Текст книги "Горячее селение Амбинанитело"

ПТИЦА С ОЗОРНЫМ ХОХОЛКОМ

Прилетел дронго и поселился на верхушке фигового дерева, вблизи моей хижины. Как и все дрозды мира, он черный, с темно-синим оттенком. Однако это не обыкновенный дрозд: у него красивый, как у ласточки, хвост, на голове озорной хохол. Жители деревни говорят о нем: «Хорошая птица!» Любят, и даже больше – называют королем птиц.

Однажды утром я стоял во дворе и насвистывал песенку о собаке, которая мчалась по полю и виляла хвостом, как вдруг я услышал, что кто-то на фиговом дереве аккомпанирует мне и тоже велит собаке мчаться по полю, правда свистит немного коряво и неуверенно, но мелодия все-таки звучит. Смотрю вверх. Дронго склонил черную головку набок, как бы дожидаясь следующих тактов, и не спускает с меня лукавых глазенок.

– Алло! – весело приветствую его.

– Алло-о! – отвечает птица сверху и исчезает в листве.

До сих пор мне казалось, что фиговое дерево навещали разные птицы: зеленые голуби, сойки, попугаи. Я всех их слыхал. Но теперь я знаю: там была только одна птица – дронго. Он копировал всех. И это он, озорник, высоко на дереве воспроизводил звуки, как женщина толчет рис, – в то время для меня сверхзагадочное явление. Теперь я знаю, дронго – остроумный весельчак, забавный болтун, мастер на шутки и проказы, любитель легкой музыки и беспечной жизни.

– Не убивай дронго! – предостерегает Джинаривело и смотрит с явной тревогой на мое ружье. Так же просят и предостерегают другие жители деревни, и трудно поверить, что это те самые люди, которые спокойно могут замучить хамелеона или жестоко поступить с безвредным ежом – танреком. А птице они посылают нежные взгляды и твердят.

– Дронго – фади, дронго – неприкосновенный и святой!

И охотно рассказывают, в который уже раз, старую историю.

– Давным-давно, когда на деревню Амбинанитело обрушивались набегами морские пираты и угоняли жителей в рабство, бороться с ними было очень трудно. Только лес мог спасти от гибели. Однажды в деревне заметили приближение разбойников. Все население бросилось в лес. Увы, женщины с маленькими детьми не могли успеть за убегавшими. В конце концов они в отчаянии вынуждены были укрыться в зарослях, надеясь, что преследователи не заметят их. К несчастью, какой-то младенец громко заплакал, и погоня моментально ринулась по правильному следу. Казалось, ничто не спасет несчастных, хотя ребенок замолчал.

Вдруг совершенно неожиданно высоко, на соседнем дереве послышался детский плач: дронго. Когда захватчики услышали голос знакомой птицы, подражающей плачу ребенка, то подумали, что дронго обманывал их все время. Они прекратили погоню и повернули обратно.

Вот как дронго спас от неминуемой гибели женщин и детей. С тех пор все потомки, все население Амбинанитело почитает его как благодетеля и птицу-хранителя. Любовь к дронго передается из поколения в поколение.

На верхушке фигового дерева у моей хижины торчит сухая ветка. Дронго облюбовал ее для постройки своего жилища. Он любит широкие горизонты. Отсюда обозреваются все окрестности, можно следить за поведением людей, впитывать звуки деревни. Но самое большое внимание дронго уделяет воздушным просторам. Караулит. Время от времени он срывается с места, делает ловкий поворот, какой-то головоломный вираж, от которого земля и небо приходят в изумление, и снова возвращается к себе на ветку. В клюве он держит добычу – осу. Иногда муху или стрекозу.

Дронго – крикун, хохотун и насмешник – обладает необыкновенным для крикунов достоинством – храбростью. Безумной, неустрашимой храбростью. Молнией обрушивается он на врага, а врагом он считает любую птицу, которая вторгнется в дронгово царство, впрочем не такое уж обширное: несколько десятков шагов от кокосовой пальмы у дома старосты Раяоны до банановых зарослей у амбара купца-китайца. Пусть попробует нарушить границу любой забияка, – будь он хоть самой большой птицей, дронго становится воинственной фурией. Он сражается, как герой, и побеждает; нарушитель улепетывает.

Кукушки глупы, упрямы и бессовестны. Кукушка в Амбинанитело необычайно наглая, возможно потому, что необыкновенно хороша: голубая. Ежедневно после полудня она отправляется на прогулку по деревне, расчищает кусты и поедает гусениц; охотно ворует птичьи яйца и птенцов. Аккуратно к четырем часам она появляется около моей хижины, и тогда наступает страшный птичий скандал. В банановых зарослях с криком и визгом тормошат и раздирают друг друга две птицы: одна большая, голубая, другая поменьше, черная. Наконец появляется растрепанная кукушка и пятится задом. Желая, вероятно, сгладить впечатление от своего поражения, она что есть мочи ругается. Дронго не остается в долгу и тоже орет изо всех сил. Кричат они до тех пор, пока не разойдутся. Тогда наступает тишина и покой на двадцать четыре часа: кукушка упряма.

Говорят, с таким же мужеством дронго набрасывается на самую большую в нашей местности хищную птицу – канью папанга, и так дерзко наступает, что в конце концов принуждает великана к бегству. Мальгаши в восторге от этого зрелища. Они говорят, что дронго сильнее папанга и поэтому с гордостью называют его королем птиц.

Я живу в чужом, очень чужом, почти враждебном окружении. Здесь люди и климат, растения и звери стерегут каждый шаг пришельца. Выработка внутреннего равновесия становится здесь неотъемлемой частью существования. Для равновесия заключаются союзы, ищется опора. Иногда это закат солнца, иногда обильный обед, случайно найденное в книге слово, взрыв гнева, неожиданный цветок или волнение и нежность при виде дронго. Черный маленький рыцарь с озорным хохолком на голове, неустрашимый защитник своего маленького государства, вырастает почти в какой-то символ. Он может служить примером мужества, образцом справедливого гнева. Я смотрю на него и восхищаюсь.

И вот дронго не стало. Нет его несколько часов, полдня. Нет его день, другой. Я хожу расстроенный и его исчезновение воспринимаю как личную неприятность. Словно кто-то близкий вдруг покинул меня без предупреждения, не попрощавшись, и все вокруг опустело. Подозреваю, что его сожрала кошка, и не могу прийти в себя от угнетенного состояния.

Но на третий день, рано утром, меня разбудил веселый, громкий птичий гомон. Я выскочил, посмотрел на верхушку фигового дерева: он! Не верю собственным глазам: он! Неукротимый, радостный. И не один. Привел с собой другого дронго, самочку. Влюблен в нее по уши, пляшет вокруг нее танец счастья и поет о пламенной любви. Он опьянен и разгорячен. Он как огненная лава, как вспыхнувшее пламя. Кто устоит перед таким огромным чувством?

Дронго похитил сразу два сердца, вскружил две головы: сердечко и головку маленькой самочки на дереве и большое сердце и большую голову двуногого существа на земле.

СРЕДИ ЛИСТЬЕВ БАНАНА

В банановых зарослях вблизи моей хижины я обнаружил необыкновенного кузнечика. Такого красивого кузнечика я еще не встречал. Туловище у него голубое, как небо, а крылья красные, как живая кровь. Природа поступила донельзя расточительно и неблагоразумно: франтоватое насекомое одето крайне вызывающе, бросается всем в глаза и, чтобы не погибнуть, должно постоянно прятаться. Кузнечик тщательно скрывается и весь день сидит, забившись в щель между двумя банановыми листьями.

Самый диковинный каприз природы в нем – два тонких, фантастически длинных уса. Они раз в шесть больше самого насекомого; длина их не менее двадцати пяти сантиметров. Изобретательная природа, вероятно, решила таким способом исправить свою ошибку – чересчур расточительное украшательство: красивый узник получил как бы великолепные антенны, которые можно протягивать далеко за пределы укрытия и вылавливать ими вести из мира.

Вести – это значит другие насекомые; красавец кузнечик – кровожадный разбойник. Он питается исключительно мясом своих сородичей; укрытие его, собственно, предательская ловушка, а неподвижность – упорная настороженность. После нескольких дней наблюдений меня невольно охватил легкий ужас: кузнечик не знает никаких радостей жизни, ему чужды страсти насекомых, веселое порхание, жажда солнца. Его существование – только притаившаяся злоба, беспрерывная цепь убийств и пожирание своих жертв. Поднятые кверху усики прижаты к листу и сообщают о приближении дичи. Вот они даже не дрогнули: пробежал муравей. Муравьи – проныры и любят совать нос во все щели. Пагубное любопытство. Внезапно в нужный момент из бездны высовываются жадные челюсти и хватают испуганную жертву.

Когда же на лист садится жучок, усы, наоборот, беспокойно двигаются и время от времени трогают гостя. Вдруг они сильно толкают его, жучок теряет равновесие и катится по гладкому листу в пропасть, прямо к кузнечику. Живым он не выберется. Длинные усики вначале казались мне капризной выходкой природы, на самом же деле они верные помощники убийцы.

Однажды на лист села пчела. Усы не двигаются, точно безжизненные; боятся, вероятно, спугнуть крылатого пришельца. Но зато происходит нечто другое, страшно коварное. Из укрытия осторожно, до половины, высовывается его яркое тело и неподвижно замирает; можно поклясться – на листе расцвел какой-то красно-голубой соблазнительный цветок. Самый настоящий. Пчела подумала то же самое и, привлеченная им, стала приближаться. Но вдруг остановилась на полпути, почуяв недоброе. У кузнечика нервы не в порядке, он не выдержал и зашевелился. Это спасло пчелу: вовремя предупрежденная, она, жужжа, удирает как безумная. На этот раз великолепно разыгранная хитрость не удалась. Но кто ее придумал? Противоречивая природа при всем разнообразии жизненных форм создала в этом случае до предела коварную форму: цветок, чарующее орудие любви и размножения растений, она использовала как предательское оружие для уничтожения жизни. Злые шутки иногда играет природа.

НЕМНОГО О ЖЕНЩИНАХ

У главной дороги на другом конце деревни растет около двух десятков деревьев ыланг-ылангу. Сейчас они в цвету. Буйные кисти цветов свисают с веток и щедро расточают вокруг упоительный аромат, ставший тайной самых ценных духов во Франции.

В этом царстве запахов пристал ко мне пьяный Цила. Цила – внук Джинаривело и родственник Беначихины, значит он дружески ко мне настроен. Он выпил здешней водки беца-беца, изготовленной из сахарного тростника, и, хотя глаза у него мутные, старается крепко держаться на ногах. Увидев перед собой такое экзотическое создание, как я, он радостно здоровается и уже не отпускает меня. Но сердечен он только в первую минуту. Потом разочарованно смотрит на меня, и недовольная морщинка пересекает его лоб. Рассказывает, какой он хороший охотник, неделю назад убил в лесу дикого кабана, а вот я ломаного гроша не стою.

– Да, вазаха, да, не стоишь! – повторяет он с пьяным упорством.

– Это почему же? – спрашиваю развеселившись.

– В деревне смеются над тобой. Говорят, что ты растяпа.

Странно, очень странно. Цила соболезнующе смотрит и осуждающе говорит:

– Все удивляются, что ты, вазаха, живешь один, без женщины. Беден ты, что ли?

Час ранний, на дороге то тут, то там хлопочут жители деревни. Мимо нас проходит девушка, на голове по местному обычаю она несет корзину с какими-то плодами и потому держится очень прямо.

– Расоа! – повелительным тоном зовет Цила. – Поди сюда немедленно!..

Девушка остановилась, но, увидев, что Цила нализался, смеется на расстоянии.

Он же, одержимый желанием сосватать вазаху, продолжает задевать каждую девушку по очереди. Потом, внезапно утомившись, тускнеет, угасает, грустит. Нижняя губа отвисла. Он качает головой.

– Иди спать, Цила! – прошу его.

– Пойду спать, – соглашается он, как послушный ребенок.

Мы пожимаем руки и расходимся в разные стороны.

Когда на следующий день соседи приходят ко мне на обычную беседу, я затеваю разговор о мальгашских женщинах. Я знал, что женщины здесь вообще пользуются уважением, особенно в тех местностях, где племена главным образом обрабатывают землю, а не разводят скот. Плодородие почвы мистически отождествляется с плодородием женщин. Лучшим доказательством уважения, каким окружены мальгашки, было владычество в прошлом женщин-королев во многих племенах. Веками защищалось положение женщин в общинах мальгашских племен. Всевозможные фади ограждали беременных женщин и молодых матерей. Мальгашка – хозяйка домашнего очага.

– Муж, не уважающий жену, в наказание часто превращается в лемура, – уверяет Манахицара.

Многие смеются, говорят, что это сказки, но сказки, близкие к истине, так как отражают отношения мужа и жены.

Многоженство в старину было очень распространено, особенно среди господствующих классов. Теперь его почти не существует. Здесь большую роль сыграли христианские миссионеры. Их влияние отразилось на нескольких поколениях большинства племен. Зато развестись легко, причем частым поводом к разводу бывает отсутствие детей. Чувство семейных отношений сильно развито, но скорее между родственниками, чем супругами.

Мальгаши очень любят своих детей. В значительной степени это объясняется религиозными веяниями. Культ предков влечет за собой культ детей, так как они продолжатели рода. Когда дети подрастут, они должны будут тоже почитать предков, то есть своих родителей. Старый, бесчеловечный обычай убивать детей, рожденных в несчастливые дни, исчез совершенно. Много их гибло из-за этого нелепого суеверия. Некоторые этнологи пытались объяснить его борьбой с перенаселенностью, другие – террором господствующих классов.

Многочисленные фади в отношении детей носят воспитательный характер. Дети не должны видеть, как убивают животных, чтобы самим не стать убийцами; не смотреть, как варят рис, потому что могут сделаться обжорами; нельзя есть лягушек – будешь глупым; если съешь рака – не научишься говорить; не смотри в зеркало – заболеешь; оторвешь у мухи крылышки – загноятся глаза; есть из тарелки отца – значит проявить неуважение, что влечет за собой смерть; если дети будут сажать чужеземные деревья – разрушится некогда установленный порядок.

– Какие чужеземные деревья вы сажали в молодости? – обращаюсь с улыбкой к Рамасо.

Некоторые из гостей посвящены, вероятно, в тайну, понимают скрытое значение моих слов и тихо смеются. Староста Раяона, не догадываясь о причине их веселья, подтверждает:

– Да, это правда. Школа разрушает прежние суеверия.

У мальгашей существует несколько видов браков. Брак на пробу, воламбите, распространен там, где влияние миссионеров не вытравило еще старых обычаев. Пробный брак дает возможность установить, подходят ли молодые друг другу, причем рождение ребенка влечет за собой упрочение отношений и их легализацию. Существуют браки, заключенные на определенное время. Они преследуют ту же цель, что и пробные браки. Временные разводы, саодранто, предотвращают возможные конфликты. К примеру, развод берется, когда муж уезжает на длительное время в далекое торговое путешествие или, как это было раньше, на войну. Когда муж возвращается, происходит торжественное возобновление брака и никто из супругов не должен интересоваться тем, что происходило во время разлуки.

– Этот обычай, – объясняет Раяона, – возник, наверно, в связи с давно укоренившимся среди ховов суеверием. Если муж ушел на войну, а неразведенная жена нарушит верность, то измена вызовет гибель супруга.

У мальгашей бытует много легенд о возникновении женщины. Одна из них рассказывает: боги создали из глины мужчину, и он грустил в одиночестве. Тогда дана была ему женщина. Появилась она в виде опавшего розового лепестка, который постепенно превратился в женщину. В этом предании проскальзывают, несомненно, христианские мотивы, так же как и в другом предании, как бы пропитанном английским пуританизмом. В нем женщина появилась на свет из топкого болота. А вот совсем поэтическое дыхание. Древней Грецией веет от легенды, представляющей женщину как плод любви бога Солнца с богиней Луной. Солнце постоянно бежало впереди Луны, говорит легенда, и они не могли догнать друг друга. Но однажды Солнце, скрывшись за горизонтом, бросило последний луч, который отразился в воде. Богиня Луна приблизилась и бросила на это место в воде серебряный блеск своих испуганных глаз. Так они соединились. Из этого союза родилась женщина, дочь «ока дня» и «сияния ночи».

Равноправие женщин и мужчин, пожалуй, больше всего проявляется в добрачных отношениях. Обычай признает за девушками такие же права, какие на Мадагаскаре имеет мужская молодежь. В принципе девушка может полностью распоряжаться собой и своими чувствами – разумеется, за исключением тех кругов, особенно в городах, которые находятся под влиянием чужих европейских обычаев, и за исключением нескольких условных фади.

Ценность женщины, ее значение, уважение к ней определяет одно – способность ее стать матерью.

Нравы эти так отличны от понятий морали в Европе, что вызывали всегда печальные недоразумения и ошибочные, неправильные суждения. Европеец, приехавший на Мадагаскар с чувством собственного достоинства и высокими принципами, в слепоте своей меряющий все своей европейской меркой, познавал нравы туземцев через кривое зеркало. Он искренне возмущался, когда узнавал, что незамужние мальгашки не только пользуются абсолютной свободой, но даже законы и родители поощряют их близость с молодыми мужчинами и – о ужас! – благожелательно относятся к появившемуся потомству. Он не понимал, лицемер, что в глазах мальгашей способность рожать – самое высокое достоинство, а девушки с детьми – именно потому, что имеют детей, – считаются желанными невестами. Они легко находят хороших мужей: они доказали, что умеют рожать.

Беседа с соседями прибавила много подробностей к тому, что я знал раньше. Как и всегда, при таких мужских встречах появляется некоторая фамильярность, и люди склонны к дружеским исповедям и высказываниям семейных забот.

Джинаривело говорит, что в их семье возникли неприятности по поводу брачного фади.

– Какого фади? – спрашиваю я.

– Я говорил уже когда-то, что между нашим родом заникавуку и родом цияндру существует вековая вражда, к ней обязывает определенное фади. Нам нельзя жениться и даже иметь мимолетную связь с девушкой цияндру. Это навлечет бедствие не только на виновников, но и на всех членов семьи. Так вот Беначихина – помнишь ее, вазаха?

– Разумеется, помню, – отвечаю.

– Беначихина в основном хорошая девушка, только непослушная и легкомысленная. Стала, глупая, водиться с Зарабе, сыном старосты Безазы, главы рода цияндру. Наша семья делала все, что могла, чтобы вразумить ее, но она становится все непокорнее…

– А не время ли, – говорит учитель Рамасо, – похоронить смехотворные родовые распри? Ведь это же ребячество!

– Рамасо, – вмешивается Манахицара, – человек образованный, он, наверно, прав. Но образование он получил в Тананариве, а здесь, в Амбинанитело, отказаться от родовых фади очень трудно.

Джинаривело такого же мнения и верит, что когда-нибудь фади против рода цияндру угаснет, но теперь, пока оно в силе, Беначихина ведет себя нехорошо. Потом, обращаясь ко мне, говорит:

– Цила был пьян в тот раз, но то, что он говорил тебе, имело здравый смысл. Скажи, вазаха, наши девушки нравятся тебе?

– Ну конечно, нравятся!

– Ты говоришь серьезно?

– Я ведь не слепой и не дурак! – уверяю.

– Это правда! Ты не слепой! – учтиво подтверждает Манахицара.

– А Беначихина тебе нравится? – спрашивает Джинаривело.

– Нравится!

– Понимаешь, важно отвадить ее от Зарабе. Не согласишься ли ты взять Беначихину в жены?

Нет сомнения, что Беначихина красивая и обаятельная девушка, но решать с кондачка как-никак щекотливый вопрос что-то не хочется. Рамасо сетует на ветреность девушек Амбинанитело, в том числе и Беначихины. Ему больше нравится младшая, Веломоди, которая сама захотела обучаться у него французскому языку.

– Веломоди? Кто это? – спрашиваю.

– Это младшая сестра Беначихины.

Теперь я вспомнил. Это та скромная, милая девушка, которая вместе с Беначихиной приносила хлебные плоды от Джинаривело. Я подарил ей тогда зеркальце.

– Зачем ей понадобился французский язык? – удивляется староста Раяона.

– Говорит, что пойдет работать в Мароанцетру.

– Фью! – свистит под нос Раяона, не переставая удивляться.

НАРОД ХОВЫ

Староста Раяона из племени ховов и учитель Рамасо из племени бецимизараков часто заглядывают в нашу хижину. Два мальгашских интеллигента изучали одни и те же науки в школе Le Myre de Vilers в Тананариве. Оба мальгаши; оба унаследовали почти одни и те же обычаи и верования; оба говорят на одном и том же местном наречии, и все же какая между ними разница: у ховы кожа светло-коричневая, у бецимизараки – темно-коричневая. У ховы типично южноазиатские черты лица с выдающимися скулами и быстрыми глазами; он властен, самовлюблен и обидчив. Бецимизарака по виду типичный житель Зондских островов или даже Меланезии. У него кроткое, почти нежное выражение лица, поступки скорее робкие. Наружность этих двух туземцев невольно наталкивает на мысль о нераскрытой до сих пор тайне происхождения мальгашей и даже больше – о возникновении самого Мадагаскара и его необыкновенной природы.

Геологи предполагают, что некогда в южном полушарии существовал единый континент. Нынешнюю Бразилию и Австралию соединяли Африка, Мадагаскар, южная Азия и Индонезия. С течением времени часть Гондваны, как назывался этот отрезок суши, стал погружаться в воду, образовав Индийский океан и южную часть Атлантического. Один из самых первых проливов, нынешний Мозамбикский пролив, возник до того, как Африка подверглась великому нашествию громадных млекопитающих из лесов и азиатских степей. Этим и объясняется, что на Мадагаскаре нет таких типичных для Африки животных, как слоны, львы, антилопы, газели, жирафы и др.

Оставшийся индо-мадагаскарский отрезок суши, названный Лемурией, позже тоже начал разрушаться и погружаться в Индийский океан. Так образовался остров Мадагаскар. В результате космических преобразований на Мадагаскаре появился своеобразный мир животных и растений. Три четверти флоры и фауны – эндемичные, то есть присущие только данному острову. Мадагаскар как бы небольшой обособленный континент. В животном мире поражает большое количество разновидностей семейства лемуров и хамелеонов, далекие и немногочисленные предки которых обитают в Южной Азии и на Зондских островах.

Полагают, что первоначально Мадагаскар был необитаем, а нынешние мальгаши – потомки мореплавателей, которые в разное время прибывали сюда с востока. Оттуда дуют сильные ветры и приходят морские течения. Мадагаскар – последний выдвинутый на запад форпост, заселенный индоокеанскими племенами.

Мореплаватели были, несомненно, малайцы и меланезийцы. Они прибывали на большой остров с разных сторон, и хотя они принадлежали к разным племенам и говорили на разных языках, в настоящее время – и это загадка для этнологов – на Мадагаскаре господствует один основной язык с различными диалектами. Только племя сакалавов, поселившееся на западном побережье острова, смешалось с африканскими неграми, но и они говорят на мальгашском языке.

Появлялись на острове и захватчики – индийцы, персы, арабы. Они стремились навязать свое господство, но их было немного, и со временем они слились с туземцами. Так образовались мальгашские племена, которых в наше время насчитывается около двух десятков. В конце XVIII и начале XIX века свыше полумиллиона мальгашей образовали племя бецимизараков. Несомненно, наиболее интересными пришельцами были малайцы. Они, вероятно, появились на острове незадолго до первых европейцев, то есть в последний период средних веков нашей эры, и оказали на туземцев наибольшее влияние. Недолго пробыв в приморских низинах, малайцы вторглись в глубину острова и поселились на рисовых полях вокруг нынешней столицы Тананариве. Трудолюбивые и честолюбивые, они изгоняли соседей и создавали свои карликовые родовые общины. Подлинный расцвет малайцев начался в конце XVIII века, когда король Андрианимпоинимерина образовал из отдельных родов единое государство. Это был человек незаурядного ума и неистощимой энергии. Он ввел такие мудрые законы, что их потом, сто лет спустя, частично заимствовали французы. В течение века государство его росло и развивалось и оказывало влияние на большую часть Мадагаскара.

Это было государство с типичным деспотическим управлением, опирающееся, с одной стороны, на покоренные ховами другие племена, а с другой – на эксплуатацию всего туземного населения, в том числе и собственного племени. Весь народ был разделен на три основные группы: андрианов – дворян, ховов – вольных людей и андево – рабов. Поскольку ховы составляли большинство, в обычай вошло весь народ называть ховами.

Мадагаскар в XIX веке был ареной бешеного соперничества между английскими и французскими империалистами. И те и другие старались опутать своим влиянием Мадагаскар и кружились вокруг лакомого куска, огрызаясь, как псы. Этим воспользовались мальгашские дипломаты и удерживали их на расстоянии столько времени, сколько соперники дрались между собой.

Помощь ховы чаще принимали от Англии, так как Франция представляла большую опасность для независимости Мадагаскара. Английское оружие и военные инструкторы дали им возможность подчинять другие племена. Английские миссионеры составили мальгашский алфавит, построили школы, обучали всякому ремеслу и, разумеется, насаждали свою религию. Миссионеры проявляли исключительную «заботу» и добились своего: в 1868 году в Тананариве протестантство было объявлено государственной религией. Если бы Англия в то время действовала напористее, Мадагаскар стал бы ее добычей. Но международное положение не благоприятствовало Британской империи, и в 1890 году ей пришлось уступить арену борьбы Франции, к великому ужасу ховов, веривших вот уже восемьдесят лет в нерушимую дружбу и добрую волю англичан.

Через шесть лет после тяжелого и стоившего очень дорого военного похода Мадагаскар стал французской колонией.

Королевство Мадагаскара пало в результате бездарного управления могущественных андрианов. Прогнивший строй опирался на сановников, грабивших и тиранивших своих подданных. Небольшой налет цивилизации, приобретенный последними двумя-тремя поколениями, спокойно уживался с невероятной самонадеянностью, бахвальством и полным отсутствием патриотизма.

У мальгашей было достаточно оружия и числилась – на бумаге – большая армия, но сражаться они не хотели: отступали после первых выстрелов французских солдат. Туземцы рассчитывали на чудо, надеялись, что французов уничтожит «генерал Тазо». Тазо – малярия. Уничтожала. Но достаточно было нескольким изнуренным отрядам захватчиков доползти до холмов, на которых расположена была Тананариве, дать несколько пушечных залпов по королевскому дворцу, и вся воображаемая мощь андрианов разлетелась в пух и прах.

Прошло несколько месяцев, и народ восстал против захватчиков, но было поздно. Французы воздвигли по всей стране укрепления и потопили восстание в потоках крови. Трудолюбивый, честный народ ховов попал в тиски колониального рабства.

Франция, покорив Мадагаскар, тотчас же приступила к экономической эксплуатации острова. Французские банки предоставляли многочисленные займы и брали ростовщические проценты. Различные торговые компании с жадностью набросились на остров и грабительски расхищали природные богатства. На остров обрушилась стая колонизаторов. Возникли капиталистические плантации кофе, ванили, гвоздики и других ценных культур; появились рудники для добычи золота, графита, слюды и полублагородных камней. Поставленная на широкую ногу эксплуатация шла на пользу только иностранному капиталу и захватчикам, а настоящие хозяева земли и ее богатств не только ничего не получали, но должны были поставлять своим господам рабочую силу.

Чтобы грабительская машина могла исправно действовать, колониальная администрация не могла обойтись без мальгашских помощников. Их тоже поставлял способный народ ховов. Для них-то главным образом и были открыты в Тананариве школы, которые готовили мелких административных служащих, а также мальгашских врачей, дантистов, учителей, бухгалтеров, чиновников на плантациях и различных ремесленников.

В то время как другие племена, погруженные в первобытную темноту, прогрессировали очень незначительно (например, на пятьдесят пять крестьянских хозяйств был только один плуг), в главном племени ховов французы создали группу интеллигенции и полуинтеллигенции, вышедших, как и в других колониальных и зависимых странах, из местной буржуазии. Захватчики воспитали ее исключительно в своих интересах. Так продолжается и по сей день. Колонизаторы твердо знают, что группа интеллигенции обязана им своим привилегированным положением, и верят в ее преданность.

Вот шеф кантона Раяона. Может быть, он развеет некоторые мои сомнения? Он ведь хова и обязан колониальной администрации своим образованием и положением. Администрация прислала его в отдаленный Антанамбаланский край, и он, хова, может использовать в кантоне почти неограниченную власть над племенем бецимизараков. Какова же степень его верности французам? Раяона часто заглядывает в нашу хижину, и между нами установилась некоторая близость; стараюсь у него кое-что выведать. Но Раяона осторожен. Отделывается обтекаемыми фразами о благодарности и прогрессе, а когда я слегка припираю его к стене, набирает в рот воды.

Хитрец приводит к нам Безазу. Он бецимизарака и глава рода цияндру. В Амбинанитело занимает пост мпиадиды – сотского. Оба пичкают меня разными подробностями о своей работе, о сборе налога, о посылке людей на принудительные работы, но их личное отношение к политическим вопросам остается тайной.

Когда во время беседы возникла опасность, что я могу слишком подружиться с Безазой, хитрый Раяона просит меня показать фотографии, которые я снимал здесь, на Мадагаскаре. Раяона уже видел их. Все им нравится, но одна страница альбома вызывает испуг у Безазы. На снимке изображен хамелеон с уродливой, как бы одетой в бронированный колпак головой.

– Он, кажется, похож на рантутру, – медленно, небрежным тоном говорит Раяона.

Всем известно, что рантутру – страшный лесной демон, принявший облик хамелеона, гроза жителей Амбинанитело. На суеверного Безазу даже фотография наводит ужас. Сотский покидает хижину более подозрительным, чем был до прихода.

Француз Грандидье, автор многотомного труда о Мадагаскаре, сообщил о ховах следующее: «Они вежливы и предупредительны, интеллигентны, трудолюбивы и экономны, но эгоистичны, лживы и жестоки». Грандидье писал это тогда, когда французы считали главным препятствием к захвату Мадагаскара государство ховов.