Текст книги "Не такая, не такой"

Юл: Хотел бы быть рядом

Сам виноват, идиот, сам.

В самый раз постучаться лбом об руль в ритме ламбады.

Не-е-е-е-ет, Влад такой дурак все-таки в меня. Моя кровь, не водица.

И совершенно нет времени все это нормально разрулить, потому что меня ждет разруливание другой жизненной «удачи».

Было время разбрасывать камни, и я не скупился. Пришло, видимо, время собирать камни – и они меня так и лупят по кумполу.

Соня кусала губы, отстранялась и тупо смотрела в окно, пока мы добирались в город. Я ломал голову, как все исправить, учитывая, что выяснять наши с ней отношения сейчас совершенно не к месту. Что еще можно сделать, не имея возможности обнять мою девочку?

На горизонте уже маячили первые высотки города, мозг перестраивался на рабочие задачи.

Шансы таяли один за другим. Если сейчас ничего не сделать, я потеряю ее уже навсегда.

– Вон метро.

– До дома довезу.

Будет время еще немного подумать.

На рабочий телефон валом валились звонки и письма, я просто к черту отключил звук и вибрацию. Но все равно нервничал. Уже перед самым ее домом сообразил и повернул к обочине.

– Что? – Соня испуганно огляделась.

Сплюшка, почему же ты всего так боишься? Как убрать это затравленное выражение из твоих глаз, что я могу сделать?

– Минутку посиди, пожалуйста.

Минуток оказалось целых десять, и каждая прижигала кислотой мои нервы. Кто ей мешает сейчас выскочить из машины, кроме… Кроме чего? Что ее сейчас может удержать рядом?

Сел обратно и вложил ей в ладонь телефон:

– Симка новая, но можно заменить на старую в салоне. Пожалуйста…

Замолчал, подбирая слова, потом повернулся к ней, отвел прядь волос от глаз, костяшками пальцев провел по скуле:

– Сонь, пожалуйста, звони мне и пиши, и рассказывай, что там, ладно?

Она отрицательно мотнула головой, не притрагиваясь к телефону.

Упрямая, как я.

– Сонь.

Взял ее лапки в свои ладони, поцеловал кончики пальцев.

Вздохнул:

– Не знаю я, что мне делать с Владом. По-настоящему чужого человека я бы запрессовал и законными, и незаконными методами. Просто отстранить – недостаточное наказание. Особенно из-за тебя. Не знаю, понимаешь? Ольге я ничего не ответил. А то, что она наговорила, пересказывать в приличном обществе я бы не стал. Прости, если это прозвучало так…

– Завтра поминки, – прервала она мое покаяние. – Сорок дней. Соседка была там, когда родственники разбирали его документы и нашли наш домашний адрес и телефон. Он, говорит, в последнее время часто плакал и каялся, что единственного ребенка бросил. Хотел увидеться, но было стыдно. Она решила выполнить его волю и найти меня хотя бы после смерти.

От неожиданности не сразу нашелся, что сказать. Как только я восстановил справедливость, Соня ее тоже восстановила. Не торгуясь, не обижаясь и не наказывая меня.

Где делают таких женщин? Мне нужно еще про запас.

– Ты поедешь? – тихо спросил я.

Она молча пожала плечами, потом кивнула.

Ну ладно, немного все-таки еще обижается.

Но с этим я хотя бы знаю, что делать.

Привлек ее к себе, втянул носом запах волос, поцеловал в макушку. Посмотрел в глаза:

– Пожалуйста, звони мне. Я бы очень хотел поехать с тобой, но…

– У тебя работа, – покорно кивнула Соня, как будто ничего другого и не ждала.

– Да.

– Тебя нельзя отвлекать, – тем же скучным голосом продолжила она.

Неужели это всегда так по-мудацки звучало, когда эти слова говорил женщинам я сам?

– Можно. Тебе можно. Пиши, звони, когда тебе удобно. Договорились?

– Хорошо, буду.

Конечно, не будет, постесняется. Но это тоже исправимо.

Высадил Соню у дома, рванул в офис. Надеюсь, она хоть поспит после сегодняшней ночи. А вот мне понадобится очень, очень, очень много кофе. Но на сердце жаловаться не буду, как и на отсутствие спорта. Сегодня, будем считать, отлично потренировал сердечно-сосудистую систему, добавил организму эндорфинов. Пусть теперь сам из них добывает энергию и работоспособность.

По дороге застрял в пробке, разумеется. Десять утра – наконец-то офисный планктон продрал глаза и выдвинулся протирать кресла в опен-спейсах. Чтобы не присоединиться к стаду баранов, гудками разгоняющих трафик, набрал пока Алика:

– Спасибо, что не стал рассказывать. Я бы не поверил, – покаялся я.

– Я знаю.

– Ты такой умный, тебе там череп не жмет?

– Жмет, Юл. – У Альберта был такой мертвый голос, что кажется, не один я хреново спал. Но он, похоже, не по такой приятной причине.

– В следующий раз облегчу твои страдания тупым тяжелым предметом, если не будешь мне такие вещи рассказывать.

– Это угрозы? Могу идти в полицию? – В его голосе прорезался слабый интерес.

– Я на тебя зол.

– Прости. Я был не прав.

Опа… вот это номер. Чтобы Алик извинялся и признавал неправоту?

– У тебя все хорошо?

– Нет, но ты ничем не поможешь.

– О’кей. – Я поколебался, но тут пробка собралась рассасываться, и я понадеялся, что он достаточно разумный человек, чтобы попросить помощи, если все будет по-настоящему плохо.

В офисе стоял дым коромыслом – ремонт никто не удосужился отменить, даже я, поэтому к сотрудникам, бегающим с выпученными глазами, добавились строители, которых нервировали бегающие сотрудники. Никто не работал, но явились все вовремя, чтобы, не дай бог, не пропустить следующую серию разборок. Трудовой дисциплиной займусь позже, пусть пока буйствуют. Так от них меньше вреда, чем если бы пытались работать в неспокойное время.

Большинство сегодняшних дел – рутина. Кроме одной встречи со сбежавшим от гениального руководства Влада поставщиком.

Можно было остаться дома и работать удаленно, но два довода против: Агния все еще сверкала глазами, ее доверие я еще не восстановил, и – Сони в моей постели все равно нет, так какой смысл?

Ольга сказала, что Влад уехал из страны, испугавшись моего гнева. Что-что, а чуйка у него работает хорошо. Будь я чуть позлее, это бы даже имело смысл, настолько я был в шаге от того, чтобы устроить ему настоящие неприятности.

Своей же вины моя бывшая жена ни в чем не видела и крайне удивилась, когда я на эту вину ей намекнул. Впрочем, обо всем этом можно было догадаться только из ее криков, молчания, попыток манипуляций и ухода от вопросов. Разговаривать со мной на громкости ниже восьмидесяти децибел она сегодня утром считала недостаточно уважительным.

Когда стало понятно, что пообщаться нормально, как родители, мы не сможем, я ее выгнал и велел пока на глаза не показываться.

Напугает мне нежную Сплюшку еще.

Про Влада я думать не хочу.

Сначала завод.

Не замечал, как за этой мантрой прятался сам от себя. От необходимости принять самое плохое решение в моей жизни. Каким бы оно ни было.

После первой чашки кофе написал Соне, предлагая вечером встретиться, но она ответила, что у нее работа в вечернюю смену, которую никак, совсем никак никуда не перенести и не отменить. Начинаю постепенно привыкать к тому, что мне ее не переупрямить, особенно на расстоянии.

Пообещал себе, что сейчас закончу с договорами и сразу поеду к ней туда, возьму в охапку и увезу, несмотря на возражения.

Это был великолепный план и самая божественная мотивация из всех возможных. У него был только один недостаток.

Когда я закончил, на часах было два ночи.

Молодец.

Написал ей «Спокойных снов», она сразу прочитала, но ничего не ответила.

Спать завалился прямо на диване в кабинете. Какой, к черту, смысл туда-сюда гонять?

Из этих соображений я когда-то в период трудоголизма и купил квартиру поблизости.

В нее же потом пустил и Влада, когда он тоже стал зависать в офисе допоздна и по-сиротски ночевать на диване.

И куда моментально просочилась Ольга, потому что она, конечно же, мать, как иначе. Надо позаботиться о ребенке.

Так моя «перевалочная база» превратилась в «семейное гнездышко», обзавелась личными комнатами для каждого, иконостасом из наших фотографий, а теперь еще и великолепной историей разборок.

В общем, только сжечь. В смысле, продать.

Где-то когда-то у меня была личная помощница для таких вещей, чтобы не заниматься самому, а теперь самое время восстанавливать забытые навыки. Ну или снова нанимать помощницу.

Помощника.

По очевидным причинам.

Утром проснулся и получил от Сони смайлик в ответ на вчерашнее сообщение.

Ну, что ж, будем считать, хороший знак.

Тут же написал, спросил, где она.

«Едем на кладбище с моим двоюродным дядей, его женой и какими-то еще родственниками».

Счастливая женщина, если до своих тридцати пяти не встречалась со всеми этими двоюродными дядями и «какими-то еще родственниками». Половина удовольствия от развода с Ольгой была в том, что мне больше не надо видеться на праздниках с ее многолюдным кланом.

«Они говорят, что на мое имя было завещание!»

А вчера версия была про адрес, найденный в бумагах. Что-то не сходится.

«Отец завещал мне квартиру. Я смогу разъехаться с мамой!!!»

Потер шею. Что-то мне в этом не нравится, а сформулировать не могу.

Работал, иногда отвлекаясь для того, чтобы потеребить Соню и узнать, что там с ней происходит.

Сначала она присылала короткие смс: «Встречаем чью-то бабушку», «Едем на кладбище», «Машину не пустили, идем пешком».

Потом стала писать без напоминаний, а я только отзывался смайликами.

Она, кажется, почти забыла о том, что я там есть, и я читаю. Писала мне, как писала бы в дневник короткие заметки об этом дне.

Какая ты все-таки одинокая, моя Сплюшка.

«На могиле старая фотография. Настолько, что я его узнала. У мамы остались черно-белые».

«Хотя, наверное, не остались уже».

Попросил сфотографировать, как выглядит могила, и она прислала чудовищно депрессивное фото с кособоким временным крестом и прислоненным к нему черно-белым портретом на фоне остатков такого же черно-белого снега.

Мои родители умерли, когда мне было двадцать пять. Слишком рано.

Я был поздним ребенком, последней отчаянной попыткой закрепиться в этом мире.

После их смерти я остался совершенно один.

Сначала ушла мама – рак.

Папа не выдержал без нее и полугода. Пока врачи напрасно искали приметы страшных болезней, он просто ушел следом.

Он не хотел без нее жить.

Потому-то меня так взбесило объяснение Влада. Он не представляет, что это такое – когда у тебя остается, конечно, наследство, но ты не понимаешь прикола с обменом родных людей на деньги и квадратные метры. Кто и зачем это придумал?

«Мы поехали в его квартиру на поминки. Или она теперь моя?»

Нет, Соня, пока не твоя.

Но если есть завещание, скорее всего, будет твоей.

Мне, правда, совсем не нравится, как тебя якобы случайно нашли и как меняются их версии.

«Моя фотография из детского сада».

На фотографии Соня, маленькая пухлая светлая девочка, смотрит в камеру пытливо и строго, не улыбается.

«Я помню, как нас фотографировали! Завивали как взрослых, сажали на стульчик и показывали ручных кукол, чтобы мы смеялись!»

Но ты уже тогда была упрямой Сплюшкой и не поддалась.

«Я думала, эта фотка потерялась, а ее папа забрал…»

У меня есть подобная фотография Влада. Уже цветная. Там у него крайне идиотское выражение лица, мне еще от Ольги попало, когда я об этом сказал. Может быть, в наших детских фото видно больше, чем нам кажется.

«Мой песик, я его помню! Представляешь! Его звали Терри!»

На фото – весьма замызганное серенькое животное, не опознаваемое как песик вообще никак, но я ей верю, что еще делать.

«Говорят, мы помним себя с пяти лет, а папа ушел, когда мне было три. Почему я помню песика? И зачем он его хранил?»

Сплюшка, а ты заметила, что уже пишешь «папа», а не «отец»?

«Он меня ждал тридцать два года. Я его заберу отсюда, не хочу, чтобы они видели».

«Они» – видимо, родственники.

Соня еще пишет про знакомые книги на полках, присылает фотографии бесконечных рядов красненьких томиков Дюма, и меня накрывает ностальгией. Она-то была слишком маленькая, а вот я сам собирал макулатуру на него. И на Жюля Верна, Драйзера, Купера… вон виднеется краешек знакомого тома.

Мне не нравится, что у нее в тексте становится все больше опечаток и восклицательных знаков. Я аккуратно спрашиваю, и Соня говорит, что тут только водка, и они все время поминают отца и его родителей.

«Оказывается, у него был брат. То есть есть брат. Старший. Где-то далеко живет, не смог приехать. Как ты думаешь, а у него еще дети были?»

Вот это интересный вопрос. Система наша устроена так, что невозможно узнать, есть ли у человека дети и женился ли он еще раз – никак. Слава богу, я не занимался никогда семейными делами, но все равно приходилось сталкиваться с тем, что человек может наплодить футбольную команду и скрыть это ото всех.

«Ведь не может быть, что он ушел от мамы и больше не женился? И детей не заводил?»

«Зачем тогда уходить? Мама готовила хорошо, рубашки гладила».

«Я была хорошей, до пятого класса круглой отличницей».

«Это потом я испортилась, но он же ушел раньше!»

Соня строчит сообщения, уже не дожидаясь моих ответов. У меня сжимается сердце. Испортилась она. Моя Сплюшка, упрямый ранимый ангел, как она могла испортиться? Кто тебя так искалечил, чудо мое?

Старательно не думаю о том, что тоже завел ребенка и ушел от него.

Но всегда был рядом. Старался всегда.

Но как же так получилось, что я делал все, что мог, а он все равно вырос таким говном, а?

Ведь Соня не выросла.

Хотя с ней поступили гораздо хуже.

«Он умер от инфаркта. Соседка говорит – все смотрел на мою фотографию. Сердце разорвалось от горя».

«Но ведь я не знала! Я даже не знала, где он живет!»

«А он знал, где мы. Почему он не пришел, Юл?»

Не отвечаю.

Что тут ответишь.

Даже не уверен, что она читает мои сообщения, настолько самозабвенно она строчит уже почти бессвязные жалобы, шлет фотографии квартиры, которая похожа на место, где время остановилось в конце восьмидесятых: хрустальные рюмки, обои с рисунком, знакомым каждому родившемуся до 1990 года, ковер на стене, «стенка», кресла – точно такие стояли в витрине мебельного, рядом с которым мы жили.

Хочу поговорить с Соней.

Запираю кабинет изнутри, чтобы никто не помешал, нажимаю вызов и долго-долго жду гудки, пока равнодушный голос не сообщает мне, что абонент не отвечает.

Пишу сообщения, но они остаются непрочитанными.

Вот в этот момент я начинаю всерьез беспокоиться.

На фотографиях должна быть геометка, она присылала кадры с улицы, мы сейчас с ребятами вычислим.

Поднимаю трубку офисного телефона и набираю наших безопасников, не сводя глаз с экрана мобильного.

Не дай бог, те твари что-то…

Но тут сообщения меняют цвет – прочитала.

Моментально нажимаю вызов и натыкаюсь на растерянный зареванный голос Сони:

– Юл… Я не понимаю ничего.

– Что, маленькая?

– Я не маленькая, – машинально огрызается она. – Мне дядя говорит, что раз наследство мое, то и долги папины мои. И еще его брат подавал в суд, что он не поделился наследством родителей, и теперь подает в суд на меня.

– Так, стой, Сонь, спокойнее…

Вот когда пожалеешь, что во время наследственного права в институте пытался отоспаться прямо на парах, потому что зачем оно мне, правда?

– Что спокойнее, мне показали бумаги, сказали, что мне, наверное, присылали повестку, но моего адреса не знали и присылали сюда, в его квартиру… В суд, Юл! Я должна пойти в суд!

– Ты ничего не должна, – чеканю я фразы. – Вставай и уходи немедленно.

– Они сказали, что раз я Терри взяла, то наследство приняла, а значит, и долги. А как они могли узнать мое имя?

Терри? А, блин, песик. На заднем плане какие-то нетрезвые голоса что-то доказывают, в них уже слышны нотки агрессии, и я вскипаю.

– Сонь, какой там адрес?

– Да неважно, – она всхлипывает. – Они показали мне… Мне надо заехать в суд скорее. Он сегодня не работает. Они говорят, там миллионы долгов, и квартира, конечно, моя, но половину надо отдать папиному брату.

– Соня, адрес!

– Я уже ушла… – она задыхается. – Занимайся своими делами, пожалуйста. Я сама, Юл. Я оставила им Терри, но ведь это неважно, правда?

Соня: Мои кошмары, мои мечты

Они сначала были такие добрые. Улыбались мне, знакомились, показывали фотографии и рассказывали о том, какой папа был добрый и мягкий человек. Никого никогда не обижал, злого слова не говорил, ни одной подлости не совершал.

Рассказывали, как он был добр к ним самим – только я никак не могла понять, кто они ему, эти люди? Старушки со стеклянными баночками с супом и холодцом, женщины в золотых серьгах и люрексе, мужчины в тренировочных штанах и майках-«алкоголичках» под рубашками. Совсем другие, не те, которые обычно меня окружают. Даже Ксанка, насколько любит разыгрывать из себя простую русскую бабу, и та все-таки работает в библиотеке. А тут… Я только упомянула, что люблю читать, и они долго шутили на тему «Сонька-то взрослая, а читает, как в школе» и вспоминали, когда последний раз держали в руках книгу и какую. Смогли припомнить только какой-то детектив в поезде и «Преступление и наказание».

Я почти не ела от волнения. Водка была мерзкая.

На кладбище я смотрела в глаза портрету и хотела понять – почему? Почему он заботился о других, но не обо мне? Но меня торопили ехать в квартиру на поминки, и в суете я никак не могла найти в себе хотя бы принятие, только грустила все сильнее.

Я пила одну за другой, не чокаясь, в глазах стоял туман – то ли от слез, то ли от алкоголя.

За столом уже не говорили про отца, говорили про огород и пенсию, шутили про жен и правительство, подрываясь покурить на балкон, а я все ходила по квартире, узнавая мелкие черточки своего детства.

Серый песик Терри выпрыгнул мне в руки с книжных полок, с которых мне ужасно хотелось спасти «Сказки народов мира», но я почему-то не решалась.

Голоса и глаза становились все злее.

Выходя из туалета, я услышала «мою хату откусила, сука». И при виде меня все смолкли.

Соседка, которая звонила маме, извинилась и ушла домой.

Я тоже хотела домой, но дядя все время обещал мне, что сейчас-сейчас отдаст документы и ключи, все-все расскажет, покажет, объяснит.

Я даже успела помечтать о том, как буду жить одна в этой крошечной квартирке. Сделаю сама ремонт, куплю новую кровать и буду приглашать гостей или просто читать целыми днями в тишине, питаясь только яблоками и чаем.

А потом начался какой-то кошмар.

Я приехала в суд к девяти утра.

Ночью практически не спала, ворочаясь под слишком тяжелым, слишком жарким одеялом, задремывая на пару минут и просыпаясь с бьющимся от ужаса сердцем.

Юлиан что-то спрашивал, но я то не отвечала на сообщения, только просматривала их, то отделывалась бессмысленными фразами. Маме вообще ничего не рассказала, даже когда она спросила, куда я так вырядилась. Мне казалось, что в суд нужно идти одетой строго, как на собеседование.

Зеленые стены, выщербленные ступени, брызги крови на побелке.

Решетки, автоматы, «ваш паспорт, женщина?».

Из узкого мутного окна видны растущие на газоне елки – странные, искореженные, с вывернутыми стволами и разной длиной веток.

Много плохо одетых и дурно пахнущих людей в узком душном коридоре.

Он заканчивается железной дверью с маленьким окошком, которая иногда с лязгом открывается и оттуда выходят люди в наручниках.

Долго не могла найти, у кого можно узнать хоть что-нибудь. Всем было наплевать: «справок не даем», «все документы на стенде», «вам не сюда». Надо мной сжалилась только девушка из архива, которая сначала гаркнула, что надо знать номер дела, а потом вдруг посмотрела на меня и неожиданно сдалась. Нашла по фамилии и рассказала, что мое дело можно забрать у секретаря судьи.

Я пыталась найти нужный кабинет в этих узких коридорах с казенным линолеумом, металась по холодным лестницам, заглядывала в двери без табличек. Несколько раз возвращалась обратно, натыкаясь на тупики и решетки, испугалась стайки грязных подростков со звериными глазами, зыркающих на меня из-под лестницы.

Расписалась дрожащими пальцами, получила стопку бумаг и узнала, что заседание совсем скоро – его чуть не провели без меня, потому что я «скрываюсь». Я пыталась спросить, узнать, что будет, если я не приду. Теперь – ничего хорошего, ответили мне.

Пыталась понять, что написано в деле, но это было на каком-то диком языке. Каждую фразу приходилось переводить с бюрократического на русский, и получалось, что я должна отдать половину квартиры и десять миллионов. Каким-то людям – хотя истцом был сводный брат отца, он как-то растворился в хитросплетениях слов, оставив незнакомые мне имена, которым то ли он, то ли отец были должны денег, а теперь почему-то должна я.

Я перечитывала бумаги раз за разом, но понимала все меньше. Страшно было уйти и пропустить появление какой-нибудь еще нежданной неприятности, как будто кто-то будет меня тут разыскивать, чтобы поставить в известность об еще каком-нибудь кошмаре.

И вот в тот момент, когда в глазах уже темнело от духоты и страха, а стены, покрашенные бурой выцветшей краской, начали заваливаться на меня, грозя похоронить здесь навсегда…

Появился Юлиан.

В светло-сером костюме, блестящих ботинках, с демонстративно навороченными часами, он шел по коридору, и все эти странные враждебные люди расходились перед ним, как волны перед Моисеем.

Не знаю, как на него, такого огромного, сшили этот костюм, но сидел костюм безупречно. Запах его дорогого парфюма тут же, не напрягаясь, перекрыл всю вонь этого места, окутал меня, заключив в кокон безопасности.

Юл присел на корточки перед моим стулом, пальцами стер слезы с лица и дал бумажный стаканчик с крышкой.

– Пряный чай, – прокомментировал он, забрал дело из моих рук и бегло его пролистал.

Я отпила чай. Он был густым, сладким и пах всеми пряностями на свете.

– Пойдем, – сказал Юлиан, протянул мне руку и вывел меня из суда.

Если бы Юлиан отвел меня на эшафот, я бы в тот момент совершенно этому не воспротивилась. Менты на входе на всякий случай выпрямились, когда он проходил мимо, но он даже на них не посмотрел.

Я узнала черный танк-«Хаммер» на обочине, но мы направились не к нему, мы завернули за угол. Там на первом этаже дома толпились мелкие конторы, перекрывая друг друга своими вывесками: турагентство, магазин красной икры, вейпшоп, кофейня с тем же логотипом, что на стаканчике у меня в ладонях.

Мы поднялись к двери с надписью «Нотариус».

Очень усталая женщина лет сорока пяти, увидев сияющего Юлиана с нимбом над головой, тоже выпрямилась и попыталась изогнуться поизящнее, чтобы продемонстрировать тонкую талию. Возраст слетел с нее, как сухая листва.

– Доверенность на представление в суде, – холодно и профессионально улыбнулся Юлиан, хлопнув нашими паспортами об стол.

Мой паспорт она просмотрела мельком, едва подняв глаза, чтобы сверить фотографию, а его листала долго, и я даже догадывалась, до какой страницы.

Мне дали расписаться в нескольких местах, и опять все внимание досталось Юлиану. Они с нотариусом ворковали по-юридически, и мой мозг, высосанный перечитыванием иска, просто отказывался распознавать знакомые слова.

Я очнулась, только когда чай в стаканчике закончился, а Юлиан коротко поблагодарил, сгреб бумаги и отвел меня к «Хаммеру». Усадил на заднее сиденье и предложил:

– Хочешь, поспи пока. У меня там еще дела.

Я нашла в машине знакомый плед и тут же в него укуталась. Вряд ли я смогу заснуть, слишком мне сейчас нервно, но его тепло обняло так уютно, что меня как будто даже отпустило. Я зарылась носом в шерсть, но плед больше не пах Юлианом и костром, он пах кондиционером для белья с лотосом. Впрочем, Юлианом тут пахло все вокруг, мне хватало. Я сидела, смотрела в окно и ни о чем не думала, застыв во времени ожидания.

Он вернулся, большой и надежный, сел за руль, разом заполнив собой слишком просторный для меня салон, и оглянулся:

– Не спишь? Тогда иди сюда, на переднее.

Я перебралась к нему, он раскрыл объятия и прижал меня к себе, целуя в волосы.

– Все хорошо, Сплюшка. Больше не волнуйся так, пожалуйста. Сейчас поедим где-нибудь и домой.

– К тебе? – Утыкаться в костюм было не так успокоительно, как в свитер, но пришлось потерпеть.

– Ко мне. У меня для тебя сюрприз. – Юлиан поцеловал меня в нос, потом подумал – и поцеловал в лоб, подумал еще – и поцеловал как следует, долго и жарко.

Потом вернул на мое место, пристегнул и пристегнулся сам.

– А суд? А что ты сделал?

– Я теперь, радость моя, твой личный адвокат. – Он ухмыльнулся, отъезжая от серого казенного здания, от которого у меня бегали мурашки размером со слона, даже когда оно просто попадало в поле зрения. – Представляю твои интересы, веду твое дело, готовлю документы, приду на заседание суда, ну и так далее, и тому подобное. Расслабься и забудь. Я все решу.

– Так ты правда юрист?

– А ты думала, это просто постельные игры? – засмеялся он. – Хотя я очень-очень дорогой адвокат, так что постельные игры – твоя единственная возможность со мной расплатиться.

Я помолчала. Это было как-то странно. Точнее, непривычно. Не помню, чтобы за всю мою жизнь, с того момента, как я научилась самостоятельно завязывать шнурки, хоть кто-нибудь помогал мне решать мои проблемы. Даже за постель.

Прислонилась к его плечу, он погладил по голове. Московские улицы проносились мимо, как в кино, бесшумно, безмолвно – Юлиан даже не включил музыку.

– Ты ведь занят на заводе. Зачем ты это делаешь?

– Как я могу не делать, Сонь? Спокойно смотреть, как ты пытаешься разобраться с делами, которые тебе не под силу, мечешься, сходишь с ума? Ждать, пока ты опять станешь удобной?

– Но ты не должен…

– Конечно, я должен. Не вижу вообще других вариантов. Мы все друг другу должны и все друг другу нужны.

У меня перехватило горло. Всю жизнь этого боялась. Может быть, мне не нужна помощь, если я теперь обязана ему?

– Но если я не хочу?..

– Чего?

– Быть должна!

Я так от этого устала.

– Пожалуйста. Тебя никто не заставляет.

– Но ты сам сказал…

– Я должен. Потому что ты мне нужна, и нужна счастливая. Я сам так решил. А что решишь ты – только твое дело. Никто не может тебя принудить…

Он подумал и добавил:

– Кроме Уголовного кодекса.

Юрист.

– Но ведь я не могу… отказаться, если ты сделал мне столько хорошего, – возразила я.

Мама всегда говорила, что подарки требуют равноценных подарков в ответ. Любая помощь должна быть отработана. Просьба об услуге делает тебя обязанной оказать услугу в ответ.

– Можешь, конечно. Я ведь не ставил тебе условия и не требовал оплаты. Более того, если я потребую оплаты после того, как что-то сделаю, не уведомив тебя заранее, ты просто обязана отказаться. Вот если был договор – да. А если не было – не вздумай ничего делать «взамен». Только то, что хочешь сама.

– А как же «постельные игры»? – уцепилась за остатки картины мира я.

– Гусары денег не берут! – расхохотался Юлиан. – Да и нет у тебя столько, чтобы меня купить!

– Я имела в виду…

Пользуясь красным светом, он наклонился ко мне и жадно поцеловал:

– Моя глупая Сплюшка.

– Так уж и твоя? – буркнула я.

– Надо говорить – «так уж и глупая?», а лучше сразу сковородкой.

– Жалко сковородкой…

– Подумать только, я заслужил, что меня пожалели и оставили. Наверное, полезный очень.

– Ты чего такой веселый?

От сдержанности Юлиана в суде и у нотариуса не осталось и следа. Он просто сиял, постоянно дотрагивался до меня, не упускал случая поцеловать или поправить мои волосы.

– Я просто очень рад, что ты со мной, – честно признался Юл. – Ты ведь отпросилась с работы на целый день?

– Да…

– И проведешь его со мной.

– Ну если ты так решил. – У меня не хватало духу сказать ему, чтобы не отвлекался от собственных проблем. Мне становилось так спокойно рядом с ним, что я эгоистично принимала его внимание.

– Ага, решил.

Мы пообедали в маленьком итальянском ресторанчике на окраине, далеко и от моего дома, и от его офиса.

– Тут нас точно никто не найдет, – пообещал Юл.

Если бы моя жизнь была триллером, именно в этот момент нас бы нашли Влад с Ольгой, мой дядя, моя мама и еще три-четыре жены Юлиана. К счастью, это был нормальный спокойный обед. Правда, вместо куриной грудки Юл заставил меня заказать кучу невероятно вкусных и таких же невероятно калорийных вещей.

– Я же опять растолстею! – Я отбивалась, как могла. Тем более что я еще даже не похудела до нормального состояния, мне еще пятнадцать килограмм до нормы и тридцать до стройности.

– Ну и что? – пожимал плечами он и уговаривал на еще один кусочек чего-нибудь очередного божественно-итальянского.

– Как что? Я только начала худеть! Вместо этого обеда я должна была пойти в спортзал!

– Кстати, у меня дома есть тренажерный зал, – мурлыкал Юл, как будто мне требовались еще какие-то причины поехать к нему. – Так что можешь позволить себе еще и десерт.

– Я не смогу столько заниматься!

– Знаешь, есть ведь и другие способы сжигать калории, ты в курсе?

По пути за город я все-таки задремала, но едва вышла из машины у дома, сон слетел, не оставив следов. Юл начал меня целовать прямо на улице, прижав к теплому гладкому боку «Хаммера». Я запустила пальцы под его пиджак и просто млела от твердых горячих мышц живота под рубашкой, до которых мне не терпелось дотронуться без преград. Было уютно даже стоять вот так, между одним горячим механическим зверем и другим живым и пылающим, но когда ладонь Юла как-то преодолела все препятствия в виде куртки и деловой рубашки и легла мне на грудь, я смутилась:

– Вдруг нас кто-нибудь увидит?

– Я запретил пока персоналу появляться. Нечего смущать мою Сплюшку.

– Но дома удобнее!

– Ладно, если настаиваешь, пошли в дом.

– А у тебя правда есть тренажерный зал? – Я оглядывалась уже гораздо смелее, чем в первый раз.

– Угууу… – Пока я любопытствовала, Юл увлеченно зацеловывал мою шею и уже переходил к груди, потихоньку расстегивая пуговицы рубашки.

– Покажи?

Он удивленно посмотрел на меня:

– Тебе интересны тренажеры?

– А что? Я ходила в спортзал последний месяц!

– Я было решил, что ты собираешься разнообразить наши постельные… – Он закончил смешком, когда я обиженно тыкнула его кулаком в живот.

Черт, боксерский мешок помягче был!

– Рано еще разнообразить вроде? – Я подула на костяшки пальцев.

Юлиан вдруг остановился посреди коридора и очень серьезно на меня посмотрел:

– Сплюшка.

– Что? – вот уже и откликаюсь.

– Ты не представляешь, каким счастливым меня только что сделала.

– Чем?!

– Не скажу. Сама догадайся.

И сколько я ни старалась, только таинственно улыбался. Мы спустились в подвал, где Юл показал целую огромную комнату тренажеров, не хуже, чем в моем фитнес-клубе. Даже, наверное, лучше.

– Ты часто занимаешься? – Я потрогала пальчиком гантель чудовищных размеров, с мою голову, а то и больше.

– В последнее время редко, – Юл с легкостью подхватил ее, несколько раз качнул – ткань костюма на его бицепсе угрожающе натянулась.

– Почему?

– Ну, Влад, ты… – Он пожал плечами и вернул гантель на место.

– Я тебя отвлекаю? – огорчилась я.

– Нет… – Он сделал шаг и подхватил меня на руки. – Ты меня вдохновляешь.