Текст книги "Ничего не бойся"

Без права на память

Краснодарская осень всегда мягкая и тёплая, но в этом, 1980 году она побила все рекорды, и до середины октября почти не было дождей, и было по-летнему тепло. Деревья меняли окраску постепенно, медленно наливаясь жёлтым и красным, листья по одному, кружась, падали на землю. Колхозная скотина паслась в полях, оттягивая момент перехода на комбинированные корма, раздающиеся прямо в кормушки у стойл. Дети, высыпая после уроков из школы, мальчики в синей, а девочки в коричневой форме, не спешили домой, и их щебет до самого вечера доносился из разных уголков станицы, пока идущие с работы родители не загоняли их домой.

Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, закончились и эти солнечные деньки. С запада сплошной стеной приползли тучи, и без передышки залили дожди. Листва, такая уютно-разноцветная, потеряла вдруг яркость, помутнела и стала осыпаться на глазах. Грунтовую дорогу, ведущую сквозь станицу в районный центр, развезло, и проехать удавалось только грузовикам и председательскому уазику с брезентовым верхом. Да ещё жёлтый, заляпанный грязью ПАЗик, натужно гудя, трижды в день проезжал мимо станицы, туда и обратно. Владельцы двух собственных автомашин – «жигули-копейки» колхозного агронома, приехавшего год назад из соседнего района, и «москвича» марки ИЖ «Комби», директора большого сельского магазина, разделённого на два отдела – продуктовый и хозяйственный, – загнали машины во двор, накрыли брезентом и оставили до весны. Все свои передвижения станичники сократили до минимума, и посёлок стоял посреди пустых и мокрых полей безмолвный, оживая только утром, когда все шли на работу, и вечером, когда возвращались. Вокруг была степь, пересекавшаяся кое-где жидкими рядами южных тополей и акаций, обозначавшими края полей или обочину дороги, а вдали, почти у самого горизонта, можно было различить тёмно-синюю полоску кавказских гор, ещё невысоких, без снежных вершин, но всё равно массивных и страшных своим равнодушием.

Станица Новопавловская была довольно большой, дворов на сто. В самом центре, в длинном одноэтажном здании, когда-то белого, а теперь серого кирпича, находилось управление колхоза «Имени Калинина». Рядом с управлением стояла двухэтажная, такая же серая, кирпичная школа и старый, с прогнившими полами, сбитый из широких досок, клуб. Между школой и клубом, чуть поодаль, пристроилось сложенное недавно, ослепительно белое здание сельпо.

С приходом дождей и холодов над крышами старых, саманных ещё домов появились и потянулись в небо сизые дымки. Сразу, по-степному горько, запахло жжёным углём и кизяком. Все новые кирпичные дома были подключены к угольной котельной и имели паровое отопление и водопровод.

Дом Амосовых стоял на крайней станичной улочке. Как и добрая половина домов, сложен он был из силикатного кирпича, который прессовался из кварцевого песка и извести, а затем под высоким давлением подвергался обработке температурой и паром на колхозном кирпичном заводике и выдавался в виде помощи для строительства жилья. В доме было три комнаты и кухня. Одна комната – гостевая, или по-современному гостиная, и две совсем крошечные, в одной спали родители, Пётр Адамович и Клавдия Ивановна, а в другой – их единственная дочь Ольга.

Ольга была ребёнком поздним и любимым. Родилась она через год после того, как родители поселились в Новопавловской, переехав в пятьдесят третьем году из Ростовской области, откуда родом была мать. Сейчас Ольге исполнилось двадцать семь лет, а работала она в местной сельской школе учителем.

Заканчивался последний урок, погода за окном была тоскливая, не переставая лил дождь, ветер срывал с деревьев тяжёлые от влаги жёлтые листья, но настроение у Ольги было замечательное. Сегодня она приведёт домой своего Володю, знакомить с родителями. Они встречались уже год. Познакомились в райцентре, куда Ольга ездила по школьным делам в РОНО, а Владимир там жил, приехав из Краснодара по распределению, на должность инженера по обслуживанию элеватора. Встречались они по выходным, Ольга садилась на автобус до райцентра и уже через полчаса попадала в объятия любимого. Они гуляли, ели мороженое, ходили в кино на обязательные премьеры. Этим летом гремел «Экипаж», его смотрели трижды, но посещали также и обычные киносеансы. Особенно Ольга любила «В бой идут одни „старики“», видела это кино раз семь.

А в это время дома полным ходом шли приготовления к праздничному обеду. Клавдия Ивановна, седая, средних пропорций женщина с простоватым лицом, резала салаты, пекла пироги; соседка Анисья, полная, за шестьдесят, помогала накрывать на стол.

– Год встречаются, и шо, ни разу не видали? – Анисья, протерев фужер и подозрительно его разглядывая на свет, крикнула в сторону кухни.

– Да где ж нам! Они же всё в городе встречались, кино там, всякие кафе, парки… – донеслось оттуда.

– А сама-то что рассказывает?

– Рассказывает, что хороший!

– Ну, это-то понятно… – Анисья бросила взгляд в сторону кухни и быстрым движением схватила со стола кусок колбасы и сунула себе в рот. – Что ещё она скажет-то…

– А раз понятно, чего спрашиваешь? – Клавдия вынесла из кухни бутылку водки и бутылку вина. – Давай лучше по одной.

Анисья быстро перехватила у неё водку и разлила по двум ближайшим стопкам.

– Дождались… Волнуюсь я. – Клавдия взяла рюмку и присела к столу. – Двадцать семь лет девке, наконец встретила мужика… Может, заладится наконец?

Анисья взяла рюмку и села рядом.

– А чего не заладится? Ещё как заладится! Вон ты с Петром когда познакомилась?

– И то верно, мне уж тридцать было. Но времена другие были…

– Ух, хорошо! – Анисья выпила залпом, закусила колбасой, взяла ещё огурец, занюхала, и положила обратно, откинулась на спинку стула.

Клавдия пила медленно, аккуратно. Потом поставила рюмку на стол, морщась, взяла кусок сыра и зажевала.

– Хорошо-то хорошо, только ничего у нас не готово. Сейчас уже молодые приедут, Пётр вернётся… – Она попыталась встать.

– Мы с Григорием через год после войны расписались, – задумчиво сказала Анисья, и Клавдия села обратно. – Везде ещё её следы, многие, кто в живых остался, ещё дослуживали, а у нас свадьба, веселье!.. Мы друг друга ещё до войны полюбили…

– А у нас мужиков мало осталось, да и тех всех разобрали, а кто бобылем ходил, неинтересные были. А тут Пётр… Он к нам в станицу приехал работать, под Новочеркасском тогда жили. В пятьдесят втором году было… У меня отца-то на войне убило, и брата старшего, а ещё один брат вернулся, он хозяйство-то и вёл. На уборочной познакомились. Пётр-то не местный, из-под Харькова. Немцы всех его убили, один и остался… Тяжесть такую на сердце носил… Жалко мне его стало…

Посидели молча. Потом Анисья подвинула свою пустую рюмку, Клавдия налила, выпили.

– Эх, война… – Анисья оперла подбородок на руку. – Сколько всего натворила…

Тут сквозняк с кухни донёс запах подгорающей в духовке курицы.

– Курица горит! Чувствуешь?

Анисья принюхалась.

– Не, не горит ещё, корочка румянится.

Клавдия вскочила и убежала спасать птицу. Анисья вздохнула, тяжело поднялась и продолжила расставлять посуду.

В дверь постучали, и в сенях послышались даже не шаги, а лёгкое поскрипывание половиц. В комнату робко заглянула Елизавета, соседская девчушка лет пятнадцати, с чёрными длинными волосами, заплетёнными в косу. Увидев Анисью, смутилась.

– Простите, мне бы Ольгу Петровну…

– А нет её. Не приходила ещё, – ответила Анисья, раскладывая вилки к тарелкам.

– А-а! Лизонька! – Из кухни выглянула Клавдия Ивановна. – Завтра приходи! Сегодня гости у нас. Завтра…

– Хорошо. Тогда я книжку сюда положу, Пётр Адамович давал мне почитать, – Елизавета положила на комод томик Жюля Верна.

– Хорошо, я передам! – Клавдия кивнула и вернулась к готовке.

Елизавета попрощалась и ушла.

– Чего приходила-то? – спросила Анисья.

– К Ольке заниматься ходит, к институту своему готовится. А Пётр иногда ей книжки какие даёт, о приключениях там, что ли… Сам-то почти не читает, но специально для неё приносит… Говорит, сестру его младшую напоминает, которую фашисты убили.

Анисья качает головой.

– Как сейчас перед глазами… – Анисья остановилась перед окном. – Грохот, земля дрожит, страх! Ближе всё! Мы в погреба все позалазили, так две недели и просидели. А когда вылезли, немчура уже вовсю хозяйничает, расквартировываются, значит, хозяйство переписывают. Порядки новые, староста, полицаи – сразу подлюки повысовывались. Правда, не зверствовали у нас… А рядом, через речку, в Октябрьском, досталось народу-то… Только приспособились – год прошёл с небольшим, – опять грохот, земля дрожит. Опять погреба. Вылезли – наши!

– А у нас многих в Германию угнали. – Клавдия задумчиво оперлась плечом о косяк двери. – Мне повезло, я в столовке офицерской работала, кума устроила, а многих увезли…

Женщины задумались, каждая о своём. Первой молчание нарушила Анисья:

– Давай ещё по одной!

– Ещё гости не собрались, а мы с тобой уже наклюкаемся, – хмыкнула Клавдия, но рюмку взяла.

В этот момент стукнула входная дверь, в сенях раздался шум и в комнату заглянула Ольга.

– Вот те на! – весело проговорила она. – Стол не накрыт, а вы уже празднуете!.. Знакомьтесь! – Она торжественно отворила дверь до конца, показывая всем своего молодого человека. – Это Владимир! Инженер. А это моя мама, Клавдия Иванна, и наша соседка, Анисья Сергеевна.

Обе женщины застыли с рюмками в руках. На растерянных лицах, вначале неуверенно, а потом во всю ширь, расплылись радушные улыбки. Первой очнулась Анисья.

– Проходите, гости дорогие! Вы, Владимир, очень вам рада, будете помогать мне расставлять на стол, а ты, Олька, бери мать и идите, заканчивайте с готовкой – скоро все придут.

– Вот и познакомились… – Клавдия Ивановна по-доброму разглядывала Владимира. – А то столько слышала… Ну, да ладно, потом наговоримся. Олька, действительно, пойдём поможешь, скоро за стол, а ещё не готово. Сейчас уже председатель придёт!

– А он зачем? – удивилась Ольга.

– Как зачем? Уважаемый человек. Положено так…

– А!.. Отец не пришёл ещё?

– Как в центр уехал пенсию оформлять, так и нет до сих пор. Хотя уже должен был приехать. Ну, пошли, там чуток делов-то остался! А вы тут всё доделывайте.

С удвоенной силой и скоростью закипела работа. Анисья принимала из рук Владимира вилки, стаканы и тарелки, расставляла их на столе, а сама искоса поглядывала на жениха. Ольга резала зелень, крошила в салат яйца, стараясь за кажущейся неторопливостью и обстоятельностью скрыть волнение и радость, но чувства переполняли и выплёскивались. От матери не укрылось её состояние, и она вначале лишь ухмылялась одними уголками губ, а затем не выдержала и прогнала дочь:

– Иди уж к Володе своему! Иди, я тут сама. Немного осталось.

Ольга заулыбалась, сняла фартук и убежала в комнату, где стол уже был накрыт и ждал гостей.

– Ну, как вы тут?

– Справились, не боись! – ухмыляясь, ответила Анисья. И заметив некоторое смущение молодых, решила оставить их одних, как бы спохватившись: – Пойду матери чуток подмогну.

Ольга, улыбаясь, смотрела на Володю, а тот, улыбнувшись ей в ответ, стал рассматривать дом.

– Я как раз школу заканчивала, как мы этот дом построили, а до этого в саманке жили, – стала рассказывать Ольга. – После войны все так жили. Это сейчас колхоз кирпич даёт, а тогда всё по-простому было. Вечером печь натопишь, а утром холодрыга, из-под одеяла вылезать неохота…

Владимир слушал, переводя взгляд вдоль стен. На одной из них, над столом, было множество фотографий, разных, больших и не очень, в квадратных и овальных рамочках. Заметив его интерес, Ольга стала рассказывать:

– Это мои бабушка и дедушка. Дедушка в войну погиб, а бабушка, мамина мама, недавно умерла, болела очень. Это мамины братья. Старший погиб под Сталинградом, а младший в Ростовской области живёт. Это мама, маленькая, а вот ещё. А вот свадьба их с отцом.

– А где другие бабушка с дедушкой? По отцу?

– Не сохранилось фотографий, ничего вообще не сохранилось. Он на войну ушёл, а хату их спалили, всех его родных поубивали. Они под Харьковом жили, там партизан много было, вот за них немцы и мстили. Никого не осталось.

Помолчали.

– А хочешь я тебе свою комнату покажу?

– Конечно!

– Пошли! – Ольга взяла Владимира за руку и привела в свою комнатушку.

– Вот здесь я к работе готовлюсь, домашние задания проверяю. – Ольга показала на небольшой стол из светлого ореха.

– Скучно, наверное?

– Нет, совсем не скучно! Наоборот, каждый год всё по-новому. Дети все разные, с ними всегда интересно! – Ольга взяла наугад тетрадь из общей стопки на краю стола, механически стала перелистывать. – А знаешь, какие у нас сейчас дети? Они все хотят быть врачами, военными, космонавтами, учёными! Это у нас, в глубинке! Представляешь? Они тянутся, развиваются, у многих всё получится!

– Так уж и космонавтами?

– Но почему нет? Нет ничего невозможного.

– Эй, хозяева! – раздался сильный мужской голос из гостиной.

– Ой! Это председатель наш, – встрепенулась Ольга. – Идём. Николай Митрофанович! Заходите!

Она взяла Владимира за руку и вышла встречать гостя. Одновременно с ними с кухни вышли Клавдия Ивановна и Анисья. Посреди гостиной стоял широкоплечий, круглолицый мужчина лет шестидесяти.

– Стучусь – тишина! Захожу – никого! – улыбаясь, сказал председатель. – Ну, кто здесь молодые?

Он с ног до головы осмотрел смутившихся Ольгу и Владимира.

– Хороша пара! Ну, Иванна, когда за стол?

– Дык всё уже готово! Петра только нет, в райцентре задержался.

– Подождём! – рассудил председатель.

– Присаживайтесь пока. Я думаю, скоро уже будет.

Николай Митрофанович сел на предложенный ему стул, молодые примостились на лавке возле окна, Анисья присела на краешек стула в уголке, а Клавдия убежала на кухню.

– Ну, давай знакомиться! – прогудел Николай Митрофанович. – Ольгу-то я знаю давно, с рождения. А ты из каких мест?

– Я из Краснодара, – отвечал Володя, – но родители из Астрахани, переехали сюда лет двадцать назад – отец военный.

– Военный, говоришь? Воевал?

– Северо-Западный фронт, артиллерия, сорок третьего года призыва, исправил себе год рождения и на фронт убежал.

– Добре! А я от начала до конца, вначале на Южном фронте, а потом, после ранения, на Первом Белорусском. И Пётр, отец Ольги, с сорок первого по самый конец. Где воевал-то, напомни, доча?

– Кажется, тоже Белорусский, я не помню. Он не любит вспоминать, редко об этом говорит, – смутилась Ольга.

– Мало кто любит… Слишком тяжело всё это было…

Хлопнула входная дверь.

– Это Пётр, – встрепенулась Анисья.

Из кухни вышла Клавдия.

– Сейчас пойду встречу, и за стол.

Она вышла в сени. Там, облокотившись рукой о стену, пытался стащить с ноги сапог Пётр Адамович.

– Сейчас помогу, – бросилась Клавдия.

Она сняла один сапог, потом второй. Пётр Адамович снял плащ и неаккуратно повесил его на вешалку.

– Дай перевешу. – Жена повесила плащ на плечики рядом. – А то весь мятый будет. Ты чего так долго?

Пётр стоял перед зеркалом, поправлял расчёской волосы, потом сдул волоски и засунул её в передний карман пиджака. Постоял, вглядываясь в отражение, – чёрные с проседью волосы, суровые морщины, цепкий взгляд.

– Замешкался с этими бумагами.

– Все уже здесь! И Николай Митрофанович уже пришёл, тебя все ждут.

– Ничего, не сильно опоздал.

– Что-то ты бледный какой-то… – Клавдия пристально всмотрелась в лицо мужа. – Случилось чего? Сердце?

– Нормально, не беспокойсь. Так… Устал. Напоследок ещё, на почте, сумасшедшую какую-то встретил… Ладно, пойдём к столу.

Пётр Адамович вышел в комнату, оглядел всех, подошёл к Николаю Митрофановичу, поздоровался с ним за руку, кивнул Анисье, обнял Ольгу за плечи, остановился перед Владимиром. Тот протянул руку первым:

– Владимир.

– Пётр Адамович.

Несколько секунд смотрели друг на друга, потом Клавдия Ивановна позвала всех к столу.

Молодых посадили во главе стола, отец с матерью сели слева, со стороны невесты, а председателя и Анисью посадили справа. Первый тост сказал Николай Митрофанович, который при отсутствии родителей жениха выполнял роль свата. Вторую рюмку поднял Пётр Адамович, сказав положенное. От тоста к тосту стол оживал, степенную мужскую беседу разбавляли скорые женские вопросы, оханья и аханья.

– Подождите, я же совсем забыл, – спохватился председатель. – У меня для вас подарок! А ну-ка, Клавдия, принеси там, в сенях, свёрток.

Клавдия Ивановна быстро сходила и вернулась со свёртком. Николай Митрофанович неспешно размотал тряпицу и достал аккуратно сложенный платок, протянул его Ольге.

– Носи, дочка!

Затем из складок вынул серебряный портсигар и протянул его Владимиру.

– Это тебе! Трофейный. Ты же куришь? Ну, вот и ладно. Как раз пришёлся.

Он, убрав тряпицу в карман брюк, взял рюмку.

– За молодых! – выпил залпом. Закусывать не стал. – Когда свадьбу играть думаете?

Ольга смутилась, посмотрела на Владимира.

– Зимой хотели, после Нового года, – ответил тот.

– Зимой, это правильно! Весной пахали, сажали, летом растили, осенью убирали, а свадьбы зимой играли. Верно, Петро?

Пётр Адамович за столом сидел, погружённый в свои мысли, отвлекаясь на тосты и нехотя участвуя в разговорах, и сейчас, при вопросе председателя, он как бы очнулся:

– Всё правильно, Николай Митрофанович.

– Мы тоже кое-чего приготовили! – вскочила Клавдия.

Через минуту она вынесла из кухни большой каравай.

– Вот, – протянула она блюдо Ольге. – Невеста должна разрезать и всех угостить.

– Ну мам! Мы же договаривались, без этих пережитков.

– Ничего не пережитков, – затараторила Анисья. – Всегда так было, чтобы достаток, чтобы хозяйка в доме!..

– Не обижайся, доча, – Клавдия протянула ей нож. – Уважь стариков. Меня-то, когда за твоего отца отдавали, ещё и пол заставили подмести, а ему выкупать пришлось…

Ольга вздохнула и, немного стыдясь городского Владимира, стала резать хлеб. Потом все съели по кусочку, пожелали дом полную чашу, выпили.

– Пойдём, покурим, Петро. – Председатель поднялся. Он всегда чуть коверкал имена на западноукраинский манер и произносил букву «г» как «хэ», так как родители были родом с Тернополя, а на Кубань переехали перед самой войной.

Они вышли на крыльцо. Николай Митрофанович достал пачку сигарет, угостил Петра Адамовича и закурил сам.

– Ты чего такой хмурый нынче? – спросил Николай.

– Да вроде всегда не шибко весёлый, – не сразу ответил Пётр.

– Это да. Но сегодня что-то особенно хмур. Аль дочку жалко отпускать?

– Грустно чуток. Рад за неё, конешно, но одна же она у меня..

– А-а, тогда понятно. А то я думал, случилось чего… Пенсию оформляешь?

– Сегодня был в райцентре, надо бы ещё завтра съездить, но не поеду – устал. Потом заеду.

– Ну, как знаешь…

Посидели молча, лишь в вечерних сумерках вспыхивали огоньки сигарет, коротким и частым огоньком у председателя, и глубоким и редким затягом у Петра. Тишину нарушил Николай.

– Разговор сегодня зашёл о войне. Выговор тебе! Ольга, оказывается, не знает, где ты воевал, да и я запамятовал.

– Олька забыла, я ей говорил как-то, а с тобой об этом не приходилось разговаривать. На втором Белорусском. Начало войны там же встретил. Отступали, потом наступали.

– Видел кого с тех пор?

– Нет, не довелось.

– А я встречал однополчан. Пару раз случайно, в Краснодаре, на улице столкнулись, а с одним переписываемся, он ко мне в гости нет-нет и приедет, да и я к нему.

– Это хорошо.

– Хорошо. А ты с кем-то связь поддерживаешь, или затерялись все?

– Затерялись.

– Искал?

– Да разве ж найдёшь…

Председатель чуть отстранился и повернул голову к Петру Адамовичу.

– Да ну тебя, ей-богу! В коем веке по душам поговорить решил, а с тебя слово не вытянешь! – Николай швырнул сигарету, предварительно затушив о каблук.

– Не обижайсь. Я же после войны скитался, адреса моего ни у кого нет, да и у меня не сохранились… Вот и получается так…

– Ладно, проехали. – Председатель встал. – Пойдём в дом, што ли.

Он первым зашёл в дом, затем поднялся Пётр, но прежде чем зайти, оглянулся, пристально вглядываясь в темноту.

В доме было тепло и уютно, освоившийся Владимир рассказывал Анисье и Клавдии Ивановне о себе и своих родителях. Ольга, убирала со стола, освобождая место для чая.

– Хорошо у вас, – Николай Митрофанович вздохнул. – Давай, Петро, выпьем-ка!

Пётр Адамович налил две рюмки, одну подал Николаю, вторую взял сам.

– Ну, за будущее наше, за продолжение! – произнёс председатель и выпил.

Пётр Адамович тоже опрокинул рюмку, затем занюхал рукавом.

– Эх, вернуть бы время… – пробормотал он.

В это время Ольга поставила на стол заварочный чайник и металлический с кипятком.

– Сейчас торт принесу, – сказала она и выпорхнула на кухню.

Расходились часов в десять. Владимира решили не отпускать в город, а постелить ему на диванчике в гостиной. Клавдия Ивановна и оставшаяся помогать Анисья хлопотали возле собиравшегося домой председателя, помогая надеть ему на плечи плащ и стараясь всучить с собой два оставшихся кусочка торта.

– Ну, куда мне? Моему младшему-то больше, чем вашей Ольге.

– Возьми, невестку угостишь, чай попьёте!

– А-а, ладно, уговорили. Давайте его сюда!

Пётр Адамович вышел провожать. Расставались у самой калитки.

– Спасибо за приглашение, Петро. Уважил! – чуть заплетающимся языком благодарил Николай Митрофанович. – А пара хорошая будет! Поверь мне! Я знаешь, какой опыт в сватовстве имею?

– Тебе спасибо, Николай Митрофанович! Как мы без тебя? Ты же голова у нас!

– Тоже скажешь… Ну с Богом! Пошёл я.

– До свидания.

Подождав, пока Николай Митрофанович заведёт свой уазик и тронется, Пётр Адамович вернулся к дому, тяжело опустился на крылечко, закурил. Выкурив одну, затянулся сразу следующей.

Скрипнула дверь, и на секунду жёлтый свет осветил его сгорбленную фигуру.

– Ты чего тут застрял? – спросила Ольга, присаживаясь рядом и кутаясь в накинутый на плечи жакет.

– Так… Сижу, думаю…

– О чём?

– О том, что жизнь проходит, немного осталось… Одна отрада – ты у меня уже взрослая. Умница моя!

– Ну, так уж и проходит? Ещё столько впереди!.. Скоро свадьбу сыграем! Внуки пойдут, будешь с ними играть, воспитывать.

Пётр Адамович молчал.

– Ты сегодня не такой какой-то? – спросила Ольга. – Случилось чего?

– Не волнуйся, нормально всё… Своим чередом… – Пётр Адамович закурил третью. – Я рад за тебя, дочка! Рад всему! И Владимиру, и тому, что ты родилась, и тем воспоминаниям, которые о тебе! Понимаешь, сегодня вдруг днём представил, что могу тебя потерять! Вообще всё потерять! И…

По щеке у него покатилась слеза.

– Ну, что ты!.. Ты ж меня не на войну отдаешь, а замуж! – Она успокаивала, а у самой глаза наполнились влагой. – Я же никуда не денусь! Мы даже не решили, где жить будем, в районе или здесь…

Она запнулась.

– И я вам с мамкой благодарна, за всё!.. – И она прильнула к отцу и заплакала.

На следующий день Пётр Адамович проснулся рано, и чтобы никому не мешать, по-тихому пробрался на кухню, где, вскипятив себе чай, пристроился у окошка.

Постепенно дом просыпался, Клавдия Ивановна сходила умылась, пришла на кухню готовить завтрак.

– А ты чего так рано?

– Не спалось…

– Как тебе Володя? – наклонив голову, прошептала она на ухо.

– Главное – Ольке нравится. Нормальный…

– Я тоже думаю, что хороший, но как-то они будут вместе? Она деревенская, он городской…

– Брось, сейчас всё так перемешалось, деревенские порой начитаннее городских. Ну, с модой, может, чуток опаздывают, может, ещё чего… – Пётр, всё так же глядя в окно, махнул рукой. – Нормально всё будет!

Клавдия поставила на стол четыре тарелки и чашки.

– Мне не надо, не хочу, – остановил её Пётр.

– Перекусил уже?

– Нет, просто не хочу.

– Ты не заболел ли часом? Вчера весь вечер не узнавала тебя, сегодня вскочил спозаранок?

– Не заболел.

– Ну, как знаешь! – Клавдия нарочито громко поставила лишнюю тарелку в раковину. – Пойду молодёжь будить.

Завтракали молча, Владимир смущался, Ольга смотрела в тарелку. Чтобы не мешать, Пётр Адамович ушел в гостиную. Наконец, поев, поблагодарив Клавдию Ивановну, молодые вышли из кухни.

– Пап, мне через час надо в школу забежать, ненадолго. Можно Владимир у нас побудет?

– Ну что ты! Это неудобно, я погуляю… – стал неуверенно переубеждать её Володя.

– Конечно, пусть остаётся. Мы бы поговорили о чём-нибудь… – Пётр Адамович при этом смотрел куда-то в угол, думал о своём.

– Ба! Уазик председателя! – Клавдия на кухне прильнула к окну. – Забыл, может, вчера чего-то? Вон сам идёт…

Клавдия смотрела в окно, а Ольга пошла встретить Николая Митрофановича в сени. И никто не обратил внимания, что Пётр Адамович застыл в одной позе, сжав руками подлокотники кресла так, что костяшки побелели.

В комнату вошёл председатель, а за ним Ольга.

– Забыл аль чего? – вышла с кухни Клавдия Ивановна.

– Нет, Клавдия, не забыл, – начал председатель смущенно. – Тут позвонили только что из района…

– Случилось у них чего? – Клавдия вытерла руки и повесила полотенце на спинку стула.

Николай Митрофанович был растерян, смотрел то в пол, то обводил взглядом стены.

– Вызывают… Говорят, женщина одна опознала… Как преступника, военного…

– Кого вызывают-то? Кого опознала? – Клавдия нахмурилась.

– Тебя, Пётр Адамович. – При этом Николай Митрофанович впервые взглянул на Петра Адамовича. – Извиняй, если что, мне велели передать. К трём часам тебя ждут в военной прокуратуре.

Пётр Адамович сидел по-прежнему неподвижно, взгляд его замер на одной точке в углу комнаты.

– К-какого такого военного преступника? – Клавдия Ивановна побледнела. – Петьку моего?! Какой же он преступник? Вы с ума, што ли, все посходили?

– Не ерепенься, Клавдия, я ни при чём. Ошибка, наверное, разберутся…

– Чего молчишь-то? – Клавдия Ивановна повернулась к мужу.

Тот нехотя пошевелился, посмотрел вначале на председателя, перевёл взгляд на жену.

– Ошибка, конечно… Вчера какая-то сумасшедшая увидала меня в коридоре, да как давай кричать…

– Пап, ну так сходи, пусть разберутся! – Ольга присела на диван к Володе. – Они там в своих бумагах так зарылись, что человека не видят. Слушают всех, кого не попадя, на всё реагируют…

– Схожу, конечно… – Петр поднялся, стал шарить на комоде рукой, как будто искал чего, потом отдёрнул руку. – К трём говоришь? Так я на дневном автобусе туда в аккурат успею…

– Вот и хорошо. Пусть нормально во всём разберутся, негоже на фронтовика напраслину возводить, – сказал Николай Митрофанович. Некоторое время постоял в растерянности, потом быстро вышел.

– Петь, тебе собрать что-нибудь? – засуетилась Клавдия.

– Ничего не надо. Что мне туда с узелком идти?

– И то правда.

Собралась идти на кухню, но повернулась, спросила:

– Чего эта сумасшедшая орала-то?

– Ерунду всякую… – Пётр Адамович пошёл к себе в комнату одеваться, и уже оттуда донеслось: – Что людей убивал, что на немцев работал…

Клавдия закрыла рот ладонью и прислонилась к дверному косяку.

– Не переживай, мам, много на свете всяких сумасшедших. Уж столько лет прошло! Кого она узнать-то может. Померещилось!

– А если разбираться не будут? – Глаза у Клавдии Петровны были испуганные.

– Как так не будут? Сейчас кого попало не сажают! Ну, скажи им, Володь…

– Обязаны разобраться! – подтвердил тот.

Через десять минут вышел Пётр Адамович, одет он был в старые, но глаженые брюки, рубашку и куртку-ветровку.

– Ты чего так оделся, будто в магазин собрался? – Клавдия всплеснула руками. – Не мог, што ли, костюм надеть?

– И так пойдёт… – ответил Пётр Адамович, мельком глянув в зеркало.

– Ты хоть грамоты свои возьми, в ящичке у меня прибраны, в папочке! – Клава сделала пару шагов в сторону комнаты.

– Не надо, – остановил её муж. – На словах всё объясню.

– Может, и правда, грамоты взять, костюм с наградами одеть? – несмело предложила дочь.

– Обойдусь! – прекратил споры Пётр Адамович.

– Пойдём хоть провожу, – сделала движение к прихожей жена.

Но он опять её остановил.

– Не надо. Давай лучше присядем на дорожку.

Присели. Помолчали. Пётр Адамович тяжёлым взглядом обвел комнату, чуть задержав его на фотографиях.

– Хорошая ты у меня была, Олька! – показав взглядом на её детскую фотографию, сказал он.

– А почему была? А сейчас?

– И сейчас хорошая, взрослая просто уже. Сама жить можешь, без нас… – Он ласково поглядел на неё. – Вспомнилось вдруг, как играли с тобой. Я тебя тогда звал Мышкой, лет до тринадцати, пожалуй. Тебе нравилось…

– Я помню…

– Эй, вы чего, прощаетесь, што ли?! – встрепенулась мать.

– Будет тебе, – отмахнулась Ольга. – А может, с тобой съездить?

– Вот придумала! Сам разберусь, – буркнул Пётр Адамович, вставая. – Вот что, пошёл я. Вы тут без меня не… хулиганьте…

– С Богом! – Клавдия перекрестила его.

Ольга подошла, помешкала чуток, а потом обняла. Пётр Адамович положил ей левую руку на плечо, а сам уткнулся в её волосы и шумно вдохнул запах.

– Как в детстве… Ладно! – отстранился он. – Пошёл я.

Он прошёл в сени, обул ботинки.

– Володь, пойдём, калитку за мной закроешь! – крикнул оттуда. И вышел, хлопнув дверью.

Владимир, обувшись, вышел за ним. Пётр Адамович стоял, придерживая калитку, и смотрел на небо.

– Вот, раньше казалось – ну что в этой погоде хорошего? Ан нет! И листья эти, оставшиеся жёлтые, и облака, и даже дождь – всё хорошо!.. – Он повернулся к замершему рядом Владимиру. – Я тебя вот что позвал, бабы они и есть бабы… Короче, скоро Олька в школу пойдёт, Клавдия в магазин собиралась, дома никого не будет. Слазь в погреб, там место для картошки, три борта из досок сбиты, а один, который к стене приколочен, из фанеры. Ты эту фанеру отдери, за ней ниша, а там чемодан небольшой. Достань его и выкинь подальше, чтобы никто не видал больше. Защити Ольку…

Сказав это, Пётр Адамович резко развернулся и пошёл прочь, оставив возле калитки удивлённого Владимира.

– Только никому! Хорошо? – крикнул он, обернувшись.

Владимир автоматически кивнул.

Пётр шагал по улицам станицы. Вначале шёл он в сторону автостанции, но, не доходя до неё несколько домов, свернул в сторону, и вскоре станица осталась позади. Он шагал по дороге, проложенной грузовиками и тракторами вдоль поля, и она, раскисшая под дождём, липла суглинком на ботинки, мешая идти. Моросил дождь, волосы на голове намокли и свисали сосульками. Лицо Петра Адамовича не выражало никаких эмоций, он был погружён в раздумья.

Пройдя мимо полей с озимыми, он свернул на колею, ведущую к карьеру, из которого добывали песок для кирпичного завода. Вдруг он увидел едущего навстречу велосипедиста. Вначале хотел отойти в сторону, чтобы остаться незамеченным, но понял, что уже поздно, и остался стоять на дороге.

Велосипедистом оказалась соседская девочка Елизавета, в резиновых сапогах и плаще.

– Здрасте, дядя Петя! – поздоровалась она, останавливаясь и слезая с велосипеда.

– Здравствуй. Ты чего в такую погоду тут шастаешь?