Текст книги "Испепеляющий ад"

Хозяин дома что-то ему говорил. Шорохов повторял, не вслушиваясь:

– Спать, отец, только спать…

* * *

Следующий день пришлось начать с посещения миссии. Делать это Шорохову не хотелось до крайности. Настораживало, что миссия, насколько он теперь понимал, так и не отозвалась на запросы следователя екатеринодарской тюрьмы. Иначе б его там такое долгое время не держали. А почему она это не сделала? С самого начала знали, что он сотрудник Агентурной разведки красных и пытались, тоже с самого начала, использовать в своих интересах?

Такая мысль теперь не покидала Шорохова.

Но иного выхода не оставалось. «Без денег ты личность беспомощная». Истина даже не купеческая и не агентская, всех сущих в этом мире. Если Евдокия его просьбу выполнила, деньги могли появиться.

Проталкиваясь сквозь толпу казаков, солдат, беженцев, протискиваясь между возами – улицы были заполнены всем этим, как и в Екатеринодаре, когда белые покидали его, – Шорохов наконец добрался до гостиницы «Французкая».

У входа помимо швейцара стояли два часовых в синих морских мундирах, в белых беретах, с винтовками у ноги. Шорохов произвел на них впечатление неблагоприятное: оборванец, изможден. Путь они ему преградили, но он, вполне сознавая свои права, бесцеремонно ткнул пальцем в грудь одного из них:

– Передай: «Пришел Дорофеев».

Минут через десять он был в рабочем кабинете «Федора Ивановича». Канцелярский стол, стулья у стен, на входной двери, на окнах плотные шторы. Утро. Врывается солнечный луч. Шторы предоставляют ему узкую щель. В комнате все равно очень светло.

«Федор Иванович» хмур. Шорохова встретил без малейшего удивления и какого-либо к нему интереса. Не поднимаясь со своего места за столом, подал конверт, который Евдокия увезла из Екатеринослава, сказал всего лишь:

– Ваши деньги.

– Здравствуйте, – Шорохов приложил конверт к груди. – И спасибо. Целый месяц сидел без гроша.

Ожидал вопроса: где сидел, как, почему? «Федор Иванович» не отозвался. Что было за этим? Замороченность из-за событий последнего времени?

Некоторое время они оба молчали.

Еще раз поблагодарить и уйти? Спросил:

– Господа Мануковы выехали?

Услышал:

– В ближайшие дни.

«Федор Иванович» ответил негромко и малоразборчиво. Шорохову показалось: говорит не разжимая зубы.

– Как Николай Николаевич?

– Плохо.

Опять малоразборчиво.

– Он в лазарете?

– Офицерский корпус на Навагинской улице. Но и у меня к вам вопрос.

В разговор он все же втянулся.

Шорохов ответил:

– Готов служить.

– Дом на Слепцовской улице ваша собственность?

– Аренда. С преимущественным правом купить.

– А в случае прихода красных?

– Кто сейчас это знает?

– В этом вы правы, – согласился «Федор Иванович».

Снова молчали.

Слегка поклонившись, Шорохов вышел из кабинета. Все было ясно. Про дом на Слепцовской миссия узнала из допросов в Екатеринодарской тюрьме. Тогда узнала и о сводке для Агентурной разведки, о записи Моллера. Каким же еще мог быть их сегодняшний разговор? Чего теперь ему ждать? Пулю в затылок, как Чиликину, Буренцу, Манукову? Удара прикладом, как тому парню на станции Пологи, который качал рычаг на дрезине?

* * *

В лазарет на Навагинской улице Шорохов в этот день не пошел. Надо было прилично одеться. Чувствовать себя не таким усталым. Но прежде всего разыскать Моллера-старшего. Таможенный чиновник. Может знать, в Новороссийске ли генерал Постовский, а если уехал, то куда. Притом расспросы Моллера-старшего ничем не желательным не грозили. Из-за одного этого следовало начинать розыск с него.

В таможенной конторе Моллера-старшего он обнаружил без чьей-либо помощи. Над одним из канцелярских столов возвышался длинный, узкогрудый, усатый, схожий всеми чертами лица с Генрихом Моллером человек.

– Здравствуйте, – смело обратился к нему Шорохов. – Я друг вашего брата.

– Наконец-то! – вскрикнул Моллер-старший и откинулся, хватая ртом воздух. – Хоть какая-то весточка. Мама каждый день спрашивает: «Что там поделывает крошка Генрих?»

– Не крошка, а коломенская верста, – сказал Шорохов.

– Да, – радостно подхватил Моллер-старший. – Но где он сейчас?

Шорохов не ответил. Моллер-старший восторженно продолжал:

– Но где вы с ним познакомились? Да что я! Где он теперь?

– Познакомились мы в Батайске.

– Но это совсем близко! И не может заехать? Хотя бы прислать письмо. Мне в конце концов что! Я сам не люблю писать письма. Наверно, потому, что каждый день много пишу на службе. Но – мама!.. Младший сын. Весь свет в окошке. Он и в самом деле очень приятный, порядочный человек. Но знаете ли, он еще и прекрасный пианист. Он вам говорил? Возможно, даже играл.

– Нет.

– Поскромничал. Или не было случая. Сумасшедшая жизнь, понимаю. Но – редчайшая музыкальная память. Превосходный импровизатор. Отсюда поразительная особенность. Выучить любой иностранный язык ему ничего не стоит. Да-да! Лишь какое-то время послушать, как на нем говорят. Вы сказали: «Батайск». Батайск сейчас в руках у красных.

– Последний раз я видел Генриха Иоганновича месяца полтора назад в Екатеринодаре, – Шорохов понимал, что правды о Моллере сказать этому человеку не сможет. – Знаю, что он не так давно побывал в Лондоне, Париже, Архангельске, в Омске у адмирала Колчака, на корабле плыл мимо Индии. Словом, объехал весь свет. Да и сейчас, наверно, опять куда-то отбыл. Военная служба! Прикажут – делаешь.

– Боже мой! – Моллер-старший сиял. – Какая это нам радость. Скажу по секрету: я его похоронил. С мамой не делился, но сам каждую минуту от этого мучился. Теперь зато, значит, он будет жить долго. Если вы его снова увидите, передайте: мы бесконечно за него счастливы, как самого светлого часа ждем, когда он приедет. Сами-то вы из Ростова?

– Из Новочеркасска.

– О! У нас здесь сейчас много господ из этого города. Генерал Калиновский, атаман Богаевский. Впрочем, он отбыл на лечение за границу. А генерала Калиновского, надеюсь, вы помните. Бывший начальник штаба корпуса генерала Мамонтова. Был с ним в походе по красному тылу. Тогда он, правда, имел чин полковника. А вы по какой части служили в Новочеркасске?

– Собственное дело. Был связан с Управлением снабжений. Вел для него заготовки.

– Тогда вы и господина Ликашина знаете. Трофима Тимофеевича, надворного советника. Мы каждый день вместе ужинаем в «Норд-Осте». Собирается весь деловой мир. Желаете, можете сегодня к нам присоединиться.

Шорохов оторопело смотрел на Моллера-старшего. Одни и те же люди – в Таганроге, Новчеркасске, Новороссийске. Чем ему это грозит?

– Трофима Тимофеевича я знаю, – с осторожностью проговорил он. – В Новочеркасске не раз бывал у него.

– Обаятельный человек. Сейчас многие уезжают за границу. Таможенного чиновника этим не огорчишь. Напротив! Чем больше работы, тем ты нужнее. Осмысленней твоя жизнь. Хотя сейчас кто с нами считается? С любого иностранного судна подходят на шлюпках к берегу, как разбойники, забирают, кого хотят. Но Трофим Тимофеевич покидать Россию не собирается. Патриот. Этим он мне особенно нравится.

– Да, – с той же осторожностью подтвердил Шорохов. – Дa.

– У меня просьба, – сказал Моллер-старший. – Не откажите побывать у нас дома. Для мамы. Такая радость! Отсюда всего три квартала. Можно пройти прямо сейчас.

– Я… Я с благодарностью… Я… Но я только вчера прибыл, – Шорохов тщательно подбирал слова. – Рвусь на части. Если удастся, завтра-послезавтра зайду. Не обессудьте…

«Обманывать хороших людей, – думал он идя по набережной, – тяжело… Если, конечно… – такая мысль вновь пришла к нему. – Если, конечно, эти господа меня не морочат. Верить или не верить? Так на каждом шагу. Вот в чем весь ужас…»

* * *

Постовский отыскался до удивления просто. Пара сотен одному, другому швейцару… В четвертой по счету гостинице – «Россия» – Шорохов узнал: генерал занимает здесь восемнадцатый номер. В данный момент их превосходительство куда-то отбыли. Адъютантов и денщиков его сейчас тоже нет. Спросил:

– Не знаешь, генерал в ближайшие дни не отплывает?

– Господ не поймешь, – ответил швейцар. – Но чемоданов они, как въехали, так и не раскрывали…

Затем был долгий вечер, долгая ночь в прекрасном каменном доме, в покоях со сводчатыми потолками, с мебелью из почерневшего от времени дуба.

* * *

Утро Шорохов начал с посещения гостиницы. У входа в генеральский номер его остановил казачий офицер:

– С кем имею честь?

– Леонтий Артамонович Шорохов. Заготовитель Управления снабжений Донской армии.

– Что еще я могу доложить генералу?

– Поручение от господина Манукова.

Офицер скрылся за дверью, ведущей в номер. Ждали. Не иначе.

Минуты через три он возвратился, пригласил следовать за собой.

В комнате, из-за плотных штор, царил полумрак. Генерал сидел у стола, боком к входу. Шорохова он встретил словами:

– Ну что же вы? Сколько можно!

Жестом он указал на стул шагах в пяти от себя. Прежде чем сесть, Шорохов оглянулся: офицер стоит за спинкой стула. Сказал:

– Господин Мануков тяжело ранен. Сейчас он тоже в Новороссийске, в лазарете.

– Мог известить. Я бы послал адъютанта. Наконец, сам посетил бы его.

– Ранение в голову. Николай Николаевич почти все время без памяти.

– Жаль. И весьма. Но в чем именно его поручение?

– Среди бумаг, которые вам оставил Константин Константинович…

Постовский прервал Шорохова:

– Не трудитесь продолжать.

Он махнул рукой. Казачий офицер вышел из комнаты. Постовский проговорил:

– Этот вопрос мной детально обсужден с господином Мануковым.

– Господин Мануков ранен.

– Уже сказал: сожалею.

– Он просил передать вам его беспокойство.

– И по какому поводу?

– В случае вашего отъезда за границу известные вам документы могут оказаться утрачены.

– Утрачены? Каким образом?

– Скажем, могут быть изъяты таможенной службой страны, куда вы пожелаете въехать.

– У казачьего генерала?

– Объявят пропагандистскими материалами, назовут параграф служебной инструкции. Вы это проверите? Сможете что-либо доказать? Отстоять свои права?

– Что же по суждению господина Манукова следует сделать?

– До его выздоровления передать документы Американской военной миссии на сохранение, либо для пересылки в другую страну по вашему выбору.

– Но где гарантия? – спросил Постовский после длительного молчания.

– Простите, чего?

– Что вы от господина Манукова.

– В данный момент – мое честное слово.

– Недостаточно.

– А что в этом смысле ваше высокопревосходительство удовлетворит?

– Официальное письмо миссии. Притом пакет будет мной опечатан. Вскрыть его в дальнейшем тоже могу только я, – Постовский встал. – И торопитесь. Вскоре я отбываю.

* * *

Выйдя из гостиницы, Шорохов едва не столкнулся с Михаилом Михайловичем. Впечатление было такое, что он его поджидал. И теперь намеренно шагнул навстречу. Мелькнула мысль: «Свернуть, будто я его не заметил. Но лучше ли это?»

А Михаил Михайлович тянул к нему руку:

– Здравствуйте, дорогулечка. Только горы не сходятся. И давно ли вы в столице Черноморской губернии? Я в ней бог знает сколько дней. Живу, конечно, не в самых роскошных апартаментах, но устроен вполне прилично. Полагаю, вы домой сейчас. Даже знаю куда: на Слепцовскую. Приятная улица. С удовольствием провожу, – подхватив Шорохова под руку, он повел его по мостовой, ловко лавируя в заполнявшей ее разнородной толпе и говоря с тихим смехом: – Чудеснейший, замечательный, но поскольку вы квартируете не в этой гостинице, значит, вы у кого-то в ней были. Если у дамы, я – пас. Для меня это тема святая. Но вы и вчера приходили сюда, не правда ли? Даже скажу: справлялись о генерале Постовском. И сегодня у него побывали. Не так ли? Два визита подряд в одно и то же место! Это приводит меня к очень важному выводу. Его от вас я не скрою. В порядке взаимности, надеюсь, вы тоже будете со мной откровенны.

Он что-то еще говорил в таком же насмешливом духе. Шорохов в смысл его слов не вникал. «В миссию самому мне с этим делом обращаться нельзя, – думал он. – Я для них, как агент больше не существую. Единственный путь: делать письмо через кого-то другого. К Постовскому пойти самому».

И далее, в продолжение всего их пути по городу, Шорохов думал об этом. Любыми путями получить бумаги, потом – в горы, к «зеленым». Обман? Есть дела, к которым такое слово не применимо.

– О-о! – пропел Михаил Михайлович. – Настоящая крепость.

Они стояли у крыльца арендованного Шороховым дома.

Вошли. За порогом входной двери Михаил Михайлович остановился:

– Простите, роднейший, но ваши покои я обследую когда-нибудь в другой раз, хотя понимаю тщеславное чувство владельца. Несколько слов, и я вас покину.

Шорохов сказал:

– Знаете, Михаил Михайлович, за что я люблю торговое дело?

– Еще бы! Вы на нем наживаетесь.

– Там всякий дельный разговор состоит из двух вопросов и одного ответа. Вопросы: «Почем? Сколько?» Ответ: «Беру – не беру». У нас с вами все время какой-то крутеж. Хотите знать, зачем я был у Постовского? Так и спросите.

– И вы ответите, мой чудеснейший?

– Отвечу: интересовался бумагами, которые генералом обещаны Николаю Николаевичу. Сам он прийти за ними не может. Это я и должен был сообщить генералу.

– Молодчиночка! – воскликнул Михаил Михайлович. – И что сказал генерал? Откровенничайте до конца.

– Согласен до выздоровления Николая Николаевича в обмен на письмо Американской миссии передать ей эти бумаги на сохранение.

– Миссия вас уполномочила говорить об этом с генералом?

– Меня уполномочил Николай Николаевич, когда мы вместе с вами в последний раз у него были.

– Да, да, – удовлетворенно подтвердил Михаил Михайлович. – Это я помню. Вы уединялись. Но что нужно вам от меня? Что-то ведь нужно! Иначе бы вы со мной об этом не заговорили.

– Помогите в ближайший день или два получить такое письмо. Причем: письмо получаете вы, к генералу с ним иду я. Ни с кем другим он дела иметь не пожелает. И, конечно, услуга за услугу. В долгу я не останусь.

– Но вы же сами – агент этой миссии.

– В этом деле я компаньон Николая Николаевича… Ваша услуга – ему. А его возможности вам прекрасно известны. В накладе не останетесь.

– Какой же вы негодяй, мой милейший, – Михаил Михайлович смотрел на Шорохова восхищенно. – Желаете заиметь письмо миссии, и чтобы она об этом не знала. Совсем как в том анекдоте, где жена говорит мужу, увидевшему, что в окно выпрыгивает любовник: «Милый, если ты меня любишь, то поверишь мне, а не своим глазам».

Неожиданно он заметался по лестнице, идущей на второй этаж. То взбегал по ней, то спускался до самого низа, к площадке, на которой стоял Шорохов. Обе руки он держал в карманах своей чиновничьей, зеленой шинели. Что там у него было? Пистолет, из которого он стрелял в Манукова? А что если и в Буринца? В Чиликина?..

Отступив к входной двери, Шорохов прислонился к ней спиной. И тут почувствовал, что снаружи в дверь колотят. Потому, может, Михаил Михайлович и метался по лестничным ступеням, что услышал это раньше его?

Не поворачиваясь спиной к Михаилу Михайловичу, Шорохов отодвинул засов. На крыльце стоял «Федор Иванович».

– Невыигрышная роль у вас, дорогушечка, – зло проговорил Михаил Михайлович. – Как и вообще в жизни. И не считайте, что сообщили мне нечто такое, о чем я прежде не знал.

Оттолкнув Шорохова, он сбежал с крыльца. Глядя ему вслед. «Федор Иванович» произнес:

– Леонтий Артамонович, вас вызывает глава миссии.

* * *

С этим человеком Шорохов встретился впервые. Лет пятидесяти, бритый, в мундире защитного цвета. Стояли они все трое у входа в его кабинет. Какое-то недолгое время генерал Хаскель смотрел на Шорохова скорей равнодушно, чем испытующе, потом по-русски обратился к «Федору Ивановичу»:

– Идеальный случай. Объясните, пожалуйста.

«Федор Иванович» тронул Шорохова за локоть:

– Идемте.

– Идемте, – со вздохом согласился Шорохов.

Одолевало ощущение, что начиная с того момента, как встретил Михаила Михайловича у выхода из гостиницы «Россия», он совершил какую-то большую ошибку.

Они пришли в знакомый Шорохову кабинет. «Федор Иванович» сел на стул у письменного стола, Шорохов – на один из стульев у стены.

– Какое впечатление произвел на вас генерал? – спросил «Федор Иванович».

– Никакое, – ответил Шорохов.

«Федор Иванович» дернулся на своем стуле:

– Как это – никакое?

– То, что я от него услышал, он вполне мог передать через вас. Городили огород.

– Ничего вы не поняли, – «Федор Иванович» говорил обиженно. – Невзирая на все то, что мы о вас знаем, вам предстоит выполнить важное поручение. Приглашение к генералу – свидетельство высокого доверия. Потом у вас будет возможность с чистой душой утверждать, что вы выполняли очень важное личное поручение главы миссии.

Перевербовывают. Спросил:

– И в чем оно?

– Завтра в станице Хадыжинской состоится совещание генералов Шкуро, Букретова и нынешнего командира бывшего мамонтовского корпуса Писарева, – он замолчал, вопросительно глядя на Шорохова.

Чего он теперь ждал? Чтобы Шорохов в его положении разжалованного агента о чем-то расспрашивал? Нет уж. Пусть продолжает.

– Вам предстоит немедленно выехать в эту Хадыжинскую. Необходимы сведения об этом совещании. Среди русских сейчас многие рвутся в Наполеоны. Но – Шкуро, Букретов, тот же Писарев? Что они реально в состоянии предпринять? Это одно. Второе: необходима аттестация бывшего командующего Кавказской армией Покровского. Месяц с небольшим назад он от этой должности отставлен. Сейчас находится в Крыму. Есть люди, которые прочат его в вершители судеб. Но что этот бывший летчик, а теперь лихой генерал, собой представляет? Как личность, как военный и общественный деятель. Совещание начнется завтра во второй половине дня. Но путь неблизкий. Восемьдесят миль морем, шестьдесят поездом или на автомобиле. Катер вас ждет. В Хадыжинской будете приняты в качестве представителя миссии, прибывшего, чтобы на месте выяснить потребности войск в снаряжении, что вы действительно делайте. Это ваше лицо там, отсюда ваш вес. Максимум послезавтра вы будете в Новороссийске. После возвращения вас ожидает вознаграждение. Указание генерала: «Объясните», – имело в виду и это обстоятельство.

«Все еще пытаются перевербовать, – подумал Шорохов. – Уверенность: любого только помани деньгами».

Сказал:

– Для меня это слишком большая неожиданность. Так внезапно?

– Я когда-то вам говорил: наша миссия не занимается деятельностью во вред России, – в подтверждение своих слов «Федор Иванович» раскачивался на стуле. – На примере нашего предложения в этом вы еще раз убедитесь. И подчеркну. В целях личной безопасности вам следует его принять. Суровая необходимость. Поверьте мне.

* * *

Спешили все. Команда американского парового катера. По-русски на нем не говорил никто, но Шорохову так и слышалось: «Давай! Давай!..» Спешили и встретившие его на каком-то тайном, в глухой крошечной бухте, причале, казачьи офицеры.

Это совпало с наступлением тех же казаков на Туапсе, с захватов его ими. Под грохот снарядных разрывов бежали к автомобилю, потом к паровозу. Вагончик, прицепленный к нему, швыряло из стороны в сторону, словно осенний лист на ветру.

Едва появлялась возможность, Шорохов, ничуть не таясь, делал записи. Да и все, с кем он, в качестве представителя миссии находил «общий язык», совали ему копии служебных донесений, телеграмм, приказов. Кому все это пойдет – Агентурной разведке? «Федору Ивановичу»?

Над этим Шорохов пока не задумывался.

Если взглянуть со стороны, был он деятелен, быстр в движениях, невольно всякий раз вспоминая Манукова, всех выслушивал с улыбкой. На самом деле им владело отчаяние. В Екатеринодаре, в Новороссийске все у него шло не так, как прежде. Переиграли. Умны, хитры. Слишком много их вокруг него было. Не справился. И винить во всем можно было только себя.

* * *

…В Богучарской батарее осталась только прислуга. Около 100 человек с 12 офицерами. Пулеметная команда 10 человек. Орудия побросали по дороге.

…В порту Новороссийска стоят транспорты «Аскольд», «Поти», «Доланд», «Днепровец», «Возрождение», тральщик «Роза». Военные суда: русские миноносцы «Пылкий», «Живой», две подводных лодки – «Утка» и «Буревестник», греческий, французский, испанский и американский миноносцы, французский шеститрубный крейсер, английский сверхдредноут «Император Индии». Имеются гидропланы. На каком из судов, неизвестно. Все суда, кроме греческого, оборудованы радиостанциями.

Эвакуация военного порта предполагается в порт Варна, где будет военная база.

Транспорты с пехотными и конными частями направятся в Крым. Штабы частей Донской армии (1-й корпус, 2-й корпус ген. Коновалова, 3-й корпус ген. Гусельщикова), штабы Марковской, Дроздовской, Корниловской и Алексеевской дивизий погружены. Конница ген. Барбовича погрузилась без коней. Оставшиеся части должны двигаться по побережью Черного моря в Грузию.

…В станице Апшеронской у станичного правления вывешен плакат с приветствием советской власти. Идут митинги. На них присутствуют делегаты «зеленых».

…В станице Хадыжинской численность войск катастрофически уменьшается. Например, если в пластунском полку к вечеру 2 марта было 327 штыков, то на следующее утро – 132, а к вечеру того же дня – 70 человек.

…Неофициальная служебная аттестация командующего Кубанской армией генерал-лейтенанта Покровского.

Копия агентурного донесения в Особое отделение контрразведки Отдела Генерального штаба при главнокомандующем Вооруженными силами Юга России. Ноябрь 1918 года. Вх. №…

Основанием для наложения на жителей окраин г. Майкопа контрибуции и жестокой с ними расправы для ген. Покровского послужили слухи о стрельбе жителей по отступающим войскам генерала Геймана 20 сентября при обратном взятии большевиками г. Майкопа.

По обследовании этого вопроса выяснено, что последним из города от дубильного завода (Николаевский район) отступил четвертый взвод офицерской роты, ведя непосредственную перестрелку с цепями наступавшего с восточной части города противника. Таким образом, в этом случае является весьма трудным установить прямое участие жителей Николаевского района в стрельбе по войскам генерала Геймана. Покровский район настолько удален от пути отступления войск, что физически по своему местоположению не мог принять участие в обстреле войск, не исключая, конечно, возможность случаев единичной стрельбы во время начала наступления на улицах города.

Со стороны Троицкого края, вернее, так называемого «Низа», с островов реки и берегов установлены случаи стрельбы по переходящим через реку бегущим жителям г. Майкопа, но убитых и раненых не было. Это до некоторой степени указывает, что стрельба не была интенсивной и носила случайный характер.

Перед уходом большевиков из Майкопа окраины неоднократно подвергались повальным (Афипским полком Воронова), единичным (Ейский полк Абрамова) обыскам. Обыскивались окраины и по занятии Майкопа отрядом генерала Геймана. Все это указывает на то, что население окраин, как таковое, не могло иметь оружия и таковое могло находиться лишь у отдельных лиц. Кроме того, и большевиками, и генералом Гейманом предлагалось населению сдать имеющееся оружие, каковое и было снесено в значительном количестве.

Между тем при занятии гор. Майкопа в первые дни непосредственно по занятии было вырублено 2500 майкопских обывателей, каковую цифру назвал сам генерал Покровский на публичном обеде. Население захватывалось партиями и отправлялось на вокзал, где по личному усмотрению генерала Покровского часть населения направлялась на порки, а часть на казни.

Любопытным примером порки может служить случай расправы с известным Труфановым, бывшим монахом Илиодором.

Труфанов в числе других жителей садов вместе с судебным приставом Кузнецовым был захвачен и приведен на вокзал к генералу Покровскому. Здесь он стал объяснять Покровскому, что они все мирные жители. Покровский закричал на него: «Молчать, а то выпорю». Труфанов ответил: «Никогда не поверю, чтобы вы, генерал, стали пороть людей». На это Покровский отдал приказ бить его плетьми. Затем забранные были помещены в маленькую комнату, где их продержали сутки в страшной тесноте. Через несколько часов по заключении их в комнату, вошел Покровский, узнал Труфанова и сказал: «Ну что? Здорово тебе всыпали в жопу». Тот ответил: «Нет, меня били по рукам». Тогда Покровский распорядился: «Ну так всыпать ему еще и в жопу». Лишь заступничество Кузнецова и других приостановило экзекуцию.

Подлежащие казни выстраивались на коленях, казаки, проходя по шеренге, рубили шашками головы и шеи. Указывают многие случаи казни лиц, совершенно непричастных к большевистскому движению. Не помогало в некоторых случаях даже удостоверение и ходатайство учреждения. Так, например, ходатайство учительского совета технического училища за одного рабочего и учительского института за студента Сивоконя.

Между тем рядовое казачество беспощадно грабило население окраин, забирая все, что только могло. Прилагаемый список взятого казаками в садах (смотри показания Божкова) и копия жалобы атаману области редактора газеты Рогачева в достаточной степени указывают на характер «обысков», чинимых казаками дивизии ген. Покровского.

Ужасней всего то, что обыски сопровождались поголовным насилием женщин и девушек. Не щадили даже старух. Насилия сопровождались издевательствами и побоями. Наудачу опрошенные жители, живущие в конце Гоголевской улицы, приблизительно два квартала по улице, показали об изнасиловании 17 лиц, из них девушек, одна старуха и одна беременная (показания Езерской).

Насилия производились обыкновенно «коллективно» по нескольку человек одну. Двое держат за ноги, а остальные пользуются. Опросом лиц, живущих на Полевой улице, массовый характер насилия подтверждается. Число жертв считают в городе сотнями.

Любопытно отметить, что казаки, учиняя грабежи и насилия, были убеждены в своей правоте и безнаказанности и говорили, что «им все позволено». Характерно, что казаки той же самой дивизии при первом занятии Майкопа держали себя безукоризненно, если не считать отдельных случаев. При этом нужно отметить, что все население, не исключая и окраин, не менее в качественном и более в количественном случае, чем центр, пострадавшее от большевиков, встретили казаков радостно как избавителей. Последняя ночь отхода большевиков из Майкопа, представляющая собой массовую борьбу всего населения, вышедшего на охрану города от грабежей уходящих бандитов Ейского полка, оставила глубокое впечатление в умах обывателей и раскрыв сущность большевизма. Поэтому и встреча, оказанная казакам, вступившим непосредственно за большевиками, была искренней и сердечной. Простые бабы с окраин приносили караваи хлеба и кувшины молока для казаков и охапки сена для лошадей.

Население окраин, несмотря на все ужасы расправы Покровского, дает себе отчет о всем вреде большевизма, но различает «гейманцев», которые были «как люди», и «покровцев», которых называют «теми же большевиками». В результате у населения двойственное впечатление о Добровольческой армии и подорвано то великое доверие и надежды, которые на нее возлагались, как избавительницы от произвола и носительницы законности.

В заключение на окраины еще была наложена контрибуция в 1 миллион рублей и другие стеснительные меры, тогда как центру были подчеркнуто оставлены все свободы. Этим было докончено начатое большевиками дело стравливания окраин на центр. Городская дума, учитывая положение вещей, ходатайствовала о разложении контрибуции на весь город, но в этом ей было отказано. Собрано всего было 910 000 рублей, из которых 250 000 рублей Покровский дал на больницу, остальные поделил между дивизией и отделением атамана г. Майкопа.

Кроме указанных сумм генералом Покровским было предложено майкопским домовладельцам внести в кратчайший срок 1 000 000, добровольно пожертвованных ими при первом взятии Майкопа войсками. Из этого миллиона 150 000 рублей жертвователями было внесено генералу Гейману на нужды Добровольческой армии, остальные деньги внести к приходу генерала Покровского не успели. По этому поводу, а так же для выяснения возможности получения больших сумм, генералом Покровским было устроено три совещания. На первом совещании присутствовали кроме вышеупомянутой группы еще и греки, и табаководы. Потом эти группы разделились, и каждая имела свое собственное постановление. По частным сведениям греки и табаководы обещали каждая в отдельности внести по миллиону. На втором совещании генералу Покровскому показалось, что купцы затрудняются взносом миллиона. Он стал угрожать, говоря, что если денег не дадут, то он найдет способ получения денег, и тут же демонстрировал эту возможность, а именно подошел к окну, указал на кучу сора около какого-то дома, сказал: «Наложу штраф в 10 000 – и деньги будут».

Впечатление у людей, шедших добровольно на помощь армии, удручающее.

1 октября городом был устроен торжественный обед и молебен. Но когда во время многолетия была провозглашена установленная ектиния: «Христолюбивому воинству мир и тишина, изобилие плодов земных и времений мирных многие лета» – это возмутило Покровского. В публичной речи, подчеркнув слова «мир и тишина», он сказал, что ему нужен не мир, а победы и победы. Не удовлетворившись этим, он вызвал к себе для объяснений диакона, провозгласившего ектинию, а потом и благочинного. В частной беседе генерал Покровский заявил, что только уважение к церкви помешало ему немедленно приостановить провозглашение подобной ектинии и выбросить благочинного и диакона. Когда же священнослужители осмелились просить о приостановлении насилий в Покровском краю г. Майкопа, генерал Покровский резко их оборвал, а на собрании торгово-промышленников заявил так: «Я выгнал вон попов, полезших не в свое дело».

Влияние генерала Покровского на жизнь города Майкопа не прекращается, несмотря на то, что штаб его и дивизия давно ушли из города. До сих пор еще чины дивизии генерала Покровского производят в Майкопе самостоятельные аресты и увозят в штаб дивизии арестованных. Увезены из тюрьмы, как передают, 16 человек арестованных. Увезен, содержавшийся в майкопской тюрьме, принудительно мобилизованный большевиками врач Георгиевский. Медицинский союз, обеспокоенный его судьбой, принял участие в этом деле и наводил справки. Оказалось, что он увезен в Лабинскую и там след его пропал. Утверждают, что врач Георгиевский повешен. Из майкопской больницы разновременно были увезены двое находившихся там на излечении больных. На одного из них, увезшим его офицером, была дана врачу расписка. Любопытно, что аресты эти были произведены по особому списку на 22 человека, на котором имеется надпись Покровского: «Кровью своей должны искупить свой грех перед родиной».

Прибывший в г. Майкоп адъютант дивизии для подыскания помещения для зимовки штаба генерала Покровского в частной беседе говорил, что «они еще основательно почистят Майкоп, для чего у них ведется разведка».