Текст книги "Рассвет над Киевом"

Боевое вдохновение

1

Моросит и моросит дождь. Новый аэродром встретил нас хмурым небом и сыростью. Над головами низко плыли набухшие тучи. Погода нелетная.

Жуляны – старейший авиационный гарнизон нашей Родины. Здесь до войны была большая бетонная полоса с хорошими рулежными дорожками. Фашисты все это разрушили, но инженерный батальон и его добровольные помощники, жители Киева, уже заканчивали восстановление этих сооружений. Удивительно, когда только успели! В мирное время на это потребовалось бы минимум месяц.

Из построек уцелел лишь ангар и кое-какие служебные здания. Правда, на окраине аэродрома остались в целости и сохранности массивные подковообразные капониры с двойными деревянными стенами, засыпанными землей.

Летчики эскадрильи в меховых костюмах медленно собирались у моего самолета, с любопытством разглядывая свое очередное место базирования. Это первый наш аэродром на правом берегу Днепра.

– Хороши «гнездышки», – по-хозяйски оценил Хохлов постройки, сооруженные гитлеровцами для укрытия самолетов. – Даже с закутком для людей. От дождя можно спрятаться.

– Почему этот аэродром называется Жуляны? – спросил Априданидзе. – Он же у самого города, и ему куда больше подошло бы название «Киевский».

– А вон село Жуляны, – показала нам пожилая женщина из бригады, которая приводила в порядок стоянку самолетов. – Оно раньше, когда строился аэродром, было ближе, чем город. Да и видите-то вы не Киев, а только пригород, Соломенка называется.

– Так это здесь Нестеров сделал первую в мире мертвую петлю? – спросил подошедший Лазарев.

– Нет, над Сырецким аэродромом, – уточнил Кустов. – Отсюда километров десять на север… Нестеров был замечательный летчик. Он первым в мире начал делать глубокие виражи, первым сделал мертвую петлю, а мотор-то у него был всего семьдесят лошадиных сил. – Игорь вдруг сбился и, заторопившись, тихо закончил: – И первым в мире таранил врага.

Что с ним? Я проследил за его взглядом. У стены капонира стояла красивая девушка с выбившимися из-под платка черными волосами. Она с нескрываемым восхищением смотрела на Кустова. Девушка, очевидно, поняла, почему летчик сбился, и опустила глаза.

– Мне посчастливилось видеть Нестерова в Киеве, – сказала пожилая женщина.

Мы с любопытством обступили ее, но прибежал посыльный и передал, чтобы мы немедленно явились на командный пункт полка.

– А где он? – спросил я.

Солдат показал на небольшой одноэтажный квадратный домик. Мы были удивлены: КП и вдруг в доме, а не в земле. Такого еще в нашей боевой практике не встречалось.

– Как это фашисты его не спалили? Спешили, что ли? – спросил Лазарев.

В большой светлой комнате с широкими окнами, выходящими на летное поле, собрались летчики других эскадрилий. За: письменным столом сидел начальник оперативного отделения полка капитан Плясун. Тихон Семенович сосредоточенно наносил обстановку на карту.

Красная линия на западе уже приближалась к Житомиру. На южном крыле фронта фашисты, введя в сражение свежие силы, затормозили наше продвижение и мощными контратаками пытались снова овладеть Фастовом и одновременно по берегу Днепра прорваться к Киеву. Наша авиация из-за плохой погоды действовала мало.

Плясун, оторвавшись от карты, взглянул на меня.

– Пока видимость улучшилась, нужно прикрыть район Фастова. Там свирепствуют «юнкерсы». Командир полка приказал тебе с эскадрильей вылететь, как только заправятся машины.

Вылет не состоялся. Облака спустились почти до земли. Мы остались у самолетов.

Рядом с нами работали местные жители, в основном женщины. От них мы впервые услышали, .что гитлеровские войска хотели превратить в руины весь Киев. Только стремительное наступление Советской Армии спасло город от полного уничтожения. Фашисты все же успели разрушить заводы и фабрики, многие улицы, лучшие дома, вывести из строя коммунальное хозяйство. Жителей, которые не успели скрыться и не покорились «новому порядку», истребили или угнали на работы в Германию. В Киеве остались только старики, женщины и больные.

– А вот такие красотки, – женщина кивнула на девчат, работающих с ней в бригаде, – уцелели только потому, что скрывались в лесах и на хуторах. – Рассказчица лукаво улыбнулась. – А кое-кто из них под старух рядился и…

– Тетя Оля! – смущенно улыбнулась девушка, очаровавшая Кустова. – Нельзя же все секреты выдавать!

– Ну ладно, не буду, – но тут же повысив певучий голос, продолжала: – Только здесь я ничего плохого не вижу. Лучше прикинуться больной, чем гнуть спину перед гитлеровцами. Не каждая девушка могла уйти к партизанам или спрятаться. Да они не только молодежи житья не давали. У меня вот мужа в Германию угнали…

Заморосил дождик. Мы направились на КП, но Лазарев вдруг остановился и удивленно воскликнул:

– Ба-а! Что это такое?

Мы обернулись. Кустов, болтая с девушками, засыпал лопатой воронку от бомбы.

– Все понятно, – Лазарев махнул рукой. – Был человек и нет! Теперь ему дождь нипочем. – И все же крикнул: – Игорек! Ты надолго нанялся в работники?

Кустов повернулся к нам. На лице растерянность:

– Да я не нанимался, просто решил помочь.

– Мы идем на КП, – сказал я.

– Я с вами! – И Кустов, шепнув что-то девушке, присоединился к нам. Лазарев с невинным видом спросил:

– Как ты думаешь, Игорек, существует ли любовь с первого взгляда?

Кустов огрызнулся:

– Давай без намеков! Что ты хочешь этим сказать?

Мы рассмеялись.

– Девушки очень милые, – примирительно заговорил Кустов. – Но ты, Сережа, не думай: любовь с первого взгляда – это ерунда.

Все же Кустова, когда мы пришли на КП, с нами не оказалось. Он вернулся к девушкам.

2

Мы участвовали в освобождении многих городов и сел, а видеть их приходилось только с воздуха или же ночью, когда приезжали на отдых.

На этот раз командир полка в нелетную погоду разрешил летчикам дневные поездки в Киев. Очередь дошла и до нашей эскадрильи. Все были так рады, что не стали обедать, а только взяли по бутерброду – и в город.

Машина через разрушенные и захламленные улицы пробиралась к Днепру. Киевлян на улицах было мало. Небольшими группами и в одиночку они усердно трудились на трамвайных путях, ставили столбы для связи и освещения, чинили водопроводное хозяйство, расчищали дороги. Ограбленный и погребенный в развалинах Киев оживал.

– Ох и много же придется пролить поту, чтобы все это поднять, – тяжело вздохнул Хохлов, разглядывая здания Академии наук.

– Сталинград пострадал еще больше, – заметил Кустов. – Скорей бы кончить с Гитлером, и все встанет на свои места. После войны нам с тобой делать будет нечего, вот и займемся строительством.

– Пожалуй, ты прав, – поддержал Лазарев. – В мирное время мы, истребители, будем не нужны. Бомбардиры пересядут на транспортные машины, а нам характер не позволит. Займемся каким-нибудь другим ремеслом.

– Брось, Сережа, прибедняться. Да разве тебя, какая сила оторвет от авиации! Появятся новые самолеты, сверхзвуковые скорости, ракеты. По сути дела, авиация как следует не использовалась на благо человека. Ее возможности для мирных дел еще не раскрыты. Наш брат истребитель, привыкший к большим скоростям и перегрузкам, будет еще нужен.

– Это-то, верно. Мы могём.

– И все же, Сергей, если бы ты стал летать на пассажирском, я не сел бы к тебе в самолет, – пошутил Кустов. – Темперамент у тебя не тот.

– А я к тебе сяду, – с подчеркнутой серьезностью ответил Лазарев. – Ты скоро переменишься.

– Почему же? – Кустов не уловил подвоха.

– Женишься. Не зря ты каждый вечер бегаешь к своей киевляночке.

– Может быть, – к всеобщему удивлению согласился Игорь и, заторопившись, добавил: – Война-то скоро должна кончиться. Теперь уже таких Днепров до самой Германии не будет.

– О-о… – Лазарев с сожалением покачал головой. – Значит, ты действительно втюрился. Вот уж от тебя я этого не ожидал. На глазах гибнут лучшие люди!

У Днепра мы остановились. Машину отослали назад.

Негустой туман неподвижно стоял над рекой. Сливаясь с низкой облачностью, он как-то отодвинул другой берег, отчего Днепр казался шире.

Более полутораа месяцев мы глядели на Днепр через пороховую гарь. Сколько крови и солдатского пота вобрал он в себя! И вот он перед нами, спокойный, величавый, очень нам дорогой. Про него, как про Волгу, народ поет песни. Без Волги не представляешь себе России, как без Днепра Украины.

Постояли молча, смотря на реку. На нас нахлынули воспоминания о боях за Днепр. Я до боли отчетливо увидел перед собой Тимоху. Очевидно, о Тимонове думал и Лазарев.

– Что это Николай ничего не пишет?

– Напишет, – уверенно ответил я. – Прошел еще, только месяц. А Тимоха сначала попал в армейский госпиталь, потом его отправили куда-нибудь далеко, в тыл. На одни переезды ушло не меньше трех-четырех недель. Письма тоже теперь не торопятся.

От Днепра по круче мы поднялись на Владимирскую горку – самое высокое и красивое место в Киеве. До войны здесь был прекрасный парк – любимое место отдыха горожан. Все, кто приезжали в Киев, непременно поднимались на Владимирскую горку. С нее открывался прекрасный вид на весь город.

Но что такое? Нам попалась могила с деревянным крестом, вторая, третья… Сначала подумалось, это одиночные могилы. Бывает же, что хоронят и в парках. Но чем выше, тем могил становилось больше. И наконец, могилы и кресты заполнили все промежутки между деревьями. Кладбище! Тысячи могил. Всюду торчат деревянные, стандартные, точно штампованные кресты, с выжженными немецкими именами и фамилиями. Дорого обошелся врагу Киев!

С Владимирской горки мы спустились на Крещатик. Разрушения, страшные разрушения, увидели мы. Груды камня и щебня. Ни одного уцелевшего дома. Гнетущее зрелище.

Сколько гитлеровцы оставили на земле горя! Отстроятся заново города и села, еще краше будет Крещатик, встанут из руин заводы и фабрики, ярче зацветут сады и поля – все сделают человеческие руки. Только раны в человеческих сердцах, нанесенные войной, никогда не зарубцуются.

3

Фронт, перейдя на левом крыле к обороне, успешно отражал все попытки врага овладеть Фастовом, Трипольем и прорваться к Киеву. В центре и на правом крыле продолжалось наше продвижение на запад. Вечером 12 ноября был освобожден Житомир. За десять дней боев небольшие отрезки земли севернее Киева, вырванные у противника в шестинедельной битве, были превращены в один стратегический плацдарм. Его основание лежало по Днепру, а вершина на сто пятьдесят километров углублялась на запад. Советская Армия получила возможность начать бой за освобождение всей территории Украины.

В результате стремительного броска центра фронта нам, истребителям, летать стало снова далеко. Не успеешь над передовой пробыть и пяти минут, а горючего остается только на обратный путь. Требовалось перебраться ближе к линии фронта.

От летчика связи, побывавшего на передовой, стало известно, что у Житомира немцы оставили целехонький аэродром. Даже бензин есть. Майор Василяка приказал мне с Априданидзе слетать к Житомиру, чтобы на месте убедиться в достоверности этих сведений.

Сплошной линии фронта на западе не было. Прежде чем приземлиться, мы на всякий случай полетели посмотреть, далеко ли отброшен противник от Житомир?

С высоты было видно, что город не пострадал. Фашисты отступили так поспешно, что не успели его разрушить. За Житомиром особого оживления, как это бывает при наступлении, не наблюдалось. Линию фронта определили только по свежим окопам, отрытым километрах в десяти за городом. Наши войска, приостановив продвижение, окопались. Активности у противника тоже не заметно. В воздухе спокойно. Можно садиться.

Под нами пустое зеленое поле на восточной окраине Житомира. Аэродром. После первого же круга на земле появилась сложенная из двух полотнищ белая буква «Т». Я пошел на посадку. Априданидзе, прикрывая меня, остался в воздухе. У нас была договоренность, что, если на аэродроме будет бензин, он тоже сядет. Не окажется – возвратится назад, а я все выясню и прилечу позднее.

На аэродроме, кроме двух человек, стоящих у «Т», никого. Я подрулил к ним, выключил мотор и вылез из кабины.

Это были солдаты какой-то комендатуры, прибывшие сюда для приема и выпуска связных и санитарных самолетов.

– Как аэродром? – спросил я. – Немцы не попортили?

– Что вы, – ответил старший. – Даже заминировать не успели. Все в исправности.

– Немецкие самолеты часто вас навещают?

– Мы только сегодня приехали, но уже видели два раза «раму» и три пары истребителей.

Я невольно взглянул на небо. И вдруг второй солдат ошарашил меня вопросом:

– А правда, что фрицы со всех фронтов собирают большие силы и снова хотят захватить Житомир и Киев?

Сегодня с утра я летал в разведку и видел северо-восточнее Бердичева и Казатина большое скопление фашистских войск. А что значит появление здесь «рамы» и трех пар истребителей? Усиленная разведка. А потом непрерывные атаки противника на юге, у основания клина плацдарма, и пассивность его у вершины в районе Житомира… Все это заставляло задуматься над словами солдата. Может, противник специально дал нам возможность вклиниться дальше на запад, а потом ударом во фланги клина хочет окружить наши войска и устремиться на Киев? Но откуда им взять на это силы? Они же не смогли закрепиться по Днепру, а это было куда легче, чем начинать новое наступление. Солдату я ничего определенного сказать не мог. В таком случае лучше отвечать вопросом на вопрос:

– А откуда вам известны планы Гитлера?

– Местные жители говорят.

– Источник не надежный, – сказал я. – Такие слухи выгодны только немецким пособникам.

Разговаривать мне больше не хотелось, да и времени не было. Априданидзе в воздухе ждал моих указаний. Я спросил солдат о бензине для «яков». Оказалось, на аэродроме отечественного горючего нет, а оставшееся немецкое еще не проверено на качество. Его пока использовать нельзя. Я поспешил в самолет, чтобы передать напарнику приказ о возвращении назад, в Жуляны. И только связался с ним по радио, как он отрывисто крикнул:

– «Фоккеры»! – И смолк.

Скорее в воздух! Зачем? Товарищу помочь не успею, только заставлю прикрывать меня и этим скую его действия.

Все же первый импульс взял верх над логикой. Взаимовыручка у нас так въелась в кровь, что иногда забываешь о тактических соображениях. Руки сами заработали в кабине. Мотор, не успевший остыть, сразу взревел. Взлетать? Куда? «Фоккеры» могут уже пикировать на меня. Нужно выбрать направление, чтобы затруднить прицеливание.

Взгляд вверх. Самолетов не видно. Не может быть, чтобы враг уже успел расправиться с Априданидзе!

Ах, вон где он! Сулам в стороне от аэродрома набирал высоту. Пара «фоккеров» разворачивалась на него. И разворачивалась так, чтобы встать на одной линии С Суламом и мной. Противник намеревался сначала атаковать Сулама, а потом, не меняя направления полета, прикончить меня. Враг мог это осуществить, независимо от того, буду я стоять или взлетать. Сейчас мой самолет – наземная мишень, я уже при этой атаке ничем не могу помочь Суламу. Лучше пока быть на земле. Здесь, если и подожгут самолет, то успею выскочить.

В голову пришла новая догадка. Глядя на «фоккеров», я понял тонкость их расчета. Они знают, что Сулам их видит, и уже не могут на него напасть внезапно, поэтому хотят навязать ему лобовую атаку.

Летчики «фоккеров» хорошо понимают, что при атаке на встречных курсах из-за большой скорости сближения у всех ничтожно малы шансы на успех. Зато они заставят Сулама отвлечься от меня. Один из них свяжет его боем, а другой проскочит вниз, расстреляет мой самолет, после чего они уже вдвоем зажмут Сулама. Понял ли это Сулам? Ему ни в коем случае нельзя доводить до конца лобовую атаку. Нужно отвернуть заранее. Только этим, на первый взгляд трусливым, маневром можно от защиты перейти к нападению. Тогда «фоккеры» вынуждены будут с ним драться, а я, пользуясь, замешательством, успею уйти в воздух.

Лобовая атака длится какие-то короткие секунды. И вот «фоккер» уже мчится на Априданидзе. Я вижу, как он круто развернулся на них, подставляя им нос. Подсказывать ему уже поздно, да и вредно: сейчас мой голос только отвлечет внимание, а понять меня не позволит физическое напряжение. И я жду. Все теперь – и смерть и жизнь нас обоих – в умении и выдержке Сулама.

«Фоккеры» крыло в крыло пикируют на моего товарища и, наверно, километров с пяти открывают по нему огонь, дымчатые трассы дугой уходят намного ниже Сулама. Мне со стороны, на фоне голубого неба, это отчетливо видно. Но товарищу-то кажется, что снаряды и пули несутся прямо на него, прямо в глаза. К тому же создается впечатление, что и отвернуть нельзя: подставишь себя прямо под огонь противника. Многие летчики поддаются этому обманчивому впечатлению и не сворачивают на лобовой атаке до тех пор, пока не проскочат врага.

Я только наблюдатель. Через секунду-две Суламу нужно резко заложить самолет в разворот, но он это уже делает. «Рано!» – невольно вырвалось у меня. Не хватило терпения. Сейчас действительно он сам нас обоих подставил под удар фашистов. Один «фоккер», используя этот просчет, мгновенно подвернул на него. Другой решительно пикирует на меня.

Сидеть неподвижно и ждать, пока тебя расстреляют – невозможно. Взлететь или выскочить из кабины? Истребитель, сдерживаемый тормозами, как конь удилами, дрожит от нетерпения. Буду взлетать. И тут Сулам с такой решительностью бросился на устремившегося на него вражеского истребителя, что тот, испугавшись столкновения, свечкой шарахнулся кверху. Еще миг, и Сулам оказался вплотную в хвосте у «фоккера», пикирующего на мой самолет. Вот это расчет!

«Як», спущенный с тормозов, рванулся на взлет.

4

Летом нас мало интересовало, куда с аэродрома придется ехать ночевать. Палатка или дом, общежитие в сарае или землянке, в городе или в деревне – все равно: была бы только крыша. После напряженной работы мы засыпали мертвым сном, едва добравшись до постели. Осенью погода обычно плохая, день короткий, летаем мало, и квартира, где приходится проводить большую часть суток, приобретает немаловажное значение.

К общему удовольствию, Киев нас жильем не обидел. Полк разместился в пригороде – на Соломенке. Мы с Кустовым занимали небольшую комнату в деревянном домике. Две солдатские койки и тумбочка между ними, стул да хозяйское зеркало, висевшее на стене, нам после жестких топчанов казались роскошью.

На новом месте Кустов с первой же ночи потерял покой. Прежде засыпал сразу, спал долго, крепко. Теперь ему не спалось, он испытывал необходимость поделиться со мной своими переживаниями. Секретов друг от друга у нас давно уже не было.

– Чем же Люся так здорово тебе понравилась? – спросил я его.

– Всем.

– Да ты ее разглядеть-то как следует не успел.

– Мне кажется, что я ее знаю давным-давно.

– Если бы знал, то сейчас лежал бы спокойно, не крутил бы на кровати бочки. Неопределенность всегда волнует.

– Это хорошо или плохо?

– А ты как думаешь?

Слышу мечтательный вздох:

– По-моему, хорошо.

– Я тоже так думаю. Если бы в жизни все было ясно и не было никаких волнений, люди застыли бы в ленивом спокойствии.

– И наверно, вымерли бы со скуки, – добавил Кустов.

– Давай спать, – сказал я товарищу. – Тебе же завтра вечером идти на свидание.

Кустов влюбился по-настоящему. Он ничего не мог делать наполовину. Воевать так воевать, отдыхать так отдыхать, любить так любить. Он во все вкладывал сердце и всю страсть своего неугомонного характера.

Каждый вечер он стал проводить с Люсей. Чтобы не расставаться с ней, думал устроить ее работать в полку или в аэродромном батальоне, обслуживающем нас.

Его увлечение меня тревожило. И не потому, что это была любовь с первого взгляда. Это бывает. У меня возникло опасение, что постоянная близость Люси будет отрицательно сказываться на боевых делах. Почувствовать на себе беспокойный взгляд любимой перед вылетом – значит внести сомнение в душу. И ты уже не боец. Ты ранен тревогой и за себя и за нее. Я сказал об этом Кустову.

– Неправда, – ответил он. – Личное счастье никому не мешает в работе.

– Но война-то мешает любви.

Кустов за эти дни очень изменился. Он стал более уравновешенным, спокойным и даже каким-то щеголеватым. Если раньше брил свою редкую бородку через три-четыре дня, теперь – каждый вечер; раньше никогда не пользовался утюгом, теперь с его брюк галифе не сходят свежие стрелки. Раньше он, как Герой Советского Союза, пользовался одним преимуществом – больше других летал в бой. Теперь где-то узнал, что Героям Советского Союза полагается улучшенное обмундирование, и решил этим воспользоваться – сменить хлопчатобумажные брюки и гимнастерку на шерстяные. Его постигла неудача: на складе не оказалось большого размера. Кустова это расстроило.

– Безобразие! Нашили на лилипутов!

– Не кипятись. Таких гренадеров, как ты, среди истребителей раз, два – и обчелся, – заметил я. – А потом, почему тебе так приспичило именно сегодня? Обещали же скоро привезти. Потерпи.

– Так-то оно так, но обидно, сегодня мы с тобой должны пойти к Люсе.

Хотя керосиновая лампа горела тускло, я в зеркале хорошо видел его лицо, довольное и чуть загадочное.

– Похоже, дело клонится к свадьбе.

– А как же! Нам обоим нужно будущее.

Во второй половине ноября в Киеве выпал снег, прибавивший сырости. Когда мы вышли из дому, было уже совсем темно и довольно холодно, но лужи так и не замерзли, и под ногами хлюпала грязь. Послышался далекий треск зениток. Где-то за Днепром, не то над Дарницей, не то еще дальше, – в небе запрыгали светлячки. Над головой в вышине пронеслись ночные истребители. Вскоре залпы зениток заглушили гул рвущихся бомб. Ночь начали резать лучи прожекторов. Рявкнули зенитные батареи у Днепра, прикрывающие переправы. Совсем невдалеке, на южной окраине города, загрохотали новые батареи. Задрожала и застонала земля.

Мы шли молча. Канонада заглушила разговор, придавила мысли, вызвала тоскливую тревогу и чувство страшной беспомощности. Я спросил Кустова:

– Может, вернемся?

– Нет, нет! – заторопился он и, очевидно, опасаясь, что я не разобрал его слов и могу повернуть назад, взял меня за руку.

Гул постепенно ослабевал. Наконец наступила тишина. Показалась луна. На душе полегчало. Незаметно дошли до развалин Сахарного института, свернули на Железнодорожную улицу.

– Меня после войны наверняка из-за разбитой ключицы спишут с летной работы. Уже хотели списать в госпитале, еле уговорил.

Сколько в авиации таких «бракованных калек»? Меня тоже пять лет назад забраковала медицина. Был списан с летной работы и Николай Тимонов. Я знаю еще много таких людей, и все они прекрасно воюют. Значит, дело не только в здоровье. Воля, решительность, чувство гражданского долга важнее физического состояния. Силу в борьбе дает энергия души. Врачебные комиссии должны это учитывать.

– На штабную работу не пойду. Демобилизуюсь, – продолжал Кустов, – поселюсь в Киеве, окончу институт. Эх и заживем же мы с Люсей…

– Не мели чепухи, – перебил я Игоря. – Таких, как ты, нельзя увольнять. Негоден будешь летать – найдут другую работу. Не могут же в армии оставить только тех, у кого, как часы, бьется сердце и нет на теле ни одной царапины. Ты должен кончить академию. Полюбишь штабную работу. Каждый умный командир любит штаб.

– А ты бы пошел?

– Если нужно будет, пойду. Лучшие штабные командиры, как правило, выходят из летчиков.

Мы остановились перед двухэтажным домом. Кустов как-то сразу притих.

По темной лестнице поднялись на площадку второго этажа. Под потолком горела электрическая лампочка. Свет дали несколько дней назад.

Кустов нажал кнопку звонка.

Ждем. Никого. Я вопросительно посмотрел на товарища. Но Игорь только плечами пожал. В глазах у него тревога. Дрожащей рукой он еще раз позвонил. Тишина. Игорь совсем приуныл. Всегда прямая фигура его ссутулилась.

Наконец он решился и снова нажал кнопку.

– Может, звонок не работает? – пришло мне в голову, и я несколько раз стукнул кулаком в дверь.

Раздались торопливые шаги. Игорь сразу просиял, выпрямился. Открыла Люся.

– Вы, наверное, звонили? А звонок сняли чинить. – В мягком певучем голосе и извинение и радость.

Уже через полчаса мы ужинали в небольшой комнате. Письменный стол, плотно набитый книгами шкаф, чистота и порядок радовали глаз.

Люся сидела рядом с Игорем. Говорили они между собой мало, но оба так и светились счастьем.

5

Солдатский вестник, как всегда, оказался прав. Фашистское командование, сосредоточив в районе между Житомиром и Фастовом восемь танковых и механизированных и семь пехотных дивизий, 15 ноября бросило их в наступление. Эта группировка, по количеству дивизий лишь немного уступавшая белгородско-харьковской, которая рвалась на Обоянь во время Курской битвы, имела задачу захватить Киев и во что бы то ни стало восстановить оборону по Днепру.

Контрудар фашистов 1-й Украинский фронт уже ждал. Советское командование, узнав о намерении врага, временно приостановило продвижение в центре и срочно усилило угрожаемое направление. Однако противник, используя свое превосходство в танках, теснил наши войска. 18 ноября немцы снова захватили Житомир и начали продвигаться по шоссейной дороге на Киев.

Развернувшиеся бои по своему упорству и ожесточенности походили на Курскую битву. В отдельные дни враг при поддержке сотен самолетов вводил в сражение до четырехсот танков и, не считаясь с потерями, рвался вперед. А над Днепром, как правило, стояла нелетная погода. Туманы, рожденные рекой и ее поймами, то и дело закрывали наши аэродромы. Днепр, словно магнит, притягивал с запада плохую погоду.

В один из таких дней мы, загнанные ненастьем в приангарное здание, лежали на нарах и разбирали по косточкам боевые действия англичан и американцев.

Лазарев разделял бытовавшее в то время мнение, что изгнание нашими союзниками немцев из Африки и высадка десанта в Италии чуть ли не начало открытия второго фронта. На него обрушился поток острословия, и Лазарев, встав, поднял руки:

– Виноват, сдаюсь! – И снова, укладываясь на наpax, бросил: – Люблю споры по стратегии: сонливость прогоняют.

– А мне кажется, братцы, – заметил Кустов, – действия союзников в Африке и Италии никакого облегчения нам не принесли, а даже наоборот – из Африки они Роммеля выставили, и его дивизии перекочевали против нас. Так же наверняка будет и с Италией. Какая же нам из этого польза? Или вот еще…

В комнату вошел начальник политотдела дивизии Горбачев.

– Загораем? – посочувствовал он.

– Загораем, – ответили летчики и, повскакав с нар, атаковали его вопросами.

Горбачев согласился с нами, что пока военные операции англичан и американцев приносят нам мало помощи. Гитлер с запада по-прежнему перебрасывает войска против нас. И сейчас в наступающей на Киев группировке есть дивизии, только что прибывшие оттуда.

– Так что на союзников надеяться особенно не приходится, – заключил Горбачев. – А вот мы скоро контрудар немцев отобьем и снова перейдем в наступление.

В этом никто из нас не сомневался. Вызывало удивление другое. Гитлеровская армия понесла поражение под Москвой, была разгромлена на Волге и под Курском. Казалось бы, теперь-то, когда мы уже на правом берегу Днепра и у нас значительно больше вооружения, которое и по качеству лучше немецкого, фашистское командование должно было бы подумать о судьбе своего народа. Но нет, оно отдало распоряжение во что бы то ни стало снова взять Киев и установить прочную оборону по Днепру.

– Не понятно, на что только Гитлер рассчитывает? – спросил Лазарев.

– Как на что? На виселицу! – горячо ответил Априданидзе. – Она и горбатого исправит.

Сейчас, описывая прошлые события, задумываешься о новых безумцах, угрожающих миру атомной смертью. Гитлеры еще остались на нашей планете. Человечество должно быть бдительным, чтобы не дать вспыхнуть новой страшной войне!

…После полудня облачность поднялась. Тучи быстро понеслись на восток. Небо прояснилось. Аэродром ожил. Начались полеты.

Отбыв положенное время над кипящим в огне полем боя, мы, прежде чем взять курс домой, четверкой пошли по фронту, надеясь в свободном поиске прихватить какой-нибудь вражеский самолет. Наконец наткнулись на ФВ-189. Он, прячась в облаках, корректировал огонь своей артиллерии.

Этот тип самолета сравнительно недавно появился на фронтах и обладал великолепной маневренностью и крепкой броней. Стрелок с двумя пулеметами сидел между балок и, имея хороший обзор, мог успешно обстреливать атакующих его истребителей. Сбить корректировщика было не так-то просто.

– «Рама»! – торопливо крикнул Кустов и, имея подходящую позицию, с ходу атаковал вместе с Лазаревым.

«Рама» мастерски уклонилась от огня. Проскочив вражеский самолет, Кустов и Лазарев ушли вверх, чтобы снова изготовиться к нападению. Априданидзе, используя разрыв между атаками, запросил:

– Разрешите и мне попробовать. Может, повезет. Ему еще не приходилось встречаться с «рамой».

Сейчас самый подходящий момент исследовать этот орешек.

– Пробуй! – передал я. – Хорошо бы ее посадить на нашей территории.

Сулам камнем свалился на «раму», но она ловко ускользнула от него. И не только ускользнула, но сумела и укусить. Сулам, как ошпаренный, отскочил от ловкого противника. Я встревожился.

– Ну как, еще дышишь?

– Дышу. Только дырки в левом крыле! А так все нормально.

– Тогда пристраивайся ко мне.

«Рама» в это время улучшила свои позиции и, прижавшись к земле, на полных газах помчалась к фронту. Мы сейчас могли ее атаковать только по одному. Не теряя времени, я занял позицию для атаки, но услышал умоляющий голос Сулама:

– Разрешите мне с ней расправиться?

У него поврежден самолет. Обычно в таких случаях летчики уже не проявляют особой активности. Но я хорошо знал своего ведомого и понял; он не успокоится до тех пор, пока не сквитается с противником.

И мы втроем, отрезав «раме» все пути отхода и зорко охраняя Сулама, предоставили ему полную свободу действий.

Теперь он пошел в атаку уже со свойственными ему аккуратностью и расчетом. «Рама», прикрываясь снизу землей, снова уклонилась от удара. На этот раз ее защитный огонь был особенно яростным, но он уже не задел истребителя. Сулам, умело маневрируя, начал со всех сторон трепать врага. Одна атака следовала за другой.

В стремительности Сулама чувствовалось вдохновенное упорство. Желание победить захватило его целиком. Ответный огонь противника только усилил его натиск. В опасности, как и в веселье, очевидно, есть какая-то притягательная сила. Если бы не знать смысла этого поединка, то можно подумать, что здесь происходит не смертельная схватка, а очень увлекательная игра.

Хотя враг огрызался зло и опасно, но постоянные атаки Сулама уже сбили его с рассчитанного ритма самозащиты. Пилот на «раме» засуетился. Это решило судьбу фашиста. Казалось бы, сопротивление бессмысленно и нужно выполнить ультиматум – сесть на нашей территории. Но враг и не думал сдаваться. Сулам решил его уничтожить. Вот замолчали пулеметы убитого стрелка. Теперь «рама» совсем беззащитна, но она, как умирающий хищник, в предсмертной агонии бросилась на Сулама. Тот от удивления застыл на месте.