Текст книги "Вампиры замка Карди"

Часть третья
Кровавая охота

Глава XIV. Покойники в подземелье

Присутствие в замке темной, неведомой силы чувствовали все, но никто еще не видел ее воочию, поэтому по возвращении в казарму, Уве пришлось пересказать еще раз то, что он рассказывал доктору Гисслеру, и даже немного более того.

Окруженный всеобщим напряженным вниманием Уве вальяжно развалился на койке. Закинув ногу на ногу, положив руки за голову и мечтательно глядя в потолок, он припоминал:

– Она была красива… Черные волосы, белая кожа, губы яркие, пухленькие, и зубки… хорошие такие зубки, остренькие… А фигурка – просто блеск! И одето на ней что-то такое воздушное, полупрозрачное, развевающееся… Все видно… сиськи… задница… И похоже этой твари нравилось, что все у нее видно.

Уве говорил громко, очень надеясь на то, что его слышат. Еще не стемнело, еще и закат не догорел, но Нечто – оно теперь не боялось бродить по замку даже днем – могло быть здесь. Нечто должно было понять, что Оно не напугало Петера Уве, что Петер Уве смеется над Ним, откровенно и нагло издевается, и если Оно решило, что тот теперь от страха не сможет заснуть – Оно ошибается!

Страху нельзя отдаваться, даже на время, даже чуть-чуть, если только подпустишь его к сокровенной и нежной глубине, он вцепится когтями и не отпустит, он поведет за собой, потащит, и уже не вырваться тогда… Будешь сидеть белый как полотно, как сидит сейчас на своей койке Вильфред Бекер, будешь как он шарахаться от каждой тени, и ворочаться без сна все ночи напролет, умрешь еще до того, как тебя убьют, пойдешь к смерти уже готовенький, уже давно настроенный на то, чтобы умереть.

Нечто действительно напугало Уве, напугало как то исподволь – не набрасывалось ведь оно и не угрожало, а скользнуло всего-навсего тенью, которую тот и не разглядел-то толком – бесплотным призраком, туманом, облачком тьмы, какой не бывает на земле никогда, которая может быть только там… Там в неведомом мире льда и огня, вечного стона, бесконечной боли.

Петер Уве выгонял из себя страх, выбивал, выжигал злыми язвительными и оскорбительными словами, заставлял себя смеяться над страхом, и наверное, у него получалось, потому что он говорил и говорил со все возрастающим азартом, и слушатели его уже не были так напряжены, одни хмыкали и качали головами, другие ржали и отпускали сальные шуточки, третьи с разгоревшимися глазами строили предположения, где же сейчас действительно красавчик Котман, и уж не развлекается ли он втихаря с демонической красоткой, пока они тут сокрушаются о его кончине.

Даже Клаус Крюзер, сам похожий на чудовище из-за своей ободранной и покрытой синяками физиономии, ухмылялся, морщась от боли, и осторожно касался кончиками пальцев пластыря под глазом, где царапина была особенно глубокой. Ему тоже пришлось повстречаться с нечистью, с обезумевшей и оттого необычайно сильной девкой, с которой справились еле-еле втроем, из-за которой удалось сбежать какому-то проворному мальчишке, которого искали потом весь день, да так и не нашли.

Скорее всего, мальчишка был теперь там же, где и Холгер Котман и искать его не было больше смысла.

Жертва не смогла избежать своей участи, только отправилась на заклание раньше времени – то, что ей не удалось покинуть замок было доподлинно известно, потому как следов найти не удалось, а следы непременно остались бы.

Только у Вильфреда Бекера выражение лица оставалось унылым, а взгляд пустым. Он был уже не здесь, и наверное, он как никто другой из всех был уже готов умереть.

Был готов…

Но Смерть почему-то все еще не хотела его. Может быть, берегла для чего-то? Смерть почему-то выбирала сейчас тех, в ком жизнь кипела через край, кто ничего не боялся.

Самых сильных, самых крепких и здоровых.

Может быть, с ними Ей было интереснее?

Должно быть, правы те, кто утверждают, что ребенку легче пережить свалившиеся на него беды, чем взрослому человеку. Сознание взрослого грубо и закоснело, в иные моменты оно просто отказывается верить очевидному просто потому, что это очевидное не вписывается в устоявшуюся картину мира.

Дети же видят мир немножко иначе, чем взрослые и воспринимают самые невероятные – с точки зрения взрослого – вещи, как само собой разумеющиеся. Они доверчивы, они гибки, они пронырливы и хитры, они внимательны и любопытны, их чувство самосохранения развито невероятно, их сила и выносливость, их жажда жизни способны преодолеть немыслимые препятствия.

Дети никогда не смиряются с поражением!

А самое главное их преимущество перед взрослыми в том, что они не верят в то, что могут умереть! Пусть погибают все, кто их окружает, пусть рушатся города, моря выходят из берегов, просыпается нечистая сила или идет война, ребенок никогда не впадет в отчаяние, никогда не опустит в бессилии руки и не отдастся на волю судьбы с возгласом: "А пропадай оно все!"

Видя смерть своих родителей и друзей, видя гибель целого мира, ребенок будет думать – "Я буду жить!"

И при этом ребенок может пожертвовать собою ради сущей ерунды… Опять-таки не осознавая по настоящему, что может умереть – умереть на самом деле.

Жизнь – игра, и смерть – игра… Даже для тех, кто прошел через гетто или концлагерь… Особенно для них.

Дети умеют приспосабливаться, принимать любые правила игры, и там, где взрослый будет метаться в безумии, рвать на себе волосы или глушить спиртное – ребенок наморщит лоб, закусит губу и будет думать со всей серьезностью о том, что делать, чтобы выжить и всех победить.

Димка и Мойше сидели прижавшись друг к другу и трясясь от страха, не шевелясь и почти не дыша.

При этом Димке в копчик больно упиралась ребром проклятущая банка с тушенкой, но у того даже в мыслях не было подсунуть руку под зад и вытащить банку, он вообще не чувствовал ни боли, ни каких бы то ни было неудобств в тот момент, он весь превратился в слух и в обоняние.

Так прошло какое-то время.

Потом Мойше тихонько вздохнул.

Потом Димка охнул и вытащил-таки из-под себя жесткую банку, ощупал со всех сторон, убедился, что это именно банка – в нынешних обстоятельствах можно было ждать и чего-то куда более зловещего – и отложил в сторону.

– Может фонарик включишь? – попросил он Мойше, – Осмотреться бы…

Мойше щелкнул кнопкой, и яркий свет вспыхнул, ослепив на мгновение привыкшие к темноте глаза мальчишек, потом – когда глаза попривыкли, представив их взору маленький, заваленный камнями так, что оставался только узенький проход, закуток, коморочку, где, вероятно, в иные времена слуги хранили какой-нибудь подсобный инвентарь типа метел и тряпок, где теперь лежал потрепанный серый матрас, громоздились когда-то стоявшие аккуратной стопочкой, а теперь разбросанные одинаковые промасленные банки без этикеток.

– Хорошее укрытие, – с удовольствием произнес Мойше, – Немцы никогда сюда не ходят. Боятся. А вампиры… ну от них все равно нигде не спрятаться, от них только серебром отбиться можно…

Димка молчал, он вдруг подумал, что в этом темном закутке (укрытии сомнительной все-таки надежности) ему придется остаться одному. Совсем одному! Ведь Мойше уйдет, вернется в свою уютную комнату – он просто не может не уйти! Он должен уйти!

– Не уходи… – прошептал Димка, – Пожалуйста, не бросай меня здесь одного!

Мойше помрачнел.

– Не могу, – сказал он именно то, что Димка и ожидал от него услышать, – Но ты не дрейфь! Я буду приходить к тебе каждую ночь… если смогу, конечно. Мне понимаешь, надо знать, что там происходит, а что я смогу узнать, если останусь здесь?! У меня ведь там мама осталась, Дима, я должен попытаться ее спасти, если это еще возможно!

– А как ты думаешь, что с ней могло случиться? – испуганно спросил Димка.

Мойше сидел, по-турецки подогнув под себя ноги, фонарик лежал у него на коленях, так отбрасывая тень на лицо мальчишки, что выражение его казалось очень скорбным. Впрочем, скорее всего оно на самом деле и было таким.

– Она… Она стала какой-то странной. Была всегда печальной и очень доброй, а стала какой-то радостной, смеялась громко… А радоваться-то нечему! Совсем! И в лице появилось что-то такое… В общем, понимаешь, это была и мама и в то же время как будто совсем не мама… Как будто кто-то чужой, холодный, и очень издалека… или изглубока… нет, из глубины… вселился в маму и постепенно подчинил ее себе.

Мойше всхлипнул, раздраженно стряхнул слезы рукавом рубашки.

– Но она еще бывала прежней… Иногда… Тогда она плакала, обнимала меня, и говорила, что для нее теперь все уже кончилось, но что меня в обиду она не даст теперь никому, что теперь она сможет по-настоящему меня защищать…

Мойше плакал, опустив голову так, чтобы не было видно его лица. Слезы капали, оставляя темные пятна на светлых (когда-то светлых) штанах, потому что он больше не вытирал их, он сидел сцепив руки так сильно, что побелели костяшки пальцев, всхлипывал и шмыгал носом.

Димка сел с ним рядом, обнял за плечи.

– Ты знаешь, я думаю, ее можно спасти! Правда! Надо только придумать как…

Мойше покачал головой.

– Она уже несколько дней совсем не приходит!

– Мы ее найдем… – сказал Димка очень тихо, – Обязательно… Перебьем всех вампиров, и тогда чары пропадут. Так всегда бывает…

Он хотел сказать "в сказках", но вовремя осекся.

– Так должно быть…

Мойше ушел, оставив Димке фонарик, открывалку для консервов и фляжку с водой. Фонарик велел беречь – потому как батарейки не вечные, да и воду…

– Кто знает, когда я в следующий раз смогу придти, – сказал он, – Может меня поймают по дороге и съедят! Или застрелят… Смотря кто поймает…

Но сидеть в темноте было страшно невыносимо! С одной стороны душу грела мысль о том, что он на свободе и даже вполне надежно спрятан от немцев, с другой стороны – вампиров, которые вообще обладают нечеловеческими возможностями, стоило бояться ничуть не меньше!

Вот так – находясь между двух огней, в темноте кромешной, в гробовой тишине, в сырой и холодной коморке Димка сидел час… другой… третий, потом улегся, свернувшись калачиком на тощеньком матрасе, накрылся серым солдатским одеялом и уснул.

"Наверное, уже утро, – думал он, засыпая, – Наверное, все вампиры вернулись в свои гробы".

Кто знает, так ли это было на самом деле, но в любом случае никто не потревожил димкин сон, и когда тот проснулся – опять-таки непонятно в какое время суток, ему было уже совсем не так страшно, как поначалу.

А сидеть на одном месте было скучно, уныло, да и прямо-таки невыносимо от одолевавших грустных мыслей. Хотелось деятельности, хотелось знания и понимания оперативной обстановки, чтобы действовать как-то! Чтобы спасть Мойше, его маму, Таньку, Януша и остальных!

Время дорого!

Мальчик на скорую руку сжевал полбанки жирной говядины (если бы еще с хлебом, было бы совсем хорошо!), вооружился фонариком, серебряной палкой и – пошел.

Как и было велено ему, Димка старался беречь фонарик, но в кромешной темноте это оказалось невозможным. Шагу нельзя было ступить, чтобы не запутаться в паутине, не удариться обо что-нибудь, не споткнуться, не испугаться чего-то, что, как казалось, мелькнуло впереди.

В конце концов, после того, как он едва не умер от страха после чьего-то холодного прикосновения, что на поверку оказалось всего лишь одним из лоскутов паутины, Димка фонарик включил. И сразу почувствовал себя куда лучше!

Поначалу ему казалось, что эта разрушенная часть замка состоит из сплошных лабиринтов и запутанных переходов, он даже боялся, что не найдет своего тайного убежища. На самом деле развалины представляли опасность только для таких бедолаг, кто способен заблудиться в трех соснах, Димка же к таковым не относился и очень быстро понял, что длинных коридоров всего три. Один, судя по всему, вел в обжитую часть замка, куда вел другой вообще не имело теперь значения, потому как обвалившаяся наружная стена засыпала его безнадежно, третий спускался в подвал.

Идти в подвал мальчик не решился – что-то оттолкнуло его, когда он сунул было туда нос, сердце забилось сильнее и похолодело в животе, в обжитую часть замка, он естественно, не пошел тоже, потому как был сейчас день – время сна вампиров и время бодрствования фашистов.

Оставалось побродить по округе, позаглядывать в уцелевшие комнатки…

Вампиры спят. Возможно, в подвале. Они не станут нападать на него сейчас. И если Мойше прав, если немцы действительно боятся соваться в эту часть замка, он, Димка, здесь в полной безопасности… До наступления темноты.

Обрушенная и завалившая один из коридоров стена образовала довольно большую дыру, ведущую наружу. Серенький свет едва-едва пробивался через сплетение кривых веток и темно-коричневых, каких-то скукоженных листьев, забившихся в разлом видимо по той простой причине, что за его пределами места для жизнедеятельности уже не хватало.

Димка осторожно подобрался к рваному краю искрошившейся кирпичной стены, выглянул, жмурясь от солнечных бликов, порою все-таки пробивавших хитросплетение ветвей и листьев.

В самом деле, сад в этом месте оказался заросшим до безобразия! Если вдруг случится такая необходимость срочно выбираться из замка, вряд ли стоит принимать в расчет этот проем. И от земли далеко – ее даже не видно там внизу, одни ветки кругом – да и не продерешься сквозь них, будешь биться, как в паутине, пока не схватят, только исцарапаешься весь.

Димка побродил немного по комнатам – по бывшим комнатам, потому что не осталось в них уже ничего от старой обстановки, вся мебель вынесена, окна заколочены, большинство дверей снято с петель. Должно быть эта половина замка развалилась еще при жизни в нем старых хозяев. То ли не было у них денег на ремонт, то ли просто желания не было всем этим заниматься… А может быть окрестные крестьяне не так уж боялись обитающей в замке нежити и перетаскали себе в хозяйство все, что плохо лежало уже после того, как замок опустел. Ведь Мойше говорил, что вампиры были надежно заперты в своих гробах и не было от них никакого беспокойства до самых тех пор, пока его дед со товарищи не решили таковой порядок вещей изменить.

Как бы там ни было, обследование коридоров и комнат не подарило Димке ничего интересного, разве что позволило ему чувствовать себя увереннее в своих новых владениях.

Здесь было очень тихо и покойно, и не хотелось верить, что чуть дальше по коридору расположился вооруженный до зубов отряд эсэсовцев, и страшный как Кощей Бессмертный из детских сказок, седой старикашка профессор – каким-то образом оказавшийся дедом милейшего парня Мойше – проводил непонятные эксперименты, скармливая для чего-то вампирам живых детей.

Димка все время думал, как они там, живы ли еще? Прошлой ночью умерла Мари-Луиз… Должно быть сегодня на съедение вампирам поведут кого-то еще… Кого?…

Нет, с наступлением темноты обязательно нужно будет выбраться в сад. Собрать в кулак волю и не поддаться вампировым чарам! Как только присосется он к жертве, отвлечется от всего окружающего, тут и треснуть его серебряной палкой по голове! А потом хватать жертву и тащить в убежище. Эх, если бы Мойше помог, совершить задуманное было бы совсем просто, но Димка решил, что на худой конец справится и один.

Если вампиры и в самом деле боятся серебра – а мальчик успел уже в этом убедиться сам – его серебряная палка должна быть для них пострашнее, чем автомат Калашникова… Еще бы осиновым колом обзавестись, только вот некогда искать осину (если таковая вообще есть в вампирьем саду) да и колышек обтачивать нечем!

Было все еще светло – по крайней мере, на полу возле разлома в стене все еще лежало мутное серое пятно, и Димка после некоторых сомнений, сопровождающихся задумчивым глядением в темноту и кусанием ногтя, решился-таки проведать то, оставшееся единственным необследованным, подозрительное место, которое он для себя именовал подвалом.

Ступеньки круто уходили вниз, откуда тянуло сыростью, холодом и чем-то еще…

Димка пытался светить в подвал фонариком, но луч света очень скоро натыкался на стену. Ступеньки сворачивали. Судя по всему, налево…

"Я дойду только до поворота, – решил для себя Димка, – Только загляну, посмотрю что там, и обратно. Фашистов там нет, вампиры спят… Ну чего мне бояться?"

Он сделал шаг… Сделал другой… Едва не поскользнулся на сырых камнях и не и не съехал по ступенькам на заднице… Еле-еле удержал фонарик… Помянул черта, хотя, наверное, не стоило бы…

Чувства опасности, поразившего мальчика когда он впервые заглянул на эту лестницу, больше не появлялось, и Димка списал его на общую перепуганность, с которой начинал обследование развалин. Он спустился до поворота, осветил фонариком новый открывшийся пролет, увидел, что лестница кончается широким коридором, уходящим опять-таки столь далеко, что луча не хватало.

"Я только взгляну, – сказал себе Димка, – Одном глазком взгляну что там… Надо же мне знать, что находится у меня в тылу!"

Как только мальчик спустился, перед ним тот час встала дилемма… Широкий коридор действительно уходил куда-то вдаль, но сразу же за оборвавшимися ступеньками влево уходил еще один коридор. Куда более узкий…

Димка посветил фонариком вперед… посветил влево – и там фонарик снова наткнулся на кирпичную кладку.

– Ну прямо лабиринт, – шепотом проворчал Димка, – Одни повороты… Выходит что тут-то куда больше всего, чем наверху…

Пол в подвале повсюду был сырым и Димка ступал очень осторожно, глядя по большей части себе под ноги, чем по сторонам. Он решил пойти сначала влево, может потому, что не хотел оставлять у себя за спиной ничего неизвестного, а может быть просто из любопытства… Ведь куда интересней, куда может идти узкий и извилистый ход, чем прямой и широкий!

Ну и холодно же было в этом узком коридоре! В тоненькой рубашке и изорванных на коленях штанах Димка дрожал как осиновый листочек, даже зубы стучали, а при дыхании – похоже даже пар вырывался изо рта! А ведь лето на дворе в самом разгаре!

Первое, что увидел Димка после того, как коридор привел его в довольно обширное квадратное помещение с низким потолком – это были бочки. Проржавевшие и прогнившие бочки, настолько давно здесь стоявшие, что уже невозможно было определить, что в них хранилось в иные времена.

Димка подошел к одной, сунул в нее нос, принюхался… Что это за странный сладковатый запах? Гниющие доски не могут пахнуть так мерзко.

– Фу! – поморщился Димка, зажимая ладонью рот и отступая от бочек подальше, – Мясо там что ли сгнило…

Он обошел бочки стороной, заглянул за них и – замер с разинутым ртом.

Дрожащий луч фонарика выхватил из темноты аккуратно лежащие вдоль стеночки рядком тела…

Синие лица, закатившиеся глаза, почерневшие и ссохшиеся губы приоткрыты в гримасе боли или в улыбке, теперь уже не понять… У троих шеи разорваны так, что кости и связки торчат наружу… белые, словно обсосанные кости и связки…

Все трупы были одеты в черную форму СС… Их было… было…

Со сдавленным стоном Димка перегнулся пополам и его вырвало съеденной давеча жирной тушенкой…

Этот запах, мерзкий, удушающий, сладкий запах… гниения…

Его все еще тошнило, когда в желудке не осталось уже ничего, и тот только сокращался, болезненными мучительными спазмами. Держа в одной руке фонарик, а другой сжимая себе горло, Димка побрел, качаясь, прочь из коридора, кое-как поднялся по скользким ступенькам (опять едва не грохнулся вниз), добрел до своего убежища и рухнул на матрас, предварительно высосав из фляжки почти всю воду.

Он сжался в комочек, накрылся одеялом, и все равно ему было холодно, еще долго было очень холодно…

Он много успел увидеть, прежде чем приступ тошноты скрутил его и заставил поскорее убраться восвояси. Он осветил фонариком пол вдоль всей стены, а стена была длинная… и он даже не смог сосчитать сколько там было мертвецов. Может быть целый десяток, а может быть и еще больше!

Димке не было страшно, он на своем веку повидал такое количество трупов, что таковое зрелище стало для него привычным и обыденным, ему даже было приятно в какой-то степени и злорадно – в довольно большой степени – видеть истерзанные тела фашистов, и чем больше их было бы там – тем лучше, и пусть бы весь подвал был ими завален, и никого не осталось бы в живых, тогда можно было выпустить детей, найти Мойше, его маму и уходить в лес, подальше от всяких вампиров, но Димка помнил очень хорошо, что немцев в замке куда больше, чем десяток… Оставшихся в живых все еще никак не менее тридцати человек, это много, слишком много на двоих маленьких безоружных мальчиков!

Но какая должно быть паника царит сейчас среди живых! Паника, это хорошо… Паникой обязательно надо будет воспользоваться… Этой же ночью!

Вот теперь, когда серое пятно света возле разлома в стене исчезло, что означало безусловное наступление вечера, было действительно страшно вспоминать разорванные горла и почерневшие губы… Настало время вампиров, чудовища вышли на охоту, и им все равно кого слопать – фашиста или советского ребенка, им совсем нет дела до идущей где-то вне замка войны, они не собираются поддерживать ту или иную сторону… им все равно… они хотят кушать… Они хотят скушать всех.

Димка облизал шершавым языком пересохшие губы, сильнее сжал в руке серебряную палку.

Ну где же Мойше?

У него не просто палка – у него крест! Большой серебряный крест на толстой серебряной цепи. Может быть, крест куда лучшее оружие против вампиров, чем просто палка, может быть и в самом деле есть какая-то сила в соединенных таким образом перекладинках.

Вообще наверное стоило бы подумать на досуге, как это получилось, что советские ученые ничего не знаю о существовании подобных тварей. Может быть не живут они в Советским Союзе?… А может быть просто скрываются умело…

Почему-то Димке вспомнился крепкий, высокий, рано поседевший сорокалетний мужчина – Георгий Иванович Коротков, предпочитавший, чтобы его называли отцом Григорием.

Он жил в соседнем с Димкой доме, и работал в церкви священником.

Старушки его любили и расхваливали, взрослые посмеивались над ним, а ребятишки побаивались почему-то, хотя Георгий Иванович никогда не угрожал им ни по заднице надавать, ни уши оборвать, а напротив угощал конфетами и гладил по голове тяжелой ладонью. Родители запрещали ребятишкам брать у него конфеты, боялись, видимо, что священник таким образом заманивает их в обитель мракобесия, но те все равно брали – очень уж сладенького хотелось.

Однажды Георгий Иванович спас десятилетнего Димку от двоих пьяных лоботрясов, возжелавших отобрать у того выданные матерью на покупку хлеба деньги. Он просто подошел, встал рядом с мальчиком, положив ему на плечо руку, и посмотрел на оболтусов как-то так, что они развернулись и убрались восвояси.

Димка тогда ему даже спасибо не сказал, слишком уж был напуган, а когда опомнился – священник был уже в конце улицы.

В тот день Димка поспорил о отцом, когда тот в очередной раз назвал Георгия Ивановича бездельником и сволочью, получил от отца увесистую затрещину и пошел спать довольным, как будто отблагодарил священника, как будто заступился за него так же, как и тот за него.

Когда началась война Георгий Иванович одним из первых пошел в военкомат. Он записался добровольцем в пехоту и было так странно видеть его одетым в защитную форму и с винтовкой за плечом…

Георгий Иванович наверное поверил бы Димке, решись он рассказать о том, что случилось с ним в замке, а больше никто не поверит, никто во всем Советском Союзе, даже пытаться не стоит! Димка бы сам не поверил, расскажи ему кто-нибудь такую чушь.

Отец говорил, что в попы идут те, кому лень на заводе работать, и кто предпочитает кормиться за счет полоумных старух, Димка думал, что так оно и есть, ведь слова отца звучали так правильно и логично.

А теперь Димка подумал, что Георгий Иванович наверное и правда верил в то, что Бог есть. По настоящему верил! И может быть, даже это знал?…

Был бы здесь сейчас Георгий Иванович, не были бы страшны никакие вампиры! Но его нет… Может быть вообще уже нет на свете… А если так, то он должно быть у Бога, всевидящего, всезнающего…

Димка прижал к груди серебряную палку, посмотрел в потолок и прошептал:

– Георгий Иванович… то есть отец Григорий… Если вы и правда там… Помогите мне, пожалуйста, ладно?

Ему самому было странно произносить подобные слова, они звучали как-то смешно и совсем не так, как надо бы! Но Димка не знал как надо! Совсем не знал… Он помнил, что молитва должна начинаться словами: "Боже, еси на небеси", но, наверное, этого было недостаточно, чтобы обратить на себя внимание неведомого грозного Бога, который представлялся не иначе, чем одетым в хитон лохматым Громовержцем на троне, что изображен в учебнике то ли по истории, то ли по литературе. Ну станет ли такой обращать на него внимание после жалкого "еси на небеси"? А Георгий Иванович – Димка был уверен в этом – если сможет, поможет непременно, смог бы только…

Димка вышел в сад через ту самую дверь с прогнившим засовом, в которую прошлой ночью они с Мойше влетели, едва не сбив с петель, спасаясь от вампира (который, впрочем, похоже, их не преследовал).

Было уже совсем темно, только на западе, над самыми верхушками деревьев небо было все еще темно-синим, что указывало на то, что ночь едва только началась и рассвет нескоро.

Хорошо еще, что на дворе конец июня, и ночи короткие, была бы зима, совсем туго пришлось бы.

Отойти от калитки и углубиться в сад было равносильно подвигу, Димка топтался на месте, поглядывая то вправо, то влево, от страха все внутри его сжалось, как сильно закрученная пружина и подлая мысль бросить все и бежать в укрытие все сильнее и сильнее звучала в воспаленном мозгу.

Димка вспомнил о Тане, порывисто вздохнул и, стараясь не шуметь, отправился по шелковой, мягкой траве, прекрасно заглушающей шаги… куда-то.

В обычном саду не бывает так тихо, даже ночью – стрекочут какие-нибудь цикады, соловьи поют, совы ухают, да мало ли ночных тварей!

А в этом саду было так тихо, что Димка подумал бы, что внезапно оглох, если бы не слышал своих шагов, своего дыхания… Впрочем, может быть поэтому он так издалека услышал голоса.

Говорили две женщины и… и…

Димка замер, боясь дышать, потом все-таки пошел – дальше. С каждым шагом страх отступал, сменялся непонятной эйфорией, странной бесшабашностью, кружащей голову радостью… предвкушением!

Не таясь он вышел на тропинку, откуда увидел одну из разбросанных по саду скамеек – может быть даже ту самую, на которой прошлой ночью вампир съел Мари-Луиз, – на скамейке сидели две молодых женщины, блондинка и брюнетка, они тихонько смеялись, глядя на вышедшего из чащи мальчика, и махали ему руками, иди, мол, сюда, не бойся.

Между женщинами, теряясь в складках их пышных платьев сидел мальчик, Димка сразу узнал его, это было один из драчунов, маленький чех Милош. Он тоже смеялся и тоже звал Димку.

– Зачем тебе палка? – удивленно и обижено спросила одна из женщин, чем-то похожая на его маму – такая же светловолосая, голубоглазая, с такой же нежной улыбкой…

– Неужели ты хочешь нас обидеть?

– Нет… – сказал Домка хрипло, но палка почему-то словно приросла к его пальцам, никак не хотела падать на землю.

– Ну иди же сюда, садись рядом с нами! – проговорила темноволосая. Ее голос был столь же нежен, как и у блондинки, но чувствовалось в нем какое-то нетерпение, – Только брось, наконец, эту палку! Или ты драчун?!

– Нет… – снова сказал Димка.

Он пребывал в растерянности. Он чувствовал странность происходящего, и в то же время невыносимо хотел бросить палку, сесть на скамейку рядом с этими милыми тетеньками, одна из которых так похожа на маму… маму…

Да нет же, это и есть мама!

Это же мама!!!

– Мамочка… – выдохнул Димка.

Мама улыбнулась, она распахнула ему объятия, и Димка, всхлипнув, бросил палку, кинулся было к ней…

Но тут тяжелая рука легла ему на плечо, придавила к земле, не позволяя сделать ни шага, мешая упасть в объятия гневно оскалившейся упырицы с глазами горящими как раскаленные уголья.

Светловолосая красавица, которая почему-то казалась Димке похожей на маму, вскочила вдруг и с нечеловеческой быстротой отпрянула от лавочки.

Зашипевшая от ярости брюнетка выставила вперед тонкую руку, как будто защищаясь. Она не хотела уходить, бросать уже выпитую почти, но еще не до конца жертву, маленького мальчика, который лишенный чар, побледнел, закатил глаза и шлепнулся со скамейки на землю.

Она держалась сколько могла, но рука ее задрожала, и она отдернула ее, и отступила… И вдруг исчезла вслед за подругой, унеслась прочь туманным облаком.

А Димка все стоял и стоял, хотя ничто уже не давило его к земле, наверное, он простоял был так до рассвета – с остекленевшими глазами и разинутым ртом, пока его не нашли бы немцы, если бы вдруг кто-то не пихнул его сзади в спину.

– Ты что здесь делаешь? – услышал Димка шепот Мойше, – Ты что, с ума сошел?!

Димка молчал, потому что в голове его царил плотный молочный туман… Туман без конца и края…

Димка проснулся как просыпаются от наркоза, долго не понимая, где они находятся, что с ними произошло, и кто они есть на самом деле.

Димка открыл глаза. Было темно. Очень.

– Ох, – сказал он, потому что молча лежать в темноте ему было странно, – Сколько времени? В школу еще не пора?

Щелкнула кнопка фонарика, и в тускло-желтом дрожащем свете обозначилось лицо лохматого чумазого мальчишки, который спросил на непонятном языке:

– Ты чего? На каком языке говоришь?

Димка тупо уставился на мальчишку, размышляя, что если он понял вопрос, значит язык, на котором он был произнесен, на самом деле ему известен.

– А… Мойше… Это ты? – пробормотал Димка, заставляя себя снова думать и говорить на немецком.

– Ну наконец-то! Очнулся? Что с тобой?

"А что со мной?" – удивился Димка.

– Не знаю… А где это мы?

Воспоминания нахлынули бурным потоком, заставив встрепенуться и проясниться мозги.

– А! Вспомнил! – воскликнул Димка, приподнимаясь на матрасе, глядя с ужасом и изумлением в скептичное лицо Мойше.

– Вспомнил?… Ну и что ты вспомнил? Что понесло тебя в сад?!

– В сад?… – призадумался Димка.

Он помнил, зачем отправился в сад – он должен был спасти кого-то из своих, он шел по саду, шел… шел…

– Я ничего не помню! – пробормотал он, – Я не помню того, что было в саду!

Мойше кивнул.

– Вампиры загипнотизировали тебя.

– Вампиры?…

– С тобой невозможно разговаривать… – проворчал Мойше, – Ты еще, похоже, не пришел в себя. Облил бы тебя водой, да нету.

– Я правда ничего не помню, – обиделся Димка, – Знаешь что-то так расскажи! Может я и вспомню тогда!

Мойше вздохнул.

– Я случайно тебя заметил, когда шел через сад… К тебе, между прочим, шел. Ты стоял столбом в нескольких шагах от скамейки, возле которой лежал мальчишка…

– Милош! – вдруг встрепенулся Димка, – Где он?

– Он был мертвым, Дима, и я оставил его там, где он лежал. Тем более, что я все равно не смог бы дотащить его, и не успел бы! Дед и остальные всегда наблюдают за тем, как вампиры пьют кровь у детей. Они боятся выходить, если вампиры поблизости, но если бы они уверились, что им ничего не угрожает до тех пор, пока мы с тобой не успели был скрыться, нам пришлось бы очень плохо.