Текст книги "Стражи Арктиды"

– Тебе же спокойней, чудак. Дай руку, капитан, пора сматываться из этого гадючника.

Лекарь раскланялся…

– Замри, – прозвучало в ответ. – Ты меня, девушку и капитана не видел, не знаешь и знать не хочешь. Привет Фае.

В конце коридора им преградили дорогу два охранника с автоматами.

– Поворачивай оглобли! – встали, широко расставив ноги. – До особого распоряжения «мамки» приказано вас не выпускать.

– А птичка? – чуть шагнула вперед девушка.

– Какая птичка? – усмехнулся охранник.

– Это я, глупый, птичка. Видишь меня? И больше не увидишь! – Яростный энергетический удар с обеих рук с двух метров повалил охрану. – До особого распоряжения… – ярилась Натка, туфелькой норовя угодить охране между ног. – Козлы похотливые, встать! – Сложенные в щепотку пальцы резко приложила ко лбу увальней. – Вы разыскали «мамку» на предмет любви. Девушку, капитана и хромого воина не видели! Повторите!

– «Мамку»… залюбим до отвала. Заплюем птичку…

– Вперед, найдите и залюбите «мамочку» до истошного счастливого визга!

Охрана, отшвырнув автоматы, ломанулась по коридору.

– Классная у нас птичка, да? – запрыгал дальше гражданин России Виктор Николаевич Семиоков, опираясь на плечо гражданина Карамышева.

– И ты так можешь? – опасливо спросил капитан.

– Ну, я и похлеще могу.

– Чего же ты, коршун, не завалил того, кто зад тебе распорол?

– Лучше тебе этого не знать, капитан. Поживи еще…

– А я так смог бы? Скрытые резервы, а?

– Возможно… Натка просканировала бы интегратором и как вздрючила бы тебе эти резервы. Сам откажешься.

У самой машины Алк вдруг сгреб капитана за грудки:

– А кто гибоном меня обзывал?

– Гибоном? – сжался полицейский Карамышев. – Боже меня упаси, всё перепутали, это я гибон от гибона и мамка моя… русская.

Натка расхохоталась.

– Ты шпионить за нами вздумал?

– Но не корысти ради, заставили, мамой клянусь.

– Алк, не оставлять же его тут. Пусть везет на своем «откатном» бегемоте… Вот увидишь, он на Кольский запросится.

– Бегемоте? – возмутился капитан. – Продвинутую модель «лексуса»…

– С рычащим бензиновым движком. Фу, какая гадость! – сморщила нос Натка.

У подъезда девушка спросила:

– Алк, ну что с этим Карамышевым делать? Дима, забудь о нас. Тебе же лучше будет. Щелкну тебя в лобешник, и ты, насвистывая, беззаботно покатишь к своей женщине.

– Ну да. После знакомства с тобой еще долго все женщины будут не в лом. Какая женщина?! – заорал. – Ищейки генерала пересадят в свой «инфинити» и… так меня засношают.

– Вот видишь, ты им все и выложишь. Уколят гадость и… запоешь пташкой.

– Девочка, пташка – это ты. Генерал требует результат. То, что вы кантуетесь в этом доме, он и без меня знает. Его мучает вопрос: почему Натка не стала с ними сотрудничать? Как я ему отвечу, если память отшибут? Сейчас все помешались на новейших технологиях, чужие технологии – тотальная слежка за каждым, зомбирование сознания в угоду вставших над миром психопатов с идеей мирового владычества и вечной моложавости. Им даже стареть уже не в тему, имея приворованные авантюрами миллиарды.

– Натка, – вяло молвил Алк, – капитан прав. Лишнее он не наговорит, потому что лишнее ему неизвестно. Оставь в покое Карамышева. Дмитрий, вы не живете, а мытаритесь. Кто виноват? – толкнул полицейского.

– Виновата порочная мировая система, которая поглощает и Россию. Несколько психически нездоровых людей, помешанные на прибыли, которая служит как самоцель, одурманенные идеей мирового правительства и всемирным господством, захватили плацдармы и военные технологии. И при этом им, конечно, умирать не хочется…

– О, да он продвинутый сыскарь, – повернулся Алк к Натке. – Нет, пусть помнит… И мы его не забудем. Теперь скажи, полицейский страж, почему люди терпят эту порочную мировую систему?

– Сила. Силу не каждому дано преодолеть. Страдание и алчность подрывают устои мира.

– А вы не думаете о том, что кому-то там… свыше… надоест до тошноты ваша система, которую допустили люди? И всепожирающий огонь может прекратить ваше существование. И на пепелище очищения будет посеян другой человек, потому что вы не справились со своими параноиками.

– Я думал, – покривил губами «сыскарь» и с предрешенным унынием добавил: – Да, мы не справились, порочная система захватила мир. Кто-то уповает на Второе пришествие Иисуса – я не уповаю.

– Иисус – не древний росс, не нашего племени. Сананда от Астрейской цивилизации, достигший восьмого уровня Мироздания. С высоты этого уровня он лишь частью своей сущности проповедовал дикарям любовь и милосердие. На Земле проявлялись многие боги, начиная с Элохим от Альдебарана и Иллюминатов с Арийца. Но Бога Любви люди изгадили, извратили в религиозных войнах и корысти. Почему?

– Не знаю. Вот это я точно не знаю, – ответил капитан.

– А хочешь узнать?

– С вашей помощью? А что толку? Скорее всего, вмешалась какая-то сила, которой кровно необходимо страдание. Это прямо истекает из земной логики нашей мировой системы. Нужно уничтожить эту силу, но люди не в состоянии…

– Не в состоянии даже понять это?

– Поняли уже многие. Но повторяю: а что толку?

– Карамышев, возможно, мы еще встретимся… Не очень распространяйся о нас – сам дольше жить будешь. – И поддерживаемый девушкой Алк зашел в подъезд.

3

Гринев заглянул в сводку, удивленно вскинул брови.

– Сейчас тебе доставят допуск и двух спецов – нечего одному соваться в тот гадючник. Ты, сопливый капитанишка, соображаешь, какую ответственность отымел?

– Не очень… Я только копну поглубже – меня и отведут в сторону. Вот и весь результат.

Оплавленная прозрачная керамика поразила, кровь, трупы, вонь. Вырванный с мясом вентилятор, какие-то оплавленные приборы в углу, блестел череп бритоголового, превратившегося в уголь, ниже – сжавшаяся в углу женщина, развороченный низ живота… И без экспертизы все было ясно. В черном целлофановом мешке – груда человеческих костей и в злостной ухмылке череп с отвисшими кровавой падалью губами с остатками носа и вытекшими глазами. Допрос охранников кое-что прояснил. Те все валили на какого-то амбала, который разворотил мирный коттедж, убил хозяина, выдающегося ученого, изнасиловал с особой жестокостью его жену, убил бригадира и увел пятнадцатилетнего сына ученого.

– Ну что, – вышел на полковника Гринева, – давайте опергруппу, фиксируем? Тут ад и жуть с сплошными непонятками.

– Какая группа? – зло отозвался начальник отделения. – Кто нас, серых, туда допустит? А теперь думай, ищи, кто за этим стоит, – ехидно заметил и отключился.

«Гибон в плаще – вот кто. Как его эта нездешняя птичка называла – Алк? Алчущий… Какая зверюга! Не похоже… Меня пожалел, а женщину – с особой жестокостью?… А что, Натка ему в дочки годится, крутится смазливой попкой… Я и сам, насмотревшись на такое очарование, изнасиловал бы и слониху… А Натка с гордостью о нем – воин, Алкид. Извращенка! Нет, похоже, этот воин сам еле ноги унес. Судя по всему, еще легко отделался. Его самого и допросить бы… Ага, подмывайся, капитан, жди трепетно».

– Генерал, – подал мобилу спец, а напарник халявился: дергал короткоствольным автоматом, зыркал туда-сюда, падал на одно колено.

– Докладываю, – нарочито сипло вздохнул, – тут объявился Геракл, одной левой выломал тысячекилограммовый вентилятор, зашиб бригадира, череп с костьми остался, выжег внутренности у ученого, светлые мозги и лысину не тронул, зверски изнасиловал женщину, увел для дальнейших утех юношу…

Генерал долго молчал, потом потребовал передать трубку спецу.

– Нет, – заверил тот, – он трезв. Но одуреть от окружающего можно, – и передал аппарат вновь капитану.

– Геракл или Алкид, – на полном серьезе объяснял Карамышев, – это эллинский герой, я сам ночью из Интернета в натуре познал. Девочка, которая меня вчера увела, очень этого Алка почитает. Что? Ну да, конечно, видел. Нормальный гибон, похоже, сам с трудом ноги унес. От кого? Это вопрос, герой не колется. А девка лечит его в известной вам нехорошей квартире. Чего? А чем вам не нравится моя манера общения? Какие силы и сколько людей потребуется, чтобы арестовать этого Алка? Присылайте авианосец… Договаривайтесь с америкосами, у нас, насколько я знаю, приличного авианосца нет. Я разгильдяй и трепач? И вы жалеете? Вам нужен был результат? Так привыкайте или гоните меня к чертовой матери. Подвалы здания – это лаборатория с высокотехнологичной аппаратурой. Отстраняйте меня от этого явно секретного объекта. Алкид с Наткой меня прикроют, и вы будете плакать горючими слезами, что вовремя не отстранили меня. Я идиот? Вот тут вы правы… На днях увижусь с Наткой и мы рванем на Кольский… Северная Лапландия скучает по мне. Я полный идиот? На полных идиотах Расея-мать держится, их дурят, а они лезут во все щели. Ничего, побрызгайте под язык нитроспреем. Поплачьтесь Гриневу…

– Ну ты, мент, даешь! – чуть не поперхнулся собственными словами спец. – Это же генерал Максимов, он тебя с говном смешает и заставит нас кушать. Ты и вправду, мент, идиот. Кто тебя допустил к этому делу?

– Подпольная лаборатория – вот результат. А я с Наткой – в загул. Как пел детдомовский пацан: «У всех на глазах целовать и гладить готов…» Я тоже детдомовский…

– Карамышев, – зашипела рация, – тут бабуля-одуванчик, любительница полевых цветов, заяву катает. Жуткие вещи рассказывает. Представляешь, говорит, такой импозантный мужчина коровьим дерьмом облачался и заглатывал. А перед этим жуткий собарь грыз спецназовца. По снимкам, которые ты передал, опознала и растерзанную женщину. С ней, говорит, юнец был… Разбирайся теперь, умник. Коровье дерьмо – это классно, да?

– Ну вот, – взглянул на спеца, – а ты говоришь, что я идиот. Да все мы в полиции становимся идиотами, какая жизнь, такие и граждане.

К бабульке попал не сразу, хоть и хотелось. Перехватил Гринев.

– Сбегал в туалет, успел, – заявил. И с тревогой: – Сейчас он будет звонить… Башку даю на отсечение – потребует тебя приструнить. Чего разузнал? Заходи…

Звонок прозвенел тут же.

Полковник слушал, кивал, уточнял «Да вы что?», «На него похоже», «Простите, а вот тут я включу громкую связь».

– … Как вы можете терпеть эту беспардонность и наплевательское отношение хоть к какой субординации? Его психиатры проверяли? Сейчас подъедут мои люди – передайте им личное дело капитана Карамышева, и его самого пусть доставят, у нас будет не простой разговор. Черт знает что! Какой-то капитан-идиот устраивает переполох, создает неделовую атмосферу и разлагает организующее начало Управления.

– Никак нет… Карамышева ждет очень важный свидетель по делу разбоя в подпольной лаборатории, куда вы лично, товарищ генерал, нашего капитана и направили.

– Что за свидетель? Немедленно его к нам!

– Никак нет! Или сами занимайтесь своим делом. Свидетеля, ясное дело, я вам отдам, но о Карамышеве забудьте. Или я подключаю свой генералитет…

– У меня подозрение, полковник, что Карамышев рядом, слушает и ухмыляется.

– Так точно, ухмыляется.

– Спросите его, он еще встречался с девушкой, этой Наткой, будь она неладна!

– Спрошу… – Ты встречался с этой переполошной умницей и красавицей?

– Да. Доставил ее и раненого пришельца на нехорошую квартиру.

– Откуда доставил?! – чуть ли не взвыл в крике генерал.

– Доставил от Бени, таки наповал закабаленного Фаей.

– Какой-то дурдом, – вздохнул генерал, – я не могу в таком режиме работать. – Какая Фая, какой Беня?

– Так это же Карамышев, генерал… Сплошной дурдом. Или припорошите пеплом чело, или отстраняйте капитана, забудьте навсегда его имя – спокойнее вам же будет.

– Допустим. Что еще?

– В конце переулка Цветного под вывеской косметического салона «Орион» – бордель для вип-персон, – отозвался капитан. – Там охрана засношала «мамку», беспамятно и основательно. Беня, конечно, исчез, хапнул от Натки долларов немерено. А этот гибон в плаще и есть Алкид, мужик нешуточный и за Натку вам, генерал, голову снесет на раз. Если вы хоть в мыслях пытались посетить «Орион» – завязывайте, Натка охране яйца туфелькой щекотала с пристрастием…

– Так, всё, капитан! У меня начинается заворот мозгов. Немедленно ко мне!

– Никак нет. Обязан допросить свидетельницу. Бабуля пожилая, заждалась меня, идиота. Где она отыскала это коровье дерьмо?

– Я чувствую, как сам превращаюсь в дерьмо… Полковник, вы все сумасшедшие?

– Так точно. Каково мне, а? И, учтите, вышестоящие покушались на Карамышева три раза. Но он у нас заговоренный, да и стреляет с любого положения наповал.

– Вы к чему это?

– А к тому, что Карамышев – идиот высшей пробы, такого поискать. Или уважайте, или чтите субординацию и оставьте Дмитрия в покое. Сами тут, без вас, разберемся!

– Не ожидал… Ничего подобного не ожидал. Какое у вас отделение, седьмое?

– Так точно. Число 7, как известно, приносит неудачу всем, кто на него с не совсем чистыми замыслами нарывается.

– Полковник, а не слишком смелое заявление?

– Вас волнует дело или разборки по поводу моих заявлений?

– Наш Комитет волнует все! Карамышева через час – в мой кабинет. Вот вы, полковник Гринев, и дали волю зарвавшемуся капитану.

Бабулю отвез на место событий, и та указала на размазанное коровье дерьмо и невдалеке окропленную кровью траву. Он уже не сомневался, что старушка говорит правду, а эксперты установят собачью кровь. Судя по рассказу перепуганной старушки – это был огромный собарь неизвестной породы, с ногами дога и мордой бульдога. Гибрид? Вот это и зацепило, судя по раздолбанному коттеджу, весьма крутого Алка. А потом он весь в кровищи, если верить сводкам, увел полицейский Стег, который тут же обнаружили у подъезда дома с таинственной квартирой.

– Он собачку – ногой, – шептала старушка, – она, как блоха, прыгнула… а зубы как у аллигатора. И как вспыхнуло, и собачка даже не дернулась, затихла.

– А потом?

– Сынок, да я как на исповеди: бритоголовый мужик побежал и около ручейка начал головой ялозиться и глотать дерьмо… Во! – перекрестилась. – Не веришь?

– Верю. Я теперь во что угодно поверю. Садитесь, отвезу вас домой.

В отделении ждали амбалы от генерала Максимова. Вышколенные, в белых рубашках при галстучках.

– Нет, – покачал отрицательно головой, – я не буду сотрудничать с вашим генералом.

Мордовороты даже бровью не повели. Известили тут же вышестоящее начальство.

– Стой и жди! – перекрыли коридор.

– В сторону! – выхватил пистолет. – Я вам кто, преступник или уже бомж?

– Ну, псих, – отступили, – тебя же сгноят после этого.

Мобильная связь – великое достижение, уже через десять минут брызгал слюной и крыл свою жизнь и жизнь 7-го отделения яростным матом генерал-майор полиции Комков.

– Приказываю лично… (мать, мать, мать!) под конвоем к генералу Максимову. Сдать оружие (трижды мать, молокосос). Я те поугрожаю! Кокарды топтать (мать!) – это свою судьбу, петушок, под копыто, под копыто…

Доставили. Без пистолета, но с прощальным взглядом полковника Гринева.

– Ваше задание выполнено, – лихо козырнул. – Есть результат, Натка просила передать лично: вы не в состоянии даже разбодяжить те технологии, которые она вам доставила, не ей, жительнице Даарии, быть у вас на побегушках. Натку вам больше никогда не видать, как своих ослиных ушей без зеркала.

– Ну, это уж слишком… – привстал генерал. – Вон из рядов правопорядка!

– Только и мечтаю… Но верните оружие. Оно именное, не вы мне его торжественно вручали, и не вам отбирать.

– Да ты, сопляк, совсем зарвался. – Но изящный пистолет, явно не «пээмовского» производства, генерал в руки взял, зашевелил губами… – Министр внутренних дел?…

Натка тревожно заходила из угла в угол.

– Алк, что-то не так с Карамышевым… Тревожно мне. Он чувствует себя человеком, как равный среди равных, а это в его окружении чревато. Дима влип, жалко его.

– А ты не жалей, а помоги. Людей вокруг много, а человеков становится все меньше.

Мордовороты по углам кабинета вдруг зашатались и рухнули. Перед генералом проявилась юная девушка с недобрыми глазами.

– Верни оружие Карамышеву! Подписывай пропуск, или я вставлю тебе такую субординацию в мочевой пузырь – будешь бегать за Димкой и просить об избавлении. Ну?!

– Прохвост! – Генерал взвел пистолет. – Спелся… – Но тут же его скрутило, закатил глаза от нестерпимой боли, схватился за правый бок, скрючившись в кресле.

– Я сдвинула твои камни в почке, – выставила Натка растопыренную кисть, – пропуск! Верни оружие! Или сейчас на стенку полезешь от боли…

– Пропуск… – пытался открыть письменный столик стонущий высокопоставленный особист. – Вот… Забирай и катись.

– Отдай именное оружие, которое не ты вручал. И запомни: ты такой же примитивный чел, как и большинство. Ты ничем ни лучше, ни хуже. На должность твою я плевала и на твои пропуски тоже. Еще раз возгордишься – я вернусь!

И Дмитрий Карамышев, небрежно сунув сзади за пояс пистолет, гордо, но чуть испуганно прошагал мимо поверженных мордоворотов в галстуках.

– Ты что о себе возомнил? – тут же сварливо набросилась девушка на тридцатилетнего здоровяка. – Только и думаешь, как отправиться со мной на Кольский… Я сама чуть живой осталась. Ты же нам будешь только обузой.

– А что мне тут делать? – обиделся. – Девочка, давай сольемся в страстном поцелуе…

– Зачем? – усмехнулась, но зло.

– А потому что он тебе в отцы годится, – выпалил.

– Он – в отцы, а ты в женихи?

– Ты чего? Зачем мне этот знойный омут? Разве в твоем мире пылкая любовь не залог наслаждения свободой?

– Был бы тот мир, – вздохнула девушка. – Что ты можешь знать о нашей жизни, о нем и обо мне. – И исчезла.

– Алк, как твоя нога?

– Как видишь, слегка передвигаюсь. Еще дня три-четыре – смогу концентрировать энергию кокона. Как там Карамышев?

– Расстроил он меня и обидел… А ты так каждый миг, каждую минуту меня обижаешь. Я уже не могу больше терпеть и скоро тебя возненавижу.

– Натка, – с тревогой взглянул, – прости меня… Почему ты не можешь понять, что ты для меня как дочь? Я носил тебя маленькой, чуть не на ладошке, я баюкал тебя, успокаивал маму Катю, когда у тебя начали проявляться качества не от мира сего.

– Не напоминай мне о страшной смерти мамы… Не напоминай! Я и так уже вся истеричная… Ты растил меня, баюкал, да? Но я же помню всё… Я помню себя той… первой… Наткой. Я помню ту скалу в поселке, я помню «императора Сю», я помню, как даже робот затих, когда ты меня любил в спорткаре… Я помню жар моего тела и вопль моей страсти. Я помню, как я рожала в застенках Кайлас, и я помню, как окропили кровью моей Ксю завалы уцоя, я помню, как вогнала меч росса в шипы Митшеба… Я все помню до этой минуты, а потом я вновь оказалась маленькой… Я не помню, но знаю от тебя, что меня возродила девочка Наука из шестимерного…

– А наш звездолет помнишь?

– У него было чуткое росское название «ДАР». Я помню… Нас было трое, подготовленных к внедрению. Ты, подросток с легендой Алкида, так и остался с этим именем. Ясновидящая девочка – это я. И еще Литрудка, поэтесса. Алк, я все помню… Я даже помню первое твое земное имя – Крепыш. А сильнее всего я помню, как ты любил меня… Крепа, вновь люби меня! Я уже не маленькая девочка даже в своем втором рождении. Мы не знаем, что нас ждет… В Космосе началась война с рептоидами… Не в первый раз… Наши Воины Адоная погибают один за другим. Сам знаешь, чем закончилось внедрение для Литруды… Нас ждут непредвиденные ситуации, разрешения которых я не вижу – очень древние заклинания и мантры.

– Но чем тебя мог обидеть Карамышев? Ты выручила его?

– Выручила, но не надолго. Таких Система не терпит, генерал не забудет унижения – так он воспринял мой визит – подставит Дмитрия и засадит в застенок. Карамышев совершит побег и начнет расстреливать некоторых радетелей государственного дела. Его предаст купленная женщина, он погибнет…

– Ната, ясновидящая ты моя, впору стонать, тебя слушая. Мы можем прервать эту линию судьбы Карамышева, свободного в душе, но не в этой реальности?

– Лишь в одном случае: отвести от него эту реальность, но для этого придется скрываться ему вместе с нами на Кольском… Он, понимая, что покориться не сможет, интуитивно предчувствует беду и сам рвется, как он говорит, в Лапландию.

– Ну чем он мог тебя обидеть, не понимаю?

– Он сказал, что ты мне в отцы годишься, и намекал на свои поцелуи… А мне обидно. Алк, ты у меня единственный… И в той жизни, и в этой. Алк, люби меня… Я знаю, ты отдашь жизнь за меня, но не люби меня как отец. Мне больно…

– А помнишь, как крутой Алк боялся к тебе притронуться?

– Да я только это и помню! Что, опять? – удивленно уставилась. – Снова у тебя заскок?

– Во сто крат более, – потупился.

– Ох, а помнишь, как я тебя замужествовала и мы были так рады этому?

– Да ты только и сказала: не сопротивляйся, а я тебя послушался…

– Вот и сейчас слушайся и не сопротивляйся.

– Я действительно тебе в отцы гожусь, у меня не было второго рождения. Да и был я фактически отцом, хоть и не генетическим.

– Алкид, значит, ты меня не любишь, да? – убито отбежала в угол комнатушки.

– Да как ты могла только такое сказать! – бросился к ней. – Да тебе за такие слова да вырвать язык, – обнял, прижал к себе. – Я не знаю, что в этом жутком мире несвободы и корысти может быть дороже, чем ты? Умница моя и красавица…

– Я десятки раз это слышала, – крепче обхватила его шею. – А самых главных слов ты не говоришь и не ласкаешь меня… Я для тебя ребенок, а я не ребенок… И я знаю, что нам мало осталось. И никто не расскажет, и никто не узнает о нашей тяжкой судьбе внедрения в мир наших как бы потомков, которые, перерожденные, как бы настоящие, а мы то ли будущее, то ли прошлое Арктиды. Так хоть ты люби меня, как любят женщину… А если ты такой трус, так хоть не сопротивляйся… Я буду тебя ласкать, потому что я очень хочу этого. Я вся дрожу, а ты такой чурбан и трус, трус… Я не дочь тебе и никогда ею не была!

– Ты всегда была любимой, – прошептал, – я испытываю к тебе такую нежность, что боюсь тебя трогать… Ты такая юная и красивая, а меня всего истерзала эта жизнь после внедрения. Ты погибла, я не мог это пережить… Но тебя возродили, и я ожил. Но я старею в этом мире, и мне тоже больно.

– Обними меня крепче, Алк, – зашептала в ответ. – Если нам не удастся отсюда выбраться, я хочу уйти в Иные Миры женщиной, любимой, познавшей страсть и истому.

– И снова ты меня замужествовала, – улыбнулся. – Натка, делай со мной что хочешь…

– Карамышев, ты действительно заговоренный… Как тебе удалось вернуть пистолет? Я объявляю тебе дисциплинарное взыскание. Ты погорячился. Сейчас Максимов в больничке, дробят ему камни в почках. Занимайся текущими делами… С этой лабораторией – погоди. Не нашего полета это дело. Но и Максимова можно понять: только ты в контакте с этими залетными… Ладно девочка-чудо, а то еще этот здоровенный лоб, на раз сотворивший из наших гаишников посмешище. И вот поэтому, – пригрозил кулаком Гринев, – тебя федералы в покое не оставят. А ты не копай себе яму, не будь дураком!

Но капитан не успел отозваться, влетел дежурный:

– Около реки, на лужайке убийства! Какой-то сумасшедший, докладывают, молодой и голый, выскакивает невесть откуда с ножом в зубах и вспарывает животы прохожим. Свидетельницу, бабулю, распорол от макушки до промежности. Четыре трупа… Попытки бешеного пристрелить результата не дали. Исчезает…

– Карамышев… Сердце, – сипло задышал полковник. – В кителе, в кармане – изокет… Ах, «коронал», батенька, ваш навсегда, – закашлялся. – И зажирайся магнием… Дай! – И забрызгал себе под язык нитратным спреем. Отдышался, растирая ладонью сердце. – А тот магний – тысяча двести баночка и название штатовское «Натурал калм», а я «м» недоглядел и прочел: натурал кал… Мы, россияне, потребляем штатовский кал? Меня Комков до сих пор подкалывает… Ну, погнали!

– Заскочу за табельным…

– Зачем тебе два пистолета? Подай мне мой, – бросил Гринев ключи от сейфа. – Карамышев, только умоляю, не устраивай бойню… Комиссуют меня на раз.

Картина выглядела ужасающей и страшной в самой сути безумства. У протока с распоротыми животами юноша и девушка… С краю поляны в зарослях кипрея свидетельница – на совершенное злодейство невозможно было взглянуть без содрогания. Прямо посреди дороги, скорее всего, дедушка с внучкой…

– Он из ниоткуда и… в никуда, – в промежутках приступов рвоты поведал лейтенант. – Мистика какая-то и зловоние…

– Тухлыми яйцами, – поморщился полковник, – вроде как сероводород… Ты чего так дико озираешься, Карамышев?

– Этот гад где-то здесь.

И в этот момент словно из воздуха возникла тварь и полоснула ножом лейтенанта, который в стороне корчился от рвоты. Капитан крутанулся, и загрохотали в его руках пистолеты, однако тут же истошно прокричал полковник: «Дима, сзади!» Карамышев взвился в сальто, при приземлении бросился вбок и всадил в какую-то голую недоросль остатки обойм. Лежа мгновенно перезарядился, но… тварь исчезла.

– Я в него всадил четыре пули, не меньше, – ошалело поводил стволами капитан.

– Мистика… – прошептал полковник, – потусторонний псих… креатив до отвала.

– Дима, – послышалось от ближайшего Стега, – ты уложил его, вон у твоих ног лежит.

– Вранье, – возмутился Гринев, – никого здесь нет. Только мне, кажется, хана, – схватился за сердце, – цыганка, зараза, наворожила. – И упал.

Капитан бросился к нему, но, споткнувшись об что-то, сам упал. Замер от удивления и догадки: «Не тварь исчезает, а мы его не видим… Значит, рядом еще какая-то тварь отводит нам сознанку…»

К полковнику, завывая сиреной, на всем ходу подскочила «Скорая» и увезла в реанимацию. Вторая машина с красным крестом забрала искровавленного лейтенанта.

Дмитрий настороженно отступал к полицейским машинам и понимал, что какая-то невидимая, но действенная сущность может поразить его в любой момент. Но не поражала. Отойдя подальше, увидел расстрелянного им скорчившегося юнца.

Своему помощнику Вандитову приказал:

– Прихвати «пээсников» и немедленно доставь сюда кого-нибудь из охраны раздолбанного коттеджа. А я пока тут прослежу за развитием событий.

Но «развитие событий» не происходило, во всяком случае внешне.

Охранник подтвердил догадку: несчастный юнец – Сергей Устимцев, сын известного в прошлом ученого Кирилла Устимцева. Терзало недоумение: кто превратил этого Сергея в зомби и с какой целью? Были ли подобные случаи зомбирования в прошлом? Если и были – это архивы ФСБ.

«Вот пусть и разбираются… А нас всех теперь постигнет расписка о неразглашении. Я знаю, кто на самом деле владеет тайной, – покривил губы. – Как же ее или этого нездешнего пришельца разговорить? Допустим, тайну узнаю… Но мне тогда крышка. Заикнись я даже сейчас о непроявленной сущности на лужайке – не сущность будут искать, потому что ее невозможно найти, а меня затаскают по психологическим, а то и похуже, экспертизам. Мы все отъявленные невежды, когда чего-то не понимаем и тут же стремимся втиснуть неведомое в наш куцый мирок. А ты, капитан, давно начал догадываться, что наш мирок слишком застопоренный. И генерал Максимов начал было догадываться, эта Натка его убедила. Но тебя, Димочка, он втиснет теперь в такой мирок…»

Вызов требовательно вывел из задумчивости.

– Заместитель Максимова полковник Михеев. Докладывайте, Карамышев.

– Деточка, – отозвался, – все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь…

– Без дури, Карамышев!

– Это вы Маяковскому скажите… Как прекрасно звучит: «А если мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется, я захохочу и радостно плюну, прямо в лицо вам, я, бесценных слов транжир и мот». Маяковский, если вы не знаете, – это тот, кто провозгласил: «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!» – и застрелился.

– И ты застрелись, Карамышев. Письменный отчет немедленно! Что у вас произошло?

– Я пристрелил Сергея Устимцева, сына Кирилла Устимцева, ученого, зажаренного в коттедже. Охранники подтвердили.

– Как это пристрелил?! Идиот! Живьем нужно было брать, живьем.

– Жаль, вас не было рядом… Продемонстрировали бы свою удаль. Сережка распорол брюхо четырем прохожим, в том числе нашей свидетельнице. Полковника Гринева забрали с сердечным приступом, лейтенанта Крошева, после удара ножом, забрали туда же…

– Да что у вас там творится? Как вы могли допустить подобное?! Немедленно…

– Отчет не получится… Мне потребно заниматься делом. А ты, полковник, подыми свой упругий зад и займись тем же. Ждем-с с последующими руководящими…

– Ну, Карамышев, терпеть подобное нет сил! Жаль, у тебя одного выход на эту полезную во всех отношениях девушку. Но это, слышишь, тебе не поможет!

Когда взъерошенный полковник Михеев прибыл на речную лужайку, Карамышева среди снующих полицейских он не увидел. Это окончательно взбесило полковника, не дождался его лично и укатил в неизвестном направлении и, сволочь, отключил свой телефон.

В последующие дни, ввиду чрезвычайной ситуации, полковник Михеев временно встал у руководства 7-м отделением, ибо полковника Гринева было решено отстранить от должности в связи с возрастом и сердечной недостаточностью.

Капитана, конечно, не пропускали в реанимационную, но тут явно нашла коса на камень.

– Мне некогда исполнять ваши правила, – отстранил медсестру. Вбежавшему врачу тихо, но яростно прошептал: – Молчать! Чтобы я минут десять тебя тут не видел. Капитан полиции, – ткнул удостоверением.

Кардиолог, покосив глазом на два пистолета за поясом у злобного типа, согласно кивнул.

– Дима, – позвал Гринев, – как я рад… Твоя энергия успокаивает и бодрит. А я весь серый и вялый. Что мы в итоге имеем?

– Михеева у руководства имеем… И Максимов на подходе. Уговорить бы Натку, чтобы она ему булыжники и в левую почку…

– Хреново, Дима. У кого-то, – взвел глаза кверху, – стиль такой, Максимов строчит ему отчет за отчетом, следовательно, других тоже задолбал отчетами. Михеев перенял стиль, так можно делать вид, что ты бдишь. Казалось бы, ты, Дима, могильщик такого стиля, но «замогилят» тебя. Что надумал?

– А что посоветуете?

– Тикай… И у меня дачи нет, чтобы цветочки выращивать, да и не люблю… Долго не продержусь. Так что давай прощаться…

В тот же день, взглянув мимоходом в коридоре, как прикручивали новую табличку к двери начальника отделения, Карамышев оттолкнул локтем сержанта, вошел в кабинет.

– Я тебя вызывал?! – привстал полковник Михеев. – И даже без стука… Твое детдомовское разгильдяйство вот уже где, – чиркнул пальцами по горлу. – Удостоверение на стол!

Капитан молча выложил на стол удостоверение, «ПМ» и вышел.

– Задержать! – выскочил следом полковник, одумавшись.

Дежурный майор сумрачно взглянул в глаза нового начальника.

– Чтобы задержать Карамышева – ОМОН вызывайте… И то не факт.

– Ничего, мы на него управу найдем!

– А почему «мы»? Я на это не подпишусь, да и все отделение вряд ли.

– Распустил вас Гринев – и в отвал, в больничку… Ничего, теперь будет порядок. Обещаю! Наведу порядок и передам бразды достойному офицеру.