Текст книги "Земля дождей"

Она исчезла в комнате и появилась спустя несколько секунд со сложенным пополам листом бумаги. Потом надела тапочки и вышла вместе со мной на лестничную площадку, закрыв за собой дверь. Молча протянула мне листок. Я раскрыл его.

Валерий Ткаченко, ВАЗ-2109. Телефон: 8–9…

Есть!

Я вздохнул и, сложив лист, убрал его в задний карман джинсов. А спустя мгновение обнял скованную Анжелу. Это всё, что я мог оставить ей в качестве благодарности. Несмотря на то, что чувствовал себя в этот момент крайне неуверенно.

Мы постояли так некоторое время. Я уже собирался отодвинуться, но почувствовал, что она не выпускает меня.

– Не обращай внимания на родителей, – тихо произнесла она. – Они такие, какие есть. Их не изменить.

– Да ничего страшного. Всякое бывает.

– Хочешь, я и дальше буду помогать тебе с поисками? – прошептала она мне на ухо. – Хочешь?

– Ты знаешь… я думаю… не стоит. Спасибо, Анжела. И так тебя своими проблемами загрузил. Ещё и родителей из себя вывел.

– Да ну что ты, брось! Мне самой хотелось тебе помочь. И… хотелось бы делать это и дальше.

– И всё же… не стоит, – произнёс я, слегка отодвинувшись. – Дальше я сам. Спасибо тебе огромное. Ты очень добрая. Из тебя получится хороший психолог.

Сложно сказать, решил ли я тогда просто не заметить возникшую досаду и грусть на лице Анжелы, или мне всё это только показалось…

– Если кто здесь и может называться хорошим психологом, то только ты. Я даже не ожидала, что ты способен на такое. У папы действительно много секретов от нас… Знаешь, Роман… быть может… может, потом ты придёшь ко мне, как найдешь свою маму? Ведь ты знаешь, где я живу, верно? И где я учусь, тоже знаешь. Можешь смело приходить. На родителей не смотри, что с них взять! Поворчат и перестанут. В общем, если захочешь… если сам захочешь… я с удовольствием встречусь с тобой вновь.

На последних словах голос Анжелы дрогнул.

– Почему бы и нет. Будет время, заскочу.

Я отошёл на шаг. Улыбнувшись, кивнул Анжеле. Затем развернулся и стал спускаться по лестнице.

Анжела стояла на том же месте, провожая меня взглядом. Когда я выходил из подъезда, откуда-то сверху тихо донеслось: «Ты не придёшь». Настолько тихо, что, возможно, просто послышалось.

Я вышел из подъезда.

Теперь всё, что мне оставалось, это как можно скорее найти телефон.

* * *

Я попросил первую попавшуюся на улице женщину в обмен на сто рублей дать мне позвонить. Она отказала и посмотрела на меня так, будто я уже удирал с её телефоном через дорогу. Потом обратился к парню-велосипедисту, но денег он не взял.

– Звони так. Всё равно в случае чего далеко не убежишь.

Пока он пил воду, я, сминая в руке бумажный листок, быстро набрал номер. Услышал протяжный гудок: звонок идёт… Я заволновался.

– Слушаю, – раздался мужской голос на том конце.

Я напряжённо молчал.

Секунда.

Вторая.

Что я должен сказать этому голосу?..

– Добрый день! Это Валерий?

– Да, это я, – ответил голос.

– Извиняюсь за возможные неудобства, Валерий, но я хотел бы у вас кое-что спросить. Дело в том, что я – воспитанник детского дома № 1 – уже долгое время ищу свою маму. Существует информация – быть может, она и не совсем точная, – что вы могли подвозить её девятнадцать лет назад, когда она… отдавала меня в дом ребёнка. Потому как именно ваш автомобиль был замечен тогда у его ворот. В связи с чем я хотел бы задать вам вопрос… – голос мой задрожал. – Вы, случайно, не знаете, где сейчас моя ма…

– Где ты, Рома? – прервал меня голос.

Я обомлел. Вдох замер в груди, а до выдоха, казалось, целая вечность.

– Н..н..недалеко от Института психологии.

– Нам нужно встретиться.

– Х..хорошо. Я могу в любое время.

– Тебя устроит кафе «Домашняя кухня» в восемь вечера? Как раз недалеко от того института, знаешь это место? Сейчас я на работе, мне пока никак не вырваться.

– Л..ладно. В восемь вечера, кафе «Домашняя кухня». С..спасибо за ваш отклик, Валерий.

– Всё, до встречи.

Разговор закончился.

Я стоял, не в силах пошевелиться.

Велосипедист, увидев моё лицо, улыбнулся:

– Кажется, тебе этот звонок был жизненно необходим.

– Не то слово, – выдохнул я наконец. – Вселенски необходим!

– Ну, что ж, бывай. – Он забрал телефон и покатил по тротуару дальше.

Я замер посреди оживлённой улицы. Замер и впервые совершенно не чувствовал себя в гуще шагающих людей одиноким. Ни капли. Весь мир разом преобразился, став куда привлекательнее, приветливее, чем раньше.

Вот это да…

Я поднял глаза к солнцу. И, прикрыв веки, улыбнулся. Блаженной улыбкой. Той самой, которой не улыбался, пожалуй, очень давно.

Удача на моей стороне. Ещё немного. Ещё каких-то три с половиной часа – и я получу ответ на самый важный вопрос!

8

– Ну? И что было потом?

Ева пытливо взирала на меня большими изумрудными глазами. На её голове уже лежал венок из ромашек: сплела во время моего рассказа.

– Думаю, на сегодня хватит… – произнёс я, разминая шею рукой. – Давай завтра. Я устал.

– Здесь нет сегодня и завтра, забыл? Здесь всегда Сейчас.

– Всё равно. Хочу передохнуть.

Ева возмущённо скрестила руки на груди.

– Ну вот. На самом интересном месте взять и обрубить – как так можно?! Так ведь не делается. Ты злодей, Роман!

Я вылез из ямы. Возле неё уже покоилась приличная чёрная куча. Некоторые ромашки были бесследно погребены под слоем вырытой почвы.

Ева последовала за мной. Я хотел подать ей руку, но она всем своим видом дала понять, что не нуждается в помощи.

Солнце по-прежнему припекало, как раскалённая банная печь. Небо – чистейшей ясности. Я спустился к воде, желая искупнуться. Но вспомнив, что Ева находится сзади и, вероятно, смотрит на меня, передумал – раздеваться догола у неё на глазах как-то не хотелось. Поэтому лишь присел и ополоснул руки, лицо и шею холодной водой.

– И вообще! – недовольно бренчал за моей спиной голос Евы. – Как бездушно ты поступил по отношению к Анжеле! Она тебе помогла, а ты!.. Мне её жалко как девушку. Ты ей понравился, и она сама дала тебе это понять. А ты, нахал, просто взял и ушёл. Представляешь, каково ей было?

– Если ты уже сейчас жалеешь кого-то, то не знаю, стоит ли рассказывать дальше.

– А что… – сбавив голос и как бы немного притаившись, спросила Ева. – Дальше будет ещё хуже?

Я промолчал. Глядя в небесно-морскую даль, я встал и закрыл глаза.

– Намного, – прошептал я.

Да. Теперь воспоминания стали вырисовываться гораздо чётче. Теперь в голове имелась более целостная картинка не происходящего, но произошедшего в недавнем прошлом.

– Я готова! – Ева решительно приподняла подбородок, когда я повернулся к ней и зашагал обратно. – Готова терпеть и слушать тебя! Хоть ты и нахал, но рассказываешь превосходно.

– Я хотел бы вздремнуть. Клонит в сон.

– Эй! Не вздумай дрыхнуть!

– Это почему?

Ева вдруг замерла. Губы её дрогнули, и она резко повернулась к яме.

– А рыть-то кто будет?

– Ничего, подождёт. Для отдыха уже вполне неплохо получилось.

– Не стоит думать только о себе. Ты ведь здесь не один.

– Прости, но мы вряд ли поместимся вдвоём. Там ещё тесновато.

– Да я не о себе, балда! Взгляни на ромашки и траву. Здесь жарко, земля сохнет. Поухаживай за ней.

– Полить, что ли?

– Почему бы и не полить? – Ева всплеснула руками. – Понатаскай водички.

– В чём? В ладонях?

Ева замолчала. Лишь спустя несколько мгновений тихо и задумчиво произнесла:

– Впрочем, скоро всё равно дождь…

– Дождь? – удивился я. И посмотрел на невинно-голубое небо, думая, не ослышался ли.

Ева не ответила.

– И что будет, когда пойдёт дождь?

Ева повернулась в сторону горизонта.

– Для нас – ничего хорошего, – еле слышно выговорила она. – Поэтому тебе лучше не затягивать свою историю.

Вот снова. Снова вошла в другой режим! Где у неё находится этот рычаг переключения настроений?

Я, озадаченный, стоял и не сводил глаз с её напряжённого лица. Что она имела в виду, когда говорила о дожде?..

– И всё-таки, Роман, могилка у тебя знатная! – вдруг совершенно беззаботным тоном произнесла Ева, повернувшись к яме. Взгляд её в одно мгновение посветлел. Она сняла свой ромашковый венок и метнула его в яму.

Я последовал удивлённым взглядом за траекторией полёта цветочного круга. Тот шмякнулся о земляное дно, но не рассыпался. Когда я поднял глаза, чтобы спросить Еву, зачем она это сделала, её уже не было.

Только пустой островок.

Я растерянно огляделся. Просто прекрасно. Прямо вот ничего необычного! Безрезультатно осматриваясь по сторонам, я зачем-то снова побрёл к воде. Нет, ни души. Исчезла так же внезапно, как и появилась.

Неужели… навсегда? Но ведь она не дослушала мою историю.

В полном замешательстве я вернулся к яме. Спрыгнув в неё, я взял венок и, отряхнув его, надел на свою голову. Кажется, в самый раз. Потом лёг на спину и сразу же почувствовал прохладу. С этого положения солнца видно не было. Даже его прямые лучи сюда не попадали, оставаясь на верхней части земляной стенки бледно-золотистой полосой.

«Раз она исчезла, может, искупаться?» – подумал я.

Но вставать и снова идти к воде было лень. Я лежал и отчётливо ощущал каждую выпуклость под собой – это вызывало лёгкое неудобство. Нужно будет поработать над гладкостью дна, сделал я себе пометку на будущее. Но при всем при том уже сейчас был бесконечно благодарен своему тенистому убежищу.

Тем временем, пока я думал о Еве, меня заволакивал сон. Основательный, желанный и, кажется, неизбежный. И правда, что-то утомился, пока рассказывал. Будто всё заново проживал. Очень уж это энергозатратное дело – откровенно рассказывать о своей жизни.

Я повернулся на бок и, чуть вытянув руку, стал медленно водить пальцами по бугристой почве. В этом укромном месте я чувствовал себя защищённым. И мне вдруг почему-то захотелось передать это умиротворённое, благодатное состояние земле. С помощью прикосновений поблагодарить её. Наверное, я это делал, уже будучи спящим. Или в пограничном состоянии, когда фрагменты сна начинают врываться в действительность, сопровождаясь телесными движениями. Да и действительность ли это вообще?..

– Спасибо, – прошептал я с закрытыми глазами, пока ладонь продолжала гладить почву. Потом лицо моё оказалось вблизи от прохладной земли.

– Спокойной ночи, – прошептал я ещё тише.

И коснулся её губами.

Я поцеловал землю.

И уснул.

* * *

Дом бывает разным. У меня за всю мою непродолжительную жизнь было аж четыре дома. Первый, второй, третий – в реальности, четвёртый – в душе.

Первые три, конечно, назвать домом можно было только с большой натяжкой. Дом ребёнка, детдом и дурдом. Последние два настолько созвучны по звуку и духу, что хоть смейся, хоть плачь.

А вот четвёртым домом был тот, о котором я мечтал. Тот, который представлял я всей имеющейся силой своей отчаянной фантазии. И это дом, в котором было что-то очень дорогое. Родное. То, что, пожалуй, и не выговорить словами. Разве что – слезами. Это тепло. Человеческое. Обнимающее. Всё понимающее. И… любящее.

И я искал такой дом. Дом, которого у меня никогда не было в реальности. Но я безумно о нём мечтал. Представлял его во всех мельчайших деталях. И всегда в нём видел её…

Её – родную, красивую, улыбающуюся.

Её – протягивающую мне свои нежные руки.

Её – ради которой стоит жить, бежать, искать, падать, снова вставать и снова бежать…

Мама.

Чтобы быть вместе с ней, я готов был на всё.

Нередко мне снился такой дом. И во сне обычно я оказываюсь перед его высокой, огромной дверью. Рука моя, маленькая, тонкая и бледная, громко и больно стучит по жёсткому истёртому дереву.

Мамочка, милая, открой! Я пришёл! Наконец, я пришел. Теперь мы будем вместе. Всегда! Вот же я. Открой, мамочка. Пожалуйста. Почему не подходишь к двери?.. Ведь ты там! Я знаю, ты там. Ты слышишь меня. Пожалуйста, открой же скорее! Мне страшно здесь одному! Мамочка! Мне очень страшно. Забери меня отсюда. Слышишь, мама?.. Не оставляй меня здесь! Прошу, мама! МАМААААА!..

* * *

– С добрым пробужденьем! – жизнерадостно воскликнул кто-то.

Я неохотно повернулся и лёг на спину. Ева сидела на корточках у ямы и с интересом смотрела на меня сверху. Подол сарафана, который уже изрядно замарался, обнажал её белые сандалики и кончики пальцев.

– Ты уже тут… – пробормотал я, приподнимаясь и протирая ладонью лицо.

Чувствовал я себя вовсе не отдохнувшим, а наоборот. Будто долгое время усердно бился обо что-то твёрдое. Сильно трещала голова, и я приложил к ней руки. Венок в этот момент сполз и шлепнулся на землю. Я поднял его – и заметил слабые вмятины в земле. На том самом месте, где во время сна лежала правая рука.

– Я вся заинтригована и жду продолжения истории! – оживлённо заговорила Ева. – Такая завязка, такой сюжет! Ты прям отменный рассказчик.

– Я раньше хотел… писателем стать, – хрипловато проговорил я, вылезая из ямы. Возвратив Еве венок, я сразу же направился к воде ополоснуть лицо в надежде, что хоть это вернёт мне дееспособное состояние.

Ева привстала, поправила неожиданно оказавшийся на её голове венок и зашагала рядом со мной.

– А почему не станешь? – спросила она, неотрывно глядя, как я потираю пальцами виски.

– Ну… на этом острове я уже вряд ли сыщу себе толпу читателей.

Я присел на берегу. Зачерпнув в ладони холодной воды, ополоснул лицо. Дрожь не спадала. Меня жутко трясло.

– А что у тебя с правой рукой? – сказала Ева, всё это время внимательно наблюдая за мной. – Шрам на ладони. Откуда он?

Я неохотно перевёл взгляд на правую ладонь.

– Об этом как раз следующая часть моего рассказа…

Затем я привстал и двинулся к яме. Ева неуверенно шла рядом.

– Что-то ты совсем поник, Роман… Говорила же тебе, не нужно спать. Эй, ну стой! Надо тебя как-то развеселить. Эй, ну хватит меня игнорировать! Остановись! Да, вот так… Слушай… А ты вот замечал когда-нибудь, что люди в ярком солнечном свете выглядят иначе? Замечал? Они как будто становятся добрее, красивее, возвышеннее. Свет преображает, делая всё таким же светлым, ты знал?

– И что? – спросил я и от наивного вида Евы слегка улыбнулся.

Она, заметив это, заговорила ещё задорнее:

– Давай, Роман, встань и ты под солнечные лучи! Почувствуй их по-настоящему. Давай же! – восклицала она, окрашивая остров воодушевлением. – Они вычищают всё плохое, они лечат. Давай же, прямо сейчас! Нельзя начинать новый день с такого настроения. Не то ты сейчас рассыпешься, как песок!

Ева вытолкнула меня чуть вперёд – как бы на воображаемую сцену. Я недовольно поморщился, развёл руками, мол: «Ну и что? Что теперь-то делать?» А она лишь указала пальцем вверх.

Я поднял взгляд к солнцу. И сразу прикрыл глаза из-за сильного и яркого свечения. На экране век заиграли мерцающие блики, разноцветные пятна. В следующее мгновение я услышал у своего плеча дыхание Евы. Она стояла сбоку, держа меня за левый локоть, словно зверюшку, которая может в любой момент сорваться и убежать.

Я сосредоточился на ощущениях. Солнце жарко обливало кожу, нагревало её. Мой нескончаемый озноб приятно контрастировал с этим теплом. Это подобно тому, когда ты замерзший опускаешься в горячую ванну. Вскоре я успокоился и даже расслабился. Да. Очень хорошо. Мне стало очень хорошо. И спокойно. Тепло… Уютно… Мне очень хоро…

Вдруг Ева громко запела у самого моего уха:

 
Жги наши глаза, не милуй!
Жги всю боль и злобу мира!
Солнце, хватит, не томись —
Выжигай всю ненависть.
Выжигай мои глаза,
Выжигай всё без следа.
Там, на донышке души —
Все страдания Земли.
И растает корка льда:
Правда, ложь – одна вода.
И взойдёт росток Любви,
Ты его всегда храни!
Но без слёз не расцвести
И себя не обрести.
Лишь когда для злобы слеп,
Могут слёзы песню петь.
Ну и песня, чёрт подери.
 

Однако… слова мне нравились. А вот исполнение оставляло желать лучшего. Но для Евы, кажется, это не имело никакого значения. Она была так поглощена процессом, что, наверное, ни один смерч не снёс бы её намерения допеть эту странную балладу о Солнце и Страданиях.

Она продолжала:

 
Жги наши глаза, не милуй!
Жги всю боль и злобу мира!
Солнце, хватит, не томись —
Выжигай всю ненависть.
Пусть растёт Любви росток,
Он созреет ровно в срок,
Но без слёз не расцвести —
Будь готов отдать долги.
Стань для злобы вечно слеп,
Дай слезам спеть свой припев.
Стань для злобы вечно слеп —
И узришь ты яркий свет.
 

Я открыл глаза. Ева стояла совсем рядом, направив своё красивое лицо к солнцу. Веки её были прикрыты. Молодая, исполненная жизни, с золотисто сияющими волосами, воспевала она песнь Солнцу…

Ева.

Единственный здесь, помимо меня, человек. Единственный кусочек реальности, напоминающий о том мире из моего рассказа. Мире людей. И она – рядом. Со мной. Рядом со мной, несмотря ни на что…

Закончив петь, Ева приоткрыла глаза. И заметила, что я пристально на неё гляжу.

– Ну? – прошептала она. – Полегчало?

– Ещё как, – искренне ответил я. – Кажется, смысл песни я уловил… Пусть солнце светит и сжигает всю грязь мира. Хотя… здесь, на острове, этого мира всё равно нет, так что пусть он со всеми своими пороками и вовсе катится к чертям.

На лице Евы отразилась задумчивость, но она ничего не сказала. Только когда мы дошли до ямы, у которой и сели, она произнесла:

– Если уж и посылать мир, то не к чертям, а к ангелам. Там у него больше шансов стать лучше.

– Что ж, к ангелам, так к ангелам, – ответил я. – Однако, его уже вряд ли что-то изменит. Ни добро, ни ангелы, ни Исаков…

– Эй, не говори так! Вселенная не создала бы нас, если бы всё было настолько плохо!

– Да откуда ты знаешь?

– Да просто знаю и всё.

Мы некоторое время сидели молча. Глядели то на море, то на дно ямы.

– А что сейчас в твоей голове? – спросила Ева. – И как обычно это у тебя происходит? Твои навязчивые мысли…

Я втянул в лёгкие побольше воздуха.

– Если говорить про сейчас, то… сейчас у меня в голове такая каша, что даже размешивать не хочется. А обычно… обычно мои мысли носят характер двойственности. Знаешь, это когда в тебе противоборствуют две части, и каждая отчаянно тянет в свою сторону. Ты не можешь понять, какая из этих частей настоящая, правильная, и кто во время этого конфликта ты сам. Уже выходит не двойственность, а тройственность. При этом ты допускаешь, что наверняка эти две части – не единственные в тебе. Что есть и другие. А это уже не тройственность, а множественность. Быть может, даже бесконечность. И вот эта бесконечность всей своей мощью проходит сквозь тебя, разрывает тебя и сносит к чертям всё твоё логическое адекватное мышление. Так начинается безумие. Во всяком случае, у меня всё было именно так.

Ева задумчиво перебирала пальцами травинку.

– Но ты всё же хоть немного вылечился после больницы? – спросила она. – Избавился от своей бесконечности?

– Она всегда во мне, – покачал я головой. – Просто сейчас притаилась. Я это чувствую. Ждёт удобного случая, чтобы сорвать все болты и гайки. Нужен лишь спусковой крючок, повод для старта – и тогда безумие вновь понесётся галопом. Но уже с новой, ожесточённой и неудержимой силой. И что тогда со мной будет – даже подумать страшно. Но здесь… на этом островке мне хорошо. Мне легко. И мысли совсем не носят насильственный характер. Хоть я и не понимаю, что здесь происходит. Но я знаю, что ты понимаешь. Смотришь на меня и всё понимаешь. Ты единственный здесь человек, кроме меня. Появляешься откуда ни возьмись и так же внезапно исчезаешь. Ты всё знаешь. Знаешь, но молчишь.

– До некоторых вещей нужно додуматься самому, иначе толку не будет, – тихо произнесла Ева. – Но поторопись, времени у тебя немного.

– Ты про дождь? Что будет, когда он пойдёт? И почему ты сразу не сказала о нём? Ты ведь говорила, что отныне… мы с тобой будем здесь.

Она отвела голову в сторону.

– Тебе лучше не затягивать с продолжением, – сказала она спустя несколько минут. – Начинай.

И вопросительно взглянула на меня.

Но слова у меня не шли.

– Что молчишь?

– Даже не знаю, стоит ли рассказывать дальше…

– Ты не доверяешь мне? – удивлённо спросила она.

– Не знаю…

– Нужно учиться доверять людям.

– У меня это плохо получается.

– Ты кому-нибудь хоть раз в жизни доверялся полностью?

– Полностью?

– Полностью. Так, чтобы вся жизнь твоя была в руках этого человека. Куда он – туда и ты. Он шаг – и ты за ним. Не думая.

Я замолчал. А был ли у меня и правда такой случай? И первое, что мне пришло в голову, это следующий фрагмент.

…Летний вечерний ветер лижет лицо. Я сижу на раме велосипеда, летящего по асфальтному склону с невероятно высокой скоростью. Меня обхватывают две большие руки. Они держат руль и принадлежат моему единственному приятелю вне детдомовских стен. Он уехал в другой город, когда мне было ещё двенадцать.

Мы на велосипеде. Он спокоен. А я дико испуган. Скорость колоссальная. Одно неверное движение руля – и мы в крови на асфальте. Я говорю ему, что мне страшно. На что он совершенно хладнокровно отвечает, что всё нормально. После его невозмутимого ответа я вдруг точно понимаю: мы ни за что не разобьёмся, он полностью в себе уверен. И успокаиваюсь.

Тогда, сидя, можно сказать, в его объятиях и перед лицом экстремальной ситуации, я чувствовал себя в безопасности. Я доверял ему.

Хотя, конечно, доверять ему было нельзя. Как минимум с точки зрения здравого смысла. Он был необычным человеком: имел привычку врать. Ужасно часто врать. Чем уж именно она была вызвана, мне оставалось только догадываться, но факт оставался фактом – врал он всегда и по любому поводу. Эта привычка приняла у него патологический характер. Даже в самых простых ситуациях, когда и лгать-то никакой причины не было, он прибегал к своей манере искажать правду.

Но в те мгновения, когда он катал меня на своём велосипеде, я чувствовал себя будто под присмотром Бога. Опасно, быстро, страшно, сбивает дыхание, но при этом ты понимаешь, что тебя охраняет чья-то бдительность и полная уверенность в своих силах. Пока он за рулём – всё в порядке. Волноваться не о чем. Это ни с чем не сравнимое ощущение. Ощущение опасности и в то же время безопасности. Ощущение слияния двух противоположных крайностей в один адреналиновый коктейль.

И вот сидел я теперь, глядя на Еву, и думал. А не является ли этот остров точно таким же, как и мой приятель на велосипеде? Не лжёт ли он мне, подсовывая это неподвижное солнце, эту странную девушку в красном сарафане и это таинственное холодное море?

И почему при всём при этом мне хочется оставаться здесь? Почему хочется быть с этим островом, чувствовать его, слышать его и никогда-никогда не покидать?..

Так что я и не знаю, можно ли доверять тому, кого (или чего) человек не понимает. Ведь я до сих пор не понимал, почему мой приятель так часто лгал.

Может, иногда можно?..

И я продолжил свою историю.