж. Стоит вонзить клюв в невинную девчонку лет этак семнадцати-восемнадцати, и все болезни, душевные и физические, как рукой снимет, это всем известно. Потом, за невестой дадут хорошее приданое, уж Кусум постарается. Золото высшей пробы, новенькие банкноты. Кое-что перепадет и мне. У женитьбы есть и хорошая сторона.

А есть и плохая.

Посмотри на осла, сказал я себе. Вот что тебя ждет. И твоих детей. Чему ты их научишь? Таскать грузы для богатых?

Я положил руки на руль и с такой силой сжал пальцы, будто хотел кого-то задушить.

И как это я, непрошеный, кинулся растирать мистеру Ашоку ноги! Никто меня не заставлял. Что это мне в голову взбрело? В чем причина? А в том, что лакей жил во мне с младенчества, его вбивали мне в голову гвоздь за гвоздем, он въелся мне в плоть, отравил кровь, как нечистоты и промышленные стоки отравили воды Ганга.

Из памяти всплыла картина: белые ноги пожирает пламя.

Ни за что!

Я задрал ноги на сиденье, принял позу лотоса и, приговаривая: «Ом», погрузился в медитацию.

Сколько я просидел в машине, опустив веки и скрестив ноги, словно Будда, не знаю. Хихиканье и какой-то скрип заставили меня открыть глаза. Все шоферы столпились вокруг моей машины, какой-то болван поскребся в окно. Кто-то приметил меня в позе лотоса и кликнул других. На меня смотрели как на зверя в зоопарке.

Я мигом спустил ноги с подушки, заулыбался, вышел из машины. Меня встретили тычками, и хлопаньем по плечу, и взрывами смеха, а я только смущенно бормотал, потупив взор:

– Ну что вы, в самом деле, телевизор не смотрите? Такое там на каждом шагу. Сами попробуйте.

Петушиная Клетка делает свое дело. Слугам очень не по душе, если кто-то из них пускается на выдумки. Глядишь, еще, чего доброго, изобретателем заделается. Или предпринимателем.

Такова печальная правда, господин Премьер.

Клетка охраняется изнутри.