Текст книги "Мемуары гейши"

Глава 9

Когда я отмечала шестидесятипятилетний юбилей, один друг прислал мне статью под названием «Двадцать величайших гейш в истории Джиона». Может, было не двадцать, а тридцать гейш, я точно не помню. Мое имя упоминалось тоже. В статье местом моего рождения назывался Киото, а ведь это не так. Могу вас заверить, я не была одной из двадцати лучших гейш Джиона. Просто многие люди не видят разницы между великим и популярным. Благодаря письму господина Танака, сообщившему мне о смерти моих родителей и о сестре, скорее всего потерянной для меня, я смогла стать по крайней мере известной гейшей.

Вы наверняка вспомнили мои слова о том, что день, когда я встретила господина Танака, был одновременно лучшим и худшим в моей жизни. Наверное, мне уже не стоит объяснять, почему он оказался худшим, но почему лучшим, вероятно, до сих пор непонятно. Действительно, до сих пор господин Танака приносил мне только несчастья, но в то же время он существенно расширил мои жизненные горизонты. Мы, подобно воде, течем по жизни с горы примерно в одном направлении до тех пор, пока не столкнемся с чем-то, кардинально меняющим наше направление. Если бы я не встретила господина Танака, моя жизнь напоминала бы поток, текущий от нашего «подвыпившего» домика к океану. Но, выходя в мир, мы все же не расстаемся с тем, что было нашим домом. До того момента, как я получила письмо господина Танака, меня ни на минуту не покидала мысль, что я обязательно буду жить где-нибудь в другом месте, по крайней мере с оставшимися членами семьи. Я жила отчасти в Джионе, а отчасти в своих мечтах, возвращающих меня домой. Мечты очень опасная вещь: они тлеют, как огонь, и иногда совсем поглощают нас.

Всю весну и лето я чувствовала себя ребенком, потерянным на озере в тумане. Все перемешалось в моей голове. Кроме постоянного чувства страха, я помню только отдельные обрывки происходивших вокруг событий. Одним холодным вечером зимой я сидела в комнате прислуги, наблюдала, как во дворе окейи тихо падает снег, и представила своего отца, кашляющего в одиночестве в опустевшем домике, маму, лежащую на постели. Я выскочила во двор, пытаясь убежать от своих страданий, но невозможно убежать от того, что внутри нас.

Прошел целый год после ужасных новостей, описанных в письме господина Танака. Ранней весной, в апреле, опять зацвели вишни. Мне было уже почти двенадцать, и я постепенно приобретала женские формы, в то время как Тыква по-прежнему выглядела как маленькая девочка. Я вытянулась и достигла практически своего нынешнего роста. Мое тело еще год или два будет оставаться тонким и угловатым, но лицо уже утратило свою ребяческую округлость, оно определилось, глаза приобрели миндалевидную форму, а подбородок и скулы заострились. Раньше мужчины на улице совершенно не замечали меня, словно я была голубем, теперь же они провожали меня взглядом, когда я проходила мимо. Было неожиданно и странно превратиться в объект внимания.

Однажды рано утром, в апреле, я проснулась от необычного сна о бородатом мужчине. Огромная борода делала черты его лица плохо различимыми. Стоя передо мной, он что-то говорил мне, а потом с шумом открыл бумажные жалюзи на окне. Я проснулась и подумала, что, может быть, услышала шум в комнате, но кругом стояла тишина. Служанки вздыхали во сне. Круглая голова Тыквы покоилась на подушке. Все выглядело как обычно, но мои чувства подсказывали мне, что это совершенно не так. Я ощутила, что иначе смотрю на мир, как будто сквозь окно, открывшееся в моем сне.

Почему я это чувствовала и что это значило, я не смогла бы объяснить. Но я продолжала думать об этом, подметая ступеньки во внутреннем дворе в то утро. В голове жужжали мысли, подобно пчелам, попавшим в банку. И я неожиданно вспомнила то, о чем не задумывалась с первых дней моего пребывания в Киото.

Через день или два после того, как нас с сестрой разлучили, меня послали постирать какие-то тряпки. Неожиданно появился мотылек и сел мне на руку. Я смахнула его, ожидая, что он улетит, но вместо этого он камнем упал вниз, на землю. Я не знала, упал ли он мертвым с неба или я убила его, но смерть этого маленького насекомого очень тронула меня. Я полюбовалась узором на его крыльях, а затем завернула его в одну из тех тряпок, которые стирала, и спрятала ее под фундаментом нашего здания. До сих пор я не вспоминала об этом мотыльке, а вспомнив о нем сейчас, нашла его под домом. С тех пор как я его спрятала, многое изменилось, даже я сама. Но развернув тряпку, я увидела такое же прекрасное, как и тогда, создание. Мотылек оставался по-прежнему прекрасным и совершенно неизменным. Если бы и в моей жизни все осталось таким же, как было в первую неделю моего приезда в Киото… Когда я подумала об этом, мысли вихрем понеслись в моей голове. Поразительно, но мы с мотыльком представляли собой как бы две крайности. Мое существование было переменчивым, как водный поток, все время меняющий свое направление, а мотылек напоминал камень, который совершенно не меняется. Пока я думала об этом, мне захотелось потрогать пальцем бархатистую поверхность крыльев, но только я дотронулась до нее, как мотылек, моментально рассыпавшись, превратился в кучку пепла. Я даже вскрикнула от потрясения и наконец-то поняла, что меня мучило все это утро. Прошлое ушло. Мои отец и мать мертвы, и я не в состоянии изменить это. Думаю, и я последний год тоже была мертва. Моя сестра… Да, она тоже ушла в прошлое. Я же не ушла. И я почувствовала, что внутренне переменилась. Теперь я смотрела не в прошлое, а в будущее. И передо мной вставал вопрос: а каким будет это будущее?

В тот момент я была уверена, что сегодня же получу на него ответ в виде какого-то знака. Вот почему бородач открыл мне во сне окно. Он говорил:

– Наблюдай за вещами, которые тебе будут попадаться, ибо одна из них может оказаться твоим будущим.

Тут как раз Анти позвала меня:

– Чио, иди сюда!

Я пошла по темному коридору в состоянии транса. Меня бы не удивило, если бы Анти сказала:

– Хочешь узнать о своем будущем? Тогда слушай внимательно…

Но она не сказала ничего подобного, а лишь протянула мне две заколки для волос, лежащие на белом шелковом платке.

– Возьми это, – сказала она мне. – Не знаю, что происходит с Хацумомо. Прошлой ночью она вернулась в окейю с чужими заколками для волос. Может быть, она выпила больше, чем обычно. Пойди найди ее, спроси, чьи это заколки, и верни их хозяйке.

В том, что Хацумомо пришла домой с чужими заколками, на первый взгляд нет ничего особенного, но на самом деле это примерно то же, как если бы она пришла домой в чьем-то нижнем белье. Гейши не моют голову каждый день из-за своих сложных причесок. Поэтому заколка для волос – очень интимный предмет для гейши. Анти даже не хотела прикасаться к ним и держала их на платке. Она завернула их, и я подумала о сходстве этого свертка с тем, с мотыльком, который я держала в руках несколько минут назад. Конечно, знак ничего не сообщит до тех пор, пока ты не поймешь, как его интерпретировать. Я стояла, глядя на сверток в руках Анти, пока она не сказала:

– Возьми его наконец!

Вместе с заколками Анти протянула мне лист бумаги с разными поручениями и велела вернуться в окейю, как только я все выполню.

Позже, по дороге в школу, я развернула сверток и еще раз внимательно посмотрела на заколки. Одна из них была черного цвета, лакированная, в форме заходящего солнца, с золотым орнаментом из цветов по краю. Другая – из светлого дерева, украшенная двумя жемчужинами и крошечным янтарным шариком.

Я подождала около здания школы, пока прозвенит звонок и закончатся уроки. Вскоре стали выходить девочки в сине-белых платьях. Хацумомо заметила меня раньше, чем я ее. Вас может удивить, почему она ходила в школу, хотя была уже отличной танцовщицей и, конечно же, знала все необходимое гейше. Но даже известные гейши в течение всей своей жизни продолжают брать уроки, некоторые из них даже в пятьдесят и шестьдесят лет.

– О! – воскликнула Хацумомо, глядя на свою подругу. – Посмотри на эту дылду!

Она высмеивала меня за то, что я выросла на два сантиметра выше, чем она.

– Меня к вам послала Анти, госпожа, – сказала я, – выяснить, чьи заколки вы украли прошлой ночью.

Улыбка исчезла с ее лица. Она взяла сверток из моих рук и развернула его.

– Да, это не мои, – сказала она. – Но где ты взяла их?

– О Хацумомо-сан! – вмешалась другая гейша. – Разве ты не помнишь? Вы с Канако сняли свои заколки, играя в эту дурацкую игру с судьей Увазуми. Наверное, Канако пошла домой с твоими заколками, а ты надела ее.

– Ужасно, – сказала Хацумомо. – Как ты думаешь, когда Канако последний раз мыла голову? Послушай, ведь ее окейя находится рядом с твоей. Отдай заколки ей и скажи, что свои я заберу позже, но пусть она их не носит.

Незнакомая гейша взяла заколки и ушла.

– Чио, не уходи, пожалуйста, – сказала мне Хацумомо. – Я тебе кое-что хочу показать. Видишь выходящую из ворот маленькую девочку? Ее зовут Ичикими.

Я посмотрела на Ичикими, но Хацумомо, казалось, больше ничего не собиралась о ней говорить.

– Я ее не знаю, – сказала я.

– Конечно, не знаешь. В ней нет ничего особенного. Слегка глуповата и безобразна, как калека. Не кажется ли тебе забавным, что она будет гейшей, а ты нет?

Едва ли Хацумомо могла сказать мне что-нибудь более обидное. Вот уже полтора года как я приговорена к тяжелой работе прислуги. Моя жизнь казалась мне длинной дорогой в никуда. Нельзя сказать, что я хотела стать гейшей, но я точно не хотела оставаться прислугой. Долгое время я стояла в школьном саду и наблюдала, как девочки моего возраста, беседуя, проходили мимо меня. Они шли на обед, а мне казалось, они двигались от одного важного мероприятия к другому, тогда как я посвящала все свое время чистке камней во дворе нашей окейи. Сад опустел, и я подумала – это, видимо, и есть тот самый долгожданный знак. Если остальные девочки в Джионе продвигаются по жизни вперед, то я остаюсь далеко позади. В этом я увидела его смысл. С этой ужасной мыслью мне казалось невыносимым оставаться дольше в школьном парке. Я прошла до проспекта Шийо и свернула к реке Камо. Огромные флаги на театре минамиза возвещали о предстоящем спектакле самого известного театра кабуки под названием «Шибараку», хотя в тот момент я ничего не знала о кабуки. Толпы народа поднимались по лестнице в театр. Среди мужчин в темных европейских костюмах мелькали гейши в темно-синих кимоно с узором из золотых листьев. И здесь я опять остро почувствовала бегущую мимо меня жизнь в ее беспокойном великолепии. Я поспешила по улице вдоль ручья Ширакава. Даже его воды, думала я, текут в реку Камо, а из нее в залив Осака, а затем в море. Похоже, это невеселое послание поджидало меня всюду. Я села на камень на берегу ручья и зарыдала. Я – забытый остров среди океана, без прошлого и без будущего. Казалось, я нашла безлюдное место, как вдруг неподалеку раздался мужской голос:

– В такой хороший день нельзя так плакать.

Обычно мужчины на улицах Джиона не замечали подобных мне девочек, особенно ревущих. Если же они и заговаривали с ними, то только с просьбой посторониться или что-нибудь в этом роде. Этот же мужчина не только заговорил со мной, но заговорил по-доброму, обратившись ко мне так, словно я была девушкой из его окружения, ну, например, дочерью его хорошего друга. На какую-то долю секунды мир показался мне совершенно непохожим на тот, который я знала. В этом мире ко мне отнеслись по-человечески, в нем отцы не продают собственных дочерей. И когда я поднялась и посмотрела на человека, заговорившего со мной, мне показалось, что все мои страдания остались на камне.

Мне бы хотелось как можно лучше описать его вам, но это трудно сделать, не вспомнив эпизод из моего детства. На берегу моря в Йоридо росло дерево с совершенно гладким стволом, отшлифованным постоянными сильными ветрами. Однажды, лет в пять, я увидела на стволе этого дерева лицо. На поверхности размером с тарелку два острых выступа по краям выглядели как скулы. Тени от них создавали глазные впадины, а складка на коре под ними воспринималась как нос. Лицо было слегка наклонено в одну сторону и смотрело на меня лукаво. Казалось, оно принадлежит человеку уверенному, подобно дереву, знающему свое место в жизни. Тогда я считала, что нашла изображение Будды.

У человека, заговорившего со мной на улице, оказалось такое же широкое, спокойное лицо, с гладкими и ясными чертами, обрамленное прямыми седыми волосами. На вид ему было лет сорок пять. Я покраснела и отвернулась, стесняясь на него смотреть, настолько элегантным он мне показался.

Рядом с ним стояли два молодых человека и гейша. Я услышала, как гейша с безразличием сказала ему:

– Да она просто служанка! Может, она натерла ногу, пока бегала по поручениям. Я уверена, кто-нибудь скоро придет и поможет ей.

– Я бы хотел так же верить в людей, Изуко-сан, – сказал он.

– Через несколько минут начнется спектакль. Председатель, мы не можем больше терять время…

Когда я бегала по поручениям в Джионе, я часто слышала, как мужчин называли вице-президентами или начальниками. Но очень редко мне доводилось слышать слово «председатель». Обычно лысые и хмурые, они ходили в окружении толпы подчиненных. Этот же человек разительно отличался от типичных председателей, и хотя мне было немного лет, я поняла, что, видимо, его компания не очень известная. Председатель известной компании не остановился бы, чтобы заговорить со мной.

– Ты хочешь сказать, мы теряем время, общаясь с ней? – спросил Председатель.

– Нет, нет, – сказала гейша. – Просто мы можем опоздать на первое действие.

– Изуко-сан, ты и сама была в таком же положении, как эта маленькая девочка. Ведь жизнь гейши не всегда легка, ты же знаешь.

– Я была в таком же положении, как она? Председатель, вы хотите сказать, что я устраивала публичные спектакли?

После этих слов Председатель повернулся к молодым людям и попросил их пойти в театр вместе с Изуко. Они поклонились и пошли вперед, я же в это время упорно отводила взгляд. В конце концов я решилась произнести:

– Простите, господин, но она сказала правду. Я всего лишь глупая девчонка… Пожалуйста, не опаздывайте из-за меня.

– Встань на секунду, – попросил он меня.

Я не посмела ослушаться, хотя совершенно не представляла, чего он от меня хочет. Но он только достал из кармана носовой платок и вытер мне слезы. Стоя очень близко к нему, я чувствовала запах талька, исходящий от его гладкой кожи, напомнивший мне о визите племянника императора Тайшо в нашу деревню. Он лишь вышел из машины, встал на колени перед собравшейся толпой и уехал. На нем был деловой европейский костюм, такой я впервые видела, а также мне запомнились ухоженные, коротко подстриженные усы. Мужчины в нашей деревне имели на лице длинную растительность, произраставшую подобно сорнякам вдоль дороги.

В жизни мы порой сталкиваемся с непонятными нам вещами, но непонятными лишь потому, что не встречали ничего похожего на них. Меня по-своему поразил племянник императора, по-своему – Председатель. Председатель вытер мне слезы и приподнял мое лицо.

– Ты красивая девушка, и тебе нечего стыдиться, – сказал он. – А ты тем не менее боишься посмотреть мне в глаза. Видимо, кто-то жестоко обошелся с тобой, или жизнь жестока по отношению к тебе.

– Я не знаю, господин, – сказала я, хотя прекрасно знала ответ на этот вопрос.

– Никому из нас не достается столько добра в этом мире, сколько мы заслуживаем, – сообщил он мне, взглядом давая понять, что я должна серьезно подумать над сказанным.

Больше всего на свете мне хотелось еще раз увидеть гладкую кожу на его лице, широкие брови, веки, напоминавшие мраморную оправу вокруг его глаз, но между нами зияла пропасть. Я наконец подняла глаза, хотя и покраснела, и мельком посмотрела в его сторону. Он, должно быть, и не заметил, как я поймала его взгляд. Он смотрел на меня как на свой инструмент перед тем, как начать на нем играть, с пониманием и мастерством. Я почувствовала, как он смотрит сквозь меня, словно я являюсь его частью. Как бы мне хотелось быть инструментом в его руках!

Он полез в карман и что-то достал.

– Ты любишь засахаренные сливы или вишни? – спросил он.

– Господин, вы имеете в виду… есть?

– Я сейчас прошел мимо торговца, продающего мороженое с сиропом. Впервые я попробовал его, только когда стал взрослым, но, думаю, в детстве оно бы мне очень понравилось. Возьми эту монетку и купи его. Возьми и мой носовой платок, и ты всегда сможешь вытирать слезы.

Он положил монетку на середину носового платка, завернул ее и протянул сверток мне.

С того момента, как Председатель обратился ко мне, я совершенно забыла о своих поисках предсказания будущего. Но платок в его руках опять напомнил мне сверток с мотыльком, и я поняла, что наконец-то получила знак. Я взяла сверток, низко поклонилась и пыталась произнести слова, ни в коей мере не передававшие всей глубины моей благодарности. Я благодарила его не за монету и даже не за то, что он задержался из-за меня. Я благодарила его за… Даже сейчас не могу объяснить за что. Можно сказать, за то, что он показал мне: в мире существует не только жестокость.

Я смотрела ему вслед с болью в сердце, хотя и приятной, если такая существует. Допустим, вы переживаете лучший вечер в своей жизни и вам грустно видеть, как он заканчивается, хотя вы и благодарны за то, что он был. За короткое время общения с Председателем я превратилась из растерянной девочки, проживающей пустую жизнь, в девочку, имеющую цель в жизни. Может, это покажется странным, что случайная встреча на улице способна так резко изменить жизнь. Но ведь в жизни действительно иногда так бывает, правда же? И я думаю, если бы вы были на моем месте, с вами бы случилось то же самое.

Когда Председатель скрылся вдали, я побежала по улице искать мороженщика. Стоял не очень жаркий день, и мне не особенно хотелось мороженого. Но процесс покупки и поедания мороженого мог продлить мою встречу с Председателем. Поэтому я купила мороженое с вишневым сиропом и пошла на свое старое место на камне. Вкус сиропа показался мне удивительным, но, думаю, только лишь из-за моих обостренных чувств. Если бы я была гейшей, то человек, похожий на Председателя, мог бы проводить со мной время. Никогда бы не подумала, что буду завидовать гейшам. Меня привезли в Киото с намерением сделать из меня гейшу, но до сегодняшнего вечера я надеялась при первой же возможности убежать. Теперь мои взгляды изменились. Стать гейшей… Вряд ли это может стать целью жизни. Стать гейшей… и сделать эту цель ступенькой к большей цели… Если я правильно определила возраст Председателя, то ему не больше сорока пяти. Многие гейши достигают успеха уже к двадцати годам. Гейше Изуко не больше двадцати пяти. Сейчас мне всего двенадцать… Но еще через двенадцать мне уже будет за двадцать. А Председателю? Он все равно будет не старше, чем господин Танака сейчас.

Я купила мороженое и получила сдачу – три монеты разного размера. Сначала я хотела сохранить их на память, но потом решила извлечь из них большую пользу.

Я поспешила на проспект Шийо, добежала до святилища Джиона и там бросила монетки в коробку для пожертвований, сообщив богам о своем присутствии троекратными хлопками и поклонами. С закрытыми глазами и сжатыми руками я просила богов помочь мне стать гейшей, обещая усердно учиться и преодолевать любые трудности. Тогда у меня появится возможность привлечь внимание человека, подобного Председателю.

Закончив молиться, я открыла глаза и услышала шум транспорта на проспекте Хигашиой. Деревья по-прежнему шумели, качаясь на ветру. Ничего не изменилось. Услышали ли меня боги, не знаю. Мне не оставалось ничего другого, как спрятать платок Председателя в карман платья и вернуться в окейю.

Глава 10

Спустя несколько месяцев, когда мы убирали в гардероб летние нижние платья и доставали те, что носят в сентябре, я почувствовала такой неприятный запах, что уронила вешалки, которые несла в гардероб. Запах шел из комнаты Грэнни. Я побежала наверх, в комнату Анти, подозревая, что случилось что-то ужасное. Анти быстро спустилась по лестнице и нашла Грэнни мертвой на полу. Умерла она очень странным образом.

Во всей окейе только у Грэнни был электронагреватель. Она пользовалась им каждую ночь практически круглый год. Исключение составляли только летние месяцы. Наступил сентябрь, и Грэнни опять начала включать свой обогреватель, хотя это вовсе не означало, что наступили холода. Мы же тоже меняем нашу одежду в соответствии с календарем, а не сообразуясь с реальной температурой на улице, так же и Грэнни использовала свой обогреватель. Ее чрезмерную привязанность к нему можно объяснить тем, что она так много ночей в своей жизни страдала от холода.

Каждое утро Грэнни, прежде чем убрать нагреватель, обматывала шнур вокруг него. Горячий металл прожег шнур, обнажил провода, и они оказались без изоляции. Полицейский сказал, что, прикоснувшись к нагревателю, Грэнни была либо парализована, либо сразу убита. Когда же она упала на пол, ее лицо, оказавшись на горячей поверхности, обгорело, что послужило причиной ужасного запаха. К счастью, я не видела ее после смерти. Из коридора виднелись только ее ноги, напоминавшие две тонкие ветки дерева, завернутые в шелк.

Неделю или две после смерти Грэнни мы были очень заняты. Тщательно чистили дом, потому что смерть – это самое нечистое событие, которое может случиться в жизни, зажигали свечи, готовили подношения, вешали фонари над входом, готовили чаи, убирали подносы, принесенные посетителями, и так до бесконечности. Напряжение было такое, что повариха даже заболела, и пришлось вызывать доктора. Накануне ночью она спала всего два часа, на следующий день ни разу не присела и за все это время выпила только чашку прозрачного бульона, и именно это послужило причиной ее недомогания. Мама заказывала в храме сутры в честь Грэнни и тратила на это огромные деньги, а ведь это происходило в период Великой депрессии. Я думала, что это связано с ее особым отношением к Грэнни, но позже, когда весь Джион пришел в окейю отдать дань памяти Грэнни, а затем посетил погребальную церемонию в храме, стало понятно, что Мама хотела достойно представить окейю перед лицом всего города.

В течение нескольких дней через нашу окейю прошел весь Джион или по крайней мере так казалось. Мы всех поили чаем и угощали десертом. Мама и Анти принимали хозяек чайных домов и окей, служанок, знавших Грэнни, а также хозяев магазинов, парикмахеров, как правило мужчин, и десятки, и сотни гейш. Те, кто постарше, знали Грэнни, когда она сама работала гейшей, молодые могли и не слышать о Грэнни, но они приходили из уважения к Маме или же из-за своих отношений с Хацумомо.

В мои обязанности входило провожать посетителей к Маме и Анти в приемную. Кроме этого, я должна была запоминать, кому какие туфли принадлежат, потому что на время выносила туфли в комнату прислуги, чтобы они не захламляли коридор, а в нужный момент подавала их гостям и не должна была ошибиться. Сначала у меня случались недоразумения. Я стеснялась смотреть в глаза посетителям, а лишь беглого взгляда оказывалось недостаточно, чтобы запомнить их, но вскоре я стала запоминать не человека, а кимоно на нем, и дело пошло на лад.

На второй или третий день дверь открылась – и в комнату вошло кимоно, поразившее меня своей красотой. Белое, потому что это соответствовало случаю, но с великолепным богатым орнаментом из зеленых и золотых нитей. Я представила, как бы поразились женщины Йоридо, увидев такую красоту. Посетительница вошла со служанкой. Очень немногие гейши могли позволить себе содержать служанок. Это дало мне основание считать ее хозяйкой чайного дома или окейи. Пока она стояла у крошечного святилища Синто у входа, я смогла разглядеть ее лицо совершенной овальной формы. Оно напомнило мне висевший в комнате Анти свиток с изображением куртизанки Хэйанского периода, тысячелетней давности. Она не была такой яркой, как Хацумомо, но с такими совершенными чертами, что я почувствовала себя ничтожной. И вдруг я поняла, кто она. Это была Мамеха, гейша, чье кимоно Хацумомо заставила меня испортить.

В происшествии с кимоно не было моей вины, но, показывая ей и служанке, как пройти в приемную, я тем не менее, стыдясь лишний раз встречаться с ней взглядом, опустила голову, пряча лицо. Правда, теперь ее сопровождала другая служанка, а не та девушка, которую я видела у нее дома. И все же я вздохнула с облегчением, когда оставила их в приемной.

Через двадцать минут Мамеха и ее служанка собрались уходить, и я принесла им туфли и поставила на ступеньку у входа, по-прежнему не поднимая головы и продолжая нервничать. Служанка открыла дверь, но Мамеха замешкалась, не торопясь выходить. Волнуясь, я посмотрела на нее и заметила, что она приглядывается ко мне.

– Как тебя зовут, девочка? – довольно строго спросила она.

– Чио, госпожа.

– Встань, пожалуйста, Чио. Я хочу посмотреть на тебя.

Исполняя ее просьбу, я встала с колен, но если бы у меня была возможность провалиться сквозь землю, я бы провалилась.

– Подойди поближе, – потребовала она. – Ты ведешь себя так, словно постоянно пересчитываешь пальцы на ногах.

Я подняла голову, но стояла потупившись. Мамеха тяжело вздохнула и велела мне немедленно посмотреть ей в лицо.

– Какие необычные глаза! – сказала она. – Я такими себе их и представляла. Как ты думаешь, Тацуми, какого они цвета?

Служанка подошла ко мне и посмотрела в глаза.

– Серо-голубые, госпожа, – ответила она.

– По-твоему, сколько в Джионе девочек с такими глазами?

Я не поняла, к кому обращается Мамеха, ко мне или к Тацуми, но никто из нас не ответил. Она смотрела на меня отсутствующим взглядом, думая о чем-то своем. Потом, к моей радости, извинилась и вышла.

Похороны Грэнни состоялись через неделю, в день, назначенный гадалкой. После похорон мы принялись наводить порядок в окейе, в которой произошел ряд перемен. Например, Анти переселилась в комнату Грэнни, в то время как Тыква, собиравшаяся стать начинающей гейшей, заняла комнату Анти. Кроме того, наняли еще двух служанок средних лет, очень энергичных. Может показаться странным, что Мама набирала новых слуг, хотя членов семьи стало меньше. Персонала в окейе всегда не хватало, ибо Грэнни не выносила большого количества народа.

Последнее важное изменение касалось Тыквы. Ее освободили от домашней работы и обязали все свое время уделять занятиям, необходимым гейше. Обычно девочкам не предоставляли дополнительного времени для тренировок, но Тыкве учеба давалась трудно, и ей требовалось больше времени, чем другим. Я наблюдала, как каждый день она часами старательно играла на сямисэне. Иногда наши глаза встречались, и она улыбалась мне. Ее отношение ко мне было на удивление добрым и нежным. Мне же все труднее давалось терпеливое ожидание случая, способного изменить мою жизнь. Пока же я только наблюдала со стороны, как новые возможности открывались перед другими. Иногда по ночам, лежа в постели, я доставала платок Председателя и вдыхала его дорогой аромат. Я сохранила его образ и ощущение тепла от солнца на моем лице, запомнила камень, на котором сидела во время встречи с ним. Он казался бодхисатвой с тысячью рук, способных мне помочь. Я не представляла, как он сможет это сделать, но молилась о том, чтобы это произошло.

Через месяц после смерти Грэнни одна из наших новых служанок подошла ко мне и сказала, что кто-то ждет меня у входа. Стоял необычно теплый для октября день, и я взмокла, отчищая старым ручным пылесосом циновки татами в комнате Тыквы, которая еще совсем недавно была комнатой Анти. Но Тыква в отличие от Анти любила рисовые крекеры, и татами нуждались в частой чистке. Я вытерлась влажным полотенцем и быстро спустилась вниз. Меня ждала служанка Мамехи. Я заволновалась, не понимая, зачем я ей понадобилась. Она махнула рукой, приглашая выйти к ней, и я, быстро обувшись, вышла на улицу.

– Скажи, пожалуйста, Чио, посылают ли тебя с поручениями в город? – спросила она меня.

С тех пор как я пыталась убежать, прошло очень много времени, и мне уже спокойно разрешали выходить из окейи. Совершенно не понимая, почему она меня об этом спрашивает, я все же ответила утвердительно.

– Хорошо, – сказала она. – Сделай так, чтобы тебя послали в город завтра часа в три, и давай с тобой встретимся около маленького моста через ручей Ширакава.

– Хорошо, госпожа, – сказала я. – Но могу ли я поинтересоваться зачем?

– Ты сама завтра узнаешь, – ответила она и слегка сморщила носик, как будто дразня меня.

Идти куда-то со служанкой Мамехи мне совсем не хотелось, так как я ожидала, что меня опять будут ругать за испорченное кимоно. И все же в тот же день я поговорила с Тыквой и попросила ее послать меня с поручением в город. Она насторожилась, опасаясь навлечь на себя неприятности. Но я пообещала отплатить ей чем-нибудь, и она согласилась. В три часа дня она позвала меня со двора:

– Чио-сан, не могла бы ты пойти купить мне новые струны для сямисэна и несколько журналов кабуки?

Ей для повышения эрудиции велели читать журналы кабуки. После этого она сказала более громко:

– Ты не возражаешь, Анти?

Дремавшая у себя в комнате Анти не ответила.

Я вышла из окейи и пошла вдоль ручья Ширакава к мосту, ведущему к кварталу Мотойоши-чо. Стояла прекрасная погода, и много мужчин и женщин прогуливались по улицам. Стоя у моста, я увидела двух иностранных туристов, осматривавших знаменитый район Джион. Мне доводилось и раньше видеть иностранцев в Киото, но эти выглядели очень необычно: с крупными носами, ярко окрашенными волосами, в длинных платьях. Один из них, показывая в мою сторону, что-то сказал на незнакомом языке, и оба они уставились на меня. Смутившись и избегая встречаться с ними взглядом, я сделала вид, будто ищу что-то на тротуаре.

Наконец пришла служанка Мамехи и, как я и опасалась, повела меня через мост к тому же дому, куда мы относили кимоно с Хацумомо и Корин. Казалось ужасно несправедливым, что эпизод давнего прошлого продолжает причинять мне неприятности.

Служанка открыла дверь, и мы поднялись по лестнице наверх, сняли туфли и вошли в квартиру.

– Чио здесь, госпожа! – закричала она.

Из соседней комнаты донесся голос Мамехи:

– Спасибо тебе, Тацуми!

Молодая женщина отвела меня в комнату, где я присела на одну из диванных подушек, стараясь сохранять спокойствие.

Очень скоро ко мне подошла другая служанка и принесла чашку чаю. Оказывается, у Мамехи было две служанки. Угощение чаем было для меня неожиданным. Подобное случалось со мной только несколько лет назад, в доме у господина Танака. Я поблагодарила ее поклоном, сделала несколько глотков, чтобы не показаться невоспитанной, и какое-то время сидела неподвижно, прислушиваясь к шуму воды, доносившемуся из окна.