Текст книги "Книга Дока"

– Она права, – веско добавила Калавера. – Так и есть.

– Ладно, – согласился Док. – Айда.

Они уже почти дошли до двери – всего пять маленьких шагов, а какой долгий путь! – как Док снова остановился.

– Мадлен! – прошептал он, захваченный новой мыслью. – А нет ли у тебя случайно губной помады?

– Почему случайно? – возмутилась Мадлен. – Я девушка интересная, необычная. Мне не грех свою красоту подчеркивать. А тебе зачем?

– Мне – записку оставить, – ответил Док.

– На окне, что ли?

– Ага.

– Ну, для этого она бледновата… Впрочем, на стекле все равно будет заметно. Но ты же мне ее испортишь, вот это мне жаль.

– Я возмещу.

– Честное слово?

– Честное слово.

– Держи.

Док вывернул столбик бледно-лиловой помады и замер перед окном в задумчивости. Ему хотелось много чего сказать не-Гайюсу. Он написал бы настоящее большое письмо, но чем и на чем? Он написал бы, например вот так: «Меня учили не отбрасывать данные только потому, что они не укладываются в мои представления, не игнорировать факты только потому, что я в них не верю. А чему учили тебя, док?» Да, это то, что надо, понял Док. То самое, что следует сказать. Он поднял руку и начертил на стекле большими печатными буквами:

РАЗУЙ ГЛАЗА

Подумал, подписался: Рей. Поморщился. Зачеркнул и размашисто бросил наискось короткое: Док.

Зубочистки

1. Бобби

Современная физика – страшная наука. Есть такие вещи, которых я предпочел бы не знать.

Нет, я сам в современной физике не разбираюсь. Но у нас неподалеку от базы есть кафе, там наслушаешься… Я однажды был там с Магдой, потому что у нее был проект: в течение лета угоститься мороженым во всех кафе и лавочках города, сфотографировать использованную посуду и создать таким образом собирательный портрет летнего города. И миновать кафе в старом центре никак невозможно было. И если бы я внезапно отказался с ней пойти… В общем, было бы больше вопросов, так что пошел, как миленький, и аккуратно отошел в сторонку в момент съемки. И слушал, что вещает местный лекторий. Мне хватило. Моему внутреннему взору предстали электроны, которые вовсе не летают по кругу вокруг ядра атома, как рисовали в давние времена, и даже не размазаны по объемной восьмерке в его окрестностях, нет. Всё еще смешнее. Они – то ли есть, то ли нет. То ли есть, то ли нет. Где-то поблизости. Вероятно. Без гарантий. Вот из этого самого «без гарантий» состоят молекулы, а из молекул – всё на свете, в том числе клетки, из которых состоит мой организм, я сам. И клетки, например, пшеничных зерен.

Вот, допустим, зерно перемололи в муку. Что при этом сделалось с электронами? Ровным счетом ничего. Возможно, они вообще отсутствовали в тот момент, все разом. Я на их месте тоже слинял бы, увидев, в какую переделку попал.

А дальше? Пусть вот эта совсем простая хлебопечка. В ней тоже не стоит задерживаться. Так что, полагаю, электроны заблаговременно взяли отпуск за свой счет и провели его где-нибудь на Гавайях. Я бы на их месте так и поступил. Всё равно никакой разницы – есть ты или нет. Главное, чтобы сохранялась вероятность того, что ты находишься на своем месте. Вероятности достаточно. Выходит, что мы состоим из вероятностей, то есть из пустоты. И когда я вынимаю из печи хлеб, накрываю его чистым полотенцем (которое тоже есть некоторая вероятность присутствия электронов, хотя бы по очереди), даю ему постоять, а затем взрезаю хрустящую корочку и откусываю первый сладкий теплый кусок, я – не что иное, как пустота, пожирающая пустоту.

Не могу сказать, что всю жизнь мечтал знать о себе такое. Если я состою из электронов, которые с некоторой вероятностью есть, а с некоторой – нет, то и я с некоторой вероятностью существую, а с некоторой… Ну, упс.

Голова слегка кружится от этого знания.

Наверняка я что-то недопонял и переврал. Я вообще во многом неуверен в последнее время. Слишком во многом. Хотя я, конечно, верю в то, что у Дока есть план. Весь опыт на это очень определенно указывает. Есть вероятность, что в Доке присутствует достаточное количество его электронов, достаточное, чтобы сознание работало непрерывно. Есть вероятность, что на моей кухне сейчас сидит та часть Дока, в которой все электроны на месте.

Вероятность Дока пьет вероятность кофе из вероятности кружки, выкладывает на вероятности стола геометрические фигуры из вероятности зубочисток. От этого нагромождения вероятностей мне становится не по себе. Нельзя так жить.

– Док, может быть, моя просьба покажется тебе странной…

– Хм? Что ты хочешь попросить, Бобби?

– Всё, спасибо. Это мне и было нужно: чтобы ты что-нибудь сказал.

Док смотрит на меня пристально, улыбка скользит по губам.

– Что, проверяешь, есть ли я на самом деле?

– Как ты догадался? – спрашиваю я, хотя удивляться тут нечему, он всегда догадывается.

– Я и сам всё время это проверяю, – шире улыбается Док.

– И как?

– В смысле, какой результат?

– В смысле, как именно проверяешь. Ну, и результат, конечно, хотелось бы знать.

Пока он обдумывает ответ, я продолжаю засыпать в хлебопечку ингредиенты по списку, который знаю наизусть: каждый раз я пеку один и тот же хлеб, потому что должно же быть что-то определенное и постоянное, с гарантией и всегда на своем месте. Мой хлеб. В моем доме. Всегда, пока я жив.

2. Док

Бобби склоняется над распахнутым чревом хлебопечки, серебряной ложкой кладет сахар. Вопрос Дока застает его врасплох.

– Бобби, – говорит Док. – Бобби, что ты помнишь про Климпо?

Бобби оборачивается – ясноглазый, жизнерадостный, как младенец с коробки молочной смеси. – А что я должен помнить про Климпо, Док? – во взгляде и голосе абсолютная готовность предоставить Доку всю информацию по теме – и такая же абсолютная пустота: информации нет.

– Да ничего. Забей.

– Ага, – с облегчением выдыхает Бобби и отмеряет соль.

Док смотрит на него еще пару-тройку секунд, отворачивается, доливает в кружку кофе из тяжелого фаянсового кофейника, красного с белыми уточками. Пьет, молчит.

– Кстати, интересно, что ты об этом спросил, – вдруг говорит Бобби. Голос звучит глухо и как будто хрипло. Бобби откашливается. – Я как раз перед этим думал о Климпо.

Док поворачивается к нему. Бобби как Бобби, никаких младенцев, наоборот – очень собранный, осторожный, как будто проводок выбирает: какой перерезать?

– И что ты думал, Бобби?

– Не помню, Док.

– Ладно.

Такие мысли в голову не пролезают. Как можно подумать: «я умер, а потом оказалось, что это был другой я, а я на самом деле жив»? Это как если тебе сообщили, что твой старый друг умер, и ты приезжаешь, сидишь всю ночь у гроба с семьей, и едешь на кладбище, и после остаешься со всеми, чтобы помянуть усопшего – а месяц спустя встречаешь его на улице и чуть не падаешь от удивления: «Я тебя похоронил, оплакал, я уже учусь жить без тебя, почти научился… Откуда ты взялся?!»

Вот так же, но только о себе самом.

Поэтому никто из них не помнит. Но, может быть, остается смутная тревога, как засасывающая жижа под коркой спекшейся от зноя соленой земли. И тогда голос садится, першит в горле, близко-близко подступает беспричинная тоска. Тело напрягается, замирает, как на краю обрыва. Взгляд, направленный в глубину себя, слепнет. «Что я должен помнить?»

Ничего, Бобби. Тебе там помнить нечего. А я помню, как потерял тебя там. Всех вас там потерял. Ровно девять никогда не бывших лет назад.

– Я вспомнил, – Бобби захлопывает крышку, тыкает в кнопки, слышно, как с гудением вращается мешалка. – Я вспомнил, как Данди заработал свое имя.

– Я думал, ты про Климпо вспомнил.

– А ты все зубочистки сломал, Док. Тебе дать новую пачку?

– Не надо.

– Я про Климпо. Это же было как раз там. Держи.

– Там? Ладно, спасибо.

– Ну да. Ты же видел, как он вытаращил глаза… «Одуванчики, парни, смотрите, одуванчики».

– Нет, было не так. Он уже потом, в самолете, все удивлялся: одуванчики в Африке. Не ожидал увидеть.

– Да нет, Док. Это в Климпо было. Как раз перед тем, как ты пошел слонов гонять. Возле того газона, справа, за бордюром, был одуванчик, один такой. Его потом пулей срезало. А до того мы лежим, головы не поднять, и он такой шепчет: «одуванчики». И слышно – как будто он в тишине говорит. Я потом уже догадался, что по губам прочитал. Просто у него лицо в этот момент было такое, как будто тишина вокруг, вот мне и показалось, что я слышу его голос. Искажение восприятия. Я его голос достроил из общего представления о нем, как он обычно звучит, и какое выражение лица…

– Я понял, Бобби, можешь не объяснять. Нас всех этому учили.

– Ну вот, с тех пор он и стал Данди, потому что dandelion.

– Я знаю, почему его так зовут, – терпеливо сказал Док и сломал зубочистку. – Только в Климпо этого не могло быть. Новенький потом пришел, после.

– Ты что-то путаешь, Док. Или я что-то путаю. Еще зубочисток?

– Бери сам, – говорит Док, и Бобби замечает, что пирамида из сломанных зубочисток с его стороны стола не намного меньше той, что построил Док.

3. Бобби

Я до сих пор не знаю, что это было. Кажется, сон. Одна из вероятностей меня уснула и видела сон. В нем всё было как настоящее, и, когда я проснулся… В общем, я очень удивился, что здесь всё не так. Мне снилось – надеюсь, всё-таки снилось, – что я служу в какой-то секретной конторе, не в нашей, но очень похожей. И Док там тоже есть. И тоже командир. И мы с ним только двое помним, что всё не так, как кажется, не так, как есть. Что все давно развалилось на отдельные части – и то оно есть, то его нет, как те электроны. А что было раньше, помним только мы с Доком. Как оно было, и что вообще было какое-то «раньше». Как будто нас… готовеньких нарисовали вот прямо сейчас, а до того нас не было. Как это бывает во сне: всё очень логично и естественно, пока не проснешься. Ну, вот я проснулся – а толку?

Я хотел рассказать Гайюсу этот сон. Но… Да, самому трудно признаться, но нас так учили: обманывать себя – худший вид трусости, потому что самый опасный. Из него весь обман происходит. Так что лучше я себе признаюсь честно: я побоялся рассказать этот сон вообще кому-нибудь. Гайюсу – тем более. Он, конечно, наши секреты хранит. Но очень условно. Вот досюда я человек, а отсюда – оружие. И всё, точка. В каком состоянии оружие, тот, кто его использует, должен знать досконально. В конце концов, я сам на это подписался.

И в связи с этим меня почему-то встревожила мысль о том, что я должен рассказать Гайюсу про этот сон. Как будто я не уверен, что это на самом деле сон. Может быть, я помню что-то такое, чего помнить не должен. То есть – кто-то не хочет, чтобы мы это помнили, и эта память замаскирована сном, а на самом деле всё так и есть, и сейчас я живу в иллюзии, в муляже реальности. В общем, мне это, вроде бы, снилось, и там был Док, и мы помнили.

А все остальные думали, что мы не были знакомы друг с другом до этого дня, с которого начался сон. Док пришел в спортзал, нас представили друг другу, и все вели себя так, как будто видят друг друга в первый раз, а я посмотрел на Дока и понял: он помнит. Но Док молчал, и я решил молчать.

И так оно дальше катилось: мы тренировались, работали, притирались друг к другу, как будто недавно познакомились. Но мы все были уже давно знакомы на самом деле. Даже тот парень, который считался новеньким – он пришел позже, но он тоже когда-то раньше был с нами.

И там, во сне, я как будто вспоминал, что случилось до того. Если бы только еще я был уверен в том, что это сон.

4. Док

– Что ты помнишь о Климпо, Бобби?

Бобби рукой сметает горку зубочисток в подставленный пакет.

– Мне кажется, ты темнишь, Док.

– И что, если так? Ты не ответишь?

– Мне кажется, мой ответ зависит от твоего вопроса. О чем ты спрашиваешь?

Док протягивает руку, берет у него пакет и отправляет туда свою горку зубочисток.

– Я хочу узнать твою версию событий.

– Думаешь, она сильно отличается от твоей?

– Данди не было с нами, – говорит Док.

– А кто был вместо него?

Док кивает. Бобби прав. Если пришел новенький, значит, он пришел на освободившееся место. Значит, кто-то был до него.

– В том-то и дело, – говорит Док. – Я точно помню, что Данди не было с нами в Климпо. Но я не помню, кто был. А ты помнишь?

– Данди.

– Как тебе кажется, Бобби, я схожу с ума? Я не помню состав группы, этого ведь не может быть. Данди не было. А кто был?

Бобби пожимает плечами.

– Ягу, Енц, – перечисляет Док. – Тир, ты, я. И кто-то еще. Не Данди. Кто?

Бобби молча встает и выходит. Возвращается с картонной коробкой, вскрывает ее и достает несколько пачек из плотной бумаги.

– Держи, – кидает Доку новую порцию зубочисток.

– Откуда у тебя столько?

– А… Это не мои. Магда купила для какой-то инсталляции, или для перформанса. Что-то не сложилось, вдохновение покинуло ее, она уехала в Непал и осталась там… Уже три года прошло, а зубочистки всё не кончаются. Наверное, пока не кончатся – она и не вернется. Так что спасибо за помощь. Держи еще.

– И себе возьми.

5. Бобби

Мы участвовали в каком-то секретном эксперименте. Конечно, совершенно добровольно, но отказаться всё равно было бы невозможно. Кто именно и что именно испытывал, нам не сказали, и вообще, информации выдали не сказать чтобы много. Всё, что я знал, это что мы должны подняться на гребень высоченной кирпичной стены, где нас «обстреляют» каким-то излучением, и мы очнемся уже внизу по другую сторону стены. Нам говорили, что мы при этом останемся целы и невредимы. Я верил – а как не верить, серьезные люди же. Ни одного лица или имени не помню, но помню, что очень серьезные, даже хмурые.

Док первым полез на стену. Я за ним. Лестница вроде пожарной на старых домах; перед глазами красные кирпичи с выкрошенным в щелях раствором; прямо над головой ритмично двигаются подошвы Дока. Я не думал в этот момент ни о чем, впал в какой-то странный транс, завороженный ритмом ступенек, рисунком кирпичей и мельканием Доковых ботинок над головой. Левая рука – правая нога – правая рука – левая нога, вверх, вверх, вверх, вверх… Казалось, что это никогда не кончится, но оно кончилось. Док последний раз подтянулся и сначала сел на гребень стены, а потом поднялся во весь рост. А я и высунулся, посмотреть, что там с ним произойдет. Там, за стеной, был наш город, как он и есть, если посмотреть на него с высоты. Я увидел, как высоко мы забрались – даже башня с часами на перекрестке осталась ниже, я смотрел сверху на ее шпиль. Я подумал, что ветер здесь, наверное, сильный, но Док стоял спокойно. И никаких хитрых установок с излучателями, вообще ничего необычного. Я успел удивиться и даже испытать что-то вроде разочарования: что за глупый розыгрыш.

Вспышка возникла прямо посреди ясного синего неба, как будто весь город перед нами был не настоящий, а нарисованный – невероятно реалистичная картина, фотообои. И как будто в бумаге, посреди неба, прожгло дырку, и из нее полыхнуло так, что дома, деревья и небо с редкими облачками на миг стали плоскими. И в то же мгновение Док покачнулся, нелепо взмахнул руками и рухнул лицом вперед. И оказалось, что город «нарисован» не только на вертикальной плоскости перед нами, но и на горизонтальной, начинавшейся прямо у ног Дока, от самой кромки кирпичной стены, на которой он стоял и из-за которой я выглядывал. Док полетел вперед, но вместо того чтобы упасть вниз с высоты, мягко скатился по серому мареву куда-то влево. Еще через секунду, стряхнув Дока в небытие, марево выровнялось и снова раскрасилось стенами, крышами, деревьями и чирикающими воробьями.

Почему я не плюнул на всё и не спустился обратно вниз по лестнице? А что мне там было делать, внизу? Поднимать бунт против серьезных людей? Предупреждать остальных? О чем предупреждать – о том, что мы живем в нарисованной на обоях реальности, в которой Дока больше нет? Не знаю, может, и стоило. Но тогда я был настолько оглушен, что, как заводной, подтянулся, перекинул ногу через гребень стены, сел, потом поднялся и, сжав челюсти, уставился в ту же точку, в которой небо вспыхнуло несколько секунд назад. И оно вспыхнуло снова, безошибочно нацелившись точно мне в грудь. Я зажмурился – но боли не было, просто мягкий толчок и ощущение замедленного падения, как будто сквозь вату. А когда я открыл глаза, Док уже успел подняться на ноги и спокойно, деловито отряхивал пыль со штанов.

А дальше, я так вспоминал во сне, серьезные люди учли ошибку: остальные поднимались на стену уже по одному, и никто больше не видел, что случается с предыдущим. Нас не обманули, мы действительно остались живы и целы, а что мир будет для нас прежним – этого нам никто и не обещал. Вот так и вышло, понимал я, что мы с Доком помним, но не говорим об этом даже между собой. И с остальными не говорим. Но я точно знаю, что Док помнит, а другие не помнят – потому что поодиночке люди легко все забывают, а он забыть не может, потому что я был с ним и его видел. И я понимал – тогда же, во сне, – что в нашей команде еще кое-кого не хватает – кого-то, кто тоже был до того эксперимента.

И я боюсь. Боюсь, что если расскажу Гайюсу про этот сон, то меня аккуратно изымут из этой реальности и денут неизвестно куда. И не только меня. Еще Дока. Потому что я не уверен, что это сон. Современная физика – страшная наука.

1. Магда

Хлеб еще теплый. Бобби называет его вероятностью хлеба и выставляет на стол тарелки и кувшины с вероятностью мяса, томатов, зелени, сыра, воды, вина. Они неторопливо обедают, сдвинув в одну большую кучу все вероятности сломанных зубочисток. Бобби варит новую бадью кофе, вынимает из холодильника коробку эклеров.

– Отлично, – кивает Док. – Мне давно не хватало эклеров, я когда-то очень любил пить крепкий кофе без сахара, запивая холодным яблочным соком, и непременно с эклером.

– Отлично! – вторит ему Бобби. – У меня есть яблочный сок. Из пакета. Сойдет?

– Вполне.

– Док, у меня к тебе тоже есть один вопрос… Ну, вроде твоего про Климпо, только про другое.

– Чтобы проверить, есть ли ты на самом деле?

– Ага.

– Хорошо, – машет рукой Док, – только дай еще твоих отвратительных зубочисток, а то у меня кончились. Давай покончим с ними. Хоть какая-то определенность наступит в нашей жизни, а?

Бобби наклоняется над коробкой, шарит в ней рукой, поднимает, заглядывает.

– Ты не поверишь, Док. Та была последняя.

Они слышат, как в замке поворачивается ключ. В тот же миг оба оказываются по сторонам от двери в прихожую, прижавшись к стене – без единого звука, в руках оружие. Слышен скрип колесиков чемодана, стук стряхиваемых туфель и нежное воркование:

– Боже, божечки, какой он милый! Роберто, если ты дома, я тебя обожаю, слышишь? Ты даже не поменял замок! Ты меня ждал? – она заглядывает в кухню, и видит их, стоящих по обе стороны двери, как почетный караул. Ее не узнать; такими не приезжают из Непала: тонкие колготки, платье «принцесс» из малиновой тафты, белая кофточка с кружевным воротничком, остриженные в шапочку волосы с розовыми прядями.

– Мадлен? – шепчет Док.

– Терминатор, я так скучала! – не обращая на него внимания, она кидается на шею Бобби. – А где мои зубочистки? Ты же сохранил мои зубочистки? У меня потрясающая концепция!

Бобби кусает губы, краснеет; Док зажимает рот рукой, глотая смех, сползает по стене. Кивая, шепчет из-под ладони: они кончились, кончились.

Хрустальный череп

Вываливаясь из окна библиотеки в буйно заросший сад под безлунным небом, он понимал: смог уйти только потому, что умел кое-что, чего не умел он сам. Он сам? А кто – он? Который из них?

Я – Рей. Нет, я – Док. Кто я такой?

Пройдя стремительной тенью через запущенный сад, перемахнув через стену и поднявшись на узкую крышу двухэтажного длинного дома, ступеньками изгибающегося вдоль темной улочки, он помчался между высоких кирпичных труб, прячась в их тени, прилипая к старой черепице, мимоходом заглядывая в слуховые окна, выбирая, где сменить маршрут. Это делалось автоматически, и свободной частью сознания он как бы ощупал себя изнутри.

– Я – Рей.

– А я – Док. Мы уйдем.

– Не уйдем. Чип.

И Док понял, что знает про чип, потому что про него знает Рей. И понял, что бежать и скрываться бессмысленно: его передвижения с орбиты – как на ладони.

Но пока что он бежит, и ему даже удалось оторваться от погони – и здесь, в каменном лабиринте старого города, до него не так легко добраться. Есть несколько минут – думай, думай! И беги, то и дело меняя направления и уровни, сворачивая и поднимаясь, молясь, чтобы здешний город не отличался от того Вирварбурга, который он считал своим.

Чип вот здесь, у запястья, если знать – даже можно нащупать уплотнение под кожей. Значит, нужен нож… При попытке несанкционированного доступа чип убивает, подсказал Рей. Значит, нож не нужен. Ну что, всё? Они ведь стреляли – они снова стреляли в него, и уже не ампулами со снотворным. Так на так – сегодня у кого-то в плане его смерть. Чип или преследователи… чип или свои. Хотя какие они свои, при таком раскладе?

– Что делать, Рей?

– Смотря что ты хочешь получить в итоге.

Как знакомо! Док невесело рассмеялся. А чего он ждал от самого себя? Вот так и понимаешь, за что тебя называют занудой.

– Что делать, Рей? Быстрее!

– Беги.

– Я бегу.

– И думай. Нужен транспорт и экранирование.

– С первым проще.

– Думай.

– Кабинет дантиста через улицу отсюда, в тупике.

– Годится. Транспорт?

– Для автомобилей Старый город закрыт, но мопеды…

– Надеешься, что кто-нибудь оставил скутер на улице на ночь?

– Нет. Но внизу кто-то едет.

– Давай вниз.

Док съехал на руках по боковинам пожарной лестницы, сориентировался по звуку – отголоски, плутающие в тесных улочках, изрядно сбивали с толку, но…

– Аккуратней, ты без перчаток. Или руки не свои – не жалко?

Док понял, что сходит с ума – но с этим можно разобраться потом, как и с ободранными о ржавое железо руками. А вот ночного ездока упустить никак нельзя.

Позволив скутеру неторопливо прокатиться мимо, чтобы не быть ослепленным светом передней фары, Док выскользнул из-за угла. Скутер был, насколько он смог разглядеть, угольно-черный, смахивающий на богомола со сложенными перед головогрудью хищными лапами. Рулила им девушка – длинный подол был собран складками на коленях, вплетенные в волосы розы казались черными там, куда не доставали отсветы фары. Док в два счета догнал бы ее, но не успел: она затормозила, слегка развернув скутер, так, чтобы легко на него смотреть, но не направлять свет прямо ему в глаза. И приглашающе похлопала по сиденью за собой рукой в лайковой перчатке. Черной, конечно.

– Ты?

– Давай, скорее. Я знаю, где тебя точно не станут искать.

– У меня чип. Оказывается, у меня здесь… – Док помахал рукой, лицом выражая гнев и отвращение. – Чип. Спутники меня везде найдут.

– Там не найдут.

– У тебя есть экранированный бункер?

– Нет. Но бункер – не единственное решение. Поедем, я покажу тебе. Садись.

– Они будут видеть, куда мы едем. Здесь рядом кабинет дантиста, давай туда.

– Так чип в руке или в зубе?

– В руке. Но там есть рентген – как-нибудь заверну руку в свинцовый фартук…

– Ах, да! – воскликнула Калавера и скинула с плеч тряпочный рюкзачок. – Я торопилась, так что тебе придется мне помочь… Это быстрее, чем грабить стоматолога.

С этими словами она вытряхнула в руки Доку несколько плиток шоколада.

– Давай, не стой, скорее! – и показала пример: сорвала бумажную обертку, аккуратно сняла фольгу. – Давай остальные.

– Боюсь, этого не хватит. Я не знаю, как пеленгуется этот чип, и Рей тоже.

– Ничего, это только начало. Давай, давай!

Вдвоем они распотрошили шоколадки и бросили их на мостовую, оставив только фольгу. Калавера молниеносно обернула серебристой пленкой запястье и половину кисти Дока, поверх намотала пару витков скотча.

– Есть! А теперь…

Зловеще улыбаясь, она вытянула из рюкзака огромную темно-зеленую перчатку.

– Не только фартуки бывают свинцовыми, Док. Я украла ее в той больнице, как знала, что пригодится. Надевай. И – поехали уже.

* * *

В неосвещенной кухне Калавера ловко упаковывала бутерброды, наливала в большой термос кофе, говорила, не останавливаясь:

– Когда-то здесь была усадьба: большой дом, хозяйство, парк. Во время той войны одной из сторон потребовалось обеспечить сектор обстрела – большой дом снесли, остались хозяйственные постройки и парк. Наследников не было, все отошло государству, а потом всю эту землю выкупил застройщик. Часть хозяйства переделали в большие студии и лофты, построили особняки… Здесь нет улиц. Знаешь, какие смешные здесь адреса? Птичий двор, 5. Или Конюшни, 8. Даже Свинарник, 3 – представляешь?

Док не сразу ответил: как раз застегивал последнюю пуговицу – левой рукой. Правая, по-прежнему спрятанная в просвинцованную перчатку, была почти бесполезна при переодевании. Было что-то странное в одежде, которую Калавера выдала ему. Рубашка на удивление пришлась ему впору, как на него куплена. Джинсы тоже сели почти идеально. Но не в этом была странность. Эта одежда была как будто… необитаемой. Стираная, но не ношеная. Док не смог бы объяснить, как он это понял – но был почти уверен, что понял правильно. Осталось проверить обувь. Несколько пар ботинок и кроссовки стояли в ряд перед ним, ожидая примерки. Калавера требовательно уставилась на него: будь здесь, откликайся! Док послушно откликнулся:

– И кто-то согласился жить с таким адресом?

– Они гордятся своим адресом. Представь себе очаровательную блондинку, которая небрежно бросает: «Я живу в Свинарнике». Или: «Заезжай за мной в Свинарник!» В этом есть стиль и характер. Это очень вызывающе и по-настоящему оригинально. По крайней мере, так было написано в рекламном проспекте в шестидесятых… Да нет, он просто сохранился с тех времен в альбоме с фотографиями. Как тебе кажется, Док, это действительно оригинально?

– Э… Пожалуй, да. А ты?..

– Нет, у меня не так смешно: всего лишь Липовая аллея, 1. Здесь действительно была одна из аллей парка. Собственно, всё так и осталось: липы и широкая тропа между ними, вымощенная деревянными плашками… Дома стоят вдоль нее, а подъездные дороги проложены за ними. Мои родители здесь жили, а вообще-то это дом моей мамы, она здесь родилась. В общем, это мой дом, в каком-то смысле. Не слишком понятно, да. Но и не важно, к счастью.

– Скажи, это одежда… твоего парня?

– Нет. Неважно.

– А на куртке бирки не срезаны.

– Я сказала, неважно. Оторви. Док, ты нервничаешь?

– Есть немного. Я всё-таки не уверен насчет перчатки. То, что Рей знает… Именно то, что он знает так мало – это меня… нервирует. И там какие-то… странные эксперименты, секретная техника и всё вот это. Я начинаю думать о зомбировании, лучах смерти, торсионных полях, нанопередатчиках на нуль-волнах… Вот вся эта лабуда. Похоже, у меня развивается паранойя. Или я схожу с ума. Только еще не понял, в какую сторону.

– А есть выбор?

– Угу. Если я – Рей, вообразивший себя Доком, то это одно. А если я – Док, но попал в тело Рея… То есть, думаю, что попал. Потому что у меня не было этого рубца и этого чипа. Значит, это тело Рея, и здесь присутствует только мое сознание. Но если я на самом деле Рей, который забыл, что у меня есть чип, и воображаю, что я Док из другого измерения…

– Я уже запуталась! – мрачно сказала Калавера.

– В том-то и дело.

– Главное, что ты переоделся. Грязную одежду заберем с собой, на всякий случай. Я уверена, что они тебя здесь искать не будут, но мало ли. Знаешь, сколько шпионских фильмов я посмотрела за свою жизнь?

– Сколько?

Калавера загадочно улыбнулась, подхватила набитую доверху сумку и сунула Доку пустой пакет.

– Сложи и пойдем в храм.

– Ку-да? – по слогам удивился Док.

– Увидишь.

– Ладно, но шнурки я одной рукой не завяжу.

– Заправь за язычок, здесь правда совсем рядом.

* * *

Темнота была пропитана тонкой сладостью доцветающей липы.

– Зажмурься, – сказала Калавера и потянула его за руку в толстой перчатке. – Я хочу, чтобы ты это увидел, как надо. Просто сделай эти десять шагов с закрытыми глазами. А теперь голову вот так…

Положив холодные ладони на его виски, она направила его в нужную сторону.

– Когда я досчитаю до трех, слегка приоткрой глаза и смотри только вперед, пожалуйста. Только вперед. Здесь безопасно. Сейчас здесь никого нет – я бы почувствовала чужих. А соседи крепко спят. Просто доверься мне, ты делал это уже не раз… два… три.

Зеркало спокойной воды, в котором отражается темное небо с самыми яркими его звездами, окруженное черным в безлунную ночь лесом. Посередине озера остров почти правильной квадратной формы. На ближней стороне квадрата – деревянный причал, от него вверх по крутому склону уходит дорога и там, на холме, встречается с нижними ступенями лестницы, ведущей на вершину пирамиды. В мерцании звезд, в отраженном блеске от гладкой воды очертания ее легко вызывали ассоциации с культовыми постройками древних цивилизаций Мезоамерики.

– Ничего себе сооружение…

– Теперь можешь оглядеться.

Магия рассеялась: просто липы и кусты сирени вокруг большого пруда, просто маленький островок посреди него, явно искусственного происхождения. Дощатые мостки, тропинка, насыпь – и, действительно, пирамида, но метра три в высоту, не больше, построенная из досок.

– Подержи сумку, – сказала Калавера. – Я лодку вытащу.

– Нет уж, давай я.

– Это моя лодка, Док. И моя пирамида. Не командуй здесь.

Вскоре лодка заскользила по воде под мерные взмахи весел. Калавера велела сидеть смирно, и он подчинился: действительно это ее лодка. Странно это было: он смирно сидел на корме, а впереди на веслах – она, в черном, в розах, с жутко разрисованным лицом. Белила как будто слегка светились в темноте. Без напряжения она поднимала и опускала весла, и тихие всплески отмеряли время в застывшей тишине. Док подумал о Хароне – но здесь ему не было места, просто потому что… Потому что это…

– Это моя лодка, – тихо и властно сказала она. – И мой берег.

Доку показалось, что он перестал ощущать свой пульс – привычное биение крови внутри, которое и не замечаешь… пока вот так не заметишь, что его нет. Тишина внутри пугала. Он успел подумать: через сколько времени отключится мозг? – но Калавера заговорила совсем другим голосом, и позу слегка переменила, и всё вокруг стало почти обыкновенным: просто ночь, просто пруд, просто лодка.

– Легенда такая: мой отец спросил соседей, не будут ли они возражать, если он построит на озере пирамиду для дочки. Остров здесь был и до того, при графах на нем были домики для лебедей. Соседи не возражали, с условием, что они смогут устраивать пикники и фотографироваться на фоне. Пирамида – вот она. Но никто никогда больше не приплывал на этот остров, конечно.

– Конечно, – откликнулся Док, приложив ладонь к груди. Сердце билось, как обычно. Разве могло быть иначе? Но он знал: было.

– Я здесь играла в детстве.