Текст книги "Алекс и я"

Характерно, что первоначально Айрин не ставила задачу учить Алекса «языку», подобному тому, что усваивали и применяли «говорящие» обезьяны в опытах американских психологов. В тех случаях все происходило в атмосфере живого общения, тогда как для работы с птицей планировались формальные аналитические эксперименты, обеспечивающие получение статистически достоверных результатов. Однако уже на первом году работы выяснилось, что Алекс воспринимает ситуацию по-другому, так что пришлось вносить в ее планы существенные коррективы.

Итак, на протяжении трех десятилетий Айрин Пепперберг всесторонне исследовала когнитивные способности серого попугая жако Алекса. Еще раз отмечу, что, как ни странно, она оказалась первой, кто занимался этим последовательно и систематически, потому что до нее эти высокоразвитые птицы, известные своей сообразительностью и умением подражать речи человека, практически никогда не становились объектом серьезных научных исследований. Автор поставила перед собой нелегкую задачу. Она решила выяснить, насколько попугаи понимают то, что они говорят, какие психические процессы им доступны, можно ли сравнивать их с млекопитающими, и если да, то какова степень такого сходства. Забегая вперед, можно сказать, что с этой задачей она успешно справилась. Она показала, как шаг за шагом Алекс продемонстрировал высокий уровень интеллекта и способность к усвоению символического языка, обеспечившего его общение с человеком.

Прежде всего, она установила, что попугай действительно способен к символизации. Этим термином обозначают способность устанавливать эквивалентность между предметом, действием, понятием и т. и. («обозначаемое») и обозначающим его словом. Необходимо подчеркнуть, что Айрин избегала говорить, что попугай усваивает слова, дабы не давать скептикам лишнего повода для придирок. Между тем Алекс усваивал и употреблял именно слова, а не жесты или значки, как это делали обезьяны, которым в силу анатомии их звукоиздающего аппарата была недоступна тонкая артикуляция, необходимая для произнесения слов. В ее книге говорится об усвоении попугаем «labels» – «обозначений» («этикеток» или «ярлыков»). Эта особенность авторского стиля была своего рода «маскировкой», необходимой в тот период, т. е. вынужденным приемом из-за атмосферы недоверия к «языковым экспериментам» на приматах и даже попыток преследования их авторов, которая царила в науке в 1970-е годы, когда Айрин только начинала свои бунтарские эксперименты.

В Главе 4 («Алекс и я – скитальцы») автор описывает свои впечатления от знаменитой конференции 1980 года, «Феномен Умного Ганса: коммуникация человека с лошадьми, китами и обезьянами». Конференция была организована видным лингвистом Томасом Себеоком и психологом Робертом Розенталем, и ее целью была попытка разгромить это направление. Разгромить направление не удалось, но ученым, которые пытались искать зачатки человеческого языка у приматов (и других высших позвоночных), все это создавало немалые трудности. Вот как она описывает царившую тогда в этой области обстановку:

…критика исследователей языка обезьян все возрастала, становилась все более резкой. Возникали вопросы: имеет ли исследование языка обезьян что-то общее с изучением языка в принципе? Исследователи могли просто находиться в заблуждении или даже хуже – могли сознательно вводить окружающих в заблуждение. Я достаточно быстро поняла, что будет совершенно неверным оперировать терминами, которые использовали в своей работе исследователи, обучавшие языку обезьян. Это могло увести меня от научной цели: а именно от исследования когнитивных способностей существа, не относящегося не только к приматам, но даже и к млекопитающим. Окном в мир когнитивных способностей моего подопечного станет коммуникация. Я поняла, что должна быть осторожна в выборе терминов, которые планирую использовать на публике и в научной среде (см. наст, изд., с. 143).

Итак, А. Пепперберг установила, что попугай действительно способен к символизации – может установить эквивалентность (прочную ассоциативную связь) между предметом и обозначающим его словом. (Мы будем употреблять именно этот термин, т. е. «слово». Поскольку за прошедшие после написания книги годы страсти улеглись, при переводе книги мы сочли возможным не прибегать к этим вынужденным иносказаниям и не называть высказывания Алекса labels.) При этом было доказано, что слово, усвоенное для конкретного предмета, птица без дополнительного обучения применяет и для обозначения других предметов этой категории. Успешность такого «теста на перенос» усвоенного свидетельствует о том, что попугай связывает слова с понятием о классе аналогичных референтов. Судя по готовности птицы к такому переносу, можно предположить, что многие такие понятия могли уже существовать в мозгу попугая.

Первоначально все усилия были направлены на то, чтобы установить связь между заученным словом и обозначаемым объектом (референтом), а затем уже постепенно добиваться точности произношения. Это требовало длительных и кропотливых тренировок, что было вполне ожидаемо и понятно. Но параллельно выяснилось, что попугай воспринимает гораздо больше аспектов ситуации и усваивает гораздо больше информации, чем первоначально можно было предположить. Как мы уже упоминали, оказалось, что он произносит не только то, чему его целенаправленно учили, но и некоторые другие слова, которые он слышит от окружающих.

Айрин довольно быстро обнаружила, что во время опытов и в промежутках между ними Алекс внимательно следит за нею и реагирует на ее эмоциональное состояние. Например, получив первый отказ из журнала «Science», она, по ее словам,

…была <…> очень огорчена. Огорчена настолько, что Алекс сделал вывод из моего поведения: он считал, что я рассердилась на него. Он весь сжимался, когда видел меня (см. наст, изд., с. 128).

Это был всего второй год их сотрудничества, а с течением времени его оценки эмоций окружающих становились все более тонкими, а отношение к Айрин – все более теплым и внимательным.

На второй год работы обнаружилось также, что Алекс умеет четко и понятно для окружающих выразить свои желания (и особенно нежелания). В последнем случае арсенал средств был особенно богат. Например,

…когда он не хотел идти на руку, он издавал громкий пронзительный звук, который наилучшим образом можно передать как «raaaaaak». Иногда он не только неприятно и пронзительно кричал, но и пытался укусить. Он делал это как бы на всякий случай – вдруг его сообщение было недостаточно ясным. В тех случаях, когда Алекс не хотел отвечать на вопрос о предмете, он просто игнорировал тренера: мог повернуться спиной или начать чистить перья. Он показывал, что больше не будет пить воду или работать с предметом, которому присвоено название, – он бросал его на пол. Если вы дадите ему банан, а он просил о винограде, то дело могло кончиться тем, что этот банан оказывался у вас на голове. У Алекса был жесткий характер (см. наст изд., с. 130–131).

В ответ на все эти выпады он постоянно ощущал неодобрение экспериментаторов и слышал от них слово «нет». Постепенно в его лексиконе появился звук, отдаленно напоминающий это слово. Алекс сопровождал им, а потом и полностью заменял перечисленные выше способы выражения неудовольствия. Таким образом, обозначение своего внутреннего состояния столь отвлеченным способом появилось у него благодаря наблюдениям за людьми, оценке их негативных эмоций в разных ситуациях, а также за счет подражания словесному способу выражения этого негативного состояния.

Сходным образом у него появился способ выразить свое неодобрение по отношению к другим попугаям. Это было слово «курица». Он усвоил его сам, подражая студентам, которые так «обзывали» его за неправильные ответы. Наблюдая за обучением других попугаев, он часто вмешивался в процесс, указывая (чаще всего вполне справедливо): «Говори четче!» (Say better!) – это тоже был результат копирования поведения тренеров.

В лексиконе Алекса появились и другие выражения, обучение которым не входило в первоначальные планы Айрин. Они также появлялись путем подражания словам, которые люди произносили в тех или иных ситуациях и эмоциональную или ситуационную окраску которых он улавливал.

По собственной инициативе он освоил ласковые слова, с которыми обращались к нему или друг к другу люди, начал извиняться за ошибки и упрямство, которое он проявлял, когда был не расположен работать. Во всех этих случаях поражает то, что начиналось всё это спонтанно и было основано на точном понимании эмоций, которые вкладывали в эти слова произносившие их люди. Затем появлялось очень приблизительное подражание уловленному слову, которое экспериментаторы «оттачивали» путем кропотливой тренировки.

Характерно, что Алекс связывал слова даже с абстрактными понятиями (например, сходство/отличие, больше/меньше). Более того, он придумывал собственные названия для «безымянных» объектов («камень-кукуруза» для сухих зерен в отличие от свежих), и такое спонтанное усвоение слов, понимание смысла ситуации обнаруживались до формирования соответствующего словесного «ярлыка», который Алекс начинал произносить. Год за годом поведение Алекса подтверждало гипотезу А. Пепперберг, согласно которой попугаи способны понимать смысл произносимых ими слов. Это было важное (и совершенно незапланированное) обстоятельство, которое обогащало и дополняло результаты многочисленных строгих экспериментов, анализирующих когнитивные способности попугая стандартными лабораторными методами.

Простой пример – если Алекс говорил: «Хочу виноград», а вы давали ему банан, он бросал кусочки банана и упорно повторял: «Want grape» (Хочу виноград’). Он не прекращал произносить эту фразу, пока вы не давали ему виноград. Если бы вы общались с ребенком, то вы бы приняли тот факт, что ребенок хочет виноград, а банан его не устроит. Но этот подход не был бы научным. Наука «любит» цифры. Научный подход требует постоянного проведения тестов. Порой требуется провести до 60 тестов и более, и лишь после этого ученый имеет право делать выводы, именно тогда его ответы на поставленный вопрос становятся легитимными, получают «статистическую достоверность». В этом случае ученые принимают тебя и твои исследования всерьез. Бедный Алекс – ему пришлось пройти через огромное количество тестов (см. наст, изд., с. 169–170).

Эти бесконечные повторы одних и тех же вопросов утомляли и раздражали Алекса. Именно тут и проявлялся его знаменитый дурной характер, когда временами он просто издевался над экспериментаторами.

Тем не менее именно благодаря этим тестам теперь можно считать твердо установленным, что способность попугая к символизации сопоставима со способностями человекообразных обезьян осваивать простейшие аналоги человеческого языка и общаться с человеком (а также между собой) с помощью жестов.

Уже изложение упомянутых открытий делает книгу захватывающе интересной и важной. Однако ее достоинства этим не исчерпываются, потому что она дает представление не только о том, что получилось в результате выполнения проекта, но и о том, в какой обстановке и какой ценой достигались результаты. Айрин разрешили работать в Университете Пердью только потому, что она была женой их сотрудника, при этом все семь лет ее то и дело переселяли из одного помещения в другое. К тому же, кроме крошечной комнатки, у нее временами не было никаких источников материальной поддержки. С большим трудом ей удалось получить первый грант, который позволял оплачивать минимальные хозяйственные расходы, причем зарплата для нее самой в их число не входила. И так или почти так продолжалось на протяжении десятилетий, почти все годы работы по «Проекту Алекс». Недаром в Главе 4 она называет себя и Алекса скитальцами. После окончания контракта мужа в 1984 году она вместе с ним переезжает на новое место его работы, где ей опять-таки дают приют только как жене сотрудника. После того как брак Айрин с Дэвидом распался, исчезло и это небольшое подспорье. Впоследствии с ней заключали контракты только на короткие сроки, а отсутствие постоянной ставки тормозило предоставление грантов. Этот замкнутый круг приходилось преодолевать годами с упорством и терпением на фоне постоянного безденежья. По словам Айрин, в один из таких моментов

…мне пришлось подать документы, чтобы получать пособие по безработице. Два раза в день я ела тофу, а температуру в доме зимой пришлось понизить до 15 градусов, чтобы урезать расходы на коммунальные услуги. Только благодаря щедрой спонсорской помощи Фонда Алекса я могла продолжать работать с моим питомцем (см. наст, изд., с. 271).

Айрин героически преодолевала эти трудности. Она постоянно устанавливала новые контакты, часто публиковала научные статьи и не пренебрегала выступлениями в СМИ. Ее партнер Алекс становился известным и завоевывал симпатии публики. Это помогло Айрин в 1991 году создать некоммерческую организацию Фонд Алекса («The Alex Foundation»). Задачей фонда стал сбор средств для исследований, а также более широкое информирование общественности о достигнутых успехах. Как писала Айрин, «мы собирали средства, продавая футболки и другие сувениры с портретами Алекса, я также взаимодействовала с различными сообществами, изучающими птиц». Поступали в фонд и частные пожертвования от «друзей Алекса». Всё это помогало продержаться, пусть и на скудном пайке, в случае перебоев с грантами. Впрочем, ни Алекс, ни сама работа никогда не страдали, все лишения приходились на долю Айрин.

Несмотря на все трудности, работа успешно продвигалась, и это было главное. Показательно, что даже Глава 4, названная «Алекс и я – скитальцы», говорит лишь мимоходом о материальных и организационных трудностях (как можно было бы ожидать, судя по заголовку). На самом деле она вся наполнена описанием тех научных проблем и трудностей, которые стояли не только перед ней, но и перед исследователями «говорящих» обезьян, и перед всеми сторонниками гипотезы о наличии у животных зачатков мышления. В этой главе рассматриваются прежде всего доказательства главной гипотезы, которую выдвинула Айрин, – свидетельства того, что попугаи жако не только могут произносить слова, подражая человеку, но понимают, что эти слова значат. Об этом свидетельствовали многочисленные эксперименты по строгим научным методикам, результаты которых Айрин повторяла до тех пор, пока не добивалась их статистической достоверности. Эти результаты описаны в ее научных статьях и в монографии «The Alex Studies: Cognitive and Communicative Abilities of Grey Parrots» (1999; 2002; 2013). А в настоящей книге («Alex and me») Айрин подробно описывает наблюдения, т. е. случаи, в которых эти способности попугая проявлялись спонтанно. В современной науке такие отдельные наблюдения не принято рассматривать как доказательства наличия тех или иных когнитивных способностей. Как пишет Айрин, «наука “любит” цифры». Однако и такими наблюдениями пренебрегать нельзя, т. к. они могут подсказывать способ экспериментальной проверки или подтверждать факты, уже полученные в эксперименте. Собранные в книге А. Пепперберг примеры такого рода представляют большую ценность, о чем свидетельствуют приведенные выше, а также и следующие эпизоды. Запись в лабораторном журнале:

Алекс определенно понимает значение слова «по» (‘нет’)! К этому моменту он увлекся жеванием пробок. В тот августовский день он явно хотел, чтобы ему давали пожевать только лучшие пробки. Я дала ему новую пробку. Он с удовольствием разжевал ее за несколько минут. Когда от пробки осталась треть, он бросил ее. «Пробка», – сказал он.

«У тебя есть пробка, Алекс», – сказала я.

«Нет!» Он взял кусочек пробки и стал катать ее по полу. Если бы он был человеком, я бы добавила, что делал он это с презрением.

«Пробка!»

Я дала ему кусочек пробки, хорошего размера, но не целую пробку. Он схватил ее, бросил мне ее назад. И повторил еще более требовательно: «Пробка!» Он перестал кричать только тогда, когда я дала ему новую пробку.

«Это происходило всё утро», – написала я. Я хотела научить его понимать слова и выражать свои желания. Кажется, я в этом преуспела (см. наст, изд., с. 132–133).

Выше уже упоминалось, что по собственной инициативе Алекс копировал высказывания окружающих. В Главах 4 и 5 автор рассматривает эти факты особенно подробно на наиболее показательных примерах, когда попугай не просто повторял слова, которые он слышал от людей в однозначных ситуациях, но проявлял понимание эмоционального состояния человека. В одном случае речь идет о том, как в лексиконе птицы появилось выражение «Прости меня». Помню, этот вопрос невольно возникал у меня всякий раз, когда я смотрела видео, в котором Алекс сначала демонстративно отказывался отвечать на самые простые вопросы, а потом, увидев укоризненную реакцию Айрин, произносил правильный ответ и добавлял: «Прости меня». (Зрелище совершенно умилительное!)

Айрин удалось восстановить последовательность событий, которые сделали попугая столь воспитанным. Всё началось с того, что Алекс изжевал только что отпечатанную заявку на грант, которую надо было срочно отправлять в Национальный научный фонд. Это был 1979 год, эра компьютеров на каждом столе (не говоря уж о планшетах) еще не настала, и Айрин попала в очень трудное положение.

Черт! У меня было лишь несколько часов, чтобы напечатать его, снять копию и отправить по почте. На эту ситуацию я реагировала эмоционально, как многие люди. Я кричала на Алекса, это было глупо, но я кричала: «Как ты мог так со мной поступить, Алекс?» Конечно, он мог так сделать – он же попугай.

И тут Алекс использовал свои знания – фразу, которую он недавно слышал в подобных обстоятельствах и, как выяснилось, запомнил: «I am sorry. I am sorry» («Прости. Прости»).

Это остановило меня. Я подошла к Алексу и попросила прощения: «Хороши, Алекс. Это не твоя вина».

Как же Алекс додумался использовать фразу «I am sorry» (‘Прости’)? Незадолго до этого случая, когда он сжевал мою заявку на грант, Алекс сидел на жердочке наверху, мы болтали, отдыхали, наше общение не было связано с работой. Я пила кофе. Он чистил перышки, издавал различные звуки.

Я поставила чашку и вышла вымыть руки. Когда я вернулась, увидела, что Алекс расхаживает по луже разлитого кофе, рядом лежала разбитая чашка. Я была очень напугана, опасаясь, что Алекс поранился. От страха я закричала: «Как ты мог это сделать?» Алекс, должно быть, опрокинул чашку, когда подошел посмотреть на нее поближе, – случайность. Но я всё равно кричала, пока не поняла, что веду себя глупо. Я наклонилась к Алексу, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, и сказала «I am sorry» (‘Прости’). Очевидно, он выучил эту формулировку. Для него она была связана с ситуацией потенциально опасной, когда на него кричали. Именно поэтому он использовал эту фразу в момент, когда я обнаружила, что он сжевал мою заявку на грант, и когда я по глупости стала кричать на него. У кого из нас были птичьи мозги? (см. наст, изд, с. 153–154.)

С этих пор проявления вежливости заняли в лексиконе Алекса прочное место, причем со временем он стал использовать их более разнообразно. Например,

…он добавлял к фразе «I am sorry» (‘Прости’ еще более трогательное – «I’m really, really sorry» <…>. И он произносил это таким тоном, что мое сердце всегда таяло независимо от того, действительно ли ему было жаль или нет (см. наст. изд., с.155).

Не менее интересно и важно описание того, как Алекс прибегал к словотворчеству. Надо сказать, что одно из отличительных свойств языка человека – так называемая продуктивность, т. е. способность бесконечно расширять свой лексикон, создавая новые обозначения и составляя из слов фразы для передачи практически любой информации. Оказалось, что такое свойство в некоторой степени присуще и «говорящим» обезьянам: шимпанзе и гориллы, обученные одному из простых аналогов человеческого языка, время от времени придумывали собственные жесты для обозначения каких-то объектов или комбинировали уже имевшиеся в их лексиконе для маркировки «безымянных» объектов. Подобные примеры словотворчества несколько раз проявлял и Алекс, и Айрин посвящает Главу 5 рассказу о том, как вместо того, чтобы осваивать слово «яблоко», он упрямо произносил нечто вроде «бан-ишня» (ban-erry»):

…совершенно неожиданно, на второй неделе тренировок, в середине марта 1985 года, он внимательно посмотрел на яблоко, потом посмотрел на меня и произнес: «Banerry… I want Banerry» Он схватил кусочек яблока и с радостью съел его. Выглядел он так, как будто смог достичь чего-то, о чем давно мечтал.

Я совершенно не понимала, о чем он говорил. И сказала: «No, Alex, apple» (Нет, Алекс, это яблоко'). «Banerry», – ответил Алекс, отрывисто и с чувством. «Apple» (яблоко'), – снова сказала я. «Banerry», – ответил Алекс. «Хорошо, дружище, – подумала я. – Я помогу тебе, облегчу тебе задачу». «Ap-ple» (яб-локо'), – сказала я, делая акцент на втором слоге.

Алекс подумал пару секунд, посмотрел на меня внимательно и сказал: «Ban-erry», четко повторяя тот акцент на втором слоге, который я только что сделала.

Мы с ним несколько раз повторяли: «Ap-ple» (‘яб-локо’). – «Ban-erry». – «Ap-ple» (‘яб-локо’). – «Ban-erry». Алекс вывел меня из себя. Мне казалось, что он совершенно глуп. Оглядываясь назад, должна сказать, что его поведение очень раздражало меня. Когда я рассказала об этом случае одной из своих студенток Дженнифер Ньютон, она от смеха чуть не упала со стула. Однако Алекс не закончил свои разъяснения. В конце тренировки он произнес очень медленно и четко «Ban-егг-еее». Произнося это слово таким образом, Алекс повторял мою манеру работать с ним при изучении нового слова. Возможно, он думал: «Слушай меня внимательно. я пытаюсь упростить тебе понимание этого слова». Такую запись я сделала в своем журнале, добавив, что Алекс, казалось, был сердит на нас.

Я всё еще не понимала, что Алекс имеет в виду, несмотря на то, что он понимал, что хотел сказать. Как мы ни пытались, он не отказывался от «banerry» (см. наст, изд., с. 166–167).

Упорство Алекса совсем не удивило консультанта-лингвиста. Оказалось, что он продемонстрировал известный лингвистам феномен «выпадения» или «выдавливания» (elision – элизия) звуков на границе двух слов. В данном случае Алекс называл яблоко неким гибридом от слов бан(ан) и (в)ишня (в оригинале Ъап(ап) (ch)erry). Алекс неуклонно настаивал на своем варианте. Почему? Остается только предположить, что вкус яблок напоминал ему вкус банана, а по виду красные яблоки этого сорта могли напоминать вишни. Гибрид из их названий оказался для него более значимым, чем вариант, предложенный тренерами.

Список подобных примеров можно продолжить, но хотелось бы обратить внимание на Главу 7 «Алекс вступает в мир высоких технологий». Айрин описывает в ней свое пребывание в Медийной лаборатории МТИ, куда ее сначала пригласили с докладом, а потом предложили поработать (сначала год, а затем и второй). Такое приглашение было признанием ценности ее работы, а также данью ее выдающимся способностям. Дело в том, что Медийная лаборатория в Массачусетском технологическом институте стала одним из самых маститых научно-исследовательских институтов в США, у которой сложилась репутация организации, поддерживающей «сумасшедших» компьютерных гениев, «создающих» будущее. Как ни странно на первый взгляд, но Айрин со своим новаторским проектом, новыми подходами и заговорившими осмысленно попугаями пришлась там весьма «ко двору». Она включилась в выполнение нескольких разноплановых и достаточно неожиданных проектов, так что ее способности нашли здесь новый способ реализоваться.

У нее открывались наконец блестящие перспективы, но… затем разразились очередные финансовые кризисы (включая последствия 11 сентября 2001 г.), а затем и внезапная смерть Алекса в 2007 году. Тем не менее главная задача, которую она поставила перед собой в далеком 1978 году, была успешно выполнена. Она доказала, что попугаи жако обладают такими когнитивными способностями, которые позволяют им наделять именами объекты окружающего их мира и с помощью приобретенного лексикона осуществлять двустороннюю коммуникацию с человеком.

В настоящее время (2017) А. Пепперберг продолжает работать и получает новые данные о когнитивных способностях попугаев, хотя никто из остальных ее питомцев с Алексом сравниться не может. По крайней мере пока.

3. А. Зорина