Текст книги "Не такая, не такой"

– Но у меня ничего нет…

– У тебя теперь есть квартира. Точнее, будет через полгода.

– А как же долги?

– А долгов нет, срок давности прошел. Ты бы отдала эту квартиру за то, чтобы с тебя не требовали десять миллионов?

– Конечно!

– Это и было целью.

Он направился к следующему тренажеру, но я вдруг поддалась порыву и шагнула к нему, обнимая:

– Спасибо, Юл… Никто никогда для меня такого не делал…

От него пахло свежим потом, футболка была вся мокрая.

– Не за что, – хрипло сказал он, потом откашлялся, хотел поцеловать, но отстранился: – Погоди обниматься, сначала в душ схожу.

– Нет, стой. – Я потерлась об него, как кошка.

Хотелось пропитаться его запахом, принадлежать ему.

Юлиан выдохнул, только когда я совсем обнаглела и добралась до самых стратегических мест, сжала ладонью его твердеющий член. Юлиан облапил меня всю, стиснул в объятиях и где-то между расстегиванием джинсов и сжиманием моей груди вдруг сообщил:

– Я хочу, чтобы ты жила со мной. Здесь.

– Прямо здесь, в спортзале? – попыталась отшутиться я.

Но он поймал мой взгляд и не отпускал, ждал ответа:

– На меня свалилось слишком много дел. Мне приходится жонглировать десятком шариков, и какой-нибудь я обязательно выпускаю из виду. Я не хочу, чтобы этим шариком была ты. Хочу видеть тебя каждый день. Любить каждый день. Даже тогда, когда я возвращаюсь домой среди ночи, я хочу возвращаться и находить тебя в своей постели, чтобы увидеться хотя бы так.

Это не слишком рано?

Это точно слишком рано.

Пожить тут с Филой, пока мама в санатории – кстати, а надолго она в санатории? – да.

Но…

У меня ведь скоро еще и своя квартира будет: одиночество, книжка, яблоко – все, как я мечтала!

Да нет, о чем я думаю, конечно, это перебор.

– Хорошо, – я едва успела договорить, как была накрыта горячей, тяжелой, весьма радостной волной по имени Юлиан.

Ю&С

– Что было бы, если бы мы не встретились в аптеке? Так бы и жили друг без друга?

– Нет, ну что ты. Я бы тебя обязательно нашел.

– Зачем тебе искать какую-то левую тетку?

– Не каждый день на меня смотрят такими глазами.

– Какими?

– Испуганно-восторженными.

– Неправда, я…

– Неправда? Совсем-совсем неправда?

– Немножко правда…

Юл: Сладкая девочка

Когда тебе пятнадцать, любовь – это страх. Страх унижения, страх отвержения, страх непонимания.

Ходишь под ее окнами, и боишься, и надеешься якобы случайно встретить. Дежуришь ночами, потому что все равно не уснуть, а тут есть надежда увидеть хоть мельком.

Чувствуешь всепоглощающий ужас, когда она улыбается кому-то другому – неужели он успел первым, неужели она теперь потеряна?

Сам обжимаешься с другими, потому что с ними способен и пошутить, и обнаглеть, и развернуться во всю мощь харизмы. С ней рядом язык примерзает к нёбу, потеют руки и невозможно представить, что можно осквернить ее теми мыслями, что между делом мелькают о других.

Когда тебе двадцать, любовь – это взрыв. Только что мир был предсказуемым и простым, у девушек была своя, вполне приземленная, хоть и приятная функция, но в принципе они были где-то на вторых ролях. И вдруг в одно мгновение все меняется.

Только она – смысл. Только рядом с ней мир цветной. Хочется орать, бежать, взобраться на Эверест и спуститься в Марианскую впадину – только это ее достойно.

Да и надо потратить куда-то всю невероятную энергию, которая бурлит, клокочет и закручивается воронкой урагана в голове.

Когда тебе тридцать пять, любовь – это тепло. Общие вкусы, похожие мысли. Я поделюсь своим миром, ты поделишься своим, обменяемся накопленным опытом, расскажем о пройденном пути.

Можно идти и одному, но вдвоем – интереснее. Можно спать и одному, но вдвоем – уютнее. Можно все одному, но вдвоем – это выбор. Наконец-то ты рядом. Такая, какой всегда не хватало, от каких всегда отказывался. Теперь можно. И даже необязательно разговаривать. Молчать, оказывается, тоже хорошо.

Когда тебе сорок восемь, любовь – это снова страх. Но теперь не за себя. Ты уже знаешь, на что способна бессердечная судьба. Как нежданно может повернуться жизнь. Просишь надевать шапку, звонить по приезде, сходить к врачу, потому что любая мелочь может оказаться тем, что отнимет ее у тебя.

Непрерывная тревога, и сквозь нее, усилием воли, как способ справиться с беспомощностью и бессилием – забота под грузом обстоятельств.

Все, что казалось неважным, от чего можно было отмахнуться, списать на женские капризы – становится первоочередным. Потому что ты знаешь теперь, что именно в капризах – ее свобода рядом с тобой, ее доверие и открытость.

И хуже нет – это утратить. Потому что следующей любви можно и не дождаться.

Умирать, не любя – что может быть страшнее?

Моя девочка спит у меня на руках. Такая нежная, такая испуганная и ранимая. Оставшаяся сегодня со мной, чтобы после долгой любви заснуть у меня на груди. И проснуться с утра рядом, никуда не торопиться. К чертям все, пусть хоть весь мир сгорит.

Все телефоны выключены, ворота заблокированы, и даже Альберт, если захочет, не прорвется.

Хотя нет, он-то прорвется. Сову пошлет или ракету. Но остальные точно нет.

Сегодня весь день для Сони.

Вместо того, чтобы спокойно спать, смотрю на нее, и сердце бьется чаще.

Бесцеремонная Филомена напросилась с нами в кровать и сейчас придавливает мне ноги – нагло и умильно, как умеют только кошки.

Где-то там уже отгремел рассвет, а здесь темно, тепло и тихо, как я и обещал. Только светодиоды едва светятся зеленым, как кошачьи глаза.

Смотрю, и не надоедает.

Уже трепещут ресницы, уже дыхание не такое глубокое.

Уже открывает глаза – и первый взгляд испуганный.

Всегда буду тут и всегда буду рядом, чтобы этот утренний взгляд становился все мягче и расслабленнее, чтобы ты просыпалась со счастливой улыбкой.

– Доброе утро, – прошептала Соня.

– Доброе…

Привлек ее к себе, прижал теплую и такую гладкую со сна. У хорошо выспавшейся женщины кожа почему-то особенно нежная, такого эффекта никакими кремами и процедурами не достичь. Только позволять ей спать столько, сколько желает. Тогда ласкать и гладить ее с утра так невыносимо приятно, что останавливаться не хочется.

Соня извивалась и терлась об меня, подставляя под ладони плечи и бедра, грудь и шею, и скоро со всей железной неизбежностью встал… вопрос.

Маленькие пальчики моментально оценили всю его неизбежность.

– Фила, кыш, – предвкушающе сказала Соня, нагло вытурила сонную кошку и плотно закрыла дверь спальни.

А потом откинула одеяло и…

Ооооо…

Ее влажный теплый рот, язычок, обвивающий головку, пальцы, сжимающие ствол. Сначала слишком сильно, но она как-то угадывает, и они остаются лишь легкими касаниями, а потом она убирает их вообще, оставляет только губы, снизу вверх и сверху вниз по стволу, легкие прикосновения зубов, но она укутывает их губами и твердость в мягкой оболочке, влага…

Она закрывается одеялом, но я откидываю его обратно, потому что хочу смотреть, как движется ее голова вверх-вниз, как колышется грудь от этих движений.

От паха волнами расходятся тепло и расслабление, доходят до самых кончиков пальцев, словно кто-то распылил мощнейший миорелаксант.

Не могу сказать, что Соня безупречно умела. Я не помещаюсь целиком у нее во рту, она пытается взять глубже, но кашляет и больше не пробует. Не надо. Не хочу, чтобы ей было неприятно.

Она протягивает руки, я ловлю их в свои ладони, поддерживаю, пока она надевается губами на меня, окутывая нежным жаром, гладкостью, томностью своего рта, пока скользит, облизывает, сжимает.

Останавливается, вынимает мой член изо рта, чтобы передохнуть, но вместо того, чтобы просто подрочить рукой, высовывает язык и щекочет им край головки. Легкие касания, трепещущие, как крылья бабочки. Они запускают реакцию – и с этой секунды любое прикосновение отдается эхом нежного этого трепетания, ведет к неизбежному.

Когда она снова надевается ртом, как может глубоко, вся кровь тела, кажется, стремится в одну точку. Острое удовольствие растет так быстро, что я даже пугаюсь на секунду, кладу руку ей на голову, чтобы приостановить. Но она понимает это совершенно иначе, ускоряет движения, добавляя трепещущий язык… и поднимает на меня глаза.

Вот в этот момент я точно не выдерживаю этого якобы невинного орехового взгляда, этого зрелища ее на четвереньках с моим членом во рту, покорности и вызова.

Удовольствие концентрируется, густеет, сжимается в одну невыносимо сияющую точку, и мне кажется, что я дохожу до невероятных уровней температуры, моментально, как градусник в мультиках, взрываюсь, выплескиваясь чистой лавой прямо на ее высунутый язык. В последнюю секунду не выдерживаю и запускаю руку ей в волосы, чтобы не дать отстраниться, но она и не собирается – наоборот.

Это избавление от наслаждения – наслаждение не меньшее, чем оно само.

Соня оставляет меня опустошенным, размазанным по кровати и бессильным. Меня словно переехал каток, не поднимается рука – разве что обнять ее, когда она, облизываясь, устраивается у меня под мышкой.

И немного притянуть к себе, чтобы поцеловать припухшие губы:

– Ты охренительная женщина.

– Ты вкусный.

Мне нравится.

Мы еще валяемся в постели, пока мои мышцы наконец не возвращаются в боевое состояние из того желеподобного, в которое их вогнала одна прекрасная женщина.

Очень хочу отплатить ей тем же, но она протестует и требует душ, чистить зубы и завтрак.

Филомена из-за двери мявом и царапаньем напоминает, что у кошечки тоже есть потребности.

Так что разврат приходится немного отложить. Ничего, еще успеем. Как там Соня сказала: «рано еще разнообразить»? Значит, будет еще и поздно. Еще много-много у нас будет ночей и пробуждений вместе. Все успеем.

– Я ничего не взяла с собой… – растерянно смотрит Соня на свою вчерашнюю одежду. Я бы так и оставил ходить голой. Но пока не заикаюсь. Не спешу.

Выдаю ей свою футболку, и она в ней тонет. Горловина превращается в роскошный вырез, который обнажает округлое плечико, на котором я тут же оставляю десяток горячих поцелуев. Но эта женщина непреклонна – душ и зубы!

Не хочу отпускать ее одну даже в собственную ванную, так что мы чистим зубы вместе. Любуюсь тем, как мы смотримся в зеркале, ловлю в отражении ее взгляд, и она так забавно смущается, что явно думала что-то похожее.

Давно у меня не было такого счастливого утра.

– Давай съездим купим тебе зубную щетку, Сонь.

– Вот же она!

– Это гостевая, нормальную, правильную. И домашней одежды. И полотенце повеселее моих серых. И шампунь какой-нибудь.

– Мне нравится твой!

– Это не мой, это гостевой, – провожу я ладонью по бритой голове и смеюсь, когда она смущается. – Тебе нужны здесь кремы, косметика, духи, наверное…

– Я особо не пользуюсь этим всем.

– Ничего не знаю, ты же девочка. Купишь, что тебе надо.

– Да не надо ничего!

Прекрасный повод для утренней перепалки. Соня утверждает, что прекрасно обходится одним кремом «для всего», я предлагаю не скромничать, хочу, чтобы у меня ей было уютно. Она упрямится и утверждает, что нисколько не скромничает, я замечаю, что видел ее ванную, и не верю, что все эти баночки принадлежат одной маме-пенсионерке.

Так мы доходим до кухни, где приходится включить подогрев полов, потому что там плитка, а Соня босиком.

– И тапочки! – подытоживаю я список покупок.

– Перестань!

Открываю холодильник.

Повара вызывать не буду, у нас глубокое погружение, никаких посторонних. Завтрак буду готовить сам. Достаю грудинку и размышляю. Мне-то лучше омлет, а вот Соню чем кормить…

– Что ты ешь на завтрак?

– Что бог послал, – пожимает Соня плечами, накладывая кошке корм.

– А все-таки?

– Ну, яблоко или что осталось с вечера.

– Завтрак – это важно.

– Давай я приготовлю? – Соня тоже заглядывает в холодильник.

– Ты? – Достаю свои смеси для белкового омлета, выкладываю на сковородку бекон.

– Я умею готовить! – возмущается она.

– Нисколько не сомневаюсь, но ты же у меня…

– В гостях? – коварно улыбается она.

Вот ехидная ехидна. Сделала.

– Да, уже не в гостях… Ладно, за продуктами тоже заедем, купишь все, что хочешь приготовить, раз уж тебе неймется вести хозяйство. Но, извини, мне нужен белок, так что я буду корректировать.

Как я и думал, мой атлетский завтрак не вызывает у нее диетических протестов. Так постепенно вернем Сплюшку к нормальной еде, а не этим глупостям с листиками салата. Кто ж так худеет? Это вредительская диета для уничтожения мышц, а нам нужна, наоборот, крепкая и сильная Соня. У меня на нее много планов.

– Одежду тоже купим, – комментирую я, пока она одевается после завтрака.

– Я привезу свою, я просто растерялась, – протестует она.

– Ага… – легкомысленно киваю. На месте разберемся, кто кого переупрямит.

Надо будет ей выделить место в гардеробной. То, что у Сони будет свое местечко не только у меня в сердце, но и у меня в доме, наполняет меня теплом. Момент, когда женщина переезжает к тебе и опушается, обустраивая все вокруг под себя, даже приятней момента, когда въезжаешь в новый дом сам.

Мы все-таки выбираемся из бункера, и я всерьез первые несколько километров опасаюсь, что сейчас кто-нибудь обломает наш беззаботный выходной, и в принципе морально готов достать из багажника и держать поближе хорошо заточенную саперную лопатку. Но никто не мешает – или вовремя соображают про лопатку – поэтому до торгового центра мы добираемся без приключений.

Соня направляется в супермаркет, я тяну к магазинам одежды. Что бы она там на себя ни наговаривала, у меня масса больше, я побеждаю.

– Как тебе это платье? Зеленый подойдет к твоим глазам.

– Нет, – твердо отвечает Соня.

– Ты ведь была в похожем на юбилее? Не нравится? А это?

– Нет, – еще тверже отвечает Соня.

– Ну почему? Может, примеришь? Ты ведь в принципе носишь платья?

– Ношу, – бурчит она и отворачивается.

– Тогда в чем дело, Сонь?

Поднимаю ее подбородок и смотрю в глаза.

– Не надо мне ничего покупать, – она прикусывает губу.

– Почему?!

– Ну, мне неудобно.

– Мы уже обсуждали вопрос неудобства, – припоминаю я, не уточняя, что выиграла Соня. А я не подготовился ко второй серии. Очень зря. Кажется, нам грозит повторение матча. – Что тебе не нравится, скажи?

– Ну, я как содержанка какая-то…

– О господи, что за чушь! – Я бы рассердился, но в ее глазах снова страх, и это охлаждает почище ледяного душа. Поэтому я перестраиваюсь на уровень тише и спокойнее. – Ты же моя девочка. Тебе нужны красивые платья, сладости и украшения, чтобы оставаться мягкой и нежной. Женщина должна быть избалованной и сладкой. Если тебе так сложно, не будем покупать платья, согласен. Давай только домашнее и шампуни всякие, договорились?

На это Соня соглашается, хоть и со скрипом.

Заодно уламываю ее на сменную одежду, чтобы завтра снова не влезать в грязные джинсы.

Смешное шерстяное платье с капюшоном и меховыми помпонами проходит у нас по категории «домашнее» – она не может устоять.

Футболки, толстовки, спортивные штаны относятся к «спортивному» – не будет же она из дома форму таскать?

Чулки я протаскиваю под грифом «для постели», горячо нашептывая ей на ухо пошлости и милости. Они, кстати, требуют какого-нибудь интересного белья…

В общем, у кассы Соня с некоторым недоумением смотрит на ворох вещей, и, кажется, не совсем понимает, как так получилось. А я изо всех сил скрываю улыбку.

Что может быть приятнее, чем покупать подарки и милые штучки для своей женщины? Воображать ее во всей этой одежде, тихонько прятать под горой покупок сюрпризы, которые она обнаружит когда-нибудь потом. Выбирать то, что ей обязательно понравится, и предвкушать, как она обрадуется. Сначала, конечно, рассердится, но потом точно обрадуется.

Ювелирный пока, к сожалению, пришлось обойти стороной, очень уж панический у Сони был взгляд.

В продуктовом она, переутомленная борьбой со мной, уже совершенно зависла. Аккуратно положила в тележку упаковку мороженого, потом передумала и убрала.

Возвращаю обратно.

И на этом все.

Ступор.

Приходится применять психологические методы для допросов:

– Начнем с завтрака. Фруктовый салат? Йогурты? Хлопья? Круассаны? Подушечки с шоколадом? Яйца? Каша? Бутерброды? Тосты? Господи, что там еще бывает-то…

– Я на диете…

– Ага, я вижу. У тебя как раз на углеводы глаза загораются. Значит, берем круассаны…

– А если я обратно растолстею?

– И что? – не понял я.

– Ну… тебе же не будет… – она мнется, подбирая слова. – Ты же меня не будешь…

– Любить?

Она кивает с несчастным видом.

– Почему? – удивляюсь я. – Ведь твоя суть от этого не изменится. Тела же меняются неизбежно. Похудеть можно – а как вернуть молодость?

– Это еще страшнее… – почти шепчет она.

– Послушай, – вздыхаю, поворачиваюсь к ней, обнимаю за плечи. – Меня интересует счастливая Сплюшка. Все остальное опционально. Хочешь – худей, буду делиться с тобой спортзалом и белковыми омлетами. Хочешь – толстей, пойдем, смотри, там конфеты ручной работы умопомрачительные. Хочешь – забей вообще на все, как пойдет, так пойдет.

Прячусь с ней за витриной с морепродуктами глубокой заморозки – и целую так глубоко, что тает даже заморозка.

– Так, – мне приходится откашляться. – Так идем за конфетами? Все остальное у нас уже есть, а я хочу как можно скорее оказаться дома, в спальне и в тебе.

– У Аси конфеты вкуснее, – порозовевшая смущенная Соня цепляет меня за локоть и тащит к кассам.

Я уже говорил, как мне нравится эта женщина?

Минут двадцать, впрочем, мы еще тратим на парковке, потому что ехать до дома, не зацеловав ее насмерть, я отказываюсь.

Заведенная Соня по дороге настолько нагло пристает ко мне, что до спальни мы в итоге не добираемся. Спасибо, что хоть до дома как-то дотерпели.

А потом она разбирает пакеты с покупками и долго смеется, когда вытаскивает один из моих сюрпризов – розовые меховые тапочки в виде зайцев.

Соня: Подруги – мое отражение

– Ты ведь понимаешь, кто будет делать торт на вашу свадьбу?

– Ася, блин! Какая свадьба!

Сегодня у Юла куча важных встреч и переговоров, которые обещают затянуться до глубокой ночи. Не хочу грустить без него, не хочу скучать в офисе, поэтому с удовольствием подчиняюсь его строгому приказу привезти те самые Асины конфеты, которые я так разрекламировала.

Ася вздохнула и попросила в следующий раз не впутывать ее в наши эротические игры. Особенно когда дело касается шоколада, которому надо стабилизироваться сутки-двое в холоде, поэтому он совершенно не годится для срочных заказов.

– Сонечка, у меня постоянно такое ощущение, что тебе двадцать, а мне сорок. Мальчик признается девочке в любви, приглашает жить вместе с ее кошечкой, покупает платьица и домашние тапочки, а девочка хлопает глазами и – какая такая свадьба?

Мы с ней долго и с удовольствием торговались и остановились на пирожных с шоколадным ганашем, для которых не требовалась долгая подготовка. Зато требовались лишние руки для мытья посуды, язык для облизывания венчиков миксера и целиком я для сплетен по ходу дела.

– Мне никто не делал предложения. И вообще сначала надо присмотреться. В наше время вообще люди так сразу не женятся. А если женятся, то по залету, что технически невозможно в нашем случае.

– Сонечка, что ты мямлишь? Он тебя любит?

– Ну, он так говорит… – промямлила я.

– Любит. Ты его любишь?

– Не знаю… – Мямлить, так по полной программе.

– Соня!

– Наверное…

– Господи!

– Ну, да, да!

– Вот видишь. – Ася довольно ухмыльнулась. – А то – старый, лысый, большой, дайте мне юного дрища…

– Не-е-е-е-ет… – Я мечтательно улыбнулась при воспоминаниях о сегодняшнем утре. И вчерашнем вечере. И еще облизнулась, предвкушая вечер сегодняшний. – Ася, будут давать огромных качков – бери! Это вообще другой уровень! Это…

– Ну вот, теперь вижу, что любишь.

Ася вдохнула аромат шоколадной массы, булькающей в кастрюльке на плите, довольно кивнула, сняла с огня и перелила ее в стеклянную миску. Кастрюльку вручила мне:

– Иди мой посуду. Надо же как-то убрать эту отвратительную счастливую улыбку с твоего лица, а из лимонов у меня только пюре из белого грейпфрута.

Мне иногда кажется, что в моем присутствии она пачкает раза в два больше посуды, чем это необходимо. Закутать ганаш в пищевую пленку и отправить в холодильник остывать она могла бы прямо в этой кастрюльке.

– Единственное, о чем я жалею, что повелась на Влада. Знаешь, что бы Юл ни говорил, а мне зудит. Да, сейчас он с ним не общается, но он же сын? Значит рано или поздно вернется, и Юл его простит, и нам придется видеться…

Каждый день я боялась однажды зайти к Юлу в офис и наткнуться на Влада. Кроме прочего, я помнила обещание рассказать отцу «его версию». Я верила в любовь и справедливость Юла, но откуда мне-то знать, как люди относятся к своим, даже очень непутевым, но родным детям?

– Знаешь, Сонечка, во‐первых, совершенно нет такой необходимости. Влад взрослый совершеннолетний чувак, налаживать отношения мачеха – пасынок не нужно. Во-вторых, отлично, что ты посмотрела на этих твоих прекрасных стройных и красивых вблизи. Если бы ты оценила Юла сразу, потом все равно тосковала бы по эльфам и страстям. Заглядывалась на улице, лайкала бы постики с британскими стройняхами. А так ты их видишь – и сразу вспоминаешь Влада. Отличная прививка.

– В кого ты такая умная? – вздохнула я. Не то чтобы я этого всего не понимала. Но сформулировать так, чтобы это не выглядело оправданием моей глупости, а было осознанным этапом, пережитым и осмысленным, у меня не получалось.

– Компенсирую свою родительницу, – фыркнула Ася. – Она инфантильная, мне пришлось стать взрослой. Представляешь, была недавно у них в гостях, и такой случай: она берет шипучую витаминку, чтобы бросить в стакан, а у нее руки мокрые. И вот она идет с этой витаминкой ко мне на второй этаж, не лень ведь, и спрашивает: «Асенька, почему она пузырится?»

– Ха…

– И вот так всю жизнь, – засмеялась Ася. – Но зато она нашла мужа, которому это все в кайф. Я бы от его заботы повесилась бы на третий день, или его бы повесила, а они, вон, сколько лет душа в душу.

Мы с ней еще немного с самым серьезным видом проживаем важный алхимический процесс остывания и уплотнения ганаша. Ася курит, я домываю миллион десертных ложечек на длинной ручке, которыми она снимает пробу.

А потом я наконец решаюсь сказать то, что меня волнует сильнее всего:

– Ась, мне страшно.

– Что тебе страшно? – она закатывает глаза.

Я не верю ее напускному раздражению, это просто защитная скорлупа, под которой она прячет свою острую эмпатию.

– Менять жизнь. Это здорово, этого ведь все хотят – миллионер, красавец…

– Красавец! – тыкает в меня пальцем Ася. – Он уже красавец!

– …в сексе бог, – продолжаю я.

– Даже слышать не хочу, я еще маленькая! – Ася демонстративно заткнула уши. – И страшно завидую. С этими заказами даже побухать сходить некогда, на красивых мальчиков посмотреть.

– Но я планировала-то все попроще. Думала – будет какой-нибудь нормальный, обычный, ну, как я. Переехала бы к нему, поженились, завели бы ребенка…

– Ой, нет!

– Почему нет? – удивилась я. – Все так делают.

– А потом что? Бросил бы тебя беременную или с мелким? Как у твоей мамы? И у бабушки?

– У бабушки на фронт ушел, – уточнила я.

– У прабабушки тоже.

– Умер от тифа.

– Все равно бросил.

– Ну почему бросил бы? Нормальных нет, что ли? Я бы ходила на работу, потом родила бы, посидела в декрете года полтора. Вернулась бы в библиотеку, удобно, что она рядом с домом. Как ребенок подрастет, приводила бы его на работу. Даже удобно уроки делать в читальном зале.

– Ты прямо описываешь жизнь матери-одиночки.

– Да нет же! Муж тоже ведь на работе.

– И, короче, вместо этого у тебя роскошный загородный дом, муж-бизнесмен с огромной компанией, никаких спиногрызов, полная свобода и можно бросить работу, – подытожила Ася. – Чистейший ужас, я тебе ужасно сочувствую.

– Ты бы свою работу бросила?

– Если бы у меня был муж-миллионер? Я бы открыла свою кондитерскую вообще!

– Вот тебе и надо за миллионера.

– Поищу на твоей свадьбе! Чур, я свидетельница! – развеселилась Ася.

– Какой свадьбе? – вздохнула я. – Напоминаю, меня замуж пока никто не звал.

– Ой, все, – отмахнулась она. – Позовет. Так чего ты боишься? Что твоя жизнь будет слишком хорошей, а ты не привыкла?

– Я не заслуживаю.

– А быть нищей матерью-одиночкой заслуживаешь? Это где ты так успела нагрешить, поделись, я тоже хочу.

– У тебя все так легко!

– А что сложного, Сонечка? Кончай ныть уже, сколько можно! Не бойся, открой глаза, ты нашла уже все, о чем мечтала!

Правда, что ли?

У меня в голове это никак не укладывалось.

Сложно всю жизнь ходить подземными тоннелями, пригибая голову, а потом вдруг выйти на поле цветущих маков с огромным голубым небом над ним.

Когда-то в интернете вместе с демотиваторами в черных рамках были и мотиваторы в голубых. Но быстро отмерли, потому что верить в плохое безопаснее. И не так больно, когда оно не сбывается.

Я же получила чистый образец противопоставления «Ожидание VS Реальность», только кто-то перепутал картинки местами, и реальность оказалась куда радужнее всех моих ожиданий. Так не бывает.

Ася тем временем прослаивала пирожные уже остывшим ганашем, украшала их тонкими пластинками узорчатой карамели и взбитыми сливками и вообще погрузилась в работу так, как умела – с головой.

– Ась, какие вкусы ты возьмешь для моего свадебного торта? – вдруг спросила я.

– Манго, роза и белое вино, – ответила она, не задумываясь.

– Мне нравится, уговорила, – кивнула я.

Все складывалось как-то очень правильно.

…Разговор со второй моей подругой оказался совсем иным.

С Ксанкой мы в последнее время болтали мало: у меня происходило слишком много всего очень спорного, и у нее, кажется, тоже…

Пересеклись мы, как ни забавно, совсем не в библиотеке. После работы, дожидаясь Юла, я зашла в ту самую «Шоколадницу», рядом с которой мечтала о ком-то близком и уютном. Никак не ожидала я тогда, что все сложится, как сложилось. Теперь эта кофейня для меня обладала особой атмосферой. У нас как будто был общий секрет.

– Вот так ты на диете сидишь? – раздалось у меня за спиной, как раз когда я нырнула в свою розовую дымку счастья, которую почти не покидала последнее время.

Я вздрогнула и виновато вжала голову в плечи – передо мной стояла тарелка с бельгийскими вафлями, украшенными фруктами и взбитыми сливками. Мне их даже не слишком хотелось, просто они были красивыми, как с картинки, и я планировала скормить их Юлу – он все равно в спортзале отработает.

Ксанка была с незнакомым мне мужчиной. Я помнила, что она искала замену своему заместителю главы, но чем увенчались поиски, уже не заметила.

Этот, по крайней мере, был симпатичнее. Но мне не понравилось то, как он хлопнул ее по заднице и бросил:

– До завтра, крошка!

– А ты горе заедаешь? Тебя красавчик бросил, что ли? – Ксанка потянулась и утащила ягоду ежевики с моей вафли.

– Все сложно… – вздохнула я. – И долго объяснять.

– А ты коротко.

– Если коротко, то мы теперь с Юлианом.

Ксанка скривилась, как будто нашла червяка в ягоде.

– Он тебе не нравится?

– Тебе вроде тоже не нравился? Как так вообще вышло?

– Он отец Влада, – вздохнула я.

– То есть денежки твоего мажора – это папины денежки, и ты решила вернуться к тому, кто покруче. Ну ты и шлюха…

– Что? – Мне показалось, что у меня слуховые галлюцинации. – Ксан? Тут не в деньгах дело. Просто Влад, он, ну, не очень хороший человек. А Юл – очень.

Ксанка смотрела на меня с отвращением на лице. Так долго червяк в ежевике ее бы вряд ли занимал. Приходилось допустить, что это из-за меня.

– Тут корячишься на диетах, чтобы отхватить себе чего получше – хотя бы и менеджера из «Шоколадницы». А она по миллионерским членам скачет.

– Ксан! Все совсем не так! Давай расскажу, как было… – но я не договорила.

– И жопа с дом ей не мешает! – Ксанка с яростью оттолкнула от себя мою тарелку с вафлями, как будто я ее заставляла таскать оттуда ягоды. Ее внезапная злость совершенно меня парализовала. – А как носом крутила, этот ей не подходит, и тот! И смотри-ка, отхватила на старости лет! Тоже надо, что ли, было морду корчить?

– Ксан, ты чего? – совсем растерялась я. Я бы поняла, если бы она так разозлилась, когда Влада увидела, но тогда она меня, наоборот, поддерживала. Сейчас-то что не так?

– Ничего! Хоть бы нормальная баба была, а то малахольная. В постели, что ли, чудеса умеешь? Чего я не умею, а?

– Ксан… – Я передвинула стул поближе, когда увидела, что ее губы, которые только что кривились от злости, на самом деле дрожат. Я положила руку на ее плечо. Погладила. – Что случилось, скажи?

– Завидно мне! Не видишь, что ли? – выплюнула она сквозь рыдания.

– Вижу… А что я могу сделать, Ксан? Ну, правда, ничего такого не делала. Ну, случаются иногда чудеса. И с тобой может случиться…

– Да какое у меня чудо… Мне дочь поднимать надо, не на нашу зарплату, без мужика никак. А этот чистенький… ты бы знала, какие он мерзости хочет за свои копейки… Не буду даже рассказывать. Зато Анька хоть попробовала все эти тортики местные, на которые раньше только ходила смотреть, разинув рот, как в музей. И на лето у нее обувь есть, и в лагерь я ее отправлю. А ты порхала-порхала, и напорхала. Жила для себя, эгоисткой, в дерьме не маралась и получила за это еще и приз. Разве справедливо, а?

Я убрала руку.

Мне ее было очень жалко. Очень.

И если бы мир был справедливым, все бы было, конечно, иначе.

И мне правда – повезло. Просто неимоверно, сказочно повезло.

Но я все равно почему-то больше не хотела с ней разговаривать.

Мы подружились поневоле, просто потому что пришлось работать вместе, прикрывать друг друга, разговаривать между делом. Наверное, я бы не выбрала ее в подруги, сложись все иначе.

И теперь эта дружба осыпалась, как хвоя с пожелтевшей елки, которую слишком поздно относят на помойку.

Я оставила деньги за свои вафли и, едва заметила подруливающий к обочине «Хаммер», выскочила из кофейни, даже не прощаясь. В машине привычно уткнулась в Юла и поревела.

Почему-то можно было. Он не раздражался и не бесился от женских слез. Гладил по голове и ждал, пока я успокоюсь и все расскажу.

– Может быть… – задумчиво сказал он. – Только не обижайся, пожалуйста… Но скажи, ты очень свою работу любишь?

– Да не то чтобы… – озадачилась я. – Я просто больше ничего не умею, а библиотека к дому близко.

– Ну теперь не очень.

– Да, – кивнула я. Теперь меня не держала ни близость к дому, ни подруга.

– О чем ты мечтала в детстве? На что никогда не хватало времени, сил, денег? Писать книги? Рисовать? Петь, может?

– Юл… – Я сжалась и вцепилась пальцами в его спасительный свитер. Что я буду делать летом, а? – Ты сейчас страшно во мне разочаруешься, приготовься.

– Не может быть, – улыбнулся он. – Слишком уж ты фантастику любишь, смотрю.

– Может. Я мечтала быть библиотекарем. Думала, на такой работе можно целыми днями книжки читать.