Текст книги "Волевой поступок"

27

Это было роскошное праздничное чаепитие. Одре не позволили палец о палец ударить. Поэтому она сидела за столом в гостиной, наблюдая за хлопотами мужа и дочери, накрывавших на стол. Еще раньше она заметила, с какой тщательностью они оделись, желая превратить ее день рождения в поистине важное событие, и она не могла не чувствовать себя счастливой и польщенной. Ей стало жаль, что у нее не хватило времени сменить платье, в котором она ходила на работу, на что-нибудь более нарядное – Кристина не дала ей такой возможности.

«Какой красивый сегодня Винсент», – думала Одра, наблюдая за мужем, хозяйничающим на кухне. На нем была белоснежная рубашка, красный галстук и темно-серые носки; было очевидно, что он спешил домой, чтобы успеть еще раз побриться и переодеться к чаю. А еще он постригся, и его черные волосы, зачесанные наискось назад и открывавшие треугольный выступ на лбу, были еще влажными.

Что до Кристины, то она сегодня была само очарование.

Малышка нарядилась в свое лучшее праздничное платье из голубого шелка, отделанное узкими полосами белых кружев по лифу и по подолу и надела белоснежные короткие носочки и лакированные кожаные выходные туфли с застежками. Синяя шелковая лента вокруг головы была завязана бантом на макушке. Одра улыбнулась. Винсенту удалось вполне прилично завязать этот бант.

Откинувшись на стуле, именинница принялась с интересом разглядывать стол. Он был накрыт красивой льняной скатертью и сервирован праздничной посудой, предназначенной только для гостей. На каждую тарелку была положена льняная салфетка, а посреди стола стоял букет желтых роз из их сада в стеклянной вазе. Одра вновь не смогла сдержать улыбки – о цветах, конечно же, позаботилась Кристина.

Выключив чайник, посвистывавший на газовой конфорке, Винсент принялся заваривать чай в большом серебряном чайнике из Хай-Клю; а Кристина принесла из кладовой, где хранилась провизия, блюда с угощениями.

Тонким детским голоском она пояснила:

– Маленькие сэндвичи приготовлены так, как ты их делаешь, мам, и они все твои любимые: с паштетом, помидорами и огурцами, а еще папа купил в кооперативе баночку лосося, и мы с ним также приготовили много сэндвичей.

– Выглядят они восхитительно, – сказала Одра. – Тебе пришлось хорошенько потрудиться, да?

– Папа помогал, – ответила Кристина. Она сделала еще несколько заходов в кладовую, откуда принесла шоколадные бисквиты, сдобные булочки с изюмом, облитые сахарной глазурью ячменные лепешки и малиновый джем. – Я попросила бабушку испечь булочки и лепешки, – сказала она. – А вот клубника, мам! – Кристина поставила перед матерью блюдо. – Ой, а сливки! Я забыла сливки!

– Кристина, миленькая, давай присаживайся, – позвал ее Винсент, неся к столу чайник и принимаясь разливать чай. – Не знаю, как вы, девочки мои, но я умираю от голода.

За чаем Одра и Винсент болтали. Она рассказывала ему о том, каким хлопотливым выдался сегодняшний день в больнице св. Марии, где она теперь была старшей сестрой и отвечала за два детских и родильное отделения. Он говорил о временной работе, которую выполнял вместе с Фредом Варли; они пристраивали конюшни к особняку Пинфолда в Старом Фарли. Они работали с ним на равных, бок о бок, поскольку Фред Варли так и не смог снова открыть собственное дело, во всяком случае, не смог восстановить фирму по-настоящему. Варли, когда везло, брал небольшие строительные подряды и обычно в помощники нанимал Винсента.

– Но он скоро снова откроет свое дело и на постоянной основе. Он обязательно это сделает, будь спокойна, – сказал Винсент, и Одра согласно кивнула, скрестив пальцы под столом и молясь, чтобы это оказалось правдой. Винсент любил свою работу, и отношения между ними становились намного лучше, когда он имел работу, зарабатывал деньги и был в состоянии сам кормить свою семью. Со временем она поняла, что серьезные разногласия между ними были вызваны состоянием подавленности, в которое он впадал, будучи безработным.

Винсент заговорил о брате Фрэнке, служившем в Девятом уланском кавалерийском полку, который в составе Британской армии находился теперь в Индии. Он собирался приехать домой в отпуск, и Винсент решил, что семейство Краудеров должно устроить званый обед в его честь.

Кристина навострила уши, как всегда, когда была со своими родителями, и переводила взгляд с одного на другого, широко раскрыв серые глаза и стараясь ничего не пропустить. Жуя сэндвичи, она ловила каждое слово. Время от времени она подавала какую-нибудь реплику, но по большей части слушала. Они были такие умные, ее мама и папа. Она любила их разговоры. У мамы был такой приятный голос, такой мягкий и музыкальный.

Она наслаждалась подобными минутами, когда они были добры друг к другу, а мама все время улыбалась, и ее глаза становились очень, очень синими и очень яркими. Ей не нравилось, когда они ссорились. Тогда папа уходил из дома, громко хлопая дверью, и возвращался поздно, когда они обе уже крепко спали. Мама потом много дней бывала на него сердита и смотрела как-то странно, искоса и поджимая губы.

Один раз, в прошлом году, когда она была еще маленькой, а не такой взрослой, как сейчас, мама долго ждала возвращения папы после ссоры. И они кричали друг на друга, и мама крикнула: «Если ты так к этому относишься, то можешь идти назад к своей невообразимой женщине[1]1
  «Невообразимая женщина» – буквальный смысл словосочетания «fancy woman» (англ.), означающее «любовница».


[Закрыть]». Кристина была ужасно удивлена, с чего это мама так кричит, и потихоньку вышла из комнаты и перевесилась через перила, чтобы лучше слышать.

Несколько дней после этого она беспокоилась, что папа уйдет от них и станет жить с этой женщиной, которая была «невообразимой». Она пыталась понять, почему они с мамой казались папе достаточно невообразимыми. Может быть, если бы они стали такими, он бы остался, но она не знала, как это сделать.

В конце концов она спросила у бабушки, как выглядит невообразимая женщина. Бабушка испуганно втянула в себя воздух, сурово посмотрела на нее и спросила, где она слышала подобные слова. И Кристина солгала, сказала: «В школе». Она и сама не знала, даже сейчас, почему тогда солгала бабушке. Она лишь чувствовала, что не должна говорить о том, что происходит у них дома. Мама никогда этого не делала, бывая у бабушки. Она почти ни о чем не говорила и совсем не была похожа на ее маму, когда приходила к бабушке. Она становилась какой-то другой.

Но им не пришлось делаться невообразимыми, потому что папа от них не ушел. Через некоторое время после каждой ужасной ссоры папа и мама опять улыбались и любили друг друга, целовали друг друга в щеку и обнимались. Так уж у них повелось.

Раздумья Кристины прервал папин смех.

Девочка посмотрела на отца настороженно.

Выражение его лица было веселым, зеленые глаза сверкали, как ожерелье, которое было на тете Гвен, когда они были приглашены к ней на чай в ее дом в Хедингли. Только больше они к тете Гвен не ходили. Мама тоже смеялась, и в ее глазах метался синий огонек, что означало, что сегодня она счастлива.

Кристина не понимала, почему ее родители так смеются; она пропустила только что сказанные мамой слова. Но она тоже начала смеяться, желая участвовать во всем, что происходит, желая быть частью своих родителей, частью их радости и веселья.

Винсент, все еще похохатывая, сказал:

– Кстати, Одра, Майк купил билеты в Большой театр на субботу, на «Кавалькаду» Ноэля Коварда. Он приглашает нас, так что это еще один подарок на твой день рождения, любимая.

– Как мило и внимательно с его стороны.

– А тетя Мэгги будет присматривать за мной, когда вы уйдете в субботу вечером? – спросила Кристина.

– Будет, детка.

– Ой, как хорошо, папа. Мама, с ней бывает так весело, и она всегда разрешает мне долго не ложиться спать.

– Вот как! – воскликнула Одра.

– Пора есть клубнику, мам, я подам, – перебила ее Кристина, вскакивая со стула. – И тебе положим больше всех, потому что это твой день рождения.

– Не говори ерунды, – запротестовала Одра. – Всем нужно положить поровну – в нашей семье всегда все делится поровну.

– Нет, ты должна получить больше всех, – настаивала Кристина, осторожно раскладывая ложкой клубнику по маленьким стеклянным тарелочкам, которые она принесла из буфета.

Они уже давно не ели клубники, потому что она была очень дорогой. Это было особое лакомство. И они перестали разговаривать и ели ее медленно, смакуя каждую ягодку, молча переглядываясь и улыбаясь друг другу блестящими глазами. А когда клубника была съедена, все трое решили, что это была самая лучшая клубника какую они когда-либо ели, – сладкая и сочная.

Но кульминацией чаепития был праздничный торт.

Кристина и Винсент долго суетились над ним в кладовой, прежде чем девочка появилась, высоко держа его перед собой.

Отец и дочь закричали хором:

– С днем рождения! С днем рождения!

Остановившись перед матерью, Кристина сказала:

– Извини, что тут только одна свечка, мам, но это – все, что осталось от моего дня рождения. Остальные догорели.

– Ничего, Кристи. Одна свечка все же лучше, чем ни одной.

– Я ей так и сказал, – подтвердил Винсент, усаживаясь напротив Одры. – И еще я сказал, что ты, наверное, предпочтешь одну свечку тридцати.

Одра грустно улыбнулась.

– Не могу поверить, что мне сегодня действительно исполнилось тридцать лет. Винсент, куда ушли мои годы?

Винсент покачал головой.

– Не спрашивай меня, милая. Я не знаю. А мне будет тридцать четыре через девять дней или ты забыла?

Прежде чем Одра успела ответить, Кристина закричала:

– Мы должны устроить праздник и для тебя, папа!

Став на колени, Кристина читала молитвы.

Одра сидела в кресле-качалке и слушала.

Закончив долгий перечень имен дядей в Австралии и каждого члена клана Краудеров, Кристина забралась в постель.

Одра подошла к ней, подоткнула простыни, расправила стеганое одеяло, затем присела на краешек кровати. Она погладила невинную детскую щечку и улыбнулась.

– Это был чудесный день рождения, Кристи, спасибо тебе.

Кристина улыбнулась в ответ. Затем спросила озабоченно:

– Мы ведь сможем устроить праздник для папы, правда?

– Конечно, сможем. Было бы несправедливо, если бы мы не смогли… в прошлом месяце был твой праздник, сегодня – мой, так что теперь его очередь. – Наклонившись, Одра поцеловала дочь.

Пухленькие ручки обвились вокруг ее шеи. Кристина прижалась к матери, с удовольствием вдыхая знакомый запах ее прохладной свежей кожи и аромат цветочных духов за ее ушами. Она прошептала:

– Я люблю тебя, мам.

– Дорогая, я тоже люблю тебя. И очень сильно. Давай-ка свернись клубочком и спи. Уже поздно. Счастливых снов, моя сладкая.

– Да, мам. Спокойной ночи, мам.

Кристина заснула не сразу. Лежа в постели, она смотрела в окно на небо. Ей сегодня разрешили лечь спать позже обычного по случаю праздника, и снаружи теперь было очень темно.

Чернильно-черное небо было усыпано сверкающими звездами, такими далекими-далекими, а луна была круглой, как серебряная полукрона, и такой же блестящей. Полная луна, как сказал папа перед тем, как ее отправили спать.

Как же она любила своего папу. И свою маму. Больше всего ей нравилось, когда они были втроем: мама, папа и она. Папа пригласил к ним на чаепитие тетю Лоретт и дядю Майка. И она была так рада, что они не смогли прийти. И не потому, что она их не любила. Она любила их. Она любила всех своих тетей и дядей и свою бабушку. И дедушку тоже. Особенно дедушку. Ей нравилось, как от него пахло – кожей и мужской помадой для волос и эвкалиптовыми пастилками, которыми он угощал ее потихоньку, когда никто не видел. Он сажал ее на колени и рассказывал удивительные истории. И ничего, что его большие белые курчавые усы кололись, когда он целовал ее. А еще ей нравилось, что он курил трубку, которая наполняла бабушкину кухню дымом, от которого у нее слезились глаза. Он называл свою трубку «моя прекрасная горлянка» и никому не позволял ее трогать, даже тете Мэгги, в которой души не чаял, как говорил папа.

И все-таки больше всех она любила маму и папу. Больше, чем всех людей на свете, взятых вместе. Они принадлежали ей. А она принадлежала им. Она не хотела бы иметь других маму и папу. Ее родители были особенными. Она знала наверняка, что они особенные.

Девочка поудобнее устроилась в постели, закрыла глаза и стала погружаться в сон. Она все еще слышала их приглушенные голоса, доносившиеся снизу, мягкие, теплые, ласковые. Она всегда чувствовала себя в безопасности, когда слышала их голоса…

– Кристина необыкновенный ребенок, Винсент, – сказала Одра, устраиваясь на диване в гостиной.

– Да, она умная.

– Она больше, чем умная, и даже больше, чем способная… Она исключительно одаренная, Винсент. – Одра задержала взгляд на каминной полке, где посреди поздравительных открыток стояла акварель. – До чая ты сказал, что был так потрясен ее работой, что решил вставить ее в рамку.

– Согласен, она произвела на меня сильное впечатление. – Винсент взглянул на картину «Место памяти», написанную Одрой много лет назад, затем перевел взгляд на заднюю стену, где висел пейзаж Адриана Кентона. – Наша Кристина унаследовала этот талант от тебя и твоего отца, Одра – я имею в виду способности к живописи.

– Да, это так. Но когда она вырастет, она будет несравненно лучшим художником, чем я, и, вероятно, лучшим художником, чем мой отец. Все признаки налицо.

– У тебя больше не должно быть сомнений по поводу того, кто твой настоящий отец, Одра. – Винсент медленно улыбнулся.

– О, у меня нет сомнений, и не думаю, что они когда-нибудь по-настоящему были. Я знала, что моя мать никогда не смогла бы сделать ничего такого, что причинило бы боль моему отцу, пока он был жив. Не в ее натуре было совершать низкие поступки. Думаю, я всегда знала, что связь между ней и дядей Питером началась намного позднее, уже после того, как она овдовела.

Винсент кивнул и потянулся за стаканом с пивом. Он был рад тому, что в этой старой истории была наконец-то поставлена точка.

Какое-то время они молчали, каждый погруженный в свои мысли.

Июньский вечер оказался холодным, и Винсент разжег огонь в камине, пока Одра укладывала Кристину спать. Теперь она сидела, глядя на огонь, и думала о девочке, которая спала наверху: это был действительно незаурядный ребенок, ребенок, которого, это она знала всегда, ждало блестящее будущее.

Внезапно Одра быстро наклонилась вперед, чем немного испугала Винсента, и воскликнула:

– Да, мы должны это сделать!

– Сделать что? – спросил он, глядя на жену с любопытством.

Не отвечая на вопрос прямо, Одра сказала:

– В течение двух последних лет я помогала ей, чем могла, и буду это делать впредь, но я не смогу передать ей все необходимое, потому что я самоучка.

– Верно, – сказал Винсент.

– Она должна поступить в школу живописи, когда ей исполнится шестнадцать. До этого времени ее не примут в лидсский художественный колледж. Потом ей нужно будет поехать в Лондон. Чтобы учиться у Спейда – нет, лучше в Королевском художественном колледже.

– Но как мы будем за все это платить? – спросил Винсент, резко повысив голос. – Мы не в состоянии дать ей такое образование, даже если депрессия закончится и я получу постоянную работу. Это будет стоить тысячи.

– Я знаю, но мы сделаем это, – твердо ответила Одра. – Мы должны, Винсент, мы должны! – В ее голосе звучали такая страсть и возбуждение, каких он уже давно не слышал. – У Кристи должны быть все возможности, – продолжала Одра. – Я не допущу, чтобы у нее был отнят шанс из-за того, что у нас нет денег. У нее есть талант, и его нужно развивать. Она будет блестящим художником, великим художником, Винсент.

– Ну, – медленно проговорил он упавшим голосом, – просто не знаю…

Одра выпрямилась и пронзительно посмотрела на мужа.

– С нашей стороны не должно быть никаких колебаний, абсолютно никаких. Мы должны стремиться к этой цели, несмотря ни на какие жертвы. Кристина должна получить свой шанс. И что касается меня, то я позабочусь, чтобы она его получила!

28

– Я не знаю, что делать с Одрой, Майк, просто не знаю. Я дошел до точки, – сказал Винсент дрожащим голосом.

Вскочив на ноги, он подошел к окну и замер там, щуря глаза от яркого апрельского солнца.

– Да, я вижу, как это тебя тревожит, – заметил Майк. Молодой врач нахмурился, понимая беспокойство своего друга, который, ко всему прочему, снова был без работы. В последнее время Винсенту стало невмоготу скрывать свои эмоции. Одного взгляда на его напряженные плечи было достаточно, чтобы понять, что творится у него в душе.

– Чем я могу помочь, – начал было Майк, но остановился, увидев, что дверь в гостиную распахнулась.

Лоретт вошла в комнату спиной, держа в руках поднос. Повернувшись, она направилась к камину.

– Прошу прощения, что так долго готовила кофе, – весело сказала она, – мне нужно было еще проверить, не подгорает ли жаркое и жареная картошка… – Лоретт остановилась, не закончив фразы, заметив встревоженное лицо Майка и застывшую позу Винсента. – Ох, – сказала она, – я прервала важный разговор? Я только возьму свою чашку и пойду на кухню, чтобы не мешать вам.

– Нет-нет! – Винсент резко повернулся и возвратился к своему месту у камина. – Здесь нет ничего такого, о чем ты не должна знать. – Опускаясь на стул, он вытащил сигарету и закурил.

Подав всем кофе, Лоретт присела и вопросительно посмотрела на брата, оценивая, когда он продолжит.

Винсент сидел, мрачно уставившись в огонь, и со скорбным видом курил сигарету.

Наконец, чтобы вывести его из задумчивости, она спросила:

– Куда, ты сказал, Одра и Кристина отправились сегодня?

– В аббатство Фаунтенс, – ответил он, не поднимая глаз. – Еще один урок живописи за городом, выезд на пленэр, как называет это Одра. – Он повернулся к Лоретт лицом и прибавил: – Ведь ты знаешь, что она всегда по воскресеньям куда-то вывозит Кристи рисовать, если не занята в больнице.

– Но я думаю, что, если Одра дает Кристине возможность заниматься живописью в таких местах, как замок Ньюсам и Хервуд, это достойно всякого восхищения. Кристи таким образом получает хорошую подготовку, Винсент, девочку следует должным образом подготовить для школы искусств.

Винсент кивнул, но никак не прокомментировал заявление сестры.

– Ты сказал, что не знаешь, что делать с Одрой, – вступил в разговор Майк. – Давай обсудим это. Иногда становится легче, когда поделишься с кем-то, ведь именно поэтому ты пришел к нам сегодня, правда?

– Правда, Майк. – Винсент откашлялся. – Я беспокоюсь о здоровье Одры. В последнее время она надрывается больше, чем когда-либо, работает на пределе сил. Вы оба знаете, каков ее распорядок дня. Она работает в больнице и не упускает возможности взять лишние дежурства за дополнительную оплату. А когда приходит домой, обслуживает нас: готовит, убирает, стирает, гладит. И еще она занимается с Кристи живописью. А когда она не делает всего этого, то строчит на этой чертовой швейной машинке, которую дала ей миссис Белл – переделывает и шьет одежду для заказчиков. Я уж не говорю о том, что экономит на себе, во всем себе отказывает, чтобы отложить лишний пенни Кристине на образование.

Лоретт с Майком сочувственно смотрели на Винсента.

Тот медленно покачал головой.

– Меня беспокоит эта неудержимая погоня за деньгами, я бессилен ее остановить. Я чувствую себя беспомощным. – У Винсента задрожал голос. – Я не смею вмешиваться, не смею слова сказать… Когда я раньше пытался это делать, она готова была мне голову оторвать. Я надеялся, что ты поговоришь с ней, Майк, поговоришь как врач. Она могла бы послушаться тебя.

– Сомневаюсь, Винс, – мрачно ответил Майк. – Конечно, я попытаюсь, но это будет без толку. И у Лоретт ничего не выйдет, хотя они с Одрой и близки. Никто и ничто не сможет остановить Одру. Она не меняет своих решений, она упряма.

– Да, я слишком хорошо это знаю, – пробормотал Винсент. – И началось это много лет назад, когда Кристина только родилась. Тогда я сказал Одре, что ею управляет какая-то неукротимая сила, которая сидит в ней, и я оказался прав. – Он провел рукой по усталому лицу. – В том, что она честолюбива и хочет лучшего для своего ребенка, нет ничего плохого, я это понимаю. Но то, что она делает несколько последних лет – совершенно ненормально, если хотите знать мое мнение.

– Я не уверена, что «ненормально» правильное слово, Винсент, – сказала Лоретт. Она помедлила, пытаясь найти точное выражение для той мысли, которая внезапно пришла ей в голову. Затем, медленно и тщательно подбирая слова, она произнесла: – То, чему мы являемся свидетелями, проявление силы духа, и притом бескорыстное, побуждаемое такой благородной целью, что вызывает лишь… благоговение.

– Чертовски пугает, ты имеешь в виду, – сказал Винсент резко. Он сделал глубокий вдох и попытался несколько смягчить голос. – Послушай, Лоретт, я хочу самого лучшего для нашей Кристи, это действительно так. Но есть предел тому, что люди в нашем положении могут сделать. Одра замахнулась на слишком многое. Во всяком случае, это несправедливо по отношению к ребенку – у нее нет подруг, нет никаких развлечений. Я люблю Одру… – Он остановился и, откашлявшись, продолжил: – Я не хочу, чтобы она надорвалась и заболела. Я только пытаюсь защитить ее.

– Не думаю, что она примет во внимание слова любого из нас, как я уже сказал, но я поговорю с ней завтра, Винс, – пообещал Майк. – Я зайду в больницу, чтобы навестить пациентов и найду случай перекинуться с ней парой словечек. Я попробую настоять, чтобы она прошла профилактический осмотр, ну, как бы для порядка. И для твоего спокойствия.

– Да, Майк, надеюсь, это немного успокоит меня. Большое спасибо.

Улыбнувшись брату, Лоретт похлопала его по руке.

– Попробуй расслабиться, дорогой, все обойдется.

Винсент кивнул и, сунув в рот очередную сигарету, зажег спичку.

– Ты останешься на ленч? – спросила Лоретт. – У нас жареная баранина, молодая картошка и ранняя капуста – все, что ты любишь.

– Нет, но спасибо за приглашение. Я пообещал встретиться с Биллом и Джеком и выпить с ними по рюмочке в «Отдыхе Путешественника» на Хилл-Топе, и вероятно, мы вместе пойдем к маме, и я перекушу там. – Посмотрев на сестру, Винсент сказал осторожно: – Я не хочу говорить маме, но Билл подумывает о том, чтобы поступить в торговый флот.

Лоретт ужаснулась:

– Ей это не понравится! Учитывая, что наш Фрэнк уже в армии.

– Знаю, знаю. – Винсент повернулся к шурину. – Война не за горами, Майк. Все об этом говорят. Гитлер наступает, в марте он занял часть Чехословакии, а на прошлой неделе заявил о своих притязаниях на Польшу…

– Я читал об этом в «Санди экспресс» перед тем, как ты вошел, – сказал Майк. – Аппетит у этого типа непомерный – в территориальном плане, я имею в виду, он, видишь ли, требует, чтобы свободный город Данциг был отдан Германии. По-видимому, мы должны будем поддержать Польшу в этой критической ситуации, и Франция тоже.

Три пары тревожных глаз встретились.

– Мир, который мы сейчас имеем, иллюзорный, он недолго будет длиться. Мы вступим в войну с Германией еще до конца года, помяни мои слова.

– Не говори так! – воскликнула Лоретт, переводя взгляд с брата на мужа. – Вы… вы оба должны будете уйти на фронт, если начнется война?

– Да, – сказал Майк.