Текст книги "Фрейдизм и марксизм"

Современная социальная среда и человеческий организм. Современная окружающая человека среда, т.-е. среда капиталистического строя, ни в малейшей степени не приспособлена к этому полиморфизму человеческих свойств. Впечатления, навыки, т.-е. условные рефлексы, накопляющиеся с ранних детских лет, в подавляющей части являются тормозящими факторами для тех новых раздражений, которые в более ответственный период роста организма преподносятся средой человеку. Это чрезвычайно ограничивает площадь накопления нового опыта, – создается как бы средостение между старым опытом и средой, т.-е. материалом для нового опыта, – организм как бы противопоставляется среде, сохраняя под спудом большую часть своего энергического фонда. В конечном счете, понятно, исходный момент этого торможения содержится не в организме, а в отсутствии нужной ему последовательности в раздражителях, выдвигаемых средой. Уничтожение подобного торможения, расторможение связанного энергического фонда возможно лишь при реорганизации среды, при создании в ней растормаживающих, т.-е. «сублимирующих», факторов. Фрейдовская сублимация это и есть устойчивое расторможение, обусловленное накоплением в среде раздражителей, по биологическому своему содержанию наиболее родственных господствующим сейчас очагам накопившегося возбуждения.

Сублимация и расторможение. Подобное расторможение может быть бурным (прорыв, «катарзис») и более длительным, организованным (действительная сублимация).

Для уяснения механизма подобного расторможения воспользуемся житейской иллюстрацией. Мелкий чиновник грубо оскорблен своим начальником: «раздражения» подобного порядка вызывали у него всегда прежде привычное торможение – взамен агрессивного рефлекса, который в данном случае обычно не получал должного питания, так как чиновничья среда в царском строе не создавала, конечно, благодарной почвы для формирования выявленных агрессивных рефлексов. Сумма этого заторможенного возбуждения может проявиться во вне в двух направлениях: 1) Чиновник является домой, садится обедать, какая-нибудь мелочь, небольшой беспорядок на столе его «раздражают», раздражение падает на поле заторможенного возбуждения и вдруг – резкий, грубый прорыв: огромной силы агрессивный рефлекс, – тарелки летят в жену, детей, кулаки стучат по столу, рев на всю квартиру (фрейдовский катарзис, – взрыв, бурное излияние заторможенного возбуждения). Это один путь. 2) Возможен и другой путь: заторможение остается в силе, дальнейшие оскорбления начальника поддерживают, питают его, конденсируют его. Но на-ряду с этим появляются и новые раздражители: революционная манифестация по городу, подпольная прокламация, призывающая к борьбе с «начальниками» вообще, даются указания о методах этой борьбы, длительной, настойчивой, организованной. Агрессивный рефлекс освобождается, но не в бурной, а в организованной форме, длительно развертываясь, превращаясь в настойчивую подпольную революционную работу. Агрессивный рефлекс организуется, сублимируется: рефлекс низшего порядка превращается путем куммуляции (нарастания) вокруг него возбуждения, путем длительного его торможения и медленного его высвобождения – в рефлекс высшего порядка – в творческий процесс.

Таким образом суб'ективизм терминов: «желание», «удовольствие», «вытеснение», «стратегия», «бессознательное», «бегство в болезнь» исчерпывающим образом нейтрализуется вполне об'ективными понятиями: «рефлекс» «очаги оптимального возбуждения», «фонд наименьшей энергической затраты» «торможение», «растормаживание», «рефлекторная направленность» и т. д.

Фрейдовская, как бы нарочитая, преднамеренная целеустремленность психофизиологических процессов, заставляющая, при непонимании дела, задумываться, нет ли здесь пресловутой бергсоновской мировой «творческой мудрости» (недаром один из талантливейших фрейдистов, кое в чем от учителя отколовшийся, Альфред Адлер откровенно примкнул к бергсоновщине) превращается в вполне холодную, об'ективную физиологическую обусловленность, руководимую мотивами, лежащими не в «мудром организме», а в среде, в раздражителях и создаваемой ими биологической направленности.

Интересно сопоставить эту об'ективную биологическую направленность со столь тоже пугающим многих об'ективистов Павловским «рефлексом цели». Автор, в частности, полагает, что подобного изолированного рефлекса в организме не существует, так как всякий рефлекс вообще является «целевым» ответом на раздражение, – устремлением к раздражителю или от него, – но, в то же время, термин «рефлекс цели» имеет полное право на существование как яркий художественный образ. Рефлекс цели, это – стойкая установка на серию специализированных, прочно организованных раздражителей, – раздражителей, часто повторяющихся и тонко варьирующихся, находящих биологическое сродство в элементах предшествующего опыта организма, совпадающих с его зонами наибольшего возбуждения, эта установка постепенно превращается в специализированную целевую установку организма, который в дальнейшем делается особенно биологически чутким к раздражителям данного порядка, к колебаниям, потрясениям именно в их составе («избирательность»?). – «Хорошо организованный рефлекс цели, – говорит Павлов (т.-е. хорошо организованная серия раздражителей, организованная среда, по-нашему), – имеет огромное физиологическое значение, возбуждая и направляя все физиологические функции». Конечно, это не преднамеренность, не метафизическая телеология, не суб'ективированная стратегия, а физиологическая реакция. Цель – не впереди, а сзади: раздражитель.

Об'ективный анализ сновидения и внушения. Анализ механизмов сновидений, элементов внушения получает такое же рефлексологическое истолкование.

Во сне, когда прекращается действие внешних раздражителей, как мы видели, слишком часто имеющих тормозящее значение, этот внешний покой сам по себе является раздражителем растормаживающего порядка.

Ряд заторможенных рефлексов получает тем самым толчок к выявлению, но, понятно, неполный, не исчерпывающий толчок, так как абсолютного покоя в окружающей среде организм никогда не имеет. Прорывающиеся к выходу заторможенные, т.-е. новые, непривычные, рефлексы («образы вытесненных желаний») вызывают необычное состояние в организме, известную в нем физиологическую встряску, нарушающую полноту, глубину сна, – частично пробуждающую спящего. Спящий тем самым частично снова связывается с элементами внешней среды, – элементами, как мы знаем, тормозящего характера: этим элементом может быть и мебель комнаты, и занавеска над постелью, и даже одеяло, подушка, так как вся среда ассоциативно окрашена для него в тона торможения по отношению к «вытесненному комплексу» (при чем восприятие этих элементов может быть спящим и не осознано). Но это торможение не полное, так как возбуждение наяву, связанное с широкой реальностью, конечно, гораздо сильнее этих мелких, отдаленно им родственных возбудителей, почему торможение и приобретает влияние лишь в меру возможностей исказить прорывающиеся рефлексы, пропустить их во вне («в сознание») в процензурированном виде, не подавляя их во сне полностью. Вот откуда возникла фрейдовская цензурирующая активность механизмов сновидения11  11 В ряде попыток фрейдистов анализировать те или иные сновидения имеются чрезвычайные натяжки, но это уже из'яны не методологического толкования механизма сновидения, а ошибки методической техники.


[Закрыть].

Сюда же надо отнести элементы внушения. Внушающий сам является тормозящим раздражителем для организма, становится между последним и средой, тем парализуя ее тормозящее влияние, заменяя ее собою, откуда и возникает «подавление сознания» (так наз. сознание – физиологический слой, непосредственно связывающий организм со средой). Заторможенные рефлексы, как и во сне, получают таким образом выход, растормаживаются, – но не полностью, так как взамен оттесненной среды имеют перед собой нового раздражителя, в виде гипнотизёра, на которого и «переносятся» подавленные рефлексы («перенос», или, как это называли старые гипнологи: «rapport» – связь). Внушающий, тем самым, приобретает власть над этими рефлексами, организуя их по своему произволу, давая им то или иное направление. Эта власть об'ясняется, конечно, большей его чуткостью и умелостью в сравнении с грубыми раздражениями прочей среды, почему ряд его проявлений (выражение лица, тон голоса, общее обаяние его личности: властность, нежность и пр.) оказывается вполне по пути заторможенным рефлексам, давая им некоторый выход (вплетаясь в образы прежних детских воспоминаний, связывая с «комплексом отца», матери и пр.). Гипнотизёр использует эту своеобразную послушливость организма, сочетая ряд растормаживающих моментов («компенсация», «удовольствие») с необходимыми лечебными торможениями (обязательства среды), в результате чего и формируется нечто вроде компромисса. Однако надо помнить, что этот компромисс чрезвычайно хрупок: во-первых, он обусловлен временным оттеснением живой реальности («подавление сознания»), которая, возродившись, окажется сугубым тормозом (гипнотизер – стена между гипнотиком и реальностью); во-вторых, компромисс этот связан с обязательным вмешательством искусственного раздражителя (гипнотизер), перенос на которого в дальнейшем может стать новым тормозящим агентом, так как растормаживающие факторы будут доступны лишь при появлении именно этого раздражителя – гипнотизера. В этом и заключается, по толкованию психоаналитической школы, своеобразная «стратегическая хитрость» загипнотизированного: уступка – вымогательство, спекуляция.

Фрейдизм и рефлексология. Зачем же, наконец, нужны фрейдовские суб'ективные толкования, скажет читатель, если все они находят себе рефлексологические об'яснения? В том-то и дело, что учение о рефлексах до фрейдовских открытий не имело и понятия о тех интимных глубинных процессах, которые характеризуют собой основные источники так назыв. психических функций. Учение о рефлексах поставило для анализа этих процессов лишь грубейшие вехи, построило вводные схемы. Психоанализ же, проникнув в потайные ходы психики, вскрыл там богатейший, до того совершенно неизвестный материал и преподнес его в готовом виде для рефлексологического подтверждения, не говоря уже о ряде законов – пока пусть дедукций, – обоснованием которых рефлексология должна будет заниматься еще долго – с большой для себя пользой. Здесь мы имеем несомненное плодотворнейшее взаимодействие, не учитываемое пока, к сожалению, ни самим психоанализом, ни рефлексологией.

Суб'ективистическая манера мышления действительно слишком специфична для психоаналитической школы, чем и об'ясняется полное отсутствие у нее пока связи с рефлексологическим учением. Но возможность отказа от суб'ективизма в области фрейдизма, как мы видели, вполне осуществима, – конечно, если давать анализ учения не в плане голого его описания, а в связи с теми критическими поправками, которые вносились в него по пути его развития (что и делалось нами выше). Важны ведь не личные мысли самого Фрейда, а вся его школа в целом.

Анализ сексуальной теории Фрейда. Как заметил читатель, все приведенные выше об'яснения оказались возможными без единого упоминания о так наз. фрейдовской теории полового влечения. Очевидно, не в ней основа психофизиологических открытий Фрейда. Все же и на сексуальной его теории придется несколько остановиться.

Нельзя не согласиться с Фрейдом, что первичные, частичные элементы полового влечения рождаются одновременно со всеми другими функциями. Половой аппарат в целом, в зрелом его виде, в каковом мы с ним сталкиваемся у взрослого человека, есть лишь завершение, синтезирование этого длительного предварительного роста половой функции, роста постепенного – по линии собирания разрозненных ее частиц: ощущения слизистых оболочек, кожи, волос, неоформленное любовное стремление к об'екту, сначала адресующееся ребенком самому себе (нарцизм, аутоэротизм) – все это несомненные, об'ективно подтверждающиеся факты – в самые ранние этапы детского развития.

Однако в дальнейшем у Фрейда начинаются крупные ошибки, послужившие основной причиной недоразумений, непонимания всего его учения в целом. Этим первичным элементам полового влечения, очень хрупким, безобидным, Фрейд придал слишком большое значение. Половой источник он сплошь и рядом находит в таких общебиологических и социальных проявлениях человека, которые в этом ни в малейшей степени не нуждаются. Ряд обычных детских социальных связей (ранние симпатии и антипатии), многие проявления обычного детского стремления к знанию (исследовательский рефлекс у Павлова), тяготение к вкусовым раздражениям – Фрейд сплошь и рядом пытается об'яснить выражением или видоизменением начального первичного детского полового влечения, в то время как мы об'ективно находим этому иные причины.

Дело не в первичной половой окраске этих тяготений, а в половой перекраске прочих влечений, идущих из совершенно иных, но временно заторможенных областей. Попытаемся уяснить это положение.

Основные влечения, или основные физиологические функции организма, можно разделить на три категории: область обще-биологических проявлений (питание, кровообращение, движение и пр.), область социальных проявлений (общение с себе подобными) и область половая.

В результате стойких торможений, создающихся с раннего детства современной средой по отношению к большому количеству проявлений в первых двух областях, биологически наиболее ответственных, – сумма возбуждений, сосредоточенных вокруг них, в порядке переключений центров его накопления неизбежно направляется по линии наименьшей энергической затраты («наибольшего удовольствия»), наименьших обязательств, пред'являемых в детстве средой к этой области, т.-е. по линии сгущения и обострения половых проявлений. Половая область как бы разбухает, пухнет, паразитически напившись соков, не ей принадлежащих, но похищенных у прочих областей, – у областей, которые являются более биологически сейчас ответственными, а потому в скверно организованной среде наиболее часто и тормозимыми. Половому, как мы видим, принадлежит не гордый приоритет в этом процессе, а довольно бесславная роль паука, поневоле принужденного поглощать освобожденную от активности энергию, за неприложением ее к условиям безобразно построенной современной социальной среды. Тем трагичнее становится для человека его половая проблема, которая таким образом превращается в глубоко социальную проблему, но тем менее близка к истине сексуальная теория Фрейда.

Половой материал современного человека действительно непомерно велик, но не биогенные тому причины, а социальные.

Отсюда и процесс творчества, для подавляющей части содержания которого Фрейд ищет половых корней, на самом деле питается последними лишь на втором плане («прямая» сублимация половой энергии), в основе же своей он осуществляется путем освобождения неполового, чуждого половому, материала из противоестественного полового плена. Это противополовое отсасывание должна провести хорошо организованная социальная среда – лучший противо-половой насос, лучший сублимирующий аппарат.

Подобная производная роль непомерной половой «мощи» человека (der Mensch sexsualiesiert das All – по Ницше) хорошо иллюстрируется аналогией с «великими» личностями в истории, по поводу которых Плеханов указывал на преувеличение размера дарований и мощи этих личностей, обусловленное тем, что личности эти в борьбе оттирали своих конкурентов и, заняв их место, сосредоточив на себе исключительное внимание всех, казались тем самым, при помощи содействовавших им общественных условий, во много раз более величественными, чем то было на деле. Совершенно так же обстоит и с половым вопросом. Расплющив целую серию естественных биологических проявлений, извратив пищевые, двигательные, дыхательные устремления человеческих организмов антигигиенической обстановкой производства, эксплоатации и гнилой атмосферой «культурных» городов, классовый строй создал все условия для ложного направления энергического фонда человека, для паразитического переключения его в половую область.

Кстати, подобное же явление еще Рибо назвал «законом общего эмоционального знака». Ряд разнородных, иногда глубоко чуждых друг другу психических устремлений, если они связаны во времени каким-либо общим впечатлением, и если эта связь часто повторялась, скрепляются в дальнейшем как нечто единое, и воспроизводятся неотделимо одно от другого. Это же подтверждается и учением об условных рефлексах. Такого рода нагромождением совершенно разнородных элементов, происходящих из глубоко отличных источников, об'единенных лишь случайной технической связью – «общим эмоциональным знаком», и является фонд современного полового опыта. Современная общественная жизнь, подавляя естественные – общебиологические и социальные – проявления, старательно нагнетает всю выдавленную ею из человеческих организмов энергию в сторону полового; удивительно ли, что в результате подобной «работы» нас постигло целое половое наводнение.

Какие же огромные резервы творческих сил скрываются под этой мутной водой! Не на половом, а на социальном лежит ответственность за потопление этих резервов. К счастью, их можно извлечь, – и пролетарская, революционная общественность это сделает.

Итак, в половом вопросе Фрейд во многом неправ. К счастью, несмотря на эту крупную его методологическую ошибку, все прочие психофизиологические построения остаются, как мы видели, в силе. Половой ли фонд оказывается в преимущественном торможении, возбуждении, или иной, своими отбросами или невольным избытком питающий половую жизнь, – для нас важно лишь одно: констатировать в современной социальной среде дезорганизующее построение, фатально являющееся тормозом для огромной части творческого богатства человека. Глубинные механизмы этого торможения, своеобразные пути интимных соотношений организма со средой в этом сложном процессе, способы извлечения скрытого богатства на социальную поверхность – все это впервые вскрыто фрейдизмом и сейчас находит себе добавочное подтверждение в рефлексологии. Историческая неподменимость научных заслуг психоанализа, тем самым, вряд ли подлежит опротестованию.

Фрейдизм и марксизм. Однако, какое же до всего этого дело марксизму? – скажет читатель. Недаром и Г. И. Челпанов пишет12  12 Докладная записка в Наркомпрос с. г.


[Закрыть], что марксизм столько же должен интересоваться анализом психических процессов, сколько и минералогией. – Какое дело марксизму, марксистской социологии до чистой биологии? – скажет наш жестокий критик вместе с Челпановым. В биологии, как в минералогии, – свои методы, ничего общего с марксизмом не имеющие, вполне для марксизма безразличные, – «были бы они лишь об'ективно точны».

«Об'ективизм». Кстати об об'ективизме этого «об'ективизма». Существует ли чистый об'ективизм в условиях классовой борьбы? Видели же мы выше, что мыслительные процессы регулируются и направляются «суб'ективным интересом». Для людей подытоживающих общественную практику (а наука – итоги социальной практики, чего бы она ни касалась) таким суб'ективным интересом является классовая установка. Между об'ектом и наблюдающим всегда лежит затемняющая, извращающая, «вытесняющая», «тормозящая» пленка – даже и в области биологии, даже (о ужас! – скажет Челпанов) – и в минералогии.

Вот биология, казалось бы, об'ективнейшими методами оперирует, об'ективные выводы должна бы получать, но «почему-то» пролетарский Наркомпрос отстаивает в ней дарвиновскую точку зрения, а «внепартийный» спецовский с'езд проводит антидарвинскую резолюцию13  13 См. статью тов. Крупской по этому вопросу в «На путях к нов. школе» с. г.


[Закрыть]. В чем дело?

Боюсь, что, если минералогам поручит практическое задание по военной обороне наш Доброхим, часть их вдруг творчески потускнеет. Кристально-чистый их научный об'ективизм, стукнувшись лбом об острую классовую практику, окажется вдруг чрезвычайно хрупким…

Психология же, как мы знаем, гораздо «социальнее» и минералогии и биологии. Можем ли мы ждать психологического об'ективизма от наблюдателей, в области социологии не являющихся об'ективистами, т.-е. марксистами, ленинистами?

Права марксизма на психологию. Как это ни нелепо, но подобная «внеклассовая» точка зрения на психологию фигурирует кое-где и в отдельных марксистских высказываниях. Приходится поэтому вначале вкратце защитить права марксизма на критику различных психологических систем и лишь потом уже перейти к обоснованию прав фрейдизма на марксистскую санкцию.

Во-первых, для марксизма, который, конечно, является не только социологической, но и философской системой, совсем не безразличен методологический подход к пониманию самого существа психики. «Душа и тело», или только тело, – психофизическое взаимодействие, параллелизм, – или психофизиологический монизм – все это, понятно, не нейтральные для марксистской философии вопросы. Но дело не в одной только философии.

Для марксистской социологии тем более не безразлично то или иное психологическое учение. В частности, для ленинизма всякая теория есть лишь путь к практике. Марксистская, ленинистская практика – практика наилучшей организации пролетарской, революционной борьбы. Практика анализа и использование психических процессов человека – «довольно» острое оружие в этой классовой войне. Чего больше в человеческой психике: реализма или мистики, рационализма или фантазии, самодеятельности или подражательности, диалектики или статики, эготизма или социальности – равные ответы на эти вопросы могут сыграть разную классовую роль. Поэтому-то идеологически и важен метод, которым работает психолог около человека. Если психолог лабораторно отрывает человека от специфических именно для человека раздражителей, – от раздражителей, в основе определяющих его психизм, т.-е. от социальной среды – прячет его в замкнутую коробку, лишенную вообще каких бы то ни было раздражителей, преподнося ему затем экспериментальные возбуждения, ничего общего не имеющие с социальной диалектикой, его обычно окружающей, – это для ленинца, для марксиста-практика вовсе не «минералогический» вопрос. Если реакции, полученные в ответ на эти статизированные, выхолощенные, мертвые раздражители, психолог сочтет «естественными» реакциями для человеческого организма вообще, – и на основе этих реакций будет строить законы психических, т.-е. и всех биологических процессов (ибо это неотделимо), т.-е. и законы практического воздействия на человеческий психизм, на человеческий организм, – ленинист, марксист-практик никак не может при этом остаться эпически холодным.

Вне социальной диалектики нет психического функционирования человека, и лабораторное выхолащивание психизма создает сумасшедшие или преступные законы дыхания в безвоздушном пространстве – взамен трезвых, нужных законов живой социальной организации психизма. Современный «внесоциальный», индивидуалистический эксперимент над изолированной от прочей части организма психикой, притом еще оторванной от живой связи с социальной средой, похож на Вагнеровские попытки построения гомункулуса в колбочке. В лучшем случае, да и то под серьезным контролем, подобный эксперимент смеет претендовать на узенькое приложение его к простеньким профессиям, требующим элементарнейших биологических свойств: известной нормы зрения, слуха, мускульной силы и пр. На учет же и формирование глубоких, тончайших законов богатейшей психологической динамики, – динамики, являющейся непосредственным отражением социальной динамики, в которой человеческий организм неотрывен от коллектива, класса, качественно глубоко его преображающего, – современный индивидуалистический, психологический эксперимент претендовать на это не в праве ни в малейшей степени. Психология человека, как и социология, не может быть предметом контроля и руководства со стороны внематериалистически, внедиалектически, «внеклассово» настроенных ученых.

Итак, важны, как видим, в одинаковой степени и методология и метод: они взаимно органически определяются. У марксизма, ленинизма, поэтому, может быть и должен быть свой метод в психологии, и этому методу чистый, освобожденный от ненужной примеси фрейдизм вполне сродни.

Марксизм и фрейдизм. Рефлексология тем ценна для марксизма, что она переносит центр тяжести всей биологической проблемы на среду, с одной стороны, с другой же стороны, она оперирует с цельным, единым человеком, не разделенным на фиктивные категории «физиологических» и «психологических» явлений. Фрейдизм служит этому же в сугубой степени, развертывая притом богатейшую диалектическую пластичность человеческого организма, впервые в науке раскрывая перед нами ценнейший, глубочайший социально-физиологический материал.

1. Состав социальной среды – вот первое, что определяет собой все человеческие психофизиологические процессы. Это – основная формулировка, логически вытекающая из фрейдовских построений. Хаотическая комбинация современных социальных раздражений создает грубое несоответствие между унаследованным фондом, опытом раннего детства, и дальнейшими, более зрелыми психофизиологическими накоплениями. Отсюда – закупорка огромной части биопсихологических сил человека, извращенное их применение, при использовании социальной средой лишь ничтожной части этой энергии. В подвале же человеческой психофизиологии лежат могучие резервы, ждущие соответствующих социальных раздражений. Резервы эти обладают необычайной пластичностью.

2. В этой грубой биопсихологической дезорганизации человека имеется своеобразная направленность («стратегия»), обусловливающая собою весь ход мыслительных и прочих так наз. психических процессов. При организации воспитывающих раздражителей необходимо эту направленность, эту целевую установку всегда учитывать. Все психические процессы таким образом полностью детерминированы, и моменту «свободной воли», «свободного выбора» под эту детерминацию подкопаться никак нельзя14  14 Напрасно опасаются метафизичности этого понятия – «целевая установка». Один из авторитетнейших наших товарищей как-то высказался, что лишь колоссальная воля помогла товарищу Ленину так долго и продуктивно бороться с болезнью, и это замечание вызвало некоторый ропот в марксистских кругах. Конечно, товарищ никак не понимал «волю» в буквальном, метафизическом ее смысле, а подразумевал, видимо, именно целевую установку. Благоприятная же целевая установка, это ведь не что иное, как благоприятная социальная среда, хорошо организующая рефлексы, хорошо тонизирующая, возбуждающая весь организм в целом. Ведь может же быть благоприятный климат для легких, почек, сердца, почему таким «климатом» нельзя считать и социальную атмосферу, серию хороших социальных раздражителей, которые, воздействуя на организм, тем самым превращаются ведь и в фактор биологический. «Кислород общественного доверия», – по великолепному выражению тов. Зиновьева, – может быть не только социальным, но и биологическим фактором (социально-биологическим). См. также мою статью «Рефлекс революц. цели» (Кн. «Очерки культ. рев. вр.»).


[Закрыть].

3. Сублимация – планомерная организация социальных раздражителей по линии расторможения закупоренной энергии («бессознательное»). Всякий творческий процесс, т.-е. процесс, питающийся особо крупной биологической активностью, есть в подавляющей своей части результат социального высвобождения перед тем заторможенных рефлексов. Отсюда проблема творчества, в своей основе, есть проблема умелой социальной комбинации тормозящих и растормаживающих влияний.

4. В социальной среде организм выявляет себя сразу всем своим существом и «физиологическим» и «психологическим», тормозя и растормаживая одновременно самые разнообразные функции (общебиологические, социальные и половые проявления тесно переплетены), почему выделить в этих единых рефлекторных установках «психическое» и «физиологическое» начало нет возможности и нужды. Пищеварение, дыхание, как и мысль, одинаково неразрывны и лишь в органической их связи являются материалом для построения рефлекторного акта. Об'яснение этому одно – психофизиологический монизм, которому фрейдизм и служит чрезвычайно усердно, почти всем своим материалом (после его об'ективной расшифровки).

5. Возможны сложнейшие переключения энергических волн под влиянием вариаций социальных раздражителей. Человек превращается в любострастника, в обжору, в честолюбца, в «святого» в зависимости от этих переключений социальных раздражителей15  15 Конечно, этим переключениям может кое в чем мешать наследственная установка, так наз. конституция. Однако мощная динамика фрейдовских построений заставляет сейчас глубоко содрогаться всю проблему конституций (см. ниже, тез. 7).


[Закрыть]. Избыток сексуальности в эпоху реакции и у паразитирующих классов – и, наоборот, пуританская скромность хотя бы нашего революционного авангарда в наиболее ответственные боевые периоды – один из видов этих переключений, один из типических видов социального использования человеческой энергии (торможение или расторможение, переключение направления). Перед советской общественностью, этим зародышем первой в истории человечества действительно сублимирующей общественности, стоит задача – отказаться от традиционных, по линии биологической инерции, буржуазных, большей частью паразитических включений, и реорганизация социальных раздражителей по линии максимальной сублимации заторможенного творческого фонда человека. В основе, конечно, этот процесс решается по пути укрепления социалистического хозяйства, но и нашим надстройкам предстоит в этом вопросе сыграть грандиозную роль.

6. Фрейдизм дает ценнейшее обоснование для классового понимания и классового построения «психической», творческой направленности человека. «Заинтересованность» мыслительных проявлений, торможение «мыслительного аппарата» по отношению к «неаппетитным» раздражителям («забываем наши долги»; «стараемся не понимать то, что нам неприятно») ставит «под сомнение» об'ективизм научного и художественного творчества. Основной мыслительный фонд, как врожденный, так и ранне-детский, современного «культурного» человека накопляется по линии наименьшего сопротивления, по линии семейных, бытовых и господствующих общесоциальных, т.-е. классовых, т.-е. буржуазных традиций, его обслаивающих в этот период («принцип удовольствия»). Отсюда колоссальное торможение в отношении к новому опыту, требующему перехода на другую, об'ективно реальную, т.-е. пролетарскую, точку зрения, и классовый консерватизм творческой направленности подавляющего большинства выходцев буржуазии. Отсюда – ничтожное количество научных и художественных перебежчиков в другой, в пролетарский классовый лагерь. Отсюда же и неминуемое увеличение числа этих перебежчиков при развертывающейся победе пролетариата, т.-е. при дезорганизации их фонда «удовольствия» и смертельной необходимости компромисса с реальностью: идеологические, научные, художественные «сдвиги». Отсюда же и вывод о необходимости твердой («обязывающей») классовой пролетарской политики, классовой организации раздражителей («реальность») в области просвещения, воспитания, науки, искусства.

И наконец:

7. Фрейдовский материал поучает нас и еще одному обстоятельству. Огромное влияние современной социальной среды на организм, закупорка ею подавляющей части энергии человека, развивающего для реальности лишь ничтожную долю своих возможностей, дает крепкое обоснование для понятия о необычайной человеческой пластичности, о богатейших воспитуемых и перевоспитуемых его резервах, если создать для них соответствующую среду. Отсюда тщательнейшей и самой оптимистической критической проверке должны мы подвергнуть господствующие пока еще понятия о «фатуме» наследственности, о «власти» конституций, о «точных» нормах возрастов и о прочей самодовлеющей биологической статике, всемерно игнорирующей нашу современную социальную сверхдинамику. Для революционно-пролетарской педагогики в этом фрейдовском материале – неисчерпаемый источник ценностей.

Итак, социальный динамизм (пластичность) человеческого организма, психофизиологический монизм, исчерпывающий детерминизм всех биопсихических проявлений, и богатый фонд ценнейших революционно-практических советов по вопросам воспитания и перевоспитания человека – вот вклад, который внес фрейдизм в науку. В основе своей, как мы видели, этот вклад идеологически глубоко родственен марксизму.