Текст книги "Волевой поступок"

34

Винсент увидел Кристину прежде, чем она его. Она сошла с лондонского поезда в дальнем конце платформы, и он сразу заметил ее фигурку, то появляющуюся, то пропадающую в толпе пассажиров, спешащих к турникету на выходе.

Кристина выглядела такой юной и хорошенькой в верблюжьем пальто с поясом и нарядных туфлях на очень высоких каблуках. Ее шаг был быстр и легок, плечи расправлены, голова высоко поднята. В облике ее угадывалась уверенность в себе, и это порадовало Винсента.

В следующем месяце дочери исполнялось двадцать три года. Он с трудом мог в это поверить. Казалось, только вчера он катал ее в коляске. Она выросла хорошей, умной, на которую всегда можно было положиться. Когда дочь отправилась в Лондон, Винсент беспокоился о ней, тревожился, сможет ли она верно оценить ту или иную ситуацию и людей, особенно мужчин. Но в один прекрасный день сам удивился своим волнениям. Кристину воспитали как надо; она знала разницу между хорошим и дурным. И с того момента Винсент перестал беспокоиться. Да, они с Одрой могли гордиться своей дочерью.

Кристина заметила отца, замахала рукой и ускорила шаг.

Винсент поспешил к ней, улыбаясь и махая в ответ.

Они остановились друг перед другом.

– Привет, папа, – воскликнула Кристина, поставив чемодан на землю.

– Привет, крошка.

Они обнялись, затем отступили на шаг, заглядывая друг другу в лицо. Сегодня была Страстная пятница; они не виделись с Рождества. Как всегда после долгой разлуки, отец и дочь внимательно разглядывали друг друга.

Кристина с удивлением подумала, что Винсент выглядит усталым и постаревшим. Обычно он казался моложе своих лет.

У нее все в порядке, подумал Винсент, и сердце его сжалось. Он знал, что она будет огорчена, когда узнает про Одру, и раздумывал над тем, когда лучше сказать ей. Конечно, до того, как они приедут домой.

– Пойдем, дорогая. – Винсент поднял чемодан и, взяв дочь под руку, быстро пошел вдоль платформы. – Мама ждет тебя, как всегда, с большим нетерпением.

– Я тоже жду не дождусь, когда увижу ее. Где ты поставил машину, пап?

– Прямо около вокзала. Мы будем дома очень быстро, не успеешь и глазом моргнуть.

Пока Винсент вел машину по Станнинг и Роуд, Кристина оживленно рассказывала о своих планах на пасхальные каникулы.

– Я думала провести уик-энд с вами, а потом, если вы не будете против, хотела бы на несколько дней поехать на природу порисовать.

– Прекрасно, Кристи. Куда ты собираешься?

– Сначала я думала об Озерном крае, но мне хочется сделать морской пейзаж, и я засомневалась, не поехать ли мне на Восточное побережье… Уитби, Скарборо, Флэмборо-Хед, куда-то в те места. Как ты думаешь?

– Там прошло твое детство, а? Это неплохо, но что бы ты сказала об окрестностях Равенскара? Там величественные утесы, с них открывается впечатляющий вид, а поблизости есть приличный отель. Нам бы хотелось, чтобы тебе жилось удобно во время твоих вылазок на природу.

– Вы балуете меня, – засмеялась Кристина. – Хорошо бы мама смогла на пару дней отпроситься из больницы и поехать со мной. Это пошло бы ей на пользу, не правда ли, пап?

Винсент промолчал. Он съехал на обочину и, затормозив, повернулся к дочери.

– Мне нужно кое-что сказать тебе…

– Что случилось? – воскликнула Кристина, сразу же поняв, что произошло что-то плохое. – Это касается мамы, да?

Винсент кивнул.

– К сожалению, да, дорогая.

Схватив отца за руку, Кристина вгляделась в него, и на ее лице отразилось сильнейшее беспокойство.

– В чем дело? – требовательно спросила она.

– Твоя мама заболела, серьезно заболела, Кристи. Слегла три недели назад с вирусной пневмонией. Провела в больнице больше двух недель… Врачи боялись за ее легкие. Не смотри так испуганно, дорогая, сейчас ей лучше. Она дома и идет на поправку.

Потрясенная, Кристина несколько минут молчала, а затем гневно воскликнула:

– Почему ты не дал мне знать? Как несправедливо с твоей стороны было держать меня в неведении. Я должна была быть с ней, а на прошлой неделе так просто обязательно, раз она уже была дома. Тебе следовало меня известить!

– Я не посмел идти против воли твоей матери, Кристи, милая, – тихо промолвил Винсент. – Я боялся расстроить ее, а она обязательно бы расстроилась, если бы я вызвал тебя. Она не хотела, чтобы ты волновалась. Ты же знаешь свою маму.

– Я тебя не понимаю, просто не понимаю, – кричала Кристина, в недоумении качая головой. – Просто не могу представить себе, почему ты послушался маму. И вообще, кто за ней ухаживает с тех пор, как она дома?

– Я ухаживаю. – Винсент включил зажигание и оглянулся, прежде чем выезжать на дорогу. – Я взял неделю отпуска на работе. Сейчас у нас не очень много дел, к тому же я не полностью использовал прошлый отпуск.

– Я могла бы приехать на прошлой неделе, – выпалила Кристина. – Я просто убивала время в Лондоне в ожидании отъезда домой. В колледже не было никаких важных занятий.

Винсент понял, что поступит умнее, если промолчит. Их схожие темпераменты могли стать причиной ссоры, а сегодня это было абсолютно ни к чему. Винсент нажал на акселератор и сосредоточился на дороге.

Проехав половину Бридж-роуд, он украдкой посмотрел на дочь и сказал спокойно, но твердо:

– Надеюсь, ты в порядке, наша Кристи. Я не хочу, чтобы ты ворвалась в дом как вихрь и расстроила маму.

– Господи, папа, иногда ты становишься просто невозможным. Как ты мог подумать, что я могу так поступить?

Глаза Одры казались больше и синее, чем когда-либо, на осунувшемся и покрытом меловой бледностью лице, что ясно свидетельствовало о том, как тяжело она болела последние несколько недель. При виде Кристины, стоявшей в дверях, оно осветилось радостью.

– Здравствуй, дорогая. – Голос Одры был слабый. Она едва приподнялась на локтях навстречу дочери, спешившей к ее постели.

– Ох, мамочка, мамочка дорогая, – шептала Кристина, встав на колени и нежно обнимая Одру. – Ты должна была разрешить папе вызвать меня, – бормотала она, касаясь губами волос матери, – ты должна была это сделать. – Отпустив ее, она откинулась назад, пытаясь оценить ее состояние.

Подняв руку, Одра коснулась лица Кристины.

– Твои занятия сейчас важнее всего.

Хотя Кристина не могла с этим согласиться, она кивнула. Затем, поднявшись, подошла к эркерному окну и, подвинув стул ближе к Одре, села.

В комнату вошел Винсент и остановился в изножье постели.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? Все в порядке? Тебе удобно?

– Да, спасибо.

– Тогда пойду поставлю чайник.

Когда отец вышел из комнаты, Кристина наклонилась к матери и бодро сказала:

– Ну, теперь я здесь, мамуля, и всю следующую неделю буду ухаживать за тобой, нянчиться и баловать тебя так, как ты того заслуживаешь.

Лоб Одры прорезала морщина.

– На Рождество ты говорила, что собираешься отправиться в Озерный край на этюды. Надеюсь, ты не изменила свои планы из-за меня?

– Нет-нет, – быстро проговорила Кристина. – Мой преподаватель не считает это необходимым. У меня достаточно готовых работ.

– Как прекрасно, если ты пробудешь здесь целую неделю, – пробормотала Одра, откидываясь на подушки, и на ее лице появилось довольное выражение. – Как Джейн?

– По-прежнему хорошо, она передает тебе привет.

– Я рада, что вы дружите и что ты квартируешь с ней. – На исхудалом лице Одры снова появилась улыбка. – Расскажи мне про все, что ты делала… ты знаешь, как я люблю слушать о твоей жизни в Лондоне.

– Конечно-конечно. Только сначала спущусь помочь папе. Тебе хотелось бы что-нибудь к чаю?

– Нет, я не голодна, дорогая, спасибо.

Кристина побежала вниз по лестнице с намерением предупредить отца о том, что ее планы переменились, прежде чем он упомянет о них в присутствии Одры. Винсент на кухне разворачивал кусок масла. Он поднял глаза на дочь.

– А, вот и ты, дорогая. Я купил сегодня в кондитерской пасхальных булочек. Хочу намазать одну из них маслом для мамы.

– Она сказала, что не хочет есть.

– Но это-то она съест, – сказал Винсент уверенно. – Она всегда ест такую булочку на Пасху, ты ведь знаешь. Это у нее что-то вроде традиции, еще со времен детства в Хай-Клю. В великую пятницу обязательно нужно было съесть такую булочку с изображением креста. – Винсент разрезал булку пополам и начал намазывать ее маслом. – Тебе могло показаться, что твоя мать выглядит изможденной, но ей лучше, Кристи, ей действительно лучше, теперь она определенно стала поправляться.

Кристина кивнула:

– Послушай, я хотела предупредить тебя, чтобы ты ей ничего не говорил о моей поездке на Восточное побережье. Я остаюсь здесь и буду ухаживать за ней всю неделю.

– Но это ей не понравится, это ее расстроит…

– Я уже сказала ей, папа! – перебила отца Кристина. – Так что, пожалуйста, ничего не говори. Я только что сказала ей, что мой преподаватель не считает это необходимым.

– Ну, хорошо, если так. – В глазах Винсента появилась нежность к своему единственному ребенку. – Ты хорошая девочка, Кристи, и твое присутствие подействует на Одру как целебное лекарство. Даже больше, чем лекарство.

Всю неделю Кристина трудилась, не покладая рук.

Она взяла на себя все заботы по дому: делала уборку, ходила в магазин, готовила, гладила и умело и заботливо ухаживала за матерью.

Когда кончилась пасхальная неделя, она настояла на том, чтобы отец вернулся на работу, что он и сделал после некоторого протеста по поводу того, что она очень уж командует матерью. Однажды утром, проходя мимо их спальни, Кристина услышала, как он говорил Одре:

– Я всегда предупреждал тебя, что в этой девчонке задатки армейского генерала. Так оно и есть. Сейчас она полностью это доказала. И еще скажу тебе вот что: не хотел бы я работать под ее началом.

Кристина улыбнулась. Она-то отлично знала от кого унаследовала властность.

Так она ухаживала за матерью, нежно заботилась о ней и старалась исполнять все ее желания, испытывая при этом чувство удовлетворения. Но дни шли за днями, и она вдруг поняла, что мать делает над собой огромные усилия, чтобы казаться веселой и оживленной.

Становилось очевидным: эти усилия для нее чрезмерны. К концу недели Одра выглядела совершенно обессиленной, что встревожило Кристину.

В пятницу, когда наступило ее последнее утро дома, она ужасно расстроилась оттого, что мать едва коснулась приготовленного ею завтрака: яичница с беконом осталась нетронутой, гренок был съеден лишь наполовину, персик лежал неочищенным.

– Мама, у тебя аппетит, как у воробья! Я места себе не буду находить, когда уеду.

– Глупенькая! Я не голодна, вот и все; не забывай, что я была очень больна, Кристи. Мой аппетит станет лучше, когда я восстановлю силы и встану с постели.

– Полагаю, мне нужно побыть дома еще неделю.

– Ни в коем случае, не хочу и слышать об этом. Тебе нужно думать о занятиях. Ты не должна их запускать, ведь это твой последний семестр.

Кристина вздохнула и, подняв поднос, поставила его на стоявший рядом комод. Подойдя к кровати, она села и взяла в свои руки руку Одры.

– Может быть, съешь персик, если я тебе его очищу?

– Нет, спасибо. – Одра сжала руку дочери. – Мне так хорошо с тобой, дорогая, но пойми, тебе пора возвращаться к лондонской жизни, колледжу и друзьям. – Улыбка нежности скользнула по губам Одры.

Кристина улыбнулась в ответ, но лишь на мгновение.

Яркий солнечный свет апрельского утра осветил лицо матери, и в первые за много лет она увидела Одру беспристрастными глазами.

«Боже, как она постарела за последние три года, – подумала с ужасом Кристина, – а ведь ей еще нет сорока семи, она настоящая старуха».

Вся жизнь Одры, полная постоянных жертв и борьбы, представилась ей с поразительной ясностью. Сердце сжалось от нежности и сострадания к этой маленькой, хрупкой женщине, которая в ее глазах была самой великой женщиной на свете.

Задыхаясь от охватившей ее жалости, Кристина наклонилась и нежно обняла мать, стараясь, чтобы та не заметила ее смятения.

Прижимаясь к Одре, Кристина ясно поняла, что не может позволить ей продолжать жить прежней жизнью. Тяжкий труд, жертвы и борьба ради нее должны прекратиться. «И я сама положу этому конец», – подумала Кристина.

35

Изнуренное лицо матери стояло перед глазами Кристины, пока она ехала в лондонском поезде. Мрачно глядя в вагонное окно, она думала о том, что ей следует сделать. Одно бесспорно: она не может позволить Одре содержать себя после окончания колледжа.

Кристина тяжело вздохнула и прижалась головой к стеклу. Пройдет много лет, прежде чем она утвердится как пейзажист, сделает себе имя и начнет продавать картины, чтобы заработать на жизнь. Ей, как и любому молодому художнику, это было ясно.

Знала это и Одра. Сколько раз она говорила за последние два года:

– Не тревожься ни о чем, Кристи. Просто продолжай писать свои прекрасные картины и оставь мне беспокойство о деньгах и о том, где их доставать.

При воспоминании об этих словах Кристину обдало волной холода, и она вздрогнула. В этом заключалась суть проблемы или, по меньшей мере, часть ее: в твердом намерении матери содержать дочь до тех пор, пока она не станет известной и ее картины не начнут пользоваться спросом.

Руки Кристины покрылись гусиной кожей. Эти мысли наводили на нее ужас. Неужели Одре придется до глубокой старости работать в лидсской больнице, чтобы платить за ее квартиру, покупать ей одежду, оплачивать ее еду – то есть платить за все, что требуется ей в жизни?

«Нет и нет! Я не позволю ей оставаться вьючной лошадью. Не позволю. Я положу этому конец и сдержу клятву, которую дала себе этим утром. Но как? – Кристина съежилась в углу сиденья и закрыла глаза. – Что делать? Как решить дилемму?» – спрашивала она себя.

Колеса поезда стучали без устали. Казалось, они вбивают этот вопрос ей в мозг. Когда поезд подъезжал к вокзалу Кингз-Кросс, у нее раскалывалась голова; она чувствовала дурноту. И даже подумала, не начинается ли у нее грипп.

«Будет дождь», – с тоской подумала Кристина. Поезд с грохотом остановился, она сняла чемодан с полки над головой. Через несколько секунд она уже торопливо шла по платформе, намереваясь взять такси до Уолтон-стрит, хотя и приняла твердое решение, что отныне главным в ее жизни будет экономия денег. Но сейчас ей так хотелось поскорее добраться до квартиры. Ей необходимо было очутиться в тишине и одиночестве. Сегодня вечером ей предстоит тщательно все обдумать и сделать выбор.

Раньше, когда Кристина возвращалась из Йоркшира после каникул, она бывала разочарована, если Джейн не дожидалась ее в их квартирке на Уолтон-стрит. Но сегодня она была рада тому, что подруга вернется из Хэдли-Корта не раньше вечера в воскресенье.

Прежде чем заняться разрешением проблемы, Кристина позвонила отцу в Лидс и сообщила ему, что добралась благополучно.

– Не тревожь маму, – попросила она, немного поболтав с ним, – просто обними и поцелуй ее за меня.

Повесив трубку, она распаковала чемодан и отправилась в ванну. Она нежилась в горячей воде еще добрых пятнадцать минут, выбросив из головы все мысли и пытаясь расслабиться. Почувствовав, как скованность отпускает ее ноющие мышцы, она вышла из ванны и досуха растерлась полотенцем.

Позднее, завернувшись в банную простыню, Кристина сидела на постели, поджав ноги, и пила растворимый кофе со сливками и сахаром. Она медленно обводила глазами комнату. На каждой стене висели ее картины. Взгляд остановился на последней работе, которую она назвала «Лилия в Хэдли». Это был написанный маслом заросший лилиями пруд в Хэдли-Корте, изобиловавший всеми оттенками зеленого цвета: мрачного сине-зеленого цвета воды, более светлая мягкая зелень ноздреватого мха, окаймлявшего пруд, и отполированная блестящая зелень листьев кувшинок. Прочие краски ограничивались резким чистым белым цветом единственной лилии, красиво очерченные лепестки которой блестели от капель хрустальной росы, и красками света – узкого струящего сияния, просачивающегося через джунглеподобные заросли на заднем плане. Свет этот имел желтоватый оттенок и, казалось, мерцал в солнечных лучах, касающихся воды и заливающих все вокруг и саму лилию золотыми брызгами.

Кристина поставила чашку с кофе на тумбочку и, повернувшись на бок, зарылась лицом в подушку. Ей вдруг стало невыносимо смотреть на эту картину, как и на все остальные. Радость, которую она получала от своего искусства, внезапно исчезла, убитая огромной болью.

Слишком дорогой ценой было заплачено за все это: годами тяжкого труда Одры, ее здоровьем, теми маленькими радостями и удовольствиями, которые она могла бы позволить себе, незначительными отпусками когда придется…

В горле у Кристины застрял комок. Сколько лет она видела свою мать в одном и том же темно-синем зимнем пальто? Зима за зимою, год за годом. Слезы хлынули ручьем из ее глаз; она рыдала от жалости к матери, думая о потерянных годах ее жизни, когда та работала как рабыня, чтобы дать ей будущее. Девушка плакала до тех пор, пока, казалось, уже не осталось слез, и, наконец, заснула.

Кристине показалось, будто она падает сквозь темное пространство. Быстро открыв глаза, она испуганно приподнялась на постели, стряхивая с себя сон. В течение нескольких секунд она не могла понять, где находится, но потом осознала, что лежит у себя в комнате. Она взглянула на будильник: было около часа ночи. Измученная, она проспала несколько часов.

Включив свет, Кристина упала на подушки и закрыла глаза. Ее мысли вновь вернулись к той же дилемме. Она понимала, что найти заработок и одновременно рисовать будет нетрудно. Сложность состояла не в этом. Главным было то, что она должна вернуть долг матери.

Это внезапное откровение с такой ясностью раскрыло ей глаза на все, что она снова села в постели и, глядя в темноту, отчетливо поняла, что именно не давало ей покоя: да-да, именно долг матери. Вот в чем была суть. Она должна отдать его.

«Если я не сделаю этого, тяжкий камень будет лежать на моей совести до конца моих дней, – думала она. – А этого я не смогу вынести».

36

– Послушай, Краудер, я знаю, что тебя что-то тревожит уже несколько недель, и сегодня вечером мы об этом поговорим, – объявила Джейн, набросившись на подругу, как только та вошла в квартиру.

Кристина уставилась на Джейн в замешательстве, потом закрыла дверь и позволила ей взять себя за руку и ввести в гостиную.

Нежно толкнув свою любимицу на диван, Джейн уселась на стул, стоящий напротив.

– Я ведь права, Кристи? Случилось какая-то ужасная неприятность, ведь правда?

– Да, – призналась Кристина. – Меня одолевает серьезная проблема, вернее, несколько проблем, и я бы хотела поговорить с тобой, излить душу, но… – Кристина остановилась, медленно покачала головой, посмотрела в окно, и в ее всегда выразительных глазах появилось отсутствующее выражение.

Джейн молча наблюдала за ней и терпеливо ждала, понимая, что Кристина готова довериться ей. Джейн испытывала чувство облегчения. В течение последних двух месяцев ее подруга была сама не своя – с тех пор, как вернулась из Йоркшира после пасхальных каникул. Она была то подавлена, то рассеянна, то раздражительна, то мрачна, каждый раз, когда Джейн пыталась выяснить, что случилось, Кристина уходила от ответа.

Наконец, она заговорила:

– Прежде всего должна извиниться, Джейн. – Взгляд Кристины оживился неожиданно. – Я знаю, что тебе нелегко жить со мной, что временами я резка. Я чувствую себя виноватой… ты прощаешь меня?

– Не говори ерунды, мне нечего тебе прощать. Но если тебе от этого легче, то да, я прощаю тебя.

Мимолетная улыбка скользнула по лицу Кристины, и она продолжила:

– Я мучительно пыталась принять решение и, пока этого не сделала, не хотела тебе ничего говорить.

Джейн, молча, задумчиво смотрела на подругу.

– Я решила бросить живопись.

– Ты не можешь говорить это серьезно! – закричала Джейн, резко выпрямляясь на стуле.

– А я говорю серьезно.

– Я не позволю тебе!

Кристина с горячностью затрясла головой.

– Ты не сможешь остановить меня. И потом, кто бы говорил. Полгода назад ты сообщила, что сама собираешься сделать то же самое, чтоб заняться сценографией. Я прекрасно помню твои слова о том, что ты не намерена голодать в мансарде, питая слабую надежду, что однажды кто-нибудь купит одну из твоих работ. И еще добавила, что любители искусства, те, которые с деньгами, покупают картины только известных художников, таких, как Ренуар, Ван Гог, Моне, Пикассо и так далее, и так далее, и так далее.

– Но ты рисуешь лучше меня!

Кристина проигнорировала это замечание.

– Несколько наших однокурсников – Джеми Энгерс, Даниэль Форбс и Патриция Смит – намерены посвятить себя другим видам искусства – дизайну по текстилю, интерьеру, моделированию одежды и сценографии, как ты.

– Но ты лучше нас, – повторила Джейн. Обведя комнату взглядом темно-фиалковых глаз, она махнула рукой в сторону двух картин на стенах. – Посмотри! Ты только посмотри! Как же ты можешь бросить это?

– Очень просто. – Голос Кристины прозвучал так тихо, что еле был слышен. – Если за это приходится платить жизнью человека.

– Чьей жизнью? – воскликнула Джейн.

– Моей матери.

Не дав Джейн и рта раскрыть, Кристина заговорила медленно, взвешивая каждое слово. Она описала историю жизни Одры, ее многолетнюю тяжелую работу и бесконечные жертвы. И когда, наконец, кончила свой рассказ, в глазах у Джейн стояли слезы.

– Видишь ли, я не верю в то, что смогу убедить мать бросить работу даже после того, как этим летом закончу колледж. Она будет настаивать на том, чтобы содержать меня до тех пор, пока мои картины не начнут продаваться. Она упряма, ее не переубедишь. Я могла бы найти работу и зарабатывать себе на жизнь, одновременно занимаясь живописью, и отсылать ей назад деньги. Полагаю, что в конце концов я смогла бы убедить ее, что встала на ноги, и таким образом положить конец ее трудам. Но всего этого мне недостаточно.

– Наверно, я тебя не понимаю, Кристи.

– Недостаточно просто сказать: спасибо, мама, теперь я сама могу о себе позаботиться. – Кристина покачала головой. – Нет. Я обязана сделать ее жизнь легкой и удобной. Я хочу, чтобы она жила в роскоши, которой никогда не имела. А это стоит денег, очень больших денег. Если я стану пробивать себе дорогу живописью, то лишь через много лет смогу зарабатывать достаточно, чтобы дать ей все, что хочу. У меня нет времени; она должна получить все необходимое как можно быстрее, пока еще не слишком стара, чтобы успеть испытать от этого удовольствие.

– Но как ты собираешься заработать мешки денег? – Джейн с недоумением глядела на подругу.

– Я собираюсь заняться бизнесом – вот где делаются деньги… я имею в виду бизнес с большой буквы. Я собираюсь стать дизайнером по костюмам, богатым и известным дизайнером – и очень, очень быстро.

– С чего же ты начнешь?

– Говоря по правде, мне нужна твоя помощь.

– Моя помощь?

– Вернее, помощь твоей мамы, если, конечно, ты позволишь мне поговорить с ней о моих планах.

– Безусловно. Но чем мама может тебе помочь?

Кристина наклонилась к Джейн, и в глазах ее загорелся азартный огонек, вытеснивший выражение тревоги.

– Она просит меня сделать для нее расписанное вручную шелковое платье и несколько недель назад сказала, что смогла бы распродать такие платья своим приятельницам, как горячие пирожки, если они у меня есть в запасе. Конечно, она смеялась. Я имею в виду, говоря о своих подругах. Но готова держать пари, что некоторые из них и впрямь с удовольствием купили бы что-нибудь подобное. Ты знаешь, на той вечеринке, которую твоя мама устраивала для своего американского агента, Полли Лэмб и леди Бакли восхищались моим шелковым жакетом. Они еще интересовались, где я его купила. Разве ты не видишь, Джейн, что мои вечерние туалеты оригинальны; это эксклюзивный дизайн. Я уверена, что они положат начало моему делу. Потом я смогу моделировать костюмы строгого покроя… ими тоже все восхищаются.

– Ты права! – воскликнула Джейн. – Поговори с мамой и сделай для нее платье. Уверена, она не будет против, если ты предложишь свои услуги ее подругам.

– Я рада, что ты согласна. Однако есть небольшая закавыка. – Взгляд Кристины снова стал обеспокоенным. – Как ты думаешь, твоя мама согласится заплатить часть денег вперед? Ну ты знаешь, заплатить полцены, прежде чем я принесу ей платье? И попросить приятельницу сделать то же самое? Мне бы это очень помогло. Я бы пустила деньги на ткани и краску.

– Конечно, мама заплатит вперед и непременно убедит подруг сделать то же самое. – Джейн с уверенным видом откинулась на спинку стула, затем задумчиво поджала губы. – Но это не решение проблемы, Кристи. Если ты собираешься заняться бизнесом в моде и хочешь, чтобы это был большой бизнес, у тебя должен быть рабочий капитал.

– Да разве я этого не знаю. – Кристина с горечью рассмеялась. – Но, к сожалению, у меня нет ни гроша за душой.

– Зато у меня есть! – торжествующе объявила Джейн. – У меня есть пять тысяч фунтов, которые оставила мне бабушка Мэнвил. Они лежат в банке, накапливая проценты, годные разве что для игры в блошки. Я собираюсь одолжить тебе их!

– Это великодушное предложение, Джейн, но я не могу воспользоваться им, – запротестовала Кристина.

– Нет, ты возьмешь их… я заставлю тебя взять деньги. С приличным капиталом бизнес, как известно, раскручивается намного быстрее. Ты сможешь нанять швею, может быть, даже двух, а также снять небольшое помещение.

– Ты права. Говоря по правде, я планировала что-то в этом духе. – Кристина встала и подошла к камину. Она провела рукой по губам, задумавшись на минутку. – Конечно, у меня не было намерения расширять дело до следующего года, пока не появятся деньги. – Кристина устремила на Джейн твердый взгляд серых с поволокой глаз. – Если ты одолжишь мне пять тысяч фунтов, я смогу сделать это быстрее, что правда, то правда. Словом, спасибо, я принимаю твое предложение и очень тебе благодарна, Джейн, милая. – Она подошла к столу, на котором сидела подруга, наклонилась и крепко обняла ее.

Лицо Джейн расплылось в улыбке. Она вскочила и тоже обняла Кристину. Затем сказала:

– По рукам, партнер. Завтра утром я первым делом снимаю деньги со сберегательного счета, и ты в бизнесе!

Девушки стояли посреди комнаты, пожимая друг другу руки и широко улыбаясь.

– Я тоже буду помогать тебе всем, чем смогу, чтобы наш бизнес набирал обороты… – провозгласила Джейн и неожиданно смолкла.

– В чем дело? – удивилась Кристина.

– Но как ты сообщишь об этом своей маме? Она не выдержит, если ты скажешь ей, что бросаешь живопись. О Господи, Кристи, она будет ужасно огорчена.

– Знаю. – Голос Кристины стал мрачным. – Не думай, что я не ломала себе голову над этим. В конце концов я пришла к выводу, что будет лучше, если я ей ничего не скажу. После окончания колледжа я заставлю ее поверить, что с головой ушла в живопись, а через четыре или пять месяцев, скажем, где-то ближе к Рождеству, сообщу, что продала несколько своих картин и могу сама себя обеспечивать.

– И ты думаешь, она тебе поверит?

– Надеюсь, Джейн, искренне надеюсь, что поверит.