Текст книги "Стражи Арктиды"

Страх и недоверие, а то и презрение к власти уничтожает любую святость души, искренность, духовную силу и желание трудиться не ради своего ненасытного кармана, а ради своей державы, не давая ей превращаться в Родину-уродину. «Духовные скрепы» – вот как теперь говорят. Только «скрепы» почему-то упорно сползают в гниль коррупции, с которой активно борются, но, конечно же, без конфискации имущества и простого вопроса: ты задекларировал миллионы, а на каком поприще их заимел?

Пригнали уголовников, приказывают тащить росса в камеру. Заносят и швыряют на пол. Сокамерники, те, с которыми дрался, переполнены сочувствием, переносят его на шконку, укутывают тряпьем. В глазах – жалкая растерянность, в глазах особиста – удовлетворение.

Калецтво, кровохарканье или – «кольцевой генератор». Взгляд чуть занемевший, красноречив и жесток. Изобретай, а мы прихватим и тебя, и твое изобретение.

Через полчаса заходит врач. Постоял над россом, посмотрел на трясущийся ком.

Гиперборей хочет уйти из этого невежественного мира, рвущегося на передовые позиции.

Мира, который из кожи лезет вон, чтобы казаться лучше, чем на данный момент есть, мира, который страшится правды, не соображая, чем это обернется ему в будущем. Шулерски начинают изображать духовную силу… Да, она была, эта всепроникающая сила! Величайшая Сила Духа опрокидывает фашизм и… покрывается плесенью долларовой демократии и неравенства. Элиты рвутся к омоложению, продлению своей жизни, инженер – фу, какая быдлость, молодежь рвется в чиновники. (Карамышев, а кому изобретать и работать, кому двигать жизнь к истинному познанию? Мы, конечно, знали, что можно создать синтетические убийственные вирусы, быдлу – смерть, а элите – продлевание жизни. Но мы презрели этот людоедский принцип олигархических каннибалов, мы рождались, работали на благо всем. А у вас – особая привилегия рвущихся к всемировой власти научных достижений, доступных только им. Такой мир извращен! И такие миры во Вселенной существуют, они гнобят души, упиваясь страданием других, они упиваются своим могуществом, они уничтожают светлые цивилизации и светлых людей, но заканчивают свое существование одним и тем же: смертельной катастрофой, которую они сами же и порождают. Карамышев, мне больно, что наш бывший мир, Земля, вступила на путь этой самоубийственной катастрофы. И мы вынуждены ограждать вас от других миров и высокоактивных технологий, которые даруют счастливую и справедливую жизнь всем живущим. Всем!)

«Держись!» – возникает размытый лик Дивы, она своими сияющими руками на миг притрагивается к вискам росса. Ему хочется умереть, но даже умереть не дадут.

Врываются суки – урки, сотрудничающие с администрацией, – зовут играть в футбол.

Это рекомендация врача. Суки срывают с росса тряпки, бросают робу.

– Насцым в моргалки, – спускает зэк штаны и задирает трусы, – согреешься.

– Лопух, – вмешивается надзиратель, – если кости целы, иди бегай, – и сам вздыхает. – В футбол! Пока пот не прошибет. Или подохнешь в лазарете.

Алк не надеется, что кого-то замучает совесть. Как сказал известный писатель, «если бы совесть грызла, то по улицам ходили лишь одни скелеты». Он ощущает в себе силу: где-то в глубине солнечного сплетения возгорается горячее дыхание Духа.

И росс начинает с суками играть в футбол. И бегал, пока его не связали.

«Первый тайм мы уже отыграли…» Эта песня как-то звенела со всех углов.

Да нет же, первый тайм затянулся, его играют и играют. Затянувшийся тайм – это гигабайты страдания, вывихнутые судьбы, нерожденные дети, преждевременно умершие человеки с застывшим в глазах укором.

– Ради себя пиши покаянную, – скалится особист Максимов. – Или сотрудничество, или отправят тебя, – инстинктом дьявола показывает вниз.

(Карамышев, и тебя хотят превратить в кузнечика, который там что-то стрекочет по «клаве» ноутбука. Дима, все, кто жаждет справедливости и свободы, предстанут пред Высшим Судом Стражей в борьбе за свое человеческое достоинство в болоте чванливой корысти и властного застоя. Вот и на тебя, Карамышев, подняла свой бескомпромиссный взгляд твоя собственная Судьба. Или ты стражишь Дух жизни, или ты прокладка, которую пользуют и выбрасывают. Иногда выходом из этого положения бывает только смерть, которая вбросит тебя в новое воплощение с тем же выбором.)

В тот же миг росс с ненавистью мысленно представил, как его пальцы сжали горло того, кто его уже видел в психушке.

Полковник сполз со стула и захрипел, словно ему горло наполнили ипритом. Эмоция оказалась вполне натуральной.

Прибежал врач, взвыла сирена «Скорой», звучало скорбное:

– Сжег сердце в борьбе с преступностью.

Но полкаш отдышался и к россу:

– Это ты, псих, схватил меня за горло?! Я подыщу тебе психиатров…

В столовой дали на завтрак кашу, но не дали ложек. Кого-то наказывают с русской изобретательностью. Но росс хочет жрать. Выжил! И он, как собака захватывая языком, облизывает шленку Туда же наливает чай, обжигаясь пьет обмывки и поглядывает на портрет президента с седым чубом и стальным взглядом. Не успели еще снять…

Хелло, господын прэзидэнт! О'кей дэмократик, свобода о'кей!

В детстве росса на родной планете непременно называли Витенька, добрый он был, спокойный и ласковый. С беленькими волосиками, чудо зеленоглазое. А потом его внедрили и он с готовностью торжественно провозглашает пионерским салютом: «За счастливое детство родному правительству – наши сердца!»

Откуда же он мог знать: сердца – в прямом смысле. Теперь знает, господин президент.

Из лазарета – вновь в камеру к уголовникам.

– Веровах, тем же возглаголах, аз же смирихся зело. Аз же рех во изступлении моем; всяк человек ложь. Что воздам Господеви о всех, лже воздайте ми?

– Ни хрена себе! – возопил новенький. – Всяк человек ложь – так за что меня на кичу?

– Цыц, мазохист! – Батюшка влупил веничком преступника от экономики.

– Повезло тебе, батюшка, – отозвался росс, – уверовал в Рай и Господа. Господь терпел и нам велел? Так страдание или любовь? Не пойму я тебя, богоугодник. Точно велел терпеть? А ты спроси, Господь подтвердит? Страдание очищает душу, да? Так давайте тогда страдать, всемассово и неотвратимо. Только в нормальных мирах душу очищает счастье.

– В башляк он уверовал, – разочарованно подытожил карась свое крещение.

Поп-подшабашник ушел, а росс подумал: «Теперь сама себя взрастит еще одна каста неприкасаемых. Не такую картину напишет художник – ату его, натравленная толпа порвет картину; не такую строку напишет писатель – ату его; не то изобразит режиссер – ату его. Завопят: „Святотатство! Изгаляют амвон, Иисуса! Аллаха!“ Да ладно вам, радетели, разве его, Аллаха, вообще возможно оскорбить? Разве возможно оскорбить Иисуса, Будду, Шиву? Оскорбляются фанатики. И неприкасаемые. И те, кто потакает неприкасаемым».

Но с уголовниками он пробыл недолго. Без суда и следствия направили на психиатрическую экспертизу. По камерам ширилась молва о странном «засранце», который может зашибить зэка, вовсе не прикасаясь к нему.

«Покажи мне такую страну, где блаженствуют хамы…» – пел Тальков.

Его убили.

«За державу обидно», – молвил герой нетленного фильма, и его тоже убили.

Такая чуткая вещь, как правосудие, после всех переиначек, политических мотивировок и распоясавшейся коррупции, просто не может существовать в этой стране. И это не нормально, но вместе с тем уже как вроде и нормально. Был народный социализм, теперь – народный капитализм. Бесконечная стройка кладезя с живой водой, которая может оказаться мертвой. И кому ты будешь молиться, к кому взывать? К себе! К себе…

А Бог и Сатана, взявшись за руки, слушают стенания. Хорошо нечистоплотность прикрывать великими целями. Люди – действующие персонажи, они не часто бывают факторами влияния, хотя в самомнении изображается, что это так. Люди чаще умирают, так и не поняв, чего они хотели добиться в этой жизни. Или поняли, но существуют пешками в чужой игре. Психофактум: врачи такие же безумцы, как и больные. Но кто они, эти врачи? Кто эти безумцы, порождающие мир оголтелого неравенства, а значит, и выборочной справедливости? Но Стражи не лечат. Стражи уничтожают зло, когда никакое лечение уже помочь не может.

Прошлым летом появился на пляже тип из столицы, выкидыш российского капитализма.

– Вы Лаврак? – спесиво вопрошал. – Семиоков? – неуверенно произнес Ким Никанорович Разумовский. – Какая неожиданная встреча! Ты разве живой? – высказал явное недоумение. – Я только прилетел из Италии… Но так захотелось простой мужицкой жизнью пожить, чтобы засосом, извини, как из горла… Знаешь, Франция, Черногория, Кипр так надоели. А от Турции – тошниловка. На пирамиды в Египте один раз взглянуть можно… Мальдивы – ничего! Ты, Семиоков, никогда не бывал на Багамах и, судя по всему, никогда и не побываешь. Ах, ну да, дело не в этом… Ты в костюме плаваешь? Какая фирма? Ах, скорее всего нашего производства? Ну, знаешь, в таком дерьме плавать! Я «Калипсо» прихватил в Италии. И ружьецо у тебя, прости, местного производства?

– Уж ружьецо точно местного.

– Ах, какой тон… Ты все тот же заманчиво-оригинальный субъект. Лаврак! Слышал я об этой рыбке… На Югославском взморье десятками их бил из своего Yaguar. Вот это фирма, акулу – навылет.

– Так ты на взморье хоть несколько акул оставил на расплод?

– Ха-ха-ха! Прекрасно! Квазипревосходно! Недурственно, весьма… Ах, вот она, жизнь нашенская, безыскусная. Русская жизнь, просторная и залихватская, зовущая в неизведанные духовные дали и приземленная алкоголем и терпением. Я рад нашей встрече, скоро мы с тобой будем видеться чаще, постреляем рыбку. Хочешь, я тебе достану «Калипсо»?

– А почему чаще? – И закрыл ладонью щеку, которая задергалась в нервном тике.

– Знаешь, есть свои люди кое-где… Скажу по секрету: сразу за местной артелью раскинулся изумительный дикий пляж.

– По секрету? – уставился на Кима. – Ну, есть такой пляж.

– Так вот, я подсуетился – там будет моя дача, – скромно потупился. – Надоели эти рафинированные загранпляжи с нерусской голубизной небесной и маленькими скоротечными развратишками. Кончилась романтика, Семиоков. Будущее за тобой? Молодые хотят собственных дач, б…й и кроссоверов. Разве не так? Нет, ну, конечно, еще не раз провозгласят модернизацию и инновацию…

Он молча обошел Никанорыча. Не потусторонний мир его материализовал. Конечно, провозгласят модернизацию. Или – на отшиб цивилизации. А будет уже с кем творить ее, модернизацию? Заполонят страну иностранными производствами, там, за бугром, не затыкали люду мозги единственно верными учениями и скоропостижными реформами, выжимая из своего же народа последний рубль, чтобы очередной русский вор покупал за восемьдесят миллионов баксов квартиры на Манхэттене.

Так кто маргинал: росс с другой планеты или Разумовский? Конечно, росс. Он видит то, что видит, – ату тебя. Нормален тот, кто не видит то, что видит, – это цена намордника.

Если кто-то зажигает страдания, значит, это кому-то ведь нужно? Это только у Маяковского кто-то зажигал звезды.

Ибо «… в нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» – это о Господе. Но пуще всего росс изрек бы слова святых: «Пришел к своим и свои Его не приняли и распяли». Так чей тогда этот мир, если люди распинают тех, кто идет к своим? Росс с другой планеты, которая после обрушения Гипербореи стала его домом, спрашивает: чей тогда этот мир? Кто-то ведь не страдает, да? И живут, и хотят жить. И все демократии, свободные выборы и социальные инициативы им до задницы. В Рай Господа нелегко попасть, а в сатанинскую масть – запросто. Вот и вся суть… Если ты поставишь на рептоида, другие – да! – страдать будут, но не ты. Не ты! Кто-то предлагает сомнительную вечную жизнь, а рептоид предлагает земные удовольствия и… потом страдания. И если уж самого Господа заставил страдать, змей своего удовольствия не упустит.

– Высшее удовольствие, – торжественно провозгласил проявившийся двойник Янг, – это жизнь без страдания за счет жизни и страдания других. Я хочу избавить тебя от страданий, избавить от так называемых угрызений совести. Лаврак, счет идет на души. Прибыль! А от совести прибыль какая? Ты власть свою назовешь – во имя наведения порядка – действенно демократической. Пару раз снизишь цены, и все рванут за тобой. Объявишь террор коррупции. Они же тебя измордовали, теперь ты их мордуй, чтобы знали, как оно… Люди – это мурашки, пока их не коснулся Огонь Духа, черный Огонь Темного Духа или Огонь Света. И тот и другой могут вознести на свои высоты или уничтожить, обжечь. Все зависит от того, каким временем ты сам живешь и какое властвует совокупное томление духа людей. По моим данным, диктатура – не гарантия. Такую свинью я тебе не подкину.

– Ты подкинешь, но другую, – мрачно заметил росс.

– Найдем компромисс, нескладуху уладим.

– Боюсь, Янг, эту нескладуху не уладишь. Жизнь мою укоротить на Физическом Плане можно, но душу я никому не запродаю, в том числе и Господу. А Ему и не нужно, Он не требует мою душу. Он лишь хочет, чтобы я преисполнился Светом Его. Религия не раз требовала и затребует души, религию можно создать и из футбольного мяча, и он затребует души. Уйди, Янг!

Люди часто говорят: «Наши молитвы Господь не слышит». Только в редких случаях молитва доходит до Бога. Предшествующие нам цивилизации имели другой геном. Человеческая ДНК содержит 64 кодона, но у обычных людей только 20 из них включены. Кодон – единица генетического кода. Сейчас обнаружены тысячи людей, у которых включены не 20, а 24–30 кодонов. Им не страшен СПИД и рак, иммунная система в три тысячи раз сильнее, чем у нормального человека. Иной – ату его! Но люди умнеют, все реже звучит ату, но опаленные нередкой косностью и погоней за наживой люди и глупеют.

Тридцать активированных кодонов – это Стражи. Просыпаются боги? Или они внедряются в тщетной надежде помочь людям обрести более высокий уровень развития? На наших глазах без фантазий зарождается новая человеческая раса. Коэффициент интеллекта – 130, а то и – 200. Экстрасенсорные способности, которыми, влияя на торсионные Поля, они смогут менять структуру вещей. Вот почему слова, не подкрепленные эмоциональным и генетическим «вхождением» в структуру первичного Поля, остаются словами и зачастую не доходят до сущностей Тонкого Мира. Только энергетический канал и степень сознания дают вход в Тонкий Мир уже при жизни в физическом слое. Только эмоционально-энергетическая молитва имеет шанс уйти к Богу или другим сущностям мира высоких энергий. Малоэффективную адамитскую цивилизацию (от Адама, где Адам от слова Ад) видоизменяют в цивилизацию Шестой Расы. Адамиты – так людей зовут развитые космические цивилизации. Нарастает Зов, Земля с вибрации в семь герц всего за несколько лет завибрировала под сорок герц космической частоты, и Зов нарастает… Но люди предпочитают верить не в материальных богов и Стражей, им милей непознаваемый, абстрактный, с неисповедимыми путями Бог, так проще быть самим безответственными и все отдавать на откуп непонятого Бога. А ведь напрасно… Вера в Бога зародилась тогда, когда Он спускался на Землю в грохочущей «колеснице». Материальной «колеснице».

Алк привстал, отдышался и тихонько вышел из психпалаты в коридор, где храпел за столиком захмелевший санитар.

Конечно, счет идет на души, усмехнулся.

– Господь, – произнес, – не верю я во все эти кресты и полумесяцы… Крест – египетский языческий символ, его еще до новой эры жрецы украшали драгоценностями, а затем крест стал орудием пытки, на котором Тебя и распяли. Но иерархи утверждают, что крестом Христовым был спасен мир, что на Кресте были пригвождены грехи всего мира. «И спасет Крест нас и введет в жизнь вечную». Крест Господень был найден в 326 году царицей Еленой. С тех пор пролилось много крови, деспоты, кровавые революции, Гитлер, Хиросима, вызревание последней войны… И от этого факта не уйти. По-видимому, не грехи пригвождены, человечество как было, так и остается тяжело грешным. Пока Ты, Господь, ничего не искупил, да и не обязан был искупать. Ты указал Путь… «Вас, которые мертвы в грехах, Господь воззвал к воскресению духовному». И не грехи всего мира были пригвождены, иерархи соревнуются в святом красноречии, был пригвожден Ты, Господь. Помнишь пророка Исайю: «Где мудрому? Где книжнику? Где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» Во что я верю? Я верю в искренность. Ты явил, Господь, любовь и сострадание к падшему человечеству. Господь, никогда Тебя ни о чем не просил и дальше просить не буду. Но Янг убьет душу… Убьет, я знаю. Вот и прошу в первый и последний раз: освети меня Любовью, ибо в этом мире мне придется убивать. Или убьют меня… Что скажешь, Господь? Как всегда, молчишь…

Явился Янг.

– Молишься, придурок?! – хихикнул. – Видел бы ты, какой столбище Света исходит от тебя, весь Тонкий Мир всколыхнул. Да зачем тебе Господь с таким лучом? Не поможет. И ты, росс, ухвативший угарным газом не свое время и не свою жизнь, приползешь ко мне.

В мгновенной ненависти росс боднул головой и метнул руки в сторону дьявола. Тот не успел даже вскрикнуть, медленно скукожился, почернел и конвульсивно задергался, чадя, превращаясь в черную с дымом головешку.

– Спасибо, Господь, – поблагодарил росс. – Ты на этот раз отозвался, или что-то отзывается во мне самом…

(Карамышев, полковник Максимов теперь генерал-лейтенант. Он страшнее Янга. Он свой, человеческий. Он рядом. Он бдит: какую прибыль может поиметь от лучемета, моего самозащитного «кванта»? Пусть бдит. Самое страшное, Дима, для тебя не это. Скоро под его личину внедрится нефилим. И ты, самый отчаянный и великий ментяра, подобное не заметишь до самой последней секунды…)

Вышагивает росс в психкарцере до ряби в глазах. Цементная коробка, одна параша в углу. Как в тюрьме. Нет, общие и отдельные туалеты имеются, но он в психкарцере. На ночь могут внести лежак или польют пол водой, а порожек высокий… Время от времени в глазок заглядывает санитар. Росс тыкнул двумя растопыренными пальцами в «глаз». Скрипит железная дверь, вбегают три санитара с ментовскими дубинками.

– Обыскать! – Двадцать минут назад обыскивали. – Раздеться!

Сбрасывает одежду, косясь на дубинку.

– Поднять мошонку! Обыскать! Наклониться, раздвинуть ягодицы!

В этот момент от двери бьет ледяная струя.

– Ооо! – выгибается от неожиданности иножитель, прикрывая задницу руками.

А радиоприемник санитара разрывался зэковским хриплым голосом: «Все равны пред Богом, пред иконою. Кто войной повязан, а кто зоною. И слезы горькие у русских матерей».

Росс начинал потихоньку на самом деле сходить с ума от этого омертвления при жизни.

Внедренный Страж, хоть и происхождение его – Земля, оказался в подмосковной спецклинике МВД строгого режима, короче – в закрытом психстрогаче. Тип в белой шапочке задавал разные вопросы, показывал картинки, щелкал секундомером. Вызвали зачем-то гипнотизера, тот тыкал никелированным шариком, убеждал росса, что он спит и пальцы у него не разжимаются. Шарик колыхался туда-сюда, и росс произнес:

– Устал ты, отдохни. Пальцы у меня разжимаются, на шарик твой плевать я хотел.

– Шизо, – заключил психиатр, – вас нужно лечить. От чего лечить – выясним. На шизофреников гипноз не действует, – многозначительно намекнул.

Нет, не шутка: в чем состоят наши демократические завоевания?!

По капельке накапливается недоумение, которое перерастает в раздражение, следующий этап – повышенный тон, призыв к совести и здравому рассудку обходительных врачей. И вот наступает отчаяние с депрессивными проявлениями, нервные срывы. Заботливые врачи с готовностью назначают инъекции трифтизина, аминазина или трифтазана, подавляющего волю. Не ударные дозы, уничтожающие личность, – это переход от психологического яда к яду разрушающей тело и психику химпсихотропики. Второй этап – активное лечение: гипергликемии, дозы транквилизаторов, галоперидол, электросудорожная терапия, усмирение сульфозином. В изначально психически здоровом и стойком человеке маразма добиться не просто, но можно просто затравить инъекциями.

В недееспособность можно вогнать одной соответствующей инъекцией. Прогресс!

Глупость, ошибка, элементарный заказ выжгут на человеческом лике клеймо. Если ты попал под заказ или ошибку и вопреки всему сохранил ясность рассудка – тебя хоронят заживо, вышибают из тебя жизнь. Для заказных существуют явные садисты. Человеческое достоинство в стенах клиники, в которую он попал, было самым ненавистным пороком, который подлежал уничтожению при помощи психотропики и зубодробиловки.

(Карамышев, если ты упал духом и ни на что уже не надеешься – пиши память внедряемых россов. Пиши память, так можно сказать? Пиши и надейся, тебе пока не так плохо, как россу Виктору Николаевичу Семиокову.)

Это были мучения в людском круге прижизненного ада. Ненасытная жажда страданий.

Главное выждать, когда ты возмутишься. Запишем: обострение психомоторных реакций, псевдокатоническая фаза. Сульфозинчик ему! Можно и карбонат лития, от которого страшно хочется пить и дрожат руки. Пить не дают, пока не станешь покорный.

Две инъекции под лопатки, две в задницу – никаких смирительных рубашек и ремней. Лежишь дубиной, температура сорок, а то и больше, непереносимая боль забивает дыхание, даже самому себе пожелать смерти не в состоянии, а уж обвинять – подавно.

Подполковника Лебедко лечат немало лет (месть, усомнились в личной преданности), ему такие диагнозы утвердили, что назад у врачей хода нет. Признать его психически здоровым – это самому лечь под мясорубку. Видать, был мужик здоровьем не обижен. Кряжистый, да вот при россе после электрошоков начал у него заплетаться язык, потекла слюна, задергалась голова, но сознание он удерживал при себе, шепча Семиокову по ночам:

– Ты-ы верь в па… партию.

– Нет уже никакой партии, – напоминал.

– Верь в народ, на-а-род о… о… ошиба не мо…

Иногда отзывался:

– Лопочи, тебя – в падлу, а ты: народ ошиба не мо… Мо! Еще и как – мо!!! Зомбированный призывами, манипулированием, на практике не смеющий без последствий произнести слово против власти – это «мо», а не народ, который, каждый в отдельности, лишь сам за себя. А народ – это святая цель и порыв. Только не цель разрушения, которая называется революцией, революции толпы и подстрекателей – это пустыни, еще большие страдания, чем те, от которых призывают избавиться. Революции творят, чтобы разрушить, утверждая клан тех, кто всегда знает чужие ошибки, но не свои.

Федор добился комиссии. Хоть и измученный, но представительный седогривый мужик, месяц назад с четкой, хорошо поставленной речью, при высших психчинах, волнуясь, начал лопотать что-то несвязное, облился слезами и тут же потерял силы.

Его хорошо подготовили к комиссии.

Члены комиссии проявили необычайную заботу о бывшем высокопоставленном работнике КГБ, вместо свободы и пенсии постановили: главному врачу объявить выговор, который висел на самом видном месте, – вот она, демократия, в действии.

Это был смертный приговор Федору Михайловичу. На следующий день после комиссии Федору назначили правильное лечение: три раза в день лошадиные дозы галоперидола. Через неделю от него остались кожа да кости, мешки под глазами, перестал мочиться, не стал кушать, так как не мог глотать, перестал двигаться, не мог говорить.

Федора Михайловича не стало. Но он успел произнести: «Ма… Ма… Максимов!»

Да что же это за зверь такой, Максимов? Даже если один-единственный на все отделения ФСБ – сколько же за ним страданий, смертей и лицемерия. Один и… шлейф обугленных человеческих душ. Ради чего? А ради прибыли и алчности к власти.

Раньше «лечили» по идейным соображениям и громкому приказу. Теперь – за весьма приличные суммы и тихому приказу. Нет их, целей высших. Цели личные, теперь цели только свои. Власть как эффективный способ собственного обогащения…

Смерть Федора демонстрировалась россу. Его в закрытой психушке, куда не проникал и не проникает глаз общественности, посетил Разумовский. Он теперь муж его бывшей незабвенной Павушки. А Катя, жена Кима? Умерла? Цветущая, совестливая женщина… Закрадывалось очередное смятение. Натка очень любила маму Катю. Теперь она вдвойне сирота.

Алк с опаской отметил: ему начали проводить лишь щадящее витаминное лечение.

– Неврастенишка у вас, браток… Имеется! Будем бороться. У вас хорошие шансы через пару месяцев выписаться совершенно здоровым. Мы стараемся, и уж вы тоже, Семиоков, постарайтесь. Очень вам советую… – почему-то мрачно вздыхает психиатр.

О шизофрении – ни слова. Росса выводят на прогулку, и он видит Разумовского.

– Да, Виктор, да… – старательно поправляет халат на плечах. – Увиделись. Я интересовался – ничего страшного, щадящее общеукрепляющее лечение. Как ты себя чувствуешь? – Алк насторожился, и этот о щадящем лечении. – Не молчи, Семиоков, молчать не надо. Бывает и хуже… Помню я этого Лебедко Федора Михайловича. Ох, горячий был мужик! Потом его перевели о-го-го, – показывает глазами вверх. – Виктор, а ведь это последняя черта, а ты молчишь. Подумай – последняя черта. Мне убедиться, что ты жив-здоров. Ох, извини! В этом заведении о здоровье говорить не принято. Выглядишь ты, прямо скажу, неважнецки. Постарел, брат. Ох, постарел! А каким молодцом выглядел, все женщины на тебя заглядывались. Ну, давай спрашивай. Все сделаем теперь, чтобы вызволить тебя.

– А взамен?

– Не надо, Витя. К изобретению твоему Зальков охладел, напридумали за это время… Знаешь, ты в чем-то прав: при нашей зависимости от разных оболтусов, а не, собственно, экономики, ничего путного из той затеи не получилось бы. Кто-то что-то поимел бы… Но пока Зальков при власти, он…

– Подожди, – приостановил хищно-лисьи словоизлияния Разумовского. – Так кто же меня удерживает тут: Зальков, прокуратура, особисты, тесть, ты, Ким?

– Кое-какие формальности потребуются… Представь себе, ты выходишь из лечебницы, тебя признают здоровым и – в колонию. Наркотики – дело нешуточное. Три года минимум. А ведь натерпелся, Витя. Хватит! Пора становиться в строй.

– Куда? – спохватился, заслушавшись. – Не умею. Строй для тебя, Ким.

– Я не обижаюсь. Да, строй для таких, как я. Нас так воспитали. А ты, Витя, не поддаешься воспитанию, ты хочешь без строя. Ты – индивидуальность. Внесерийный. Пожалуйста. Живи так, как умеешь. Для этого и избавились от ига Партии. Но этот строй пока шагает, втянув в свою колонну миллионы людей. Я не такой уж ретроград и подлец, Витя. Я действительно шагаю в строю. Только и всего, – усмехнулся Ким.

– А когда – кривой строй, ты, Ким, куда шагнешь?

– К своим, Витя. К своим! Мы проанализируем ошибки и создадим свой новый строй, свою партию. Нас много, мы без строя не умеем. Дорогой, у чиновников свой строй… Был, есть и будет. В новом строю и тебе, Виктор, найдем колонну. Колонну нестроевых. Это не дело – гноить таланты.

– А колонна жертв предусмотрена? – поинтересовался.

– В любом деле будут жертвы. Главное – не попасть в эту колонну. А ты попал, Витя. Повторяю: мы создадим свою руководящую партию строя, название придумаем. Талант не может принадлежать самому себе, он служит идее, или главенствующему строю, или сильным мира сего, или он глашатай времени. Ты – талант, Витя. Я – серый чиновник. Не просто чиновник, а приближенный к главенствующим. Следовательно, в этом отношении я тоже талант. Но ты в психлечебнице, а я занял высоту. Делай выводы! От зальковых избавимся, кого на почетную пенсию или на неключевую должность, кого на суд народа, они дискредитируют строй. Талантливые изобретатели людям нужны? Нужны! В мире – научно-техническая революция. Инновации! Нам предстоит модернизация страны, или, сам понимаешь, отстанем навсегда. Если уже не отстали… А почему? Пошатнулась у нас справедливость, махровый бюрократизм, расцвело рвачество. Недоверие к власти… Недоверие к так называемым честным выборам…

А росса пронзило болезненное озарение: Разумовский лишь пользуется именем Залькова, именно Ким «организовал» ему психушку. Сладость личной власти, он, серенький, ощущает себя богом, издеваясь над титаном. Или нашел покупателей «кольцевого генератора». Правительственные и околоправительственные зальковы – даже не полбеды, что-то поимеют, но они и пашут, а вот когда никанорычей допускают к реальной власти…

Его затормошил Разумовский:

– Семиоков, очнись! Именно такие, неподкупные, и будут нужны новой жизни.

– Эта жизнь бесконечно новая и новая… За сколько хочешь толкнуть генератор?

– Ты?! – слегка растерялся Ким Никанорович. – Ладно. Витенька, жизнь тебя, похоже, научила… Созрел? Одной десятой хватит тебе и детям на три жизни. Сотрудничай и освобождайся. Или догнивай в психушке. Не стесняйся, давай спрашивай…

– Спрашивать не о чем, – тихо ответил. – Генератор толкнешь за бугор. Хотя, а что еще остается, когда наши дуроломы и мздоимцы…

– Как трудно с тобой, Семиоков, – вздохнул Разумовский. – Нам предстоят кардинальнейшие реформы, а ты – недоверие. Ты светленький, да? Я темненький. Семиоков, или ты будешь работать на нас и получать тысячи баксов в месяц, или – будут лечить тебя активно. Для начала пиши, что в психушку загнал тебя Зальков. С фактами мы поможем. И это не ломка себя, а всего лишь тактика. Ничего личного, Виктор! Получишь научный центр. Прояви гибкость, горе ты луковое. Иначе залечат… Решай.

Ну да, научный центр, кого ты на понт берешь, неприкосновенный. Но произнес:

– Я должен подумать.

После ухода Разумовского он с холодной ясностью уяснил: в случае отказа жить ему осталось несколько недель. Для конкурентов Залькова он – свидетель, умная раскрутка: уникальная, мол, технология, а изобретатель в душегубке. И Залькова отправят в тмутаракань. Даже не получив генератор, разделаются с Зальковым. А потом разделаются с ним, получив генератор.

– Начать активное наблюдение! – приказал главврач.

На активное наблюдение психстрогача прореагирует даже мертвый.

Дюжие санитары учтиво проводили росса в палату, а там уже появился новенький и обосновался на койке бывшего гебиста Лебедко.

Явный урка-симулянт притворно хохотал, потом ему все надоело и он уснул, раскинув татуированные руки. На плече – огромное солнце с лучами, а внизу полукругом: «Партия – наш рулевой!» Урка с сардоническим юмором. Все партии рвутся в рулевые – правильно. И даже если руль кривой – его упорно изображают позолоченным. Люди верят, потому что без веры в хорошее и справедливое наступает хаос разума и суды полковника Линча.

Еще один старожил палаты – Писатель. В свое время не подписавший обязательство о сотрудничестве с зарождающимся ФСБ, не стал стукачом в возникающих массмедиа.