Текст книги "Тайны и герои Века"

Заповедь деда

Сереженька, мой мальчик дорогой. Ты сладко спишь сейчас, раскинувшись в кроватке. Мамы твоей нет – она ушла, а я, твой старый дед Иван, охраняю твой сон.

В квартире нашей тишина, и лишь студеный гул людских голосов глухо доносится до моего притупившегося слуха из верхних этажей этого парижского полукартонного дома. К наступившему времени я превратился в немощного, больного старика, покорно ждущего смерти. Все летит, хорошее осталось позади, будущего у меня нет, впрочем, какое же будущее может быть у семидесятишестилетнего старца? Но не всегда так было! Еще каких-нибудь десять лет тому назад я был здоров и силен, обладал крупным состоянием, видным положением и не помышлял, конечно, о теперешней своей участи. Впрочем, роптать не следует, так как великое множество людей нашего круга находится в положении куда худшем, чем мое. Твоя мама, моя дочь, лелеет, как может, мою старость, но и ей, бедняжке, нелегко.

Сереженька, мне пришла мысль в голову. Ведь пройдет еще лет двадцать, ты превратишься во взрослого человека, меня, конечно, к тому времени давно уже не будет на свете, и, слушая рассказы своей мамы обо мне, ты, быть может, узнаешь о грустной судьбе моей, а может, даже над ней и призадумаешься. Между тем, любя маму и тебя всей душой, мне хотелось бы хоть чем-нибудь облегчить твою жизнь. Теперь я нищ, а потому деньги – этот существенный источник человеческого благополучия – не могут быть мною тебе завещаны. Но я додумался до другого! Помимо денег имеются в жизни людей и иные немалые ценности в виде ума, характера, житейского опыта и т. д. Не в силах моих передать тебе ум и характер. Эти свойства даются людям Господом Богом при рождении, но опыт, этот бесценный результат долго наблюдавшего ума, может при известных условиях передаваться. И вот я решил твердо, во имя любви к тебе, подарить тебе, своему ненаглядному внуку, все, чем обладаю, свой опыт семидесяти шести лет полной множеством событий жизни. Я говорю, что передача эта возможна лишь при известных условиях, а именно: безграничной, легкой, нерассуждающей в тебе веры в то, что каждое слово в этих записках строго обдумано, взвешено и, конечно, до конца правдиво и искренно.

От мамы своей ты узнаешь, что я был неглупым, неувлекающимся, а спокойно-уравновешенным человеком, из чего ты поймешь, что всякое выставляемое мною здесь жизненное положение, прежде чем быть высказано, всесторонне мной рассмотрено, проверено и взвешено. В этом случае я был сугубо осторожен, так как предполагаю, что записки эти послужат тебе жизненным катехизисом, и это обстоятельство я ни на минуту не упускаю из виду.

Не думай, Сереженька, что жизнь, эволюционируя, в корне изменяется. Будь это так, и мой личный жизненный опыт свелся бы на нет, не принеся тебе пользы. Но это не так. Может видоизмениться темп жизни, технические завоевания могут наружно видоизменять ее, под влиянием науки могут перерождаться взгляды людей на те или иные жизненные явления, но сущность, остов, сокровенные двигатели душ человеческих неизменны во все времена и эпохи. Это умение души, подобно инстинктам, может под влиянием требований культуры данного века маскироваться в разные наряды, но как в минуты сильнейшего волнения оголяется душа отдельного человека, так и при мировых потрясениях обнажаются души целых народов. И в обоих случаях спадают маскарадные покрывала, и души людские проявляются и в XX веке таковыми, каковыми они были и век, и два, и более тому назад.

Вот почему те семьдесят пять лет, что лежат между нами, вряд ли послужат помехой тебе. Верь своему деду и пойми, что ни расчет, ни поза не руководят им, а лишь живейшая кровная любовь к тебе, мой мальчик, мой родной и славный Сереженька. Запомни и уверуй в намеченные здесь мною тезисы, и тебе не придется сызнова открывать Америку, тебе не придется платить жизни тяжкой дани в виде бесплодных исканий и трудных разрешений, так называемых проклятых вопросов. Ты вступишь в жизнь и поведешь ее уверенно и смело, минуя горечь разочарований и доведя до минимума количество ошибок в ней. Наш соединенный столетний опыт да предохранит тебя, мой мальчик, от неизбежных без него промахов и да послужит тебе верной опорой в странном и непонятном процессе, именуемом жизнью. В двадцать один год, то есть в день твоего совершеннолетия, мама твоя передаст тебе эти записки – подарок твоего деда. В ту пору они не порадуют тебя! Пробежав эти записки рассеянным взглядом, ты отложишь их на заднюю полку, но чем дальше, тем чаще ты будешь возвращаться к ним, и лишь к тридцати годам примерно ты оценишь их полностью и поймешь, что не так уж убог был подарок старого деда.

Я не буду рассказывать тебе подробно, как и почему я пришел к тому или иному заключению. Попытайся я сделать это, и мне пришлось бы исписать тысячи страниц, да и, быть может, за неимением литературного таланта эта работа не удалась бы мне вовсе. Вот почему я предпочитаю преподносить тебе уже готовые выкладки, а ты, Сереженька, верь им, но не доискивайся тех путей, по коим я пришел к тому или иному выводу.

Итак, первое, о чем я заговорю, это, конечно, о любви, так как это чувство занимает всякого человека, едва вступившего в жизнь. Мои личные наблюдения над ним таковы: чувство это, несомненно, имеет своей базой половую почву, что не мешает ему проявляться и до половой зрелости и после ослабления половых способностей. Порукой сему служит полное отсутствие представления этого чувства у людей, с детства оскопленных. В зависимости от склонностей характера и чисто физиологической структуры организма чувство это видоизменяется от нежно-платонического до скотско-примитивного. Как общее правило, в юности люди более склонны к эстетике, а посему, глядя на многое сквозь розовые очки, они идеализируют и любовь! В свое время, Сереженька, я обожествлял двух девушек, но разлюбил их мгновенно, ту и другую по вздорным поводам: у первой из них, игравшей со мной в четыре руки на фортепьяно, я заметил круги пота под мышками белой блузки; ко второй я остыл моментально, усмотрев на одной из ее туфель искривленный каблук. Между тем обе девушки были во всех отношениях достойны всякого внимания. Из этих общих рассуждений может возникнуть вопрос: что же вообще представляет из себя женщина? Не верь, Сереженька, сторонникам женского равноправия. Оно немыслимо, ибо природа мужчины и женщины глубоко различна. Женщина по умственной и душевной конструкции своей резко отлична от мужчины, причем разность эта вовсе не выработана вековыми условиями женского существования, а предрешена заранее и навсегда природой. Логический ход мышления женщин, их обычная склонность к мелочности, частая вздорность, какая-то болезненная забота о своей внешности, врожденная склонность к позе, наконец, отсутствие потребности, а нередко и брезгливость к частым переменам объектов своей любви – все это делает их резко отличными от нас, мужчин.

Разумеется, я говорю о среднем типе, и отклонения в ту или иную сторону возможны и наблюдались лично мною, но, признаюсь, не часто. Внешнее проявление женской природы, как и внешние проявления души человеческой, видоизменяются в зависимости от понятий данного времени, но сущность их остается вся та же. В раннем детстве моем еще донашивали в провинциях кринолины, позднее мне помнятся турнюры, затем просто юбки, потом юбки-клеш, юбки карикатурно узкие внизу, у ног, а там и кюлоты, и, наконец, теперь я являюсь свидетелем того, как женщины в Париже, наряженные в юбки по колено, разгуливают в платьях без рукавов, со спинами, оголенные до поясницы сзади и до пупа – спереди.

Возможно, что вскоре они загуляют и вовсе без юбок. Но не в этом дело! Этот ассортимент юбок, конечно, не свидетельствует о постепенном изменении истинных наклонностей и вкусов женской души. Как бабушки наши грешили, так грешат ныне и их внучки, с той лишь разницей, что в старину принято было скрывать многое, ныне же все вульгарно выносится наружу. Мне не приходит в голову, конечно, отрицать тот несомненный факт, что в наши дни половая свобода, половое распутство пышно расцвело, но, не отрицая самого факта, я утверждаю, что последний явился вследствие известной приспособляемости женщин к современным социальным условиям, а вовсе не как неожиданно народившаяся у них потребность к половому разнообразию. Как девушки, сидевшие в теремах, мечтали в душе о суженом, обладавшем всеми возможными совершенствами, так и современные девицы в мыслях обычно наделяют своего будущего мужа разнообразными достоинствами, и если нынешняя беспощадная жизнь, реже осуществляя их мечты, все чаще и чаще толкает их на ложный путь, то, повторяю, таковы условия современности, но не таково истинное влечение современной женщины. Но от отвлеченных рассуждений перейду теперь к практическим выводам: должен ли ты, Сереженька, избрать себе подругу жизни и как это сделать? Конечно же должен, и вот почему. Слов нет, что всякая совместная жизнь чревата известными неудобствами, особенно с чужекровным человеком, то есть с субъектом, жизнь которого протекала вдали от тебя, была тебе неведома и чужда. При всем его уме он не будет все же в состоянии окинуть духовным взором всю совокупность элементов, пошедших на образование и твоего характера, и твоего миропонимания, но эта отрицательная сторона совместного сожительства искупается сторицей той содержательностью, что вносится семьей в твою жизнь, особенно при наличии детей, а главное, дружная и хорошо поднятая тобой семья дает тебе известную гарантию относительно мирной старости и смерти. В моем лице ты имеешь в этом отношении яркий пример. Не подлежит сомнению, что, не будь у меня дочери, твоей матери, и я давно бы перестал существовать, прожив свои дни где-либо на улице. Вместе с тем всякому старому человеку свойственно не без отрады вспоминать прошлые дни молодости, но во сколько раз острее испытываются эти переживания, когда в детях своих ты воочию наблюдаешь те же волнения, те же огорчения и радости, что в свое время наполняли и тебя.

В этом отношении между старым холостяком, вспоминающим юность, и седовласым отцом семейства, обуреваемым теми же воспоминаниями, та же разница примерно, что между чтением пьесы по книге и наблюдением ее в исполнении на сцене.

Принято думать, что выбор жены или мужа – сущая лотерея. И это так или почти так. Самые тщательные поиски достойной жены, самый осторожный анализ и выбор не гарантируют тебе избавления от всяких сюрпризов в будущем. Впрочем, оно иначе и не может быть. Если девушка увлечена тобой или просто желает видеть тебя своими мужем, то, конечно, она прилагает все старания к тому, чтобы предстать перед тобой в наиболее выгодном свете, и трудно при этих условиях разглядеть истинную натуру ее, да прибавь к этому свое истинное увлечение ею, склонное все идеализировать и все извинять. Да, наконец, девушка может и не вести никакой игры с тобой, но, став твоей женой, искренно измениться. Угаснет в ней пламень сильного чувства, а он угаснет неизменно, притупится чувство и у тебя, и тогда наступят будни, не говоря уже о том, что вкусы людей суть величины далеко не постоянные и склонны к известной перемене чуть ли не каждое десятилетие. Как при таких условиях выбрать и распознать безошибочно будущую жену? Как видишь, задача неразрешимая, но так как семью основать все же нужно, то вот тебе несколько указаний в этом отношении. Они не предохранят тебя от всегда возможной ошибки, но увеличат шансы более или менее правильного выбора. Не женись никогда не только на иноземке, но и на женщине не твоей среды, так как при совместной жизни существеннейшим элементом ее прочности является прежде всего взаимное понимание супругов и тождество их взглядов по основным жизненным принципам. Эта способность взаимно предвидеть, как поступит каждый из них в том или ином серьезном жизненном случае, чрезвычайно роднит и сближает людей. Это положение мне представляется до того правильным, что, логически рассуждая, можно было бы предположить, что наиболее прочными союзами были бы браки родных сестер и братьев, если бы тому природа и помимо людей не ставила решительных преград в виде взаимного физиологического отвращения и угрозы неминуемого вырождения.

Но довольно об этом старом, но вечно новом вопросе. Не меньше энергии и времени тратит ум человеческий над разрешением тайны мироздания, на искания Божества и на взаимоотношения, существующие между ним и человеком. Этого бесплодного и тягостного процесса искания не избежать и тебе, Сереженька, но верь своему старому деду, что тщетны всякие искания. Этим занималось много тысячелетий человечество и, исписав сотни тысяч томов по этому поводу, ровно ни к чему не пришло. Для того чтобы уменьшить тебе хотя бы этот бесполезный, но свойственный всякому человеку труд, я выложу перед тобой итоги моего семидесятишестилетнего размышления и наблюдения по этому вопросу. Существует ли Бог? Да, думается мне, существует. Какие доказательства тому? Я усматриваю их два: логическое и фактическое. Руководясь первым, я рассуждаю так: должен в мире иметься гениальный разум, руководящий во имя неведомых нам целей всей механикой Вселенной. Механика же эта изумительна. Из того малого, что успел подметить человек в этом отношении, вырисовываются потрясающие данные. Величины, которыми орудует Гениальный Хозяин, непостижимы для разума человека и не могут быть им ни произнесены, ни выражены. Что значит, когда язык человека заявляет, что есть звезды, свет которых доходит до земли в несколько миллионов лет, проходя по двести восемьдесят тысяч километров в секунду? Жалкие слова, не дающие сколько-нибудь точного понятия о расстоянии. Между тем все эти звезды, планеты, туманности, вращаясь и вокруг себя, и по орбитам различных солнечных систем, проделывают все это с бесконечной точностью, без малейшей ошибки, к праздному удивлению самовлюбленного человечества. Может ли существовать подобный гениальный распорядок вещей без наличия правящего Гения? Вряд ли!

Доказательство фактическое я вижу в следующем: разум современного человека, вооруженный всесторонним знанием, не знает положительно препятствий к удовлетворению своей пытливости. Но имеется один лишь камень преткновения, лежащий на пути победоносного человечества, – это творение живого. Вооруженный многовековым опытом и обширнейшим багажом знания, современный человек, тем не менее, не в силах самостоятельно создать хотя бы жалкого слизняка – эту студенистую массу, этот примитивнейший живой организм. Хозяин даст ему точный отчет о составных элементах, пошедших на строение этого жалкого тельца, микроскоп расскажет ему подробно о взаимном расположении этих элементов, но как точно ни придерживается он оригинала, как ни соблюдает пропорций, в его силах построить лишь абсолютно точное, но, увы, мертвое тело. Вдохнуть же жизнь ему не дано ни ныне, ни прежде, ни во веки веков.

В последнее время химия работает над искусственным изготовлением белка, этого начального зародителя всего живущего, но не верю я в успешность этих изысканий.

Теперь что касается взаимоотношений между Божеством и людьми. Что же могу я сказать по этому туманному вопросу? Передам тебе просто, Сереженька, в самых общих чертах те изгибы, что проделала моя жизнь по этому пути. Лет до тридцати мне казалось, что человек обладает свободной независимой волей и волен вполне строить свою жизнь по собственному вкусу и усмотрению. Безграничная вера в свои силы, в силу и глубину человеческого разума – вот причины подобного миросозерцания. Однако потом, к сорока годам, когда, оглядываясь на пройденный жизненный путь, я стал медленно устанавливать какую-то таинственную связь между отдельными этапами этого пути, не имевшими, как мне казалось прежде, ни малейшей связи друг с другом, я вместе с этим впал в противоположную крайность – мне стало казаться, что судьба каждого человека предначертана заранее и что, что бы ни делал человек под давлением воображаемой собственной воли, он, в сущности, рабски исполняет заранее определенное ему жизненное задание и не дано ему отклоняться от строго намеченного ему пути. Словом, я стал фаталистом. Позднее, под старость, я в третий и последний раз изменил свое мнение по этому поводу. Теперь мне кажется, что Божество не вмешивается в каждую индивидуальную жизнь существа, Им созданного. Господь, стремясь к своей конечной цели, оперирует обычно коллективом, если можно так выразиться, людей лишь в исключительных случаях, посылая в мир отдельные жизни со строго намеченной программой земного поведения. Он посылает истребительные войны, повальные эпидемии в тех случаях, когда требуется разрядить плотность человеческой массы, слишком уклонившейся в своем духовном росте в положительную или отрицательную сторону от намеченного мирового плана. Не зная конечной цели, мы не можем судить о целесообразности той или иной огульной меры, а посему, возможно, часто бедствия отдельного поколения людей мы склонны трактовать как жестокую и ненужную нелепость, между тем как эти жертвы благостны и необходимы для конечной и, надо думать, светлой цели Божества. Ведь полевая мышь, глядя на оставленное под паром и осужденное этим самым на временное бесплодие и запустение поле, вряд ли понимает смысл этой меры. Или зверь лесной, открывая неожиданно вырубленные в лесу участки, вряд ли оценивает всю разумность правильного лесоводства. И надо думать, что как мыши, так и лесному зверю эти явления рисуются такими же бессмысленными бедствиями, как и отдельные мировые катаклизмы кажутся ненужными катастрофами в глазах человека.

Мне кажется теперь, что если в жизни человека и получаются непредвиденные результаты, как следствие неожиданного сцепления ряда его прошлых поступков, то результаты эти вовсе не были предназначены ему свыше, а явились итогами его несовершенного и далеко не всеобъемлющего разума. Охватить зарание всю совокупность сил и причин, влияющих на конечный результат творимого, доступно лишь человеку в вопросах относительно узких. Вот почему полнее достигают цели те люди, что ставят себе скромную относительно задачу и упорно стремятся к ее разрешению. Сосредоточение всего своего внимания в одном определенном направлении позволяет им собрать в себе, как в фокусе, все множество факторов, долженствующих повлиять на конечный результат предпринятого. Такие люди редко становятся фаталистами. К последним чаще относятся люди с философским складом ума, то есть вечно блуждающие в туманностях отвлеченного мышления, пытающиеся обхватить бесконечную многогранность веками накопившейся человеческой мысли, а посему и не справляющиеся с этой, конечно, непосильной задачей. Они не видят пробелов в предпринятом труде, между тем совокупность этих пробелов и вещей решительно не конечный и всегда неожиданный для них итог их работы. Не учитывая в должной мере этого обстоятельства, они склонны часто объяснять свою неудачу вмешательством каких-то сверхъестественных сил, сводящих на нет работу всей их жизни. Конечно, в жизни иногда проявляются неожиданно силы, появление коих не мог предвидеть и самый сосредоточенный, внимательный и дальновидный ум. Но почему же в разрушительном действии этих неожиданных сил видеть непременно стрелы, направленные Провидением именно против тебя? Может налететь гроза с ливнем и напоить засыхающие поля, и вместе с тем в грозу легко ты можешь быть убит молнией. Из чего, однако, вовсе не будет следовать, что гроза, спасшая урожай целого уезда, была послана Богом для твоей смерти.

Все то, что говорю я тебе в этих записках, разумеется, не ново. Каждый человек, проживший долгую жизнь, думает приблизительно то же. Наконец, по этим жгучим вопросам существует огромнейшая литература, но в том-то и дело, что жизнь человека с ее сложной борьбой за существование отнимает так много времени, что далеко не всякому и образованному человеку удается ознакомиться в течение жизни не только со всеми этими материалами, но хотя бы и с классическими трудами лучших умов человечества. Вот почему, не дерзая себя сравнивать с ними и не пытаясь выдать новых истин, я просто излагаю тебе, Сереженька, выводы моего семидесятишестилетнего опыта, размышления и наблюдения над жизнью.

Всю жизнь я считался человеком неглупым, образование я получил так называемое высшее, читал я немало, жил долго, и если при этих условиях я пришел к вышеописанным выводам, то и ты, мой мальчик, не придешь к иным, и посему не терзайся в бесплодных желаниях, а чаще заглядывай в правдивые записки твоего старого деда.

Теперь еще немного указаний чисто практичного свойства.

В моем воспитании была сделана огромная ошибка. Мои родители внушали мне с детства какое-то презрение к деньгам. Быть может, во времена крепостного права, каковое застал и я, такое отношение к деньгам имело свое основание. В самом деле, когда все твои жизненные потребности удовлетворялись по щучьему велению тут же немедленно сотнями людей, живущих и дышащих специально лишь для этого, то какую цену могли иметь деньги? Теперь я иногда говорю: господи, как дорожает хлеб, кило уже стоит франк и шестьдесят пять сантимов, а в детстве моем отец говорил приказчику: «Отправь-ка, Яков, сотню мешков муки андрихновским погорельцам». Итак, от хлеба и прочих предметов первой необходимости до тел и душ человеческих включительно – все являлось предметом мены, впрочем, мена эта производилась обычно натурой при редком участии денег. Могли ли при этих условиях деньги занять то исключительное положение, каковое они занимают ныне? Но времена изменились в корне, и деньги теперь почти все. Все человечество поняло силу их, и не с презрением, а с разумной бережливостью следует относиться к этой чудодейственной человеческой выдумке, не только способной наделить тебя всеми земными утехами, но и могущей подчинить тебе нередко сердца и души людей.

Теперь несколько слов о людях вообще. Я не пытаюсь классифицировать их по тем или иным признакам. Душа человеческая так многогранна, психика людей так пестра и причудлива, что пытаться установить какую-либо градацию их – бесплодный труд. Между тем существует единый общий душевный двигатель, присущий всем людям, и вот его-то, Сереженька, не следует упускать из виду. Двигатель этот – эгоизм.

Помни, мой друг, что эгоизм присущ без исключения всем. У одних он доходит до чудовищных и крайне несимпатичных размеров, у других таится в удобоизмельчимых пропорциях, но у всякого человека он является основной линией жизненного поведения: от добрых людей, ждущих себе награды в Царствии Небесном, до наглых циников, не скрывающих своих бренных расчетов включительно, тянется плеяда эгоистов различнейших оттенков. Не верь в бескорыстие и дружбу, они если и встречаются, то всегда постольку-поскольку. Несомненно, существует чувство безотчетной симпатии, порождающее иногда бескорыстную услужливость, но это анемичное чувство быстро стушевывается при первом же столкновении с полнокровным чувством эгоизма. Держась этого убеждения моего, ты редко впадешь в ошибку, а если и впадешь, то всякая ошибка принесет тебе не огорчение, а удовольствие…

Но вот звонят. Это вернулась твоя мама из театра. Сейчас напоит она меня горячим чаем, а там и я вытяну свое старое тело на мягкой кровати.

Спи, мой мальчик, ненаглядный, спи, мой Сереженька, Господь с тобою!