Текст книги "Испепеляющий ад"

В Майкопе у генерала Покровского везде и всюду свои люди, так что многие стесняются высказывать свои мнения и сообщать факты, им известные. Общее отношение к нему отрицательное, в то же время ведется агитация: «Покровского в войсковые атаманы», – организуя сходы, печатая брошюры. Но перспектив занять этот пост у него мало. Главный противник: Законодательная рада. Сыграет большую роль и вопрос о политических взглядах Покровского, так как лейтмотивом всех казачьих кругов является разговор: «Вольной Кубани – самостоятельность». Эти мысли, хотя и неясно формулированные, сильны в низах рядового казачества.

…Станция радиотелеграфа «Дерзкий».

Туапсе из Севастополя через Лазарев, № 636.

Генералу Писареву.

Главком приказал установить следующий порядок перевозки из района Туапсе в Крым двоеточие первую очередь подлежат перевозке больные и раненые запятая из войсковых частей первую очередь должны перевозиться боеспособные добровольческие части но исключительно вооруженные точка Части же Четвертого Донского корпуса перевозке Крым ни в коем случае не подлежат точка.

…Приказ по Туапсинской группе, № 1163.

Ряд неудач лишил людей здравого смысла. Бежать не сопротивляясь, сумасшествие, охватившее даже многих начальников. Никто не знает цели этого бегства: лишь бы бежать куда угодно. На этой почве и офицерство делает позорные преступления: не исполнять боевых приказов и уходить. Приказываю считать этих беглецов дезертирами и предавать военно-полевому суду, ибо этот позор недопустим: начальники не должны бросать своих подчиненных, а офицеры своих постов. Объявляю пока установленные фамилии таких офицеров сводного полка. Пусть знают все этих трусов[16]16
  Далее следовали 24 фамилии.


[Закрыть].

Подлинный подписал командир 4-го ДОКК генерал Писарев.

…Десятого марта в станицу Хадыжинскую, где находились генералы Писарев, Бабиев и Науменко, прибыл генерал Шкуро. Букретов на совещание не явился. На этом совещании Шкуро предложил для объединения действий всех войск выбрать заместителя командующего Кубанской армии по старшинству, признавая неправильным решение генерала Букретова взять на себя таковую власть. Краевую Кубанскую раду, отложившуюся от главного командования и начавшую агитацию за мир с большевиками, предложил не признавать. После непродолжительного, но довольно нервного совещания большинством голосов это было отвергнуто. Было принято предложение генерала Писарева, как и прежде, иметь 2 группы войск: генерала Букретова (оборона станицы Кабардинской) и группу под управлением Писарева (4-й Донской корпус, в прошлом находившийся под командой генерала Мамонтова) с задачей утвердиться на Туапсинском плацдарме и ждать приезда генерала Улагая[17]17
  Генерал-лейтенант, представитель Ставки Деникина.


[Закрыть] или распоряжения Главкома.

Совещание на этом закрылось.

На следующий день генерал Шкуро отказался от командования Северной группой войск и передал ее генералу Бабиеву. Наступление этой группы войск стало быстро развиваться (захватили 200 пленных, 1 орудие, 12 пулеметов), но красные тоже перешли в наступление и взяли станицы Тверскую и Кубанскую, что в 25 верстах от станицы Хадыжинской. Гайдамакская дивизия ушла с позиции, 4-й Донской корпус не исполнил боевой задачи. Угроза захвата станицы Хадыжинской сделала невозможной пребывание в ней каких-либо штабных учреждений.

…Донцы, забившие берег в районе пристаней у Туапсе, самовольно заполняют корабли, часто бросая все привезенное добро и даже детей.

…Адмиралу Сеймуру[18]18
  Командующий английской эскадрой на Черном море.


[Закрыть].

Главком вновь просит сделать распоряжение о том запятая чтобы 4-й Донской корпус ни в коем случае не перевозить из Туапсе в Крым точка

Феодосия Нр OO1818

Генквармглав[19]19
  Генеральный квартирмейстер Главного штаба деникинских войск.


[Закрыть] полковник Коновалов…

* * *

Выводы из всего вышеизложенного:

1. Генералы Шкуро и Букретов отказались от активных действий. Какого-либо влияния на войска ни тот, ни другой в настоящее время не имеют.

2. Характеристика генерала Покровского, его возможностей как военного и общественного деятеля – смотреть копию агентурного донесения, полученного через посредство полковника 2-й Кубанской дивизии Милошникова.

3. Всеобщее ожидание скорого и неизбежного поражения сделало невозможным ведение каких-либо переговоров о поставках снаряжения.

4. Мной даны рекомендательные письма в адрес миссии в Новороссийске нижеследующим лицам, сообщавшим мне сведения: полковнику Милошникову, капитану Бибикову, штабс-капитану Рубанову, штабс-ротмистру Давыдову, поручикам Соколенко, Заторину, Босенко, подпоручику Светлову, прапорщику Курочкину.

Дорофеев.

* * *

На том же катере Шорохов возвратился в Новороссийск. Вечерняя сиреневая дымка опускалась с гор на город, на море. Бухта была еще тесней, чем прежде, заполнена пассажирскими и военными судами, баржами, весельными лодками с людьми и кладью, окружавшими суда, льнущими к ним.

На причале, к которому подошел катер, стоял не кто иной, как Михаил Михайлович! Первое, что Шорохов от него услышал:

– Дьяволы носили вас, лучезарнейший… Тем временем ваша распрекрасная миссия перебралась на крейсер «Сен-Луи». А генерал всеми рогами и копытами уперся. Хоть убей, никого, кроме вас, не желает видеть. Устали, дорогулечка, понимаю, однако с часа на час он отбывает на корабль.

– Какой корабль? Какой генерал?

– Постовский! Знали бы вы, любезнейший, каких трудов мне стоило, чтобы ваша роскошнейшая миссия не выпихнула их высочайшего высокопревосходительства из этого прекраснейшего города еще позавчера? И с каким великим трудом сегодня утром я раздобыл этот проклятый конверт.

Быстрым движением он, как фокусник, вытянул откуда-то из недр своей чиновничьей зеленой шинели большой конверт, украшенный цветным изображением двух скрещенных многозвездных флагов и крупной надписью «Американская военная миссия».

– Он еще в «России»?

– Да. Но скорей, пожалуйста. И благодарите судьбу. Если бы не бычье генеральское упрямство, вы, дражайший мой друг и приятель, давно бы обитали на небесах. Еще одно. На этом этапе, голубушка, вам предстоит действовать в одиночестве. Моя роль – за сценой. Шишки и пышки будем делить потом.

Сведения, с которыми Шорохов вернулся из Хадыжинской, были теперь никому из этих господ не нужны.

* * *

В гостиничном вестибюле, да и у входа в генеральский номер, Шорохова никто не остановил. Окна комнат были распахнуты. Холодный ветер крутил на полу бумажный сор.

Он разыскал хозяина гостиницы. Солидный внимательный человек. С вежливой улыбкой объяснил:

– Генерал отбыл на пароход минувшей ночью.

– На какой? – с досадой спросил Шорохов. – Название? Российский? Иностранный?

После расспросов швейцара, портье, выяснилось: за генералом приходили военные моряки, британцы.

Он вышел – скорей выбежал – из гостиницы. Бухта сияла корабельными огнями, но город был темен. На улицах колыхалась, лихорадочно бурлила беженская толпа. У пристани на мостовой – павшие лошади, горы какого-то тряпья, мешков, ящиков.

В таможенной конторе Моллер-старший, еще издали завидев Шорохова, бросился к нему:

– Наконец-то! Бога ради! Мама ждет вас, как самого Генриха! Говорит, что вы будете еще одним ее сыном! Будет счастлива!

Он ответил:

– Помогите. Дело самое срочное. Генерал Постовский минувшей ночью погрузился на один из британских кораблей. У меня к нему письмо, – он показал Моллеру-старшему конверт миссии. – Хотя бы название корабля. Будет легче найти.

– Да, но…

– Потом, все остальное потом. Обстоятельства. Нельзя терять ни минуты.

– Вы можете побыть в моем кабинете? – помрачнев, спросил Моллер-старший.

– Могу.

* * *

Моллер-старший отсутствовал очень недолго, вернувшись, сказал:

– Из британских военных судов здесь сверхдредноут «Император Индии» и несколько миноносцев сопровождения. Полагают, что генерал на одном из них. Мой совет: начните поиск со сверхдредноута. Замечу – говорить неправду английские офицеры не любят до крайности.

– «Император Индии»! – воскликнул Шорохов. – Я его видел. Он посередине бухты.

– Да. Утром уходит в Константинополь. Манера истинных джентльменов: проявлять характер лишь там, где победа возможна наверняка, – он рассмеялся, но как-то очень недобро. – У нас тут им это не светит. Или вы так не считаете? И, позволю себе спросить: мои слова вас не оскорбили?

– Я объясню, – сказал Шорохов. – У генерала Постовского имеются документы очень важные для судеб России. В обмен на это письмо я могу их получить, – он вновь показал Моллеру-старшему конверт миссии.

– Так и что! Потом они все равно уплывут за океан. В этом смысле американцы ничуть не лучше британцев.

В комнате они были одни, да и Моллер-старший очень уж напоминал брата, этим располагал к себе. Шорохов ответил:

– Я не те и не другие. Конверт в моих руках ничего не означает.

Молчали. Моллер-старший потом сказал:

– Мой брат в юности любил повторять: «В жизни везет только тем, кто себя не жалеет».

«Еще один довод, что из-за этих бумажек он и погиб», – подумал Шорохов.

Моллер-старший продолжал:

– Думаю, он и сейчас их повторяет. Вам не доводилось это слышать от него?

– Вы знаете, – сказал Шорохов, – Генрих Иоганнович связан… И всегда был связан с такой службой, что о нем определенно никогда ничего нельзя знать. Ни о прошлом его, ни о будущем.

– Я понимаю. Да, да, – как бы сразу увяв, еле слышно подтвердил Моллер-старший.

Шорохов продолжал:

– Последний раз я встречался с ним месяца три назад. И, как бы это сказать… В очень суровой обстановке. Теперь, чем больше вспоминаю, тем сильнее мне кажется, что все там было лишь подстроено. И, если сейчас откроется дверь, и войдет Генрих Иоганнович, я нисколько не удивлюсь. И тому не удивлюсь, в каком он виде, в какой одежде.

– Да, да, – повторил Моллер-старший. – В нем всегда было как бы несколько человек. Помню себя еще мальчишкой. Бабушка спрашивает: «Ну, кто ты сегодня, Генрих? Таежный охотник? Важный господин?»

– Повторю. У него очень тяжелая и очень важная служба.

– Вы хороший человек. Вы пытаетесь меня утешить, – проговорил Моллер-старший.

– Нет-нет. Просто я кое-что о нем знаю.

Моллер-старший поднялся со своего места:

– Пойдемте. Вам я помогу, – он смотрел на Шорохова, страдальчески втянув голову в плечи, сгорбившись. – Но мне теперь все понятно. Все. Совершенно все. Бедный Генрих… Всегда летел на огонь. И ничему никак не поможешь.

Шорохов не ответил. Какое-то проклятие тяготело над ним. Теряешь то одного, то другого. С этим человеком он тоже больше не встретится.

* * *

Гребцов было двое. Не очень молодые. В брезентовых робах, в бескозырках. За работу запросили десять тысяч. Вероятней всего, чтобы от них отвязались. Дела-то было от силы на час. Сверхдредноут хотя и стоял на внешнем рейде, но всего в нескольких сотнях саженей от молов, перегораживающих бухту. Шорохов торговаться не стал, деньги сразу отдал.

Оказалось, что главная трудность – пробиться сквозь скопление таких же лодок, на какой плыли они. Лодки эти жались к бортам кораблей. Их отгоняли криками, винтовочными и пулеметными выстрелами, слепили лучами прожекторов. К концу этих нескольких сотен саженей плавания Шорохов, как человек сухопутный, раз десять замирал в ожидании, что их лодка перевернется. И никто не станет спасать. Обрадуются, что освободилось пространство. Можно будет продвинуться еще на две-три сажени.

Наконец пробились. Борт «Императора Индии» высился, словно крепостная стена. Где-то вверху тускло светились блюдца иллюминаторов, вокруг лодки масляно поблескивала вода. Лезть на эту стену? Ничего не получится. Докрикиваться? Кто в такой обстановке услышит?

Подплыли к корме. Там был спущен ярко освещенный трап. Матросы с винтовками окаймляли его, начиная от самого низа. Лодки отпугивали короткими очередями из пулеметов.

Привстав и размахивая конвертом, после нескольких безуспешных попыток Шорохов все-таки смог привлечь к себе внимание одного из офицеров, стоявших на трапе. Решающую роль, пожалуй, сыграло то, что в их лодке не было какой-либо клади.

Так или иначе, причалить им разрешили. Шорохов взошел на трап. Взглянув на конверт, офицер пригласил его подняться на палубу. Там к ним подошел невысокий мужчина в сером плаще и шляпе.

– Я переводчик, – сказал он. – Что именно господину угодно?

– Скажите, что я с поручением к генералу Донской армии Постовскому, – ответил Шорохов. – Сегодня он прибыл на один из британских кораблей. Как полагают в Американской военной миссии, вероятней всего, на ваш.

Переводчик и офицер обменялись несколькими фразами. Потом переводчик сказал:

– Генерал действительно находится на борту одного из судов эскадры. Оставьте нам конверт. Ему передадут.

– Я имею поручение вручить конверт лично. И лично получить ответ.

Выслушав перевод этих слов, офицер, козырнув Шорохову, ушел. Переводчик сказал:

– Сам он решить этого вопроса не может.

Шорохов взглянул вверх. Он стоял под сенью гигантских орудийных стволов, нацеленных на город.

Переводчик словоохотливо продолжал:

– Думаю, генерал в любом случае не сможет сегодня вас выслушать.

– Почему?

Переводчик тихо и насмешливо рассмеялся:

– При посадке на корабль у их высокопревосходительства украли чемодан. Пять пудов. Самое ценное.

– Да вы что? – Шорохов требовательно оглядел переводчика: низенький, с гонором выставил вперед плечо, судя по чертам лица, по манере говорить, по одежде, скорей всего, поляк. – Кто-нибудь из адъютантов генерала на корабле сейчас есть?

– Отбыли на берег.

– Искать чемодан?

– В российскую контрразведку. Но ей сейчас до того ли?

«Там документы, – подумал Шорохов. – Если только это не генеральская привычка во все вмешивать контрразведчиков».

Офицер возвратился, снова козырнул Шорохову, что-то сказал. Переводчик развел руками:

– Генерал никого не принимает. И в дальнейшем не сможет принять.

Спрашивать: «Это решение самого генерала?» – было бессмысленно. Ответят: «Самого». Что в результате? Придется в любом случае сделать вид, что поверил. Он ведь не знает даже, на этом ли корабле Постовский. Офицер выразился с намеренной неопределенностью: «На борту одного из судов эскадры». Сказанное переводчиком про украденный чемодан стоит мало. Или, напротив, очень много, как умелый ход, начисто пресекающий любую попытку дальше разыскивать у англичан мамонтовские документы, будь ты хоть миллион раз их самый лучший союзник.

– Вас просят покинуть корабль, – проговорил переводчик.

Шорохов еще раз покосился по сторонам. Вдоль края палубы тоже стоят матросы. Ребята – один к одному. Хочешь не хочешь, а подчинишься.

Спустился в лодку. Гребцы взялись за весла. Ветер посвежел. Лопасти весел срывали гребешки волн. Брызги били в лицо.

Поражение было полным. Не сумел, не смог – какая в конце концов разница?..

– А ну пошел! – заорал один из гребцов, вырвав весло из уключины и замахиваясь им.

Благодаря свету из иллюминаторов «Императора Индии» Шорохов увидел позади своего сиденья уцепившуюся за борт лодки руку. Схватив ее, Шорохов втащил в лодку обладателя этой руки – парня лет семнадцати, худого, хилого, тощего, с белым личиком, большеглазого. Насквозь промокшего. Весил он пуда три с половиной, не больше, одет был совершенно не по сезону: брюки, пиджак.

Поглядывая то на парня, то на Шорохова, гребцы изо всех сил работали веслами.

Лодка наконец ткнулась в галечный пляж. Вскочив со своих мест, гребцы ринулись в темноту.

Парень продолжал лежать на дне лодки. Шорохов перевернул его на спину, расстегнул ворот рубашки, начал растирать парню грудь. Тот сделал попытку привстать.

– Ты кто? – спросил Шорохов.

– А ты? – парень все же смог сесть на дне лодки.

– Что ты делал на корабле у англичан? Ты же там только что был.

– Карасей ловил, дядя, – живо и даже насмешливо ответил парень.

– Из блатных? – спросил Шорохов.

– Один бог это знает, дядя.

– Заработать хочешь?

– Смотря как. Смотря сколько.

– Сведи меня с ребятами, которые у генерала чемодан сперли.

– На кривой крючок ловишь, хозяин, – ответил парень.

– У меня дело чистое.

– Докажи.

Шорохов вылез из лодки, подал парню руку, помог ему перевалиться через борт. Двигался парень с трудом. Не отпуская его руки, Шорохов спросил:

– Чем доказать? Ты Бармаша знаешь?

Парень, несмотря на всю свою одеревенелость, вздрогнул.

– Я его тоже знаю, – продолжал Шорохов. – Надо с ним встретиться. Откажешься, спрашивать с тебя будет он.

Некоторое время они оба молчали.

– Пошли, – сказал парень.

– Пошли.

– Но это в Нахаловку, дядя.

– И что?

– Мимо Привоза. Напоремся, я только за себя отвечу.

Шорохов не отозвался. Врать, что не боится, не хотелось. Идти все равно надо.

* * *

Очень долго пробирались они по темным и узким улочкам. Наконец парень поскреб ногтями по стеклу темного окошка. Открылась дверь. Миновали темные сени. Парень толкнул низкую дверь. Комната была крохотна. Длинный узкий стол посредине, на нем коптилка. Лавки у стен. Ничего больше.

– Посиди, – сказал парень и оставил его одного.

Шорохов сел на лавку, облокотился о стол. Влезть-то влез. Знать бы, не зря ли?

Сквозь тонкую переборку за своей спиной он слышал какую-то возню, бормотанье.

Выглянул за дверь. Здоровенный, лет под сорок, широкий в плечах дядька преградил дорогу:

– Ты куда? Сиди.

Вернулся на скамью. Денег у него с собой тысяч семь. Послать за спиртным?

Опять вышел в сени. Услышал:

– Сиди.

Протянул в темноту две пятисотрублевки:

– Может, кто сходит за гарью?

– Сиди! – дядька плечом оттеснил его в комнатку.

Влип.

Начали появляться еще какие-то люди. Из-за слабого света все они казались одинаковыми: серые, длиннорукие. Молча садились на скамейки, пододвигались к нему. Вот чьи-то руки стали его обшаривать.

Вжался в угол. Наган у него есть. Если успеет, будет стрелять, хотя в такой тесноте ничего это не даст.

В сенях раздались быстрые шаги, вошел Бармаш. Сказал:

– А-а, ваше благородие… И что вашему благородию надо? Счет за того музыканта? Дело дохлое… Нет? Тогда другой разговор.

Шорохов начал тоже без «здравствуйте», вообще без каких-либо предварительных слов:

– При посадке на корабль к англичанам у генерала Постовского украли чемодан. Было?

– Тебе надо чемодан генералу вернуть?

Тишина в комнатенке взорвалась хохотом. Шорохов внезапно обнаружил, что отгорожен от Бармаша какими-то фигурами, что и сзади на него навалились, держат за плечи, за руки. Ответил:

– Чемодана не надо. Портфель с бумагами. Так всем будет лучше.

– Грозишь? – отозвался Бармаш.

– Тебе и всем твоим – нет. Просто ничего вам с этими бумагами не сделать. Зря пропадут.

– У тебя не пропадут?

Сказать правду? Мол, окажете этим великую услугу той силе, которая вот-вот завладеет городом. Но кто его знает, этот воровской мир? Однако из того, как шел разговор, определенно следовало: портфель с бумагами в том чемодане был. Вполне возможно, тот самый, который надо. Ответил:

– Причем тут я! Мне сказали, я делаю…

Они остались втроем: он, Бармаш и дядька, что караулил у двери.

– Принеси, – сказал Бармаш, качнувшись в его сторону. – И не волынь…

* * *

Портфель был кожаный, черного цвета, в углу – серебряный прямоугольник с монограммой – лежало в нем, пожалуй, сотни четыре листов, исписанных от руки, покрытых печатными строками. Наугад вытащив один из этих листов, Шорохов прочитал: «Список агентов наружного наблюдения Киевского Губернского Жандармского управления». Дальше, до самого низа листа, шел столбец из фамилий.

– Это тебе и нужно? – спросил Бармаш.

– Да. Если на то пошло, могу заплатить. Хотя платить за такую гнусь: списки подушников, которые по трояку за голову брали…

– Хочешь посчитаться?

Ответил вопросом:

– Ты не хотел бы?

– Сам из тех, на кого доносили?

– Из тех.

Лихорадочная дрожь трясла Шорохова. Без этих документов он уйти отсюда не может. Обещать что угодно. Не выйдет – схватить и бежать. В нагане семь патронов. Осторожничать – случай не тот. Только бы в сенях никого не было!

– Бери, – сказал Бармаш. – Теперь квиты.

* * *

– …Ты слушай… слушай…

Поворот судьбы. Невероятный, почти невозможный. У входа в гостиницу «Европа» к нему подошла, обратилась с паролем, связная, с которой он виделся дважды: в Ельце и потом в Москве, когда, в пору мамонтовского рейда, сопровождал туда Манукова. Свел случай? Нет. Практическое удобство. Они в лицо знали друг друга.

– Сводку я отдал, но в моих руках еще бумаги, которые Мамонтов вывез из красного тыла. С собой их у меня сейчас нет. Целый портфель. Когда ты его сможешь забрать?

Услышал – с улыбкой, но очень усталое:

– Не сейчас. Слишком много. Придут наши, отдашь.

– Когда?

– Через день или два…

Вот и вся встреча.

Правила запрещали, но Шорохов не свернул в ближайший проулок, а продолжал идти той же улицей, понемногу отставая от связной, издали любуясь ею. Думал: «Дня через два… Всего-то…»

* * *

Он увидел, что со связной там, очень вдалеке, в густой уличной толпе, поравнялся какой-то человек, пошел с нею рядом. Вроде бы даже дружески взял ее под руку.

Шорохов свернул в первый же переулок, скорым шагом миновал, по счастью, состоявший всего из нескольких одноэтажных домишек квартал, свернул еще и еще раз, на какие-то секунды выглянул из-за угла.

Связная и ее спутник шли ему навстречу. Она улыбалась и что-то говорила своему спутнику, и тот в самом деле вел ее, взяв под руку.

Этим спутником был Михаил Михайлович.

Отступив в глубь той, поперечной улицы, он пропустил их вперед и пошел за ними, не сразу и с осторожностью сопровождая их и очень скоро заметив: в том же ритме, что связная и Михаил Михайлович, шел еще один человек. В полупальто из шинельного сукна, в фуражке. Филёр.

Потом Шорохов видел, как связная и Михаил Михайлович расстались. Связная взбежала на крыльцо богатого, изукрашенного лепниной, каменного дома, взялась за ручку звонка, что-то сказала женщине в белом переднике, открывшей дверь, скрылась за порогом.

Михаил Михайлович немного постоял у этого дома, пошел дальше. Филёр остался. В полусотне шагов от крыльца присел на скамейку, закурил. Михаил Михайлович на ходу обернулся. Отыскал филера глазами, продолжил свой путь.

* * *

Связная оказаться предателем не могла. Шорохов достаточно давно ее знал. Кто тогда был Михаил Михайлович? Тоже агент красных? И только более высокого ранга? Начальство над связной, начальство над ним, а филёр – его адъютант. Если угодно – охрана. Потому-то Михаил Михайлович, прежде чем удалиться, оглянулся, отыскал этого человека глазами. Ну а дом? Явка. Как в мастерской Васильева в Екатеринодаре. Не для Шорохова, конечно. Ему ее не давали. У каждого из них дороги свои.

Как просто и вместе с тем, как сложно, если вспомнить все, что связано с личностью этого человека…

* * *

В лазарете на Навагинской улице, в офицерском корпусе, у входа в палату, где лежал Мануков, к Шорохову, как к родному, бросилась Евдокия:

– Николаю гораздо лучше сегодня. Открыл глаза, попросил пить. Без вас мы бы оба погибли! Я так благодарна! Мы отплываем сегодня! Какое счастье! Я никогда этого не забуду.

Насколько же она еще повзрослела, похорошела за те дни, что Шорохов ее не видел!

– Могу я зайти к Николаю Николаевичу? – спросил он. – Думаю, ему будет приятно.

– Вам – все, что угодно. Спрошу доктора. Уверена, он разрешит.

Доктор разрешил, конечно.

* * *

Мануков лежал с открытыми глазами.

– Здравствуйте, Николай Николаевич, – сказал Шорохов, бережно прикоснувшись к его руке. – Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – едва слышно прошептал Мануков.

Он что-то добавил, но Шорохов не смог разобрать слов и наклонился к нему.

– Кто в вас стрелял? – также шепотом спросил он. – Наш с вами спутник по рейду?

Мануков не отозвался.

– А кто должен был встретить меня на вокзале? Он же?

Мануков по-прежнему не отзывался, но иногда по его лицу пробегала судорога, словно он пытался сделать какие-то движения подбородком, и это ему не удавалось.

* * *

«Что делать, – думал Шорохов по дороге к дому, в который вошла связная. – Предостеречь, но от чего? От встреч с человеком, которому она, судя по всему, доверяет? Высказать подозрения? Мелочь. Укрыть. Быть с нею рядом! Охранять!»

Он почти бежал.

* * *

Дом был окружен вереницей солдат в деникинской пехотной форме. Шорохов присоединился к толпе зевак на противоположной стороне улицы. Видел, как из дома вынесли завернутое в мешковину тело. Видел съежившегося, чтобы стать неприметней, филера в картузе и полупальто, вышедшего из этого же дома. В руках его была сумочка из желтых ремешков. Ее сумочка.

«Так, так, так, – думал он. – Так».

Этими «так» он глушил знакомое ему чувство такого отчаяния, когда напрягаешься в истошном крике. Но крикнуть нельзя. Погибнешь без пользы.

Так. Да. Так. Надо.