Текст книги "Испепеляющий ад"

– Вам туда. Туда же!

Хотел как можно скорей отделить его от Плисова и Сергея Александровича. Что-то скрывалось, конечно, и за этим. Шорохов подчинился. Взметнув снежную пыль, отряд помчался дальше. Казак, назначенный в провожатые, спросил:

– Из каких краев ваши благородия?

– Из Новочеркасска, – ответил Шорохов.

– И как там?

– Обычно. Атаман смотры проводит.

– Дай-то бог.

– Красные от вас далеко?

– Верст пятнадцать.

– В Ровеньках давно стоите?

– С позавчерашнего дня. Место гиблое. Купить ничего нельзя. Так достать? Разве настачишься? На каждого жителя сто постояльцев. Коней хоть снегом корми…

Потом казак ехал верхом, Шорохов шел. Под конвоем? Скорей всего, так.

* * *

В доме, где размещался интендантский отдел, было тепло, светло от керосиновых ламп, щелкали на счетах делопроизводители, причем коринт принял Шорохова с таким радушием, что тот поначалу встревожился. Успокоился лишь, когда оказалось: коринт – бывший интендант 78-го конного полка, гостями которого они были в августе. Четверкой донских купцов начинали свою поездку по красному тылу. Их всех коринт помнил прекрасно, и, конечно, одним из первых его вопросов было: «Где сейчас господин Мануков». Ответил:

– Недавно возвратился из Парижа. Вчера в Новочеркасске я с ним виделся. У таких господ, как он, всегда все хорошо. Женился. В жены взял дочку Фотия Фомича Варенцова. Тоже в нашей компании был.

Коринт поднялся со своего места:

– Ну, как же! Конечно! Я помню! И – женился! Боже мой!..

Вошел казак с чайным подносом. Коринт сказал:

– Угощайтесь. Может, вы желаете чего-то покрепче, но я – только чай. Как и наш командир. Знаете, что у нас в корпусе говорят? В России сейчас три генерала. Один это Шкуро. Сам пьет и другим пить дает. Другой – Улагай. Сам не пьет и другим не дает. Третий сам не пьет, но другим пить дает. Это наш командир, – коринт усмехнулся. – Я, впрочем, только с утра не пью.

Это, конечно, был намек на предстоящую гулянку, где Шорохову придется за все платить. «Выдержим», – подумал он.

– Чем я могу быть полезен? – спросил коринт.

– Мои люди, – это была ложь, но совершенно необходимая, – здесь очень давно. Заготовляют пшеницу, ячмень. Как и всегда, главные сложности с вывозом. Дожди шли, теперь вот снег.

– Да, – согласился коринт.

– Мне сейчас нужно знать: каким временем я еще располагаю? Неделя? Две?

Коринт поежился:

– Сейчас ничего не могу сказать. Откатились сразу на сотню верст. По фронту слева от нас корпус Буденного. Справа – корпус Думенко. Слышали о таком краскоме?

– Слышал.

– Конница. Ждать можно всего. Притом, если честно, с того дня, как Константина Константиновича приказом генерала Врангеля от корпуса отставляли, порядка в нашем штабе нет. И сегодня оперативный приказ еще не поступил. А времени – ого-го!

Шорохов спросил:

– Но когда это Константина Константиновича отставляли от корпуса? Я ничего не знаю.

– История длинная. Девятого сентября приказом главкома генерала Май-Маевского на посту командующего Добровольческой армии сменил барон Врангель.

– Про это я слышал, – вставил Шорохов.

– Да, но в тот же день наш корпус, приказом генерала Деникина, был передан из Донской армии в Добровольческую. Еще через пять дней приказом барона наш командир от корпуса был отставлен. Для того корпус добровольцам и передавали. Главком и барон заранее условились. Истинный заговор.

– И казаки позволили?

– Приказ по Добровольческой армии был жесточайший: «За неспособностью руководить войсками».

Шорохов никак не мог понять, на чьей стороне коринт. Спросил:

– А генерал?

– Приказа не принял, заявил, что корпуса никому передавать не будет, но командовать перестал. Нас и покатило на юг.

– А новый командир?

– Какой новый! У главкома все понимали: пока Мамонтов в корпусе, любому новому башку снесут. Забили отбой. Две недели как корпус вернули в Донскую армию, Константина Константиновича снова назначили командиром, а мы все бежим и бежим. Понять можно. Вам любимая женщина изменит. На день, на час. Потом улыбается, объятия раскрывает. Все по-прежнему. А вы разве можете по-прежнему? Шрам на сердце. У нас такое же. Кто виноват? Сам главком? Нет. Начальник штаба его, этот злой гений. Привычка чужими руками личные счеты сводить… Я о начальнике его штаба генерале Романовском говорю.

«Свести тебя с Сергеем Александровичем, – подумал Шорохов. – Он бы тебя вразумил». Сказал:

– Но хотя бы день-два в моем распоряжении есть?

– Сейчас мой порученец вас отведет на квартиру, – ответил коринт, помолчав. – Отдыхайте. Вечерочком встретимся в спокойной обстановке, обговорим. В том доме и я квартирую. Так что до вечера. Домишко не бог весть, но удобный. К той поре, бог даст, прояснится, – он говорил улыбаясь, но глаза его глядели недобро.

* * *

Вечером у этого Евгения Всеволодовича – так звали коринта – была застолица. Бессмысленная по своей примитивности. Пили. Участвовали в ней еще Плисов и какой-то сотник лет сорока, грузный, очень самоуверенный. Представляясь, он назвался, но Шорохов имени-отчества его не запомнил.

Плисов несколько раз призывал не говорить о делах:

– Хоть раз, господа! Надоело. Ну, давайте о женщинах, о музыке!

Но едва коринт и сотник вышли курить и они остались одни, повел речь о том, что очень хотел бы оказаться Шорохову полезен, да обстановка в штабе корпуса такая, когда на дружеское общение совершенно не остается времени. Приходится все его употреблять на сиюминутные материальные заботы.

– …Вы даже представить себе не можете, – с исступленностью в голосе говорил он, – насколько унизительно. Ведь это только слова, что деньги сейчас ничего не стоят, а попробуйте совсем без них обходиться.

Пять тысяч рублей Шорохов ему тут же дал. Плисов засуетился, наполняя стаканы каким-то питьем:

– Ваше здоровье… Обязан безмерно. Завтра занесу расписку.

Шорохов рассмеялся:

– Ну что вы! Обязательства в душе. Сейчас все остальное – пыль. Когда сможете, возвратите.

– Но я непременно хочу быть вам полезен. Вам и господину Манукову.

Он заискивал до отвращения назойливо. Не провокатор ли? Однако свел-то их Мануков. Гарантия. Шорохов ответил:

– Благодаря вам я в Ровеньках. Большего мне не надо.

– Нет-нет, что вы! – Плисов говорил шепотом и так, словно причитал. – Я вам помогу еще очень во многом. Вы не раз убедитесь.

Вернулись коринт и сотник. Он-то и обратился к Шорохову:

– Вы Евгению Всеволодовичу говорили, что ваши люди здесь давно.

– Говорил.

– И на станции Щетово они есть?

Шорохов с безразличным видом смотрел на сотника, и тот продолжил:

– Отсюда это десяток верст в сторону Штеровки. У красных под носом, можно сказать. Вот-вот они там будут.

– Люди там мои есть, – подтвердил Шорохов. – Конечно, когда ведешь дело в прифронтовой полосе, его не афишируешь. Но о чем речь? Тут, господа, надо честно.

Обменявшись взглядом с коринтом, сотник стал рассказывать. Возле Щетово есть механический завод. Совсем небольшой, давно не работает, однако у него на подъездных путях стоит цистерна с очень ценным товаром. Ее надо любым способом с завода вытащить, доставить в Щетово, потом в Ровеньки. Закончил он так:

– Пусть ваши люди там это сделают. Не прогадаете.

– Что в этой цистерне? – спросил Шорохов.

– Серная кислота.

– Вещь это недорогая.

– Была. Теперь на вес золота. Во всей России нигде не делают. А красные завод заняли. Только местные, свои, могут что-нибудь сделать. Не дни решают, часы.

Отказываться было нельзя. Шорохов понимал. Но ведь если это Щетово у самой линии наступления красных, ему туда и надо. Ничего лучше не может быть. Ответил:

– Как-либо распорядиться своим народом я могу только, если попаду в те места сам. Записки, телеграммы… Не поверят. Так условлено.

Коринт и сотник снова переглянулись.

– Завтра утром в Щетово идет паровоз со снегоочистителем, – оказал сотник. – Можно на нем.

– Хорошо, – согласился Шорохов.

«Слишком даже хорошо, – подумал он при этом. – Будто они меня через фронт перебрасывают. Как было тогда с Мануковым. Но теперь-то…»

Пили еще. Сидя за накрытым столом, Шорохов так и уснул. Разбудил его Плисов:

– Господин заготовитель! Леонтий Артамонович! К паровозу надо идти.

Всей компанией вышли из дома. Утро было морозное, темное. Деревья, кусты густые, мохнатые от облепившего их ветки инея.

Наконец подошли к вокзалу. У перрона стоял паровоз. Дышал паром. Тонул в его облаках. Шорохов начал прощаться. Когда очередь дошла до сотника, тот прервал его:

– Я с вами еду.

На какие-то секунды Шорохов оторопел. Вся затея с цистерной – провокация. Чтобы установить, что в Щетово никаких людей у него нет. Что вообще он никакой не заготовитель.

Вслед за сотником поднялся в паровозную будку. Машинист и помощник были на месте. Паровоз двинулся.

Что делать? И дальше играть в спокойствие?

Отъехали, впрочем, саженей четыреста или пятьсот. Послышались хлопки выстрелов, крики:

– Стой! Стой!

Паровоз остановился.

Шорохов подумал: «Так и было задумано». Сжал в кармане шубы рукоятку нагана. Не спасет. Но все-таки легче.

Машинист высунулся из окна будки:

– Эй! Чего надо?

В ответ послышалось:

– Стоять тебе надо, тетеря!

В паровозную будку поднялся казачий офицер. Был это подъесаул Синтаревский, тот, что сопровождал их до Ровеньков. Ни на кого не глядя, ткнул рукояткой нагайки в рычаг реверса:

– Крути назад, – затем обернулся к Шорохову и сотнику. – Вам, господа, тоже возвращаться. Приказ. Ничего не могу поделать.

Паровоз покатил назад.

* * *

С сотником Шорохов у вокзала расстался. Сказал, что вернется к себе на квартиру. Если появится возможность выехать в Щетово, пусть за ним зайдут. Думал при этом: «Сегодня уйти. Иначе гибель».

Улицы Ровеньков, как и накануне, были заполнены беженцами, казаками, возами, санями, подводами. К одной из подвод – без поклажи, значит, наверняка, принадлежавшей местному жителю – Шорохов подошел. Сидел на ней мужик лет пятидесяти, осанистый, бородатый.

– В Щетово, отец, не подбросишь? – спросил Шорохов.

– Можно и в Щетово, – отозвался хозяин подводы. – Не даром же.

«Боже мой, как это просто», – облегченно подумал Шорохов.

От Ровеньков отъехали лишь версты две с половиной. Догнала пятерка конных. Командовал ею Синтаревский. Окружив, погнали назад.

Дальнейшее Шорохова не удивило. Остановились у дома с часовым при входе. Мужика с подводой отпустили. Шорохова ввели в дом, предложили подождать. Чего? Не объяснили. Но и обыскивать не стали. Не снимая шубы, часа четыре дремал на стуле.

Наконец пригласили в соседнюю комнату. Там, за канцелярским столом, сидел пехотный полковник. Шорохов узнал его: начальник контрразведывательного отделения при штабе корпуса Родионов. Некоторое время рассматривали друг друга. Не предложив садиться, Родионов спросил:

– Где сейчас господин Мануков?

Этот вопрос очень многое сказал Шорохову. Родионовым он тоже узнан; появлением его в Ровеньках обеспокоен; на связи Манукова, на его авторитет, вполне можно опираться. Ответил:

– Из Новочеркасска я выехал полтора суток назад. Николай Николаевич был еще там. Собирался на день-другой в Ростов, потом в Новороссийск.

Вошел капитан, как и Родионов, тоже в пехотной форме. В дверь перед тем не постучал. Значит, был одним из близких его сотрудников.

– Что у вас? – опросил Родионов.

– Генерал Абрамов требует, чтобы казакам его свиты разрешили выехать на хутор Гнилопятовский. Там кони. Без них он отбыть не сможет.

– Что вы ему сказали?

– Выезд только целых воинских частей, только по прямому приказу командира. Отвечает, что недавно сам командовал корпусом, порядки ему известны. Может быть сделано исключение.

– Исключение сделано быть не может. Передайте.

Капитан удалился.

– Обязан предупредить, – раздраженно продолжал Родионов, обращаясь к Шорохову. – Весть о вашем приезде разошлась среди офицеров штаба, в полках. В основе этого убеждение, что трофейная казна должна быть возвращена корпусу, поделена между участниками осеннего похода.

Извиняясь улыбкой, Шорохов проговорил:

– При чем тут я?

– Полагают, что для достижения такой цели нужно прежде всего уничтожить документацию на эту казну. Атаманский приказ о возвращении захваченного их собственникам станет тогда практически неисполним. Общее мнение: вы, как и господин Мануков, имеете список имен и адресов этих собственников.

Отрицать? Подтвердить? Шорохов не мог решиться ни на то, ни на другое, потому что не понимал главного: почему Родионов это ему говорит? Запугивает? Набивается в союзники? Но Родионов молчал. Шорохов наконец сказал:

– Мои дела здесь: заготовки для Донской армии. При мне есть какие-то деньги. Ничего больше.

Очень долго потом опять длилось молчание.

– А чем вас притягивает станция Щетово? – спросил Родионов.

– Указанный мне Управлением снабжения район заготовок. Красные близко, так ведь это и открывает возможности. Риск оправдан.

Родионов смотрел с хмурым видом. Верил или не верил? Шорохов продолжал:

– Вы спрашивали про господина Манукова. Он меня сюда и направил. Есаула Плисова лично просил о содействии мне. Расспросите. Он подтвердит.

У него не было ни контракта, ни удостоверения от Управления снабжений для заготовок в этом районе. Потому он и назвал фамилию человека, который мог за него поручиться.

– Сейчас вам дадут сопровождающего, – проговорил Родионов. – Мой совет: сегодня и завтра из квартиры не выходите.

Шорохов поклоном поблагодарил. Что еще ему оставалось?

* * *

Этот сопровождающий, заурядного вида нестарый казак с карабином, вывел Шорохова за окраину Ровеньков. Довольно долго шли по дороге в сторону синеющего вдали леса. В разговоры сопровождающий не вступал. Шагал себе и шагал, на полсажени пропустив Шорохова вперед. Тот все более недоумевал: куда его ведут? Очевидно, что не на квартиру. Или казак – связной Агентурной разведки, и направляются они к линии фронта? Но разве можно было при этом ему ничего не сказать?

Окраинные дома скрылись во мгле продолжающегося весь день снегопада. Казак еще больше отстал от Шорохова и вскинул карабин. Шорохов выстрелил первым. Стояли они на высокой дорожной насыпи. Казак рухнул под откос, в канаву, лицом в снег, утонул в нем. Могло быть самое разное. Выполнял приказ Родионова; приказ тех, о которых тот его предупреждал; просто хотел пограбить.

Какие-то долгие минуты Шорохов потом ждал. Казак не шевелился. Снег все более засыпал его. Вскоре стало не понять, что там темнеет – человек? Еще не покрытая снегом земля?

Теперь, когда Шорохов не двигался, он услышал, что с той стороны, где синеет лес, доносятся раскаты артиллерийской стрельбы. Там и был фронт.

* * *

Отошел он еще версты четыре. Налетела полдюжина конных. Сорвали шубу, повалили, стали стаскивать сапоги. Не сопротивлялся. Было их слишком много. Что последует потом? Зарубят или пристрелят. Сделать ничего нельзя. Только застрелиться. Но это выход самый последний.

Вмешался Синтаревскй. Возник, будто из-под земли. Соскочил о лошади, сказал укоризненно:

– Куда же вы, ваше благородие? Эдак и голову можно потерять. Вам на квартиру было приказано.

О том, куда делся сопровождающий, не спросил. Значит, тот вывел его из Ровеньков по собственному почину. Другого объяснения Шорохов не нашел.

Шубу и сапоги возвратили. Потом он бесконечно долго шел в сопровождении едущего верхом Синтаревского. Усталость была такая, что спотыкался на ровной дороге. В комнате своей квартиры, не снимая шубы, повалился на койку. За окном начинала разливаться вечерняя синь. Кончалось 30 декабря. Это было ужасно. Остался жив. Вот и весь результат трех сегодняшних попыток перейти фронт.

Завтра попытаться опять?

* * *

В дверь постучали. Прислушался. В стуке было что-то робкое. Решил открыть.

Вошел казак. Приземистый, с белесыми глазами, квадратным лбом, квадратным подбородком. В шинели. На погонах нашивки урядника.

От усталости Шopoxoв все, что видел, воспринимал по частям. Отдельно лоб, отдельно глаза, отдельно погоны.

Вошедший представился:

– Буринец Никита Мартьянович.

– Кто вы будете? – спросил Шорохов.

Он сел к столу. То же самое сделал гость. Снял шапку, пригладил волосы, ответил:

– Урядник Десятой конной бригады. В прошлом – из охраны вагона номер триста тридцать четыре, – он оглянулся, добавил вполголоса: – Что в этом вагоне везли, думаю, знаете.

– Знаю, – подтвердил Шорохов. – Корпусную трофейную казну.

– Было – прошло. И забудь, – гость махнул рукой. – Казаки журавля в небе не любят.

– Вы-то прошлое не забыли, – Шорохов совершенно не знал, как говорить с этим человеком.

– Забыл бы. Не дают, – выдохнул гость.

Все в этом человек настораживало. Скуп на слова, хмур, напряжен. Вид такой, что ждать можно чего угодно: заплачет, выругается, выхватит нож, наган. Притом сказал, что урядник. Всего-то. А к столу без приглашения сел уверенно.

– Вам не дают забыть, что вы когда-то охраняли этот вагон? – спросил Шорохов. – Кто не дает?

– Агенты.

– Чьи? Откуда они тут взялись?

Гость молчал.

– Что вообще было в этом вагоне? Серебро, золото было?

– Было.

– Деньги? Иконы? Документы комиссара Барышникова?

– Эти-то документы сразу с казачьим разъездом в Новочеркасск ушли.

Сказал о себе, что урядник, а знал про такое, о чем и Мамонтов, пожалуй, впервые в открытую заговорил только на чествовании в «Европейской»!

– Все же, в каком вы звании? Честно. Ваша фамилия действительно Буринец?

Гость не ответил.

– Вы сказали: «Эти-то документы сразу ушли», – на слове «эти-то» Шорохов сделал ударение. – Значит, среди захваченного у красных, были еще какие-то?

– Были. В ящиках, сундуках.

– Банковские книги, векселя?

– Не только. Особенно, если о личном достоянии командира корпуса говорить.

– Хотите сказать, что в том вагоне было еще и личное имущество командира корпуса?

– Оно отдельно там было. Чтобы смешивать, этого командир не допускал. И сейчас не допускает. Не стану грех на душу брать.

– Какой же тут грех?

– Не скажите… Свое – чужое мешать негоже. Стадо коров из имения барона фон Роопа в Нижнечирскую гнали, я, хотя в той же команде ехал, а как бы отдельно. Приказ такой был.

– Что вы везли?

– Обычное. Сундуки. Супруга Константина Константиновича в этой станице живет. Так вот, ей… Потом было еще – несгораемый ящик в ту же Нижнечирскую сопровождал. Но вместе с командиром корпуса, когда он на отдых ездил. Тот ящик командир всегда с собой возит. Он и сейчас при нем. Тяжеленный, а что в него вместишь? Портфельчик, не больше.

– Откуда вы знаете?

– Знаю.

– Вы личный порученец командира корпуса? Теперь, во всяком случае. Или им были?

Гость молчал.

– Что вас заставило прийти ко мне?

– К вам сейчас любой казак прийти готов.

– Почему?

– Вы генералу Хаскелю служите.

– Сказали о себе – урядник, а имя называете высокое, к тому же иностранное.

– Это имя в корпусе сейчас любой знает. Верят: только через него можно трофейную казну в корпус вернуть. Но у меня-то дело иное, – он наклонился к Шорохову через стол. – Убить меня хотят. Спрашиваете: «Что заставило прийти?» Любого заставит.

– И кто? Вы их видели?

– Не видел.

– Откуда страх?

– Сведения обо мне собирают.

– Может, из любопытства. Вы сразу: «Убить».

– Чувствую. Душа не обманет.

– А что еще вы знаете о трофейной казне? Вы бумаги из того командирского ящика своими глазами видели? Говорите: хотят убить. Вместе подумаем, выход найдется.

– Все вам здесь сказать? – гость озадаченно покосился на Шорохова. – Не-ет. Только, если отсюда меня заберете. Как сопровождающего. Подскажу: через полковника Родионова. Думаю, вам не откажет. Уверен даже. Там уж если… В Ростове, Екатеринодаре… И не вам, простите, повыше… Тогда скажу. И есть что, – Буринец тяжело поднялся с табуретки, приложил к груди руку, поклонился. – Не упустите: завтра под вечер генерал Абрамов в отпуск по болезни отбывает. Не худо бы к его команде пристроиться. Но дело тонкое. На ближайшие сутки всякий выезд и выход только по личному приказу командира корпуса. Через полковника Родионова действовать надо.

– Так и сделаю, – ответил Шорохов. – Не сомневайтесь.

* * *

Что предпринять завтра? Эта мысль не давала Шорохову покоя всю ночь. Снова пытаться уйти на север и нарываться каждый раз на Синтаревского? Приставлен следить. Делает ловко. Как водит на длинном поводке.

В седьмом часу утра заявился Плисов. Выглядел усталым. Объяснил, что спать в эту ночь не ложился. Произошло убийство. Дело глухое – ни свидетелей, ни улик.

– Пора такая, – соглашательски протянул Шорохов.

Подумал: «Это об убитом мной казаке». Сердце как распухло. Стоять не смог. Сел на койку. Плисов продолжал:

– Притом убили человека, лично известного командиру корпуса. Расследовать пришлось срочно, писать докладную, дожидаться полковника Родионова. Хорошо хоть к командиру не пришлось идти.

Страдальчески морщась, Плисов вынул из полевой сумки бумажный листок. «Буринец, – прочитал на нем Шорохов. – Никита Мартьянович, православный, 49 лет, вахмистр Атаманского полка, убит в ночь на 31 декабря 1919 года выстрелом в затылок. Пуля вышла в теменной части черепа».

Дальше читать Шорохов не стал. Так убили Чиликина. Он взглянул на Плисова. На щеках нервный румянец, губы дрожат. Может, сам и убил? Родионов был прав: вокруг мамонтовских трофеев узел в корпусе завязан тугой, хотя, если судить по акту, который он читал ночью в поезде, ничего в этих трофеях особенного нет. Ложки, вилки. Есть еще, правда, облигации, деньги. Но – сменится власть, все это превратится в труху.

Задумавшись, он не сразу понял, что ему толкует Плисов:

– Вчера вы были очень добры, я этого никогда не забуду, но у меня к вам еще одна просьба. Примерно такую же сумму. Взаймы. Только! Я возвращу. Как между порядочными людьми…

Шорохов дал ему еще восемь тысяч. Столько достал из кармана. Этот человек продавался. Надо было покупать. Риск? Или пока его тут все связывают с именем Манукова, риска нет? Может, сейчас в таких делах вообще нет риска? Продается любой?

Спрятав деньги в полевую сумку и еще больше раскрасневшись, заулыбавшись, Плисов сказал:

– Евгений Всеволодович мне сказал, что вы интересовались ближайшими событиями. Чего можно ждать? Вчера я не стал вас разыскивать. Никто ничего определенного не знал. Но сегодня есть оперативный приказ. Везу комдиву Десять. Можете убедиться: сегодняшний и завтрашний дни для торговых дел вам обеспечены.

Листок был исписан от руки под синюю копирку.

* * *

Срочно. Оперативный.

Начдивам 9 и 10, генералу Суханову, генералу Хвостикову, командиру 4-го пластунского полка, командиру бронеполка.

Сегодня эскадрон красных вытеснил нашу передовую сотню из хутора Мочетновского, но затем был нами оттуда выбит. Невыясненные силы красных заняли село Щетово и повели оттуда наступление на станцию Щетово, но огнем бронепоезда были загнаны в деревню.

На завтра, 31 декабря, приказываю:

1) 4-му Пластунскому полку утром выступить из села Должино-Орловского в хутор Верхний Дуванный, где поступить в распоряжение генерала Суханова.

2) 9-й конной дивизии оборонять участок от деревни Позднятево до станции Коробчиновка включительно.

3) 10-й дивизии оборонять участок от станции Коробчиновка исключительно до села Карчин включительно. Начдиву 10 передать ген. Хвостикову распоряжение, в случае наступления противника содействовать 4-му Донскому корпусу.

4) Командиру бронеполка иметь 2 бронепоезда для действий на участке Ровеньки – Колпаково, а два других держать в резерве на участке Казабыновка, станция Ровеньки.

5) Нapкopy[5]5
  Начальник артиллерии корпуса.


[Закрыть] принять меры, чтобы в течение завтрашнего дня 12-й артиллерийский дивизион прибыл и поступил в подчинение начдиву 10.

6) 10-й конной бригаде (Атаманской) приказано выдвинуться к Первозвановке и вести разведку на фронте Луганск – Штеровка.

7) Разведку и охранение дивизии вести в ранее указанных районах.

8) В случае наступления хотя бы незначительных частей красных, решительно их остановить и уничтожить, не беря пленных.

№ 01433

Ровеньки

30 декабря 1919 г.

Генерал-лейтенант МАМОНТОВ.

* * *

«Насколько же был прав этот Сергей Александрович! Приказ пустой совершенно. Всех сведений о противнике; “…невыясненные силы красных”, – подумал Шорохов. – Зато: “В случае наступления хотя бы незначительных частей красных, решительно их остановить…” В самом деле, беспомощное заклинательство. Очень умен был этот их вагонный попутчик. А Мамонтов дождется, что и красные объявят его вне закона: “…и уничтожить, не беря пленных”».

– Один вопрос, – обратился он к Плисову. – Меня почему-то никуда не выпускают из Ровеньков. Скован по рукам и ногам.

– Могу сказать, – с готовностью ответил тот. – Был установлен особый режим.

– Что за режим? Сколько езжу по фронту, ни разу с таким не сталкивался.

– Спросите лучше из-за кого. Сергея Александровича помните? С которым вместе ехали.

– Так и что?

– Уходил к красным. Чтобы никто… Ну как это оказать? Не опередил, не помешал… Это я лично вам, под большим секретом.

Агент уходил в красный тыл. Сергей Александрович. Имя, скорей всего, такое же подлинное, как его «Дорофеев». Об этом у Плисова не спросишь. Он, впрочем, может и не знать. Ответил:

– Благодарю. Вы меня успокоили.

– У меня к вам еще одно дело, – Плисов говорил, перемежая слова лихорадочным смехом. – Сугубо во исполнение просьбы господина Манукова. В свете его собственных интересов… Но это… Лично мне в Новочеркасск в ближайшие дни не попасть… Может, и вообще… Он специально со мной договаривался. Не знаю, передавал ли он вам?

Продавался еще раз.

– Деньгами, но только не донскими, мы так условились, тридцать тысяч… Три документа. По десять тысяч…

Шорохов дал. Взамен получил какие-то листки. Подумал: «Сколько денег у меня еще остается? Хотя отсюда я к своим…»

На крыльце дома заскрипел под ногами снег.

– Это за мной, – сказал Плисов. – Вернусь, непременно зайду.

Ушел, как бежал. Вслушиваясь в его удаляющиеся шаги, Шорохов перевел глаза на окно. Рассвело. Перед окном маячит какая-то фигура. Подошел, протер пятно в морозных узорах, прильнул глазом к стеклу: казак с винтовкой. Он под арестом. Плисов это наверняка знал.

Некоторое время у него еще было. Прежде всего взглянуть, что за документы Плисов ему оставил.

* * *

Копия секретного официального письма главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России от 10 сентября сего года, № 156 г. Таганрог.

Милостивый Государь Барон, Петр Николаевич[6]6
  Деникин обращается к генералу Врангелю, в ту пору командующему Кавказской армией.


[Закрыть].

В Управление Главного Начальника Снабжений поступает целый ряд донесений от Председателя Реквизиционной комиссии, действующей в прифронтовой полосе, о том, что многие войсковые части и отдельные воинские чины совершенно не считаются с моими приказами и распоряжениями и неоднократными разъяснениями Главного Начальника Снабжений о порядке учета, распределения, реквизиции и конфискации имущества в местностях, освобожденных от большевиков, позволяют себе самовольные захваты и хищения упомянутого имущества и не допускают подлежащие Реквизиционные комиссии к исполнению возложенных на них обязанностей. При постепенном продвижении армии вперед и занятии ими в соответствии с ним все большей территории, происходит грандиозный грабеж отбитого у большевиков государственного имущества и частного достояния мирного населения. Грабят отдельные воинские чины, грабят целые воинские части, нередко при попустительстве и даже с соизволения лиц высшего командного состава. Разграблено и увезено или продано на десятки миллионов рублей самое разнообразное имущество, начиная от интендантских складов и кончая дамским бельем. Расхищены кожевенные заводы, продовольственные и мануфактурные склады, десятки тысяч пудов угля, кокса, железа. На железнодорожных контрольных пунктах задерживаются отправляемые под видом воинских грузов вагоны с громадным количеством сахара, чая, стеклом, канцелярскими принадлежностями, косметикой, мануфактурой, задерживаются отправляемые домой захваченные у большевиков лошади.

Самочинные распоряжения о реквизиции и конфискации военной добычи делают все – от начальников отдельных частей, комендантов и начальников гарнизонов до лиц высшего командного состава. Многие распоряжения старших войсковых начальников идут в разрез с установленными для всех правилами и порядками учета, распределения и реквизиции военной добычи, чем причиняется неисчислимый вред и убытки казне, и вносится путаница в дело правильного распределения и снабжения армии всем необходимым.

Вместе с тем такое самочинное распределение тормозит, а нередко совершенно аннулирует деятельность реквизиционных комиссий. Одновременно с расхищением отбитой у большевиков военной добычи некоторые войсковые части не останавливаются перед грабежом частного населения. Захватывают вагоны, груженные товарами торговых фирм, грабят склады и магазины, врываются в частные квартиры, отбирают у обывателей драгоценные и другие вещи и даже носильное и постельное белье. При таких условиях войска, вступающие на освобожденную от большевиков территорию, вместо успокоения, которого ждет исстрадавшееся под большевистским игом мирное население, несут новые ужасы, создавая благодатную почву для враждебной агитации и содействуя вновь развитию большевизма. В результате население перестает видеть в Армии избавительницу от гнета и проклинает ее.

Дабы в корне прекратить указанные преступления войск, командируются в каждую армию и 3-й армейский корпус особые комиссии под председательством особых генералов, обличенных широкими полномочиями мною для расследования по всем случаям грабежей, производимых войсками и отдельными чинами и привлечения виновных в хищении и попустительстве к законной ответственности без различия чинов и служебного положения. Сообщая о вышеуказанном, предлагаю Вашему превосходительству сделать распоряжение начальникам всех степеней об оказании названной комиссии полного содействия к выполнению возложенной на комиссию задачи.

Подлинное за надлежащими подписями.

Наштадиву Кабардинской.

Приказания Командира корпуса для точного руководства и исполнения. Начальник штаба 4-го конного корпуса, Генштаба полковник (подпись).

10. ХII-1919 г. Старший адъютант, поручик (подпись).

№ 2354 и.

* * *

Шорохов перевернул лист. На его обороте химическим карандашом было написано. «Разослать для прочтения. По поручению Начдив: командирам частей для ознакомления и возвращения в штаб дивизии».

13-XII-I9

Читали: 1-й конный полк – штаб-ротмистр (подпись)

3-й конный полк – корнет (подпись)

1-й конный батальон – капитан (подпись)

5-й конный батальон – поручик (подпись)

4-й конный полк – хорунжий (подпись)

* * *

«Боже ты мой! – подумал Шорохов. – “…грабят склады и магазины, врываются в частные квартиры, отбирают у обывателей… носильное и постельное белье…” А перед тем: “…происходит грандиозный грабеж отбитого у большевиков государственного имущества…” Третий год тянется Гражданская война. И, ведя ее, красные оказываются в состоянии не только хоть как-то свести концы с концами, но и что-то нажить. Как же получается? Нажить для того только, чтобы всем этим капитанам, поручикам, хорунжим, корнетам было что грабить в тех местностях, куда они врываются.