Текст книги "Колеса"

23

Роман Эрики Трентон с Пьером Флоденхейлом начался в первых числах июня, вскоре после их знакомства, когда, возвращаясь после уик-энда в «коттедже» у озера Хиггинса, Адам Трентон явился домой в сопровождении молодого гонщика.

Несколько дней спустя Пьер позвонил Эрике и пригласил ее пообедать. Она согласилась. На следующий день они договорились встретиться в уединенном ресторанчике на Стерлинг-Хейтс.

Спустя неделю они встретились вновь, но на этот раз после обеда отправились в мотель, где Пьер уже зарезервировал номер. Без лишних разговоров они легли в постель, где Пьер оказался вполне достойным партнером, так что, когда Эрика вернулась вечером домой, она давно не чувствовала такого облегчения – и морального, и физического.

Весь остаток июня и в июле они продолжали встречаться, при первой же возможности – и днем, и вечером, когда Адам заранее предупреждал Эрику, что задержится на работе допоздна.

Наконец-то Эрика познала блаженное чувство удовлетворения, чего была так долго лишена.

Эти встречи были совсем не похожи на ту авантюру, которую она позволила себе с Олли несколько месяцев назад. Мысль об этом свидании – хотя Эрика и старалась о нем не вспоминать – вызывала у нее чувство отвращения, прежде всего к самой себе, за то, что она допустила такое.

Сейчас же все обстояло иначе. Эрика не имела понятия, как долго продлится ее роман с Пьером, хотя была убеждена, что для них обоих это всего лишь роман и что однажды он обязательно кончится. Но пока она, как, впрочем, и Пьер, получала от этого только наслаждение.

Наслаждение породило в них чувство уверенности в том, что так все и должно быть, а это, в свою очередь, вызвало беспечное отношение к тому, что их могут увидеть вместе.

Вечерами они любили встречаться в уютной старомодной «Дирборн инн», где хорошо кормили и приятно обслуживали. Другим достоинством «Дирборн инн» являлся коттедж (их было тут несколько) – точная копия дома, где когда-то жил Эдгар Аллан По. На первом этаже находились две уютные комнатки и кухня, наверху, прямо под крышей, – крошечная спальня. Верхний и нижний этажи были изолированы и сдавались отдельно постояльцам «Дирборн инн».

Дважды, когда Адама не было в Детройте, Пьер Флоденхейл снимал нижний этаж коттеджа Эдгара По, а Эрика – верхний. Входная дверь запиралась, и затем никого уже не должно было интересовать, кто поднимался наверх или кто спускался вниз по внутренней лестнице.

Эрике так нравилась эта уютная, романтическая обитель с ее старинной мебелью, что однажды, лежа в постели, она воскликнула:

– Какое идеальное место для влюбленных! Просто грех использовать его для других целей.

– Угу! – только промычал в ответ Пьер, подтверждая тем самым, сколь мало волнует его этот разговор и вообще что бы то ни было, кроме автомобильных гонок и секса. Об автомобильных гонках Пьер мог говорить оживленно и бесконечно долго. Все прочие темы откровенно утомляли его. Например, когда Эрика касалась текущих событий, политики, искусства – а она порой затевала такие разговоры, – Пьер либо зевал, либо начинал ерзать, словно непоседливый ребенок, которому трудно сосредоточиться хоть на несколько секунд. Иногда, невзирая на физическую близость, доставлявшую Эрике столько радости, ей хотелось, чтобы отношения их были иными.

Примерно тогда же, когда это желание у Эрики стало перерастать в легкое раздражение, в «Детройт ньюс» появилась заметка, где рядом упоминались их имена.

Появилось это в рубрике светской хроники, которую редактировала Элеонора Брейтмейер, считавшаяся лучшей журналисткой своего жанра во всей Северной Америке. Ни одно сколько-нибудь значительное событие светской жизни автомобильной столицы не ускользало от прозорливого взгляда мисс Брейтмейер, и сейчас она писала:

«Красивый прожигатель жизни гонщик Пьер Флоденхейл и молодая, прелестная Эрика Трентон, жена видного плановика автомобилестроения Адама Трентона, продолжают наслаждаться обществом друг друга. В пятницу на прошлой неделе они обедали вдвоем в «Рулевом колесе» и, как обычно, были всецело поглощены собой».

Эта заметка в газете явилась тяжелым ударом для Эрики. Первой ее мыслью было то, что еще до конца сегодняшнего дня тысячи людей в Большом Детройте, в том числе друзья ее и Адама, тоже прочтут эту заметку и станут ее обсуждать. Эрику обуяло неудержимое желание залезть в шкаф и спрятаться от всех. Она только тут поняла, как беззаботно вели себя они с Пьером, словно намеренно выставляясь напоказ, и сейчас она глубоко в этом раскаивалась.

Заметка появилась в конце июня – примерно за неделю до того, как супруги Трентон обедали с Хэнком Крейзелом, а потом были у него в гостях в Гросс-Пойнте.

В тот вечер, когда была напечатана заметка, Адам, как обычно, принес домой «Детройт ньюс», и они оба, потягивая перед ужином мартини, читали газету по частям.

Пока Эрика наслаждалась страничками для женщин, куда входила и светская хроника, Адам просматривал новости на первой полосе. Но он неизменно прочитывал всю газету, и Эрика боялась, как бы он не обратил внимание на тот раздел, который был у нее в руках.

Она решила, что не стоит уносить газету из гостиной, ибо, как бы ловко она это ни проделала, Адам скорее всего заметит пропажу.

Вместо этого Эрика пошла на кухню, решив поскорее подать ужин: вдруг овощи уже готовы. Они не были готовы, но когда Адам сел за стол, Эрика заметила, что он еще не добрался до последних страниц.

Вернувшись после ужина в гостиную, Адам, как обычно, раскрыл свой чемоданчик и сел за работу. А Эрика, прибрав в столовой, зашла в гостиную, взяла со стола чашку Адама, поправила кипу иллюстрированных журналов и стала складывать разрозненные страницы газеты, чтобы забрать их с собой.

Адам поднял на нее взгляд.

– Оставь газету, я еще не прочитал ее.

Остаток вечера Эрика была как на иголках. Делая вид, что читает книгу, она украдкой следила за каждым движением Адама. Когда наконец щелкнул замок его чемоданчика, у Эрики стало еще тревожнее на душе, но Адам, к ее великому облегчению, поднялся в спальню, так и не вспомнив, видимо, о газете. Эрика поспешно спрятала газету, а на другой день сожгла.

Эрика, разумеется, понимала, что, уничтожив один экземпляр, она не может поручиться, что кто-то не покажет заметку Адаму или не расскажет ему об этом, что, по сути, одно и то же. Наверняка многие его коллеги или те, с кем он постоянно общается, уже прочли заметку или же им рассказали об этой пикантной истории, поэтому Эрика несколько дней жила в постоянном напряжении, ожидая, что вот сейчас вернется Адам и затеет неприятный разговор.

В одном Эрика была абсолютно уверена: если Адам узнает о заметке, ей об этом обязательно станет известно. Не в правилах Адама было уклоняться от обсуждения чего бы то ни было, да и не такой он был муж, чтобы принять решение, не дав высказаться жене. Но он упорно молчал, и, когда прошла неделя, Эрика стала потихоньку успокаиваться. Потом она объяснила себе это следующим образом: видимо, все считали, что Адам знает, и поэтому, не желая его огорчать или смущать, избегали заводить разговор на столь деликатную тему. Как бы там ни было, Эрика была благодарна судьбе, что все так обошлось.

Благодарна она была судьбе и за то, что имела возможность оценить свои отношения с обоими мужчинами – Адамом и Пьером. Получалось, что Адам во всем, кроме постели – и, увы, редких теперь минут общения, – был на голову выше Пьера. К сожалению – а может быть, и к счастью для Эрики, – постель продолжала играть для нее важную роль, поэтому она согласилась снова встретиться с Пьером несколько дней спустя, но на этот раз соблюдая все меры предосторожности, – на канадском берегу реки, в Виндзоре. Надо сказать, что из всех свиданий это оказалось наименее удачным.

Дело в том, что Эрика восхищалась интеллигентностью Адама. Пьер же этим достоинством не обладал. Несмотря на свою безумную занятость, Адам никогда не терял контакт с окружающим миром – он всегда отличался чувством ответственности и имел твердые убеждения. Эрике доставляло удовольствие слушать Адама – особенно когда разговор не касался автомобилестроения. А вот когда она однажды спросила Пьера, что он думает о спорах относительно строительства в Детройте так называемых государственных жилых домов, о чем уже несколько недель шумели газеты, выяснилось, что он об этом даже и не слыхал. «Я так считаю, все это меня никак не касается», – был его ответ. Он, например, никогда не участвовал в выборах. «Признаться, я даже не знаю, как это делается, да и неинтересно мне».

Так Эрика начинала кое-что понимать: чтобы роман был приятен и удачен, одной постели мало.

Как-то Эрика спросила себя, с кем из всех знакомых ей мужчин она предпочла бы завести роман, и выяснилось, что с Адамом.

Только вот если бы Адам еще выполнял все супружеские обязанности.

Но это случалось довольно редко.

Размышления об Адаме преследовали ее еще несколько дней вплоть до того вечера, когда Хэнк Крейзел пригласил их к себе в гости в Гросс-Пойнт. У Эрики сложилось впечатление, что бывшему морскому пехотинцу, а ныне поставщику автомобильных частей удалось вытащить на свет все лучшее, что было в натуре Адама, и она с увлечением следила за беседой о молотилке Крейзела, в ходе которой Адам с таким знанием дела задавал вопросы. Лишь позже, когда они возвращались домой, Эрике вспомнился другой Адам, который принадлежал только ей, – некогда пылкий любовник, а теперь, видимо, утраченный, – и ее охватили злость и отчаяние.

И когда позже в тот вечер Эрика объявила Адаму о своем намерении развестись с ним, это было сказано всерьез. Жить вместе и дальше казалось бесполезным. Ни на другой день, ни в последующие дни Эрика не изменила своего решения.

Она, правда, не предпринимала ничего конкретного и не выехала из дома на озере Куортон, но спала по-прежнему в комнате для гостей. Просто она считала, что требуется время, чтобы попривыкнуть к перемене – пожить в чистилище.

Адам не протестовал. В отличие от Эрики он, по-видимому, считал, что время может сгладить их разногласия. А пока она продолжала вести хозяйство и согласилась встретиться с Пьером, который сообщил ей по телефону, что программа гонок позволяет ему ненадолго заехать в Детройт.

– С тобой что-то случилось, – сказала Эрика. – Я это вижу. Почему же ты молчишь?

Пьер был какой-то неуверенный в себе и смущенный. Как все юнцы, он не умел скрывать своего настроения.

– Да вроде ничего особенного, – ответил он, лежа рядом с ней в постели.

Эрика приподнялась, опершись на локоть. В номере мотеля царил полумрак: войдя в комнату, они задернули занавески. Тем не менее было достаточно светло, и Эрика четко различала все вокруг: тут было совсем как в других мотелях, где они бывали, – стандартная серийная мебель, дешевые светильники. Эрика бросила взгляд на часы. Было два часа дня. Они находились в пригороде Бирмингема, так как Пьер сказал, что у него нет времени переправляться на другой, канадский берег реки. Погода хмурилась, в сводках предсказывали дождь.

Эрика снова повернулась к Пьеру, чье лицо она тоже видела достаточно четко. Он улыбнулся – чуть устало, как показалось Эрике. Светлые волосы Пьера были взъерошены – должно быть, она тому виной.

Она действительно привязалась к Пьеру. Даже прорывавшаяся в Пьере самоуверенность – звездная болезнь, которую она сразу в нем подметила, – воспринималась ею лишь как привлекательная мужская черта.

– Только давай не крути, – настаивала Эрика. – Скажи мне прямо, в чем дело?

Пьер отвернулся, пытаясь дотянуться до брюк, чтобы достать из кармана сигареты.

– Ну хорошо, – проговорил он, не глядя на нее, – тут, пожалуй, дело в нас самих.

– Что именно?

Он закурил сигарету и выпустил струю дыма в потолок.

– Теперь мне придется чаще бывать на гонках. И реже в Детройте. Я подумал, что обязан тебе об этом сказать.

Воцарилось молчание – словно холодная рука сжала сердце Эрики, но она всеми силами старалась и виду не подать. Наконец она нарушила молчание:

– Это все или ты хотел сказать мне что-нибудь еще?

Пьеру явно было не по себе.

– А что еще?

– По-моему, тебе лучше знать.

– Просто… видишь ли, мы ведь встречались довольно часто. И уже давно.

– Действительно давно. – Эрика старалась не сбиться с беззаботной интонации, понимая, что ссориться сейчас было бы ошибкой. – Целых два с половиной месяца.

– Вот это да! И только? – В его голосе послышалось искреннее удивление.

– Тебе явно показалось, что дольше.

Пьер изобразил на лице подобие улыбки.

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Черт возьми, Эрика, просто мы какое-то время не будем видеться!

– И как долго? Месяц? Полгода? Или даже год?

– Зависит от того, как пойдут дела, – неопределенно ответил он.

– Какие дела?

Пьер пожал плечами.

– А потом, – не отступалась Эрика, – по прошествии этого неопределенного времени ты позвонишь мне, или я должна звонить тебе? – Она понимала, что слишком нажимает, но его отговорки начинали ее раздражать. Поскольку он молчал, Эрика сказала: – Значит, оркестр играет «Пора сказать друг другу “до свидания”»? Значит, ты даешь мне от ворот поворот? Если да, почему так и не сказать, почему не поставить точку?

Пьер тотчас ухватился за представившуюся возможность.

– Да, – сказал он. – Пожалуй, так оно и есть.

Эрика судорожно вздохнула.

– Спасибо, что ты наконец честно ответил на мой вопрос. Теперь по крайней мере я знаю, что к чему.

В общем-то у нее едва ли было основание для обиды. Она ведь сама настаивала на выяснении отношений и добилась своего, хотя с самого начала разговора чувствовала, что у Пьера на уме. В ее душе теснились разные чувства, и прежде всего оскорбленная гордость, ибо она считала, что если кто-то из них решит поставить точку, то это будет она. Но, как выяснилось, внутренне она еще не была готова на такой шаг, и теперь к чувству обиды примешивались ощущение потери, грусть, сознание грядущего одиночества. Обладая трезвостью суждений, она понимала, что тут не помогут ни мольбы, ни споры. Пьер мог иметь столько женщин, сколько захочет, – это ведь она прекрасно знала, как знала и то, что и до нее были другие женщины, которые наскучили ему. Эрика чуть не разрыдалась при мысли о том, что она всего лишь одна из них, но все-таки сумела взять себя в руки. Нет, черт подери, не даст она пищу его честолюбию, не покажет, как много он для нее значит.

– В такой ситуации, видимо, нет смысла далее здесь оставаться, – холодно заметила она.

– Эй! – сказал Пьер. – Не злись!

Он хотел было обнять ее, но она увернулась и, выскочив из постели, схватила свои вещи и убежала одеваться в ванную. Раньше Пьер бросился бы за ней, схватил ее и вернул бы в постель, как он однажды сделал, когда они поссорились. Сейчас же этого не произошло, хотя Эрика в какой-то степени и надеялась, что так будет.

Когда она вышла из ванной, Пьер тоже был уже одет; они поцеловались, почти как чужие, и разошлись. Он вроде бы даже рад, подумала она, что они так легко расстались.

Пьер так резко рванул с места, выезжая со стоянки мотеля, что только шины завизжали. Эрика медленно выехала следом за ним в своем автомобиле с открывающимся верхом. Он махнул ей рукой на прощание и улыбнулся.

Когда она доехала до первого перекрестка, Пьера уже и след простыл.

Эрика миновала еще квартала полтора, прежде чем до ее сознания дошло, что она не отдает себе отчета в том, куда едет. Было почти три часа дня, и, как обещали, полил навевавший уныние дождь. Куда же теперь отправиться и чем заняться?.. Чему посвятить остаток дня, остаток жизни? Внезапно в душе у Эрики словно плотину прорвало, и боль, горечь и разочарование – все чувства, которые она в мотеле сдерживала, вырвались наружу. Она чувствовала себя брошенной, никому не нужной, и слезы ручьями потекли по ее щекам. Эрика машинально ехала по Бирмингему, не задумываясь – куда и зачем.

Она знала только, что не хочет ехать домой, на озеро Куортон. Слишком много ждало ее там воспоминаний, не доведенных до конца дел и всяких проблем, заниматься которыми у нее сейчас просто не было сил. Она проехала еще два-три квартала, сделала несколько поворотов и неожиданно увидела, что оказалась на Сомерсет-Молл, в Трое, возле того самого торгового центра, где почти год назад она впервые украла духи. Тогда она впервые поняла, что сочетание ума, проворства и хладнокровия может принести самые неожиданные плоды. Она поставила машину на стоянку и сквозь дождь подошла к навесу над входом в пассаж.

Войдя внутрь, Эрика смахнула с лица капли дождя, смешавшиеся со слезами.

В большинстве магазинов торгового центра было довольно оживленно. Эрика не спеша прошлась по нескольким из них, посмотрела туфли фирмы «Балли», выставленные в витрине игрушки «Ф. А. О. Шварц», пестрое многообразие витрин дамского магазина. Но делала она это механически, ничто ее не прельщало, настроение было вялое и подавленное. В магазине кожаных изделий она чуть замедлила шаг и уже подошла было к выходу, как вдруг внимание ее привлек портфель. Он был из английской коричневатой кожи и лежал на стеклянном столике в дальнем углу магазина. Взгляд Эрики перекинулся на что-то другое, затем непонятно почему вернулся к портфелю. По правде говоря, подумала она, портфель ей абсолютно не нужен – она никогда ими не пользуется и маловероятно, чтобы он вдруг ей понадобился. Кроме того, портфель был олицетворением столь многого, что она ненавидела: тирании приносимой домой работы, вечеров, которые Адам проводил над бумагами, бесчисленных часов, украденных у нее. И все же ей захотелось иметь этот портфель – захотелось необъяснимо, сейчас, немедленно. И она будет его иметь.

Возможно, подумала Эрика, она подарит его Адаму на прощание – великолепный подарок, полный многозначительной иронии.

Но так ли уж необходимо за него платить? Она, конечно, может заплатить, только куда интереснее взять вещь, на которую положила глаз, и уйти – она ведь уже не раз, и притом лихо, это проделывала. К тому же это как-то оживит ее жизнь – день сегодня выдался такой скучный.

Делая вид, будто разглядывает витрины, Эрика осмотрелась. Как и прежде в момент кражи, ее охватило нарастающее возбуждение, пьянящая смесь страха и бесшабашной отваги.

Она отметила про себя, что в магазине три продавца – девушка и двое мужчин, один из них постарше, по-видимому управляющий. Все они были заняты с покупателями. А кроме того, еще двое или трое покупателей бродили, как и Эрика, по магазину. В том числе какая-то похожая на мышку старушенция рассматривала бирки для чемоданов.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Эрика кружным путем подошла к столику, где лежал портфель. И, словно впервые его увидев, взяла в руки и стала рассматривать. Взгляд, брошенный вокруг, подтвердил, что всем трем продавцам было по-прежнему не до нее.

Эрика чуть приоткрыла портфель и засунула внутрь две висевшие снаружи этикетки. Затем все с тем же небрежным видом она опустила руку, словно собираясь положить портфель на место, но пронесла его мимо столика. И смело оглянулась вокруг. Двое из тех, кто, как она, бродил по магазину, ушли; один из продавцов переключился на другого покупателя. В остальном все оставалось по-прежнему.

Слегка размахивая портфелем, Эрика не спеша направилась к выходу. За дверью находился застекленный пассаж, куда выходили и другие магазины и где покупатели могли не опасаться непогоды. Эрика видела сквозь стекло фонтан в пассаже, слышала плеск воды. Позади фонтана она заметила охранника в форме, но он стоял спиной к магазину кожаных изделий и разговаривал с каким-то ребенком. Даже если охранник увидит Эрику после того, как она выйдет из магазина, у него не будет оснований ее задержать. Вот она уже у двери. Никто ее не остановил, никто не окликнул. Право же, как все просто!

– Минуточку, пожалуйста!

Чей-то голос, резкий и непреклонный, прозвучал за самой ее спиной. Вздрогнув от неожиданности, Эрика обернулась.

Это была та самая тихая старушка, которая столь сосредоточенно изучала бирки. Но теперь она уже не казалась ни тихой, ни старенькой – глаза ее смотрели жестко, тонкие губы были сурово поджаты. Она быстро шагнула к Эрике и крикнула управляющему:

– Мистер Янси! Подойдите сюда!

И Эрика почувствовала, как старушка крепко схватила ее за запястье, а когда она попыталась вырваться, пальцы впились еще сильнее.

Эрику охватила паника.

– Отпустите меня! – воскликнула она, чувствуя, что заливается краской.

– Не кричите! – приказала старушка. Ей, видимо, не было и пятидесяти – просто она так оделась, чтобы старше выглядеть. – Я сыщик, и вы уличены в краже. – В этот момент к ним подошел управляющий, и она доложила ему: – Эта женщина украла портфель – вот он, у нее в руке. Я задержала ее при выходе.

– Так, – сказал управляющий, – пройдемте в заднюю комнату. – Держался он спокойно, как и женщина-сыщик, заранее зная, что надо делать и как довести эту неприятную миссию до конца. Он лишь скользнул взглядом по Эрике, и она поняла, что ее внешность не имеет для него значения, в его глазах она просто преступница.

– Вы все слышали? – сказала женщина-сыщик. И, дернув Эрику за запястье, повернула ее лицом к магазину, в глубине которого, очевидно, находились служебные помещения.

– Нет, нет! – Эрика уперлась ногами в пол, отказываясь идти. – Это ошибка.

– Не мы, сестренка, а такие, как ты, совершают ошибки, – парировала женщина-сыщик. И, обращаясь к управляющему, цинично заметила: – Вам когда-нибудь попадалась такая, которая говорила бы иначе?

Управляющий явно нервничал. У Эрики был громкий голос, и все, кто находился поблизости, повернулись в их сторону. И управляющий, явно желая поскорее прекратить этот спектакль, красноречиво дернул головой, указывая на дверь в глубине магазина.

Тут-то Эрика и совершила решающий промах. Если бы она последовала за теми двумя, все произошло бы согласно уже установившейся традиции. Сыщица учинила бы ей допрос, очевидно суровый, в ходе которого Эрика скорее всего не выдержала бы, признала свою вину и стала бы умолять ее отпустить. А во время допроса она сообщила бы, что ее муж занимает один из руководящих постов в автомобильной промышленности.

Затем ей предложили бы изложить дело на бумаге. Она через силу собственноручно описала бы, что произошло. После чего ее отпустили бы домой, и инцидент – в том, что касается Эрики, – считался бы исчерпанным.

Управляющий переправил бы признание Эрики в следственный отдел Ассоциации розничных торговцев. Если бы ее имя значилось в картотеке правонарушителей, дело могли бы передать в суд. Если же такого рода правонарушение совершается впервые – а официально ни в чем другом Эрику нельзя было обвинить, – все на этом бы и кончилось.

Хозяева магазинов в пригородах Детройта, особенно вблизи фешенебельных районов, таких, как Бирмингем и Блумфилд-Хиллз, имели печальный опыт общения с воровками, которые крали просто так, из спортивного интереса. И хотя коммерсантам вовсе не обязательно быть еще и психологами, тем не менее большинство из них знали, что такие кражи объясняются сексуальной неудовлетворенностью, одиночеством, потребностью привлечь к себе внимание, что особенно характерно для жен высокопоставленных сотрудников автомобильных компаний. Кроме того, владельцы магазинов понимали, что передача таких дел в суд и шумиха, которую поднимут газеты вокруг громкого имени из мира автобизнеса, могут причинить их коммерческим интересам только вред. Среди элиты автомобильных компаний очень развито чувство клановости, и магазин, замахнувшийся на человека из их среды, мог легко подвергнуться всеобщему бойкоту.

Поэтому в розничной торговле применялись иные методы. Если воровку удавалось поймать и уличить, ей предлагалось просто оплатить украденные товары, что она и делала без особых возражений. В иных случаях магазины присылали счет на дом после установления личности, а страха перед полицейским участком и суровым допросом оказывалось нередко достаточно, чтобы человек больше никогда в жизни не стал красть с прилавка. Так или иначе, детройтские магазины стремились прежде всего действовать тихо, без излишнего шума.

Однако Эрика, поддавшись панике и отчаянию, исключила возможность как одного, так и другого варианта. Резким движением она вырвала руку из цепких пальцев женщины-сыщика, повернулась и побежала, продолжая крепко держать похищенный портфель.

Выбежав из магазина кожаных изделий, она помчалась к дверям, через которые проникла в пассаж. Застигнутые врасплох сыщица и управляющий на мгновение оцепенели. Первой опомнилась «старушка». Она кинулась вслед за Эрикой, крича:

– Держите ее! Держите эту женщину! Она воровка!

Охранник в форме, разговаривавший с ребенком, услышав крики, резко обернулся. Женщина-сыщик тотчас скомандовала:

– Держите эту женщину! Вон ту, что бежит! Арестуйте ее! Она украла портфель!

Охранник со всех ног бросился вдогонку за Эрикой. Покупатели в пассаже – одни останавливались и, вытягивая шеи, старались увидеть, что происходит, другие, заслышав крики, ринулись вон из торгового центра. Но никто даже не попытался задержать Эрику, пока она бежала к дверям, громко стуча каблучками по плиточному полу пассажа. На некотором расстоянии от Эрики бежал, с трудом поспевая за нею, охранник.

Страшные крики, любопытные взгляды людей, мимо которых она пробегала, топот ног преследователей, грозивших вот-вот настигнуть ее, – все это казалось Эрике кошмаром. Неужели это с ней происходит? Не может быть! Вот-вот она проснется. Но вместо того, чтобы проснуться, она добежала до массивных дверей. Изо всех сил толкнула дверь – та открылась с невероятной медлительностью. Наконец Эрика очутилась вне пассажа, под дождем – машина ее находилась всего в нескольких ярдах, на стоянке.

Сердце у Эрики учащенно билось, от быстрого бега и страха она с трудом переводила дух. Она вспомнила, что, к счастью, не заперла машину. Зажав под мышкой добытый портфель, Эрика на ходу раскрыла сумочку и стала шарить в ней, пытаясь найти ключи. Из сумочки каскадом полетели разные предметы – Эрика не обратила на это внимания: главным для нее сейчас был ключ от зажигания. К машине она подбежала уже с ключом в руке, но, оглянувшись, увидела, что охранник, сравнительно молодой крепыш, находится всего в нескольких ярдах от нее. Вплотную за ним бежала женщина-сыщик. Эрика поняла, что ей не удрать. Она не успеет вскочить в машину, завести мотор и уехать – охранник настигнет ее. В ужасе Эрика подумала, что последствия теперь будут еще ужаснее, и ее охватило отчаяние.

В этот момент охранник поскользнулся на мокром от дождя асфальте и упал. Он плюхнулся и какое-то время не мог очухаться.

Это сразу дало Эрике фору. Вскочив в машину, она повернула ключ зажигания, двигатель мгновенно завелся, и она резко рванула с места. Но когда она уже выезжала со стоянки, ею овладел новый страх: а что, если ее преследователи успели заметить номер машины!

Они успели. К тому же точно запомнили автомобиль – модель с открывающимся верхом, ярко-красная, словно спелое яблоко, заметная, как цветок зимой.

Мало того: среди предметов, выпавших из сумочки Эрики, оказались кредитные карточки и другие документы, дававшие представление об их владелице. Женщина-сыщик подобрала их, в то время как охранник, в мокрой и грязной униформе, прихрамывая, так как он подвернул лодыжку, добрался до ближайшего телефона и позвонил в местный полицейский участок.

Когда двое полицейских пересаживали Эрику из ее машины в свою, они даже не в силах были сдержать улыбку – до того все оказалось легко и просто. Несколькими минутами раньше полицейская патрульная машина с рацией пристроилась к машине Эрики без лишнего шума, не включая сигнальных огней и сирены, и один из полицейских жестом предложил ей остановиться, что она и сделала, понимая, что вести себя по-другому было бы безумием – таким же безумием, как предпринятая ею попытка скрыться.

Полицейские, оба молодые, действовали решительно, но вместе с тем корректно и вежливо, поэтому они не внушали Эрике такого страха, как злющая женщина-сыщик в магазине. В любом случае Эрика уже всецело покорилась судьбе. Она понимала, что навлекла на себя беду, и, что бы ни случилось, это уже неотвратимо, ибо теперь ничего не изменишь.

– Нам приказано доставить вас в полицейский участок, мэм, – сказал один из полицейских. – А вашу машину отгонит туда мой напарник.

– Хорошо, – выдавила из себя Эрика. Она подошла к машине сзади – полицейский придерживал дверцу, пропуская ее вперед, – и испуганно отпрянула, обнаружив, что на окнах решетки, и поняв, что ее сейчас запрут, как в тюремной камере.

Полицейский почувствовал ее замешательство.

– Так положено, – сказал он. – Если бы можно было, я посадил бы вас впереди, но если я так сделаю, тогда меня скорее всего посадят сзади.

Эрика заставила себя улыбнуться. Полицейские явно считали, что тяжкого преступления она не совершила.

– Вас когда-нибудь задерживали? – спросил тот же полицейский.

Эрика покачала головой.

– Я так и думал. На первый раз ничего не бывает. То есть тем, кто ничего серьезного не совершил.

Эрика села в машину, хлопнула дверь, и она оказалась взаперти.

От местного полицейского участка в памяти остались полированные деревянные панели и плиточный пол – все прочее расплывалось как в тумане. Эрике напомнили о ее законных правах и обязанностях, потом допросили о том, что произошло в магазине. Она рассказала все начистоту, понимая, что от правды уже не убежишь. Ее свели с женщиной-сыщиком и охранником. Оба были настроены к ней исключительно недоброжелательно, хотя Эрика и подтвердила их версию. Она опознала портфель, недоумевая, зачем он вообще ей понадобился. Затем ей дали подписать показания и спросили, не желает ли она позвонить по телефону адвокату или мужу. Она ответила, что нет.

После этого ее отвели в комнатку с зарешеченными окнами, заперли на ключ и оставили одну.

Шеф местной полиции Уилбер Аренсон не был сторонником излишней спешки. Уже не раз за свою карьеру он убеждался в том, что, если позволяют обстоятельства, спешить не следует, и потому он не торопясь просмотрел протоколы относительно кражи, совершенной в одном из магазинов в середине дня, о предупреждении, поступившем в полицию, затем о задержании подозреваемой и доставке ее в полицейский участок. Задержанная – Эрика Маргерит Трентон, двадцати пяти лет, замужняя, проживающая на озере Куортон, – не оказала сопротивления и затем подписала протокол, подтверждающий совершенное ею преступление.

Согласно установленным правилам делу должны были бы дать ход, предъявить женщине обвинение, затем передать все в суд, где ей был бы вынесен приговор. Только не все в полицейском участке этого пригорода Детройта делалось согласно правилам.